В клыках дракона

В клыках дракона

Автор многих работ по истории Гражданской войны в России Г.З. Иоффе в одной из них пишет:

«Отдельная Семиреченская армия Анненкова в начале 1920 года также была вынуждена отойти к китайской границе, в Алатау, а затем в Западный Китай. У города Кульджи анненковцы разбили лагерь, названный ими «Весёлый»: в нём шли почти беспробудные пьяные оргии»[291].

При всём уважении к Генриху Зиновьевичу, вынужден заметить, что он несколько заблуждается, потому что под городом Кульджа расположились не анненковцы, а дутовцы. А Анненков через перевал Сельке спустился в Бороталинскую долину и, пройдя около десяти километров, разбил свой лагерь под городом Болэ (он же Боротала, он же Джимпань) вдоль русла реки Боротала, несущей свои небольшие воды в озеро Эбинур между хребтами Джунгарский Алатау, с которого анненковцы только что спустились, и Борохоро с его отрогами.

— Расположились лагерным порядком, — рассказывает Анненков. — Довольствие стали получать от китайцев: 2 фунта муки на человека и 4 фунта дров. Лошади были отпущены. Здесь простояли два месяца. Со мной осталось около 670 человек.

Оказавшись в безопасности, Анненков немедленно связывается с Дутовым, надеясь вместе с ним продолжить борьбу с советской властью. Ни на один день не признававший советской власти Дутов был готов к этой борьбе, но он спал и видел во главе её только себя, а все его прежние разговоры в Семиречье, куда он приполз побитый и обессиленный, о готовности драться под знамёнами Анненкова, были вынужденными и лицемерными. Оказавшись в Китае раньше Анненкова, он успел установить со многими чиновниками Поднебесной если не дружеские, то довольно тесные отношения и убедить их в целесообразности убрать Анненкова и его отряд подальше от границы. Доводы Дутова возымели действие, и в июле китайцы потребовали от Анненкова перевести отряд в Урумчи. Тремя колоннами (эшелонами) анненковцы двинулись в путь и через 30 дней, в августе 1920 года, прибыли в окрестности города, а затем были размещены в местечке Саньчжи (в некоторых источниках — Сонже, что неверно).

Далее предоставим слово самому Анненкову. На Семипалатинском процессе он показал:

— Когда мы пришли в Урумчи, губернатор Дзян Дзучан (правильно Ян Цзысян. — В.Г.), вызвав меня, спросил, что я намерен делать дальше. Я ответил, что мы должны жить как интернированные части. Губернатор ответил на это, что война с большевиками не окончена, вы можете отправиться с частями и продолжать борьбу. Я отказался, говоря, что это не имеет никакого смысла.

Генерал-губернатор не забыл этого разговора и искал новый повод избавить от Анненкова свою провинцию и отправить его отряд на русский Дальний Восток. И повод скоро нашёлся. Дело в том, что отряд Анненкова как военный организм стремительно деградировал, причиняя власти массу беспокойства, а сам Анненков не признавал над собой никакой власти и вёл себя так, как будто находился на завоёванной им территории. Губернатор решил больше не церемониться и в декабре 1920 года строжайше приказал Анненкову через Монголию двигаться на Дальний Восток на помощь дальневосточным частям белых. Анненков под предлогом малочисленности отряда (640 человек) и его слабого вооружения попытался отказаться.

«Тогда губернатор предложил идти на китайский Дальний Восток, мотивируя тем, что там легче найти работу для отряда. Здесь же он не может оставить столько интернированных, — вспоминает Анненков. — Я вынужден был согласиться. Стали готовиться и через 2–3 месяца по Большой Маньчжурской дороге двинулись на Гучэн».

Выступив в октябре 1920 года, отряд за 6 переходов прибыл под Гучэн — один из торговых центров Синьцзяна, основанный на берегу реки Хоба в ХVIII веке как крепость для защиты новых китайских владений от кочевников. К приходу сюда Анненкова крепость ещё сохраняла свои оборонительные сооружения.

Таким образом, генерал-губернатор убил сразу двух зайцев: направил-таки на свой Дальний Восток дополнительные военные силы и избавил провинцию от анненковской вольницы.

К удивлению анненковцев, несмотря на длительные переговоры, их отряд не только не был пропущен в город, но ему даже не разрешили двигаться дальше. Отряду пришлось располагаться под стенами города.

— Нам стало известно, — говорит Анненков, — что китайцы хотят арестовать весь отряд, предполагая, что у нас есть большое количество оружия и золота.

Но китайцы жестоко просчитались: во-первых, ни того, ни другого в больших количествах у Анненкова не было, во-вторых, они переоценили свои силы и возможности, и, в-третьих, они не знали боевых качеств анненковцев, полагая, что те, как когда-то кочевники, разбегутся после первого выстрела.

В ночь с 24 на 25 декабря 1920 года, когда отряд праздновал сочельник и китайцы с крепостных стен открыли по нему огонь, дежурные подразделения отряда под командованием полковника Размазнина ворвались в крепость и, частью перебив, частью обратив китайцев в бегство, заняли её.

На другой день для расследования причин инцидента и определения виновных была создана совместная комиссия, в которую вскоре влились прибывшие из Урумчи чиновники. Представители китайской стороны делали всё возможное, чтобы вину за инцидент возложить на Анненкова, но факты говорили обратное. Они говорили о том, что власти Гучэна из меркантильных интересов пошли на нарушение приказа генерал-губернатора, не пропустив отряд к месту назначения, и первыми открыли по нему огонь. Учитывая это, а также широкую огласку инцидента в кругах русской эмиграции в Китае и за его пределами, а также недовольство действиями китайцев ведущих империалистических держав, комиссия пришла к выводу о виновности гучэнских властей и разрешила отряду двигаться дальше.

Однако это признание было лицемерным, а дальнейшие действия китайцев коварными.

Поход был спланирован четырьмя эшелонами по Северной дороге. В феврале 1921 года отряд начал движение. После ухода двух эшелонов, тщательно досмотренных китайцами, был подготовлен третий, с которым должен был следовать Анненков.

Разрешив отряду двигаться дальше, китайцы пригласили Анненкова и его штаб, состоявший из 60 офицеров, на парадный чай. В палатке, где был накрыт стол, Анненков со своим штабом был арестован и отправлен в Урумчинскую тюрьму[292].

На самом деле арест Анненкова был произведён не под Гучэном, а в Урумчах. А от Гучэна на приём к губернатору Анненков уезжал в сопровождении 80 своих бойцов, которые после его ареста разбрелись по Поднебесной и к освобождению атамана верными ему осталось лишь 13.

Каковы же причины столь крутых мер, применённых к Анненкову? Их несколько.

Китайским властям уже надоел беспредел, творимый белогвардейскими отрядами (и не только анненковскими) в районах их размещения.

Гучэнские события переполнили чашу терпения китайских властей, и дубань Синьцзянской провинции, несмотря на личные симпатии к Анненкову, вынужден был выполнить приказание центральных властей и принять к атаману крутые меры.

В устранении или в длительной изоляции Анненкова, как возможного конкурента, были заинтересованы и главари белой военной эмиграции, в частности, атаман Семёнов, которому было что терять в случае, если японцы отвернутся от него и повернутся к Анненкову.

Наконец, местные китайские власти постоянно испытывали давление со стороны советских властей, которые взамен своей помощи в ликвидации белого бандитизма на китайской территории требовали ареста Анненкова и передачи его СССР.

Анненков называет ещё одну причину своего ареста: ходатайство богатых купцов из русской колонии во главе с бывшим царским консулом А.А. Дьяковым, «которые боялись атамана как силу, могущую их «побеспокоить» в материальном отношении»[293]. Тюрьма, в которую без следствия и суда заключили Анненкова, находилась в одном из больших, около 150 сажен в длину, фортов Урумчинской крепости. Анненков был помещён в отдельную камеру, которая отличалась от других только тем, что была несколько сносно обставлена: кровать, стол, стул, платяной шкаф.

— Итак, — рассказывает Анненков, — 21 февраля 1921 года я оказался в китайской тюрьме. В момент препровождения меня под арест, дабы подчеркнуть это как временную задержку, китайцы выставили почётный караул из двух рот пехоты. По всей видимости, эта демонстрация предназначалась для успокоения войск моего отряда и предотвращения возможных волнений. Затем китайцы выдвинули против меня обвинение в возникновении конфликта в Гучэне. На самом деле, полагаю причину к задержанию меня в тюрьме совершенно иную. Китайцев неотступно преследовала мысль о наличии у меня крупных ценностей, и они рассчитывали путём моего заключения вынудить меня к передаче этих мнимых ценностей им.

Но китайцы всё-таки поживились.

«Первые два эшелона (около 400 человек) на границе Ганьсуйской провинции были задержаны на 2–2,5 месяца, у них отобрали лошадей, сёдла, обоз и отправили на своём транспорте на Дальний Восток, — рассказывает Анненков. — В Пекине им было предложено идти на присоединение с войсками Меркулова, действовавшего против Советов при поддержке Японии и интервентов. Партизаны отказались выступить без меня. Но через российского посланника Кудашева эшелон был направлен во Владивосток. Четвёртый эшелон, узнав об этом, распылился…

Спустя два месяца после моего заключения, — продолжает Анненков, — в тюрьму прибыл личный представитель губернатора под предлогом узнать о моём положении. В разговоре со мной он посоветовал представить некий крупный подарок губернатору, что, по словам Чан Далея, так мне представился этот чиновник, могло бы послужить поводом более скорейшего освобождения. Я объяснил, что имею примерно 15 тысяч долларов, но, как я понял, о такой сумме и разговаривать нечего. Я объяснил, что могу дать несколько миллионов рублей сибирскими деньгами. В ответ Чан Далей заметил:

— Напрасно вы шутите, я с вами серьёзно, как друг!..

Он тогда же сделал намёк о возможности попробовать откупиться через начальника тюрьмы, хотя от того мне тоже поступали аналогичные предложения. Я, действительно, не имел при себе больших ценностей. При переходе границы у меня были лишь обесцененные колчаковские деньги. Основная часть средств Семиреченской армии осталась в городе Чугучаке, что в 18 верстах от китайской границы. Там хранилось у бывшего российского консула 600 тысяч рублей серебром, но, как оказалось, после перехода границы Северной группы моей армии Бакич взял эти деньги на содержание интернированных войск и беженцев. Все деньги разошлись в первые же два месяца».

Несмотря на некоторый комфорт и сносное отношение к Анненкову тюремного начальства, режим его содержания был строгим: к нему совершенно не допускались посетители и полностью исключались и его контакты с внешним миром. Время в тюрьме тянулось медленно и томительно. Утро начиналось с торопливых шагов и окликов тюремщиков, со скрипа проржавевших дверных петель, перебранок заключённых, с уборки камер и раздачи скудной пищи. После завтрака арестантов уводили на работы, а Анненков бросался на кровать и перебирал в памяти события, творцом и участником которых он был ещё недавно. Затем наступало время обеда и послеобеденной часовой прогулки. Гулял Анненков всегда один и наедине со своими мыслями. В воспоминаниях и размышлениях проходил и остаток дня. Никаких газет в тюрьме не давали. Не поступала информация и из других источников. Даже об окончании Гражданской войны он узнал только по выходе из тюрьмы от эмигранта Воротникова. Запрещалось иметь и письменные принадлежности, и он не мог ни вести дневник, ни заняться мемуарами. Время пошло быстрее, когда он увлёкся изучением китайского языка, чему тюремные власти не мешали. Всё время своего заключения Анненков тщательно следил за своим туалетом, обязательными для него были ежедневное бритьё и физические упражнения. Так проходили его тюремные дни, складываясь в недели, месяцы и годы.

Но всё это не означает, что Анненков смирился со своим положением и скис. Наоборот, он метался по камере, как зверь, попавший в ловушку, и не находил себе места. Все его мысли были направлены на то, как выбраться из этого каменного мешка, как вновь обрести свободу, как отомстить китайцам за их коварство, как снова включиться в святую борьбу с большевизмом. Но для этого прежде всего нужна была связь с внешним миром, которой у него не было и которую из тюрьмы установить было не по силам, в том числе и из-за языкового барьера. Но на втором году заключения Анненкову удалось подкупить одного из охранников и переправить через него Денисову письмо для передачи представителю Японии в Синьцзяне, в котором, описав обстоятельства ареста, он якобы писал:

«Убедительно прошу Вас, представителя Великой Японской империи, дружественной по духу моему прошлому императорскому правительству, верноподданным коего я себя считаю до настоящего времени, возбудить ходатайство о моём освобождении из Синьцзянской тюрьмы и пропустить на Дальний Восток, честью русского офицера, которая мне так дорога, я обязуюсь компенсировать Японии свою благодарность за моё освобождение»[294].

Неизвестно почему, но факт написания этого письма Анненков категорически отрицает.

Не исключено, что это одна из множества чекистских фальсификаций.

Денисов развил активную деятельность по освобождению Анненкова с первых же дней его ареста. Можно только поражаться преданности атаману этого человека. Оставшись с 20 казаками в Гучэне, хотя мог вполне уйти с отрядом в Маньчжурию, он забрасывает иностранные представительства и китайские власти обращениями об освобождении Анненкова. 20 августа 1921 года он пишет французскому консулу в Урумчи:

«Высокопочтенный Господин Посланник!

Партизанский отряд имени атамана Анненкова, того атамана, который ещё в минувшую всемирную войну с Германией не раз отличался своими личными подвигами в общей с Вами борьбе с немцами, атамана, который первый поднял в Омске восстание против большевиков и потом дрался с ними два года в Семиречье. В то время как Омск и все города Сибири перешли в руки большевиков, армия атамана Анненкова продолжала жестокую и неравную борьбу, и только лишь когда не осталось снарядов и патронов, атаман с остатками своей армии интернировался в Китай 27 мая 1920 года у пограничного китайского города Джимпань[295]. Всё оружие — пушки, пулемёты и винтовки при переходе границы сдали китайским властям. После того, как все желающие из армии ушли, она переформировалась в отряд, и в нём осталось 700 человек.

Атаману было объявлено, что необходимо поехать в Урумчи для личных переговоров с генерал-губернатором. Атаман согласился и 30 марта уехал в Урумчи, где находится по настоящее время. Я как старший остался за атамана отряда. Несколько раз опротестовывал незаконное лишение его свободы, но всё напрасно. Ответом на все мои протесты было гробовое молчание. Атаман посажен в тюрьму и охраняется китайскими властями.

К моменту моего Вам доклада обстановка такова: 500 человек нашего отряда ушли <…> на Пекин и где они — мне в настоящее время ничего не известно. У них мало денег, совершенно нет медикаментов и на них плохое обмундирование. Со мной в Гучэне 150 человек.

Сообщая Вам, Почтенный Посланник, обо всём этом деле, я усердно прошу обратить Ваше благосклонное внимание на такой произвол и прошу принять зависящие от Вас меры воздействия на китайские власти к защите отряда атамана Анненкова от столь незаконных действий и издевательств, а что касается лишения свободы атамана Анненкова, командующего отдельной Семиреченской армией, то нет слов выразить негодование на бумаге. Я надеюсь, что Вы, Ваше Превосходительство, представитель благородной и прекрасной нашей союзницы Франции, поможете и выручите нас. Податель сей бумаги в беседе с Вами дополнит всё мною сказанное и лично подтвердит.

Остаюсь искренне Ваш, уважающий и готовый к услугам, начальник штаба атамана Анненкова, ныне командующий его отрядом Генерального штаба полковник Денисов»[296].

20 октября 1920 года Денисов шлёт в Шанхай обращение к Генеральному консулу Сербии. Cодержание этого послания почти аналогично приведённому выше, но, в отличие от него, в нём содержится просьба о доведении факта нарушения китайцами международного права, творимого ими здесь произвола в связи с изменническим способом ареста атамана до западной русской эмиграции в надежде поднять её на его защиту:

«…он заключён в Урумчинскую тюрьму, где и содержится уже 20 месяцев, — писал Денисов. — Прошу принять всё зависящие от Вас меры, оповестить об этом деле правительство Югославии и через него сообщить генералу Врангелю. Все мы будем Вашими неоплатными должниками, и, если понадобится наша помощь в борьбе за идею славянства и в борьбе с большевиками, мы всегда к Вашим услугам.

Начальник штаба атамана Анненкова Денисов»[297].

Одновременно Денисов обращался и к бывшим подчинённым Анненкова — начальнику медицинской части, ставшему главой эмигрантского общества «Богоявленское братство», полковнику Казакову, к бывшему анненковскому офицеру, ставшему в Китае доверенным английской фирмы Кукуранову, и другим лицам, но всё было тщетно.

— В тюрьме сидели ещё полковник Савин, есаул Шишкин и войсковой старшина Остроухов, все колчаковцы, — говорит Анненков. — За них хлопотали иностранцы, и их освободили. За меня иностранцы не хлопотали, так как я отрицательно относился к ним в Гражданскую войну и в своей армии представителей иностранных миссий не имел.

…Чтобы ослабить меня морально и физически, китайцы посоветовали мне курить опий, говоря, что это может ускорить моё освобождение. И только потому, что я курил опиум, я просидел только три года, вместо определённых мне десяти, — полагает он.

Однако помогли ему всё-таки иностранцы.

Обращение Денисова к представителям иностранных государств для вызволения Анненкова из тюрьмы было его гениальной находкой. Если бы не эти обращения, Анненков сгинул бы в китайском застенке или бы вышел из него инвалидом-наркоманом. Обращения Денисова пробудили интерес к личности совершенно неизвестного в широких международных кругах Анненкова, и вот по каким причинам.

Генеральные штабы и разведки ведущих империалистических государств продолжали вынашивать и разрабатывать планы очередных походов на Советскую Россию, отводя в них первую ударную роль белой эмиграции, которая, однако, к тому времени начала деградировать. Часть её, в основном интеллигенция, инженеры и техники, устремилась в коммерцию и на службу, другая, убедившись в бесперспективности борьбы с советской властью и не веря в её успех, выходила из белоэмигрантских обществ и союзов и даже возвращалась в СССР. Однако убеждённые враги большевизма составляли ещё значительную силу, но эта сила от безделья спивалась, деклассировалась, криминализировалась. Нужно было срочно спасать положение, остановить распад белой эмиграции, восстановить её боевой дух и создать из неё воинские формирования. Взоры руководителей иностранных спецслужб и вождей русской эмиграции обратились на Китай. Здесь еле сводила концы с концами самая многочисленная (более 300 тысяч) эмиграция, большинство которой было военизировано. По сравнению с западной, эта эмиграция была более сплочена, проживала компактно и непосредственно у границ Советского Союза.

Парижский центр белой эмиграции и его иностранные опекуны лихорадочно ищут кандидата в военачальники, способного сплотить белоэмигрантов и сформировать боеспособную силу, которая вначале поможет китайским милитаристам подавить революционное движение в стране, а затем, вместе с японцами, вторгнется в СССР. Кандидатуры Семёнова, Меркулова, Шильникова, Глебова и других забайкальских и дальневосточных атаманов были сразу же отвергнуты как скомпрометировавшие себя бездарностью, грабежами и насилиями над местным населением в годы Гражданской войны, пьянством, мошенничеством, развратом — в период эмиграции. И тут подвернулся Анненков!

П.Н. Краснов вспоминает: однажды вечером в Шуаньи Великий князь Николай Николаевич[298] спросил меня:

— Вы ведь, Пётр Николаевич, знали атамана Анненкова?

— Да, Ваше Императорское Величество, знал и даже хорошо знал.

— Что это был за человек?

После того как Краснов дал атаману лестную характеристику, Великий князь сказал:

— Я получил телеграмму. Анненков томится в китайской тюрьме. Просит помочь. Что вы скажете?

— Анненков несомненно много напутал в дни своей партизанщины, — сказал я, — но ведь надо сознаться, что обстановка в том краю была такая, что молодому и неопытному политически человеку трудно было в ней разобраться.

— Но Анненков был против большевиков?

— Несомненно против, Ваше Императорское Величество.

— И он в прошлом, при вас, и потом на войне был хороший офицер?

— Прекрасный офицер, Ваше Императорское Величество.

— Надо ему помочь.

Великий князь поручил состоявшему при нём генерал-лейтенанту барону Сталь съездить к Михаилу Николаевичу Гирсу, состоявшему в Париже во главе русских послов, и просить его ходатайствовать перед китайским посланником в Париже об освобождении Анненкова. Анненков был освобождён[299].

Зимой 1924–1925 годов из Парижа в Китай по поручению Великого князя Николая Николаевича Романова пожаловал генерал А.С. Лукомский, активный участник Корниловского мятежа, начальник военного управления Особого совещания (деникинского правительства), помощник Главнокомандующего всеми Вооружёнными Силами на Юге России генерал-лейтенанта А.И. Деникина. Он изучал обстановку в эмигрантской среде, встречался с наиболее подходящими кандидатами на пост главнокомандующего будущей Белой армией и остановил выбор на Анненкове. Тот был молод, энергичен, принадлежал к старинному дворянскому роду, одним из первых с оружием в руках выступил против советской власти, имел боевой опыт вооружённой борьбы с нею, наконец, он умел ладить и с буржуазно-националистическими кругами Казахстана и Средней Азии. Анненков хорошо знал театр предстоящих боевых действий от Алтая до Тяньшаня, который белые стратеги рассматривали главным и наиболее перспективным для вторжения ввиду слабого прикрытия этого направления советскими войсками.

Остановив свой выбор на Анненкове, представители иностранных государств начали бомбардировать китайское правительство просьбами об освобождении атамана из тюрьмы. Об этом хлопотали также Американский христианский союз молодёжи, Совет посланников в Париже, англичане, японцы и другие просители. Китайские церемонии не помогли, и в феврале 1924 года Анненков был освобождён.

Освобождение было для Анненкова неожиданностью.

— Освобождён я внезапно, — говорит он. — В ноябре 1923 года явился тот же Чан Далей и объявил мне решение губернатора меня освободить, при условии, что я не буду иметь никаких претензий к губернатору и остатки моего отряда в 12 человек с Денисовым перейдут из Гучэна в Турфан. Я согласился. Переписка с Денисовым тянулась до февраля 1924 года.

После освобождения Анненков в сопровождении конвоя был направлен по дороге на Пекин.

Получив известие об освобождении Анненкова, Денисов с двумя казаками выехал к нему навстречу. Встреча произошла в Турфане — окружном городе в северной части Синьцзяна, оазисе с прекрасным виноградом и винами. Отсюда, также верхом, отправились в Ланьчжоу — главный город провинции Ганьсу, расположенный в широкой долине реки Хуанхэ и резиденцию губернатора, куда прибыли 2 мая. Полумиллионный город поразил отвыкшего от людей Анненкова не только обширным базаром, но и товарами, которые были выложены на прилавки: сукна и шелка, изделия из овечьей и верблюжьей шерсти, предметы роскоши из серебра, нефрита, драгоценных камней. Анненков был приятно удивлён, что в городе льют пушки и делают предметы военного обмундирования, а сам город является важной военной базой. В Ланьчжоу Анненков нанёс визит генерал-губернатору Лу Хонтау и очаровал его. Здесь с его разрешения Анненков и его люди обосновались на жительство. Причина поселения здесь — нежелание участвовать в какой-либо эмигрантской группировке.

Кроме Денисова, в Ланьчжоу с Анненковым проживали 11 оставшихся верными ему конвойцев. Это Шахворостов Александр, Уманец Фёдор, Павличенко Пётр Иванович, Вялов Леонид Иванович, все — бывшие хорунжие, сотник Ярков Александр Иванович, подъесаул Дуплякин Иван Николаевич, рядовые Петухов Сергей, Бабич Матвей, Петров Василий. Анненков договорился с губернатором об организации казённого конного завода на обоюдных интересах. Ему было разрешено приобрести в аренду участок земли в 15 десятин для хлебопашества. В 50 верстах от Ланьчжоу, на берегу реки Хуанхэ, они приобрели заимку — два одноэтажных домика и длинный глинобитный сарай, который был переоборудован под конюшню. В одном из домиков жили Анненков и Денисов, в другом — Ярков, Дуплякин, Павленко, Вялов и другие.

— При себе я в то время имел три тысячи китайских долларов, 11 лошадей и разное походное имущество. Шесть лошадей я продал за 4200 китайских долларов, что в общем составило 7200 китайских долларов.

В сарай было поставлено пять лошадей — всё, что удалось сохранить из ранее богатой атаманской конюшни.

Скоро в распоряжении Анненкова было 2 китайских офицера и 15 солдат, а во вновь построенной конюшне стояли 60 кобылиц.

От намерения поселиться в Пекине Анненков, узнав о раздорах в среде эмиграции, отказался напрочь.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.