Отступ

Отступ

Отход анненковских войск к Джунгарским воротам осуществлялся тремя группами: со стороны Глиновки — под руководством самого Анненкова, из Уч-Арала их вёл полковник Денисов, из Урджара через укрепление Бахты — под руководством своих командиров.

По показаниям Денисова, все войска из Уч-Арала уходили спокойно, но Китайский полк начал волноваться и требовать лошадей, заявляя, что конные части уйдут, а они останутся, и их порубят красные. В Уч-Арале осталось колоссальное количество снарядов, но их не взрывали, так как вблизи находились три лазарета, забитых тифозными. «В дороге, по выходу из Уч-Арала, мы получили приказ Анненкова, в котором было написано: «Гражданская война окончена. Я ухожу на границу Китая. Может быть, придётся идти дальше. Все, кто не желает идти — могут оставаться», — показывал суду Денисов. — Здесь, кто не желал идти, возвращались обратно. Из Лейб-кирасирского полка ушло человек сто, из артиллерии — человек сто. У меня ушло три телеграфных чиновника. По отношению к уходящим никаких репрессий не было. Уходящие направлялись прямо на Колпаковку, кто — на Герасимовку, кто — на Глиновку, кто — на Уч-Арал.

Мы двинулись дальше и дошли до района Глиновки. Там сидел Оренбургский полк. Ему была поставлена задача — сдерживать красных повстанцев. Всё время шли вести, что оренбуржцы не удержатся и надо двигаться дальше или посылать помощь».

О некоторых деталях ухода анненковских частей из-под Урджара рассказал свидетель Лебонд, бывший каптенармус:

— Прощание проходило недалеко от Урджара. Картина была какая-то унылая, было очень нехорошо, жутко. У тех, кто уходил в Россию, отбирали хлеб, сухари…

— Не можете ли сказать, сколько ушло обратно в Россию?

— Нет, точно сказать не могу!

— Из тех, кто ушёл в Россию, вы кого-нибудь здесь, в России, видели?

— Нет, не видел…

Видимо, для того, чтобы угодить суду, Лебонд несколько сгустил краски. Анненковские части в Урджаре не голодали, и запасы продовольствия у них были, да и казаки на дорогу снабдили их припасами. Поэтому, говоря о насильственном отборе у остающихся хлеба и сухарей, Лебонд оскорблял и тех, и других. Разумеется, никто из уходивших силой хлеб и сухари не отбирал. А если они и переходили в переметные сумы уходящих, то по доброй воле остававшихся, потому что каждый из них прекрасно знал, что от Урджара до границы — дорога длинная, что боевые товарищи уходят в неизвестность и что делиться хлебом и солью — один из главных принципов солдатской солидарности!

Анненков о своём продвижении к Джунгарским воротам рассказывает скупо:

— По пути следования к китайской границе, — говорит он, — на одном из пикетов мною был издан приказ, что борьба с советской властью прекращена, мы отходим в китайские пределы, и прежде чем идти, пусть каждый офицер и солдат подумает: оставаться ему или идти в Китай.

Узнав о прекращении борьбы с большевиками и отходе в Китай, в его отряд вливались части и подразделения, стоявшие гарнизонами по окрестным сёлам и станицам.

В Ргайтах отряд Анненкова встретился с частями, отходившими из Уч-Арала под командованием Денисова. Всего здесь собралось около 6 тысяч бойцов.

— На другой день, утром, — продолжает Анненков, — отряд был построен, и я спросил: «Кто желает остаться, выходите на десять шагов вперёд!»

Вышло около двух тысяч солдат и офицеров. Со мной осталось четыре тысячи с лишком.

Последовавшие за этим события искажены советскими историографами и послужили основанием к обвинению Анненкова в уничтожении остававшихся в России солдат и офицеров.

Приказав войскам двигаться к границе, Анненков отправился в Чугучак. Цель поездки ни он, ни Денисов не сообщают, но, вероятно, Анненков через консула хотел решить вопрос о пропуске своих войск в Китай.

«Тут поднялся страшный ветер, поход сделался трудным. Все люди были голодны, лошади трое суток ничего не ели, — вспоминает Денисов. — Кто не попадал под ветры в Джунгарских воротах, тот не знает, что такое сильный ветер. Ветров — два: «Евгей», дующий из Китая, и «Сайкан», дующий со стороны озера Алакуль в обратном направлении. Оба внезапно врываются в ворота, образованные разломом Джунгарского хребта, и с рёвом мчатся по узкому коридору, достигая скорости до ста километров в час! Они несут с собой песок, мелкие камни, вырванные с корнем кустарники, шлифуя каменное ложе ворот до зеркального блеска. И горе одинокому путнику, попавшему под ветер, — он обречён, если ему не повезёт и он не найдёт убежища! Даже современные автомобили не могут преодолеть эти ветры и могут быть легко остановлены и опрокинуты ими».

Поднявшийся ветер заставил Анненкова отказаться от посещения консула и вернуться к войскам. Это спасло остатки армии от разложения и гибели: вопрос о пропуске войск в Китай всё равно положительно решён не был бы, а войска в сложившихся условиях как никогда нуждались в крепкой руке и в жёстком руководстве.

«К вечеру отряд, значительно уменьшенный, подошёл к горам, — пишет Анненков. — Суровые, занесённые снегом, они неприветливо встретили партизан, высылая на них сильные порывы ветра. Но не особенно боятся партизаны. По узкой щели, по грудь в снегу они поднимаются всё выше и выше, втаскивая артиллерию, снаряды, автомобили. Раньше здесь редко проезжали киргизы, а сейчас — целая вереница обозов прокладывает себе дорогу в снегу. Это — действительно партизанский обоз. Патроны, снаряды, кое-где — мука и ничего лишнего. Трудный путь. На скалы приходится вытаскивать 250 пудов тяжёлых пушек.

Над вползающей в ущелье колонной, благо уходивших никто не преследовал, висели гвалт и мат, раздавались команды, ржание лошадей, а в период редкого затишья прорывался скрип колес повозок и пушек.

Но чем глубже уходили войска в горы, тем уже и круче становились тропы. По их обочинам завиднелись уже брошенные впереди идущими подразделениями повозки и даже пушки. Вскоре движение колонн сопровождало уже только угрюмое сопение людей и животных».

Слово Денисову:

«Анненков уехал вперёд для того, чтобы произвести разведку, где можно остановиться. Шли, кажется, день, два, три и втянулись в Чулакскую щель, на перевале Селькей[263].

Вытянувшись туда, в эту щель, вёрст на десять — пятнадцать, артиллерия сразу остановилась, увидев, что там растёт трава, а лошади голодные.

Лейб-Атаманский и Оренбургский полки пошли дальше, я остался с артиллерией. Потом, когда части двинулись в эту щель, во всех полках шли разговоры, что им не нравятся такие остановки. Со стороны многих было желание уйти из отряда Анненкова.

Примерно 30 марта то, что осталось от войск, подошло к перевалу Сельке. Анненков отдал дополнительный приказ, в котором говорилось: «Мы подошли к китайской границе. Китайцы нас не пускают за границу, видимо, придётся здесь ждать, но желающих уйти не задерживаю».

Здесь было больше желающих уйти в Китай, но и в Китай не пускали. И вот эти группы хотели обойти китайские посты и пробраться в Кульджу. В это время инженерный полк подложил мину и взорвал громадную скалу у входа в щель. Я видел эту скалу. Она совершенно завалила дорогу. После взрыва мы никого не выпускали. У нас стояли заставы и сменялись через три дня…

«Теперь ни к нам, ни от нас нет пути, — пишет Анненков. — У завала — небольшой караул. Он сдержит тысячи наступающих. Теперь не опасно».

Атаман догнал отряд. Радостно его встречают партизаны, не видавшие его несколько дней. С новыми силами они берутся за работу. Атамана уже нет. Он уже за границей, у калмыков старается купить побольше хлеба. Хитрые азиаты сознают свою силу и ломят, что хотят. Ничего не поделаешь, нужно покупать, чтобы поддерживать силы обитателей «Орлиного гнезда», высоко сидящих за облаками в снегу, но недолго калмыки снабжали нас хлебом. Прибыли из Кульджи косоглазые потомки и закрыли границу. Правда, они при появлении нашего разъезда трусливо бежали, но позволять ничего не позволяют».

Несмотря на неоднократные поездки Анненкова в Китай для получения разрешения на интернирование, китайцы стояли на своём и войска не пропускали. Остатки армии Анненкова оказалась в каменном мешке в изоляции от всего мира: красные боялись сунуться в горы, а анненковцы — на равнину. Возникло своеобразное мирное сосуществование.

Весь апрель Анненков вёл переговоры с китайцами об интернировании, по условиям которого его отряд должен был полностью разоружиться и сдать им оружие. Однако полностью разоружаться Анненков не собирался. Надеясь на возвращение в Россию для продолжения борьбы с Советами, часть оружия он закопал в схронах, другую подготовил к скрытному перемещению через границу. О деталях этой операции свидетельствовал на суде Вордугин:

«Перебежчики рассказывали мне о расстрелах на границе. При переходе границы Анненков хотел сохранить оружие. С этой целью в щелях выкапывались ямы и закапывалось оружие. А потом тех, кто закапывал, уводили и расстреливали. Таким образом соблюдалась совершеннейшая тайна».

Эти показания Вордугина тут же убедительно опроверг сам Анненков, так что верить тому нет никаких оснований: сам он в горах с Анненковым не был, а те, кто был, о расстрелах солдат, прятавших оружие, ничего не говорят. Это — легенда, переданная Вордугиным с чужих слов.

Под перевалом Сельке Анненков простоял больше месяца. Люди питались в основном непросоленной кониной, болели, слабели кони. Все переговоры Анненкова с китайскими властями о пропуске его войск в Китай кончались безрезультатно. Как установлено, на это были особые причины, о которых я скажу позже.

С уходом Анненкова в горы и с падением Капала Семиреченский фронт ликвидировался. 14 апреля 1920 года командующий войсками Туркестанского фронта М.М. Фрунзе в письме к Ленину образно описал это событие: «Последняя заноза в теле фронта — Северо-Семиреченский район — ныне благополучно вынута»[264].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.