Денисов

Денисов

Наше повествование об Анненкове было бы неполным без рассказа о его верном соратнике, навечно связавшем с ним судьбу, — о генерал-майоре Николае Николаевиче Денисове. 31 июля 1927 года газета «Известия» опубликовала статью с портретом Денисова. Высокий, с холёными усиками, он стоит в картинной позе, подбоченясь, отставив правую ногу в сторону. Чудом держится на макушке фуражка, открывая огромный, завитой чуб. Длинная, до пола, шинель с погонами и петлицами. В её распахе — китель, шаровары с лампасами, хромовые в гармошку сапоги. Внешне офицер очень похож на Анненкова, но под портретом — надпись: «Нач. шт. армии Анненкова ген. Денисов», что расшифровывается как «Начальник штаба армии Анненкова генерал Денисов». Совершенно другого человека увидела писательская чета Мартьяновых на фотографии Денисова, сделанной во внутренней тюрьме на Лубянке 12 июля 1926 года: «безликая физиономия с простым скуластым лицом, с жидкими усами, маленькие бесцветные глаза смотрят испуганно и воровато», — описывают они его изображение[211]. О себе Денисов рассказывает:

— Я родился на Волге, в Нововознесенской губернии, в семье городского служащего. Первоначальное образование получил в сельской школе. В двенадцать лет поступил в ремесленное училище, хотел сдать экзамен в Технологический институт в Петрограде, но не попал и решил поступить в Петроградское военное училище. В 1912 году окончил училище и был назначен в 185-й полк в город Саратов младшим офицером. Мне пришлось выполнять должность инструктора гимнастической школы по машинной гимнастике[212] и по сокольской лёгкой атлетике[213].

В 1914 году наша дивизия пошла на фронт, где, после нескольких боёв и походов, вошла в состав осадной армии.

Я командовал ротой…

Воевал Денисов храбро и был награждён Георгиевским крестом за то, что под Перемышлем в окружении противника его рота продержалась 34 часа и спасла боевое положение. Молодой, храбрый офицер был замечен командованием и в октябре 1917 года направлен в Петроград на курсы Генерального штаба.

— Туда, — рассказывает Денисов суду, — я прибыл 1 ноября. Занятия начались сразу же. Здесь меня захватила Октябрьская революция. Я остался учиться. К нам назначили новых комиссаров — Антохина и Кузьмина, и мы продолжали занятия.

В марте месяце 18-го года был заключён Брестский мир, и советское правительство переехало в Москву. Перебраться туда же должна была и академия, но, ввиду продовольственного кризиса, было решено перебросить её в Екатеринбург. В Екатеринбурге мы пробыли до наступления белых. Мы поехали в Казань. В Казани получили распоряжение оставаться и продолжать занятия. Вскоре подошли белые. Город был взят ночью. Проснувшись утром, я воспринял приход белых как совершившийся факт и поплыл по течению…

— Какие политические взгляды вы имели, когда эвакуировались из Ленинграда, а потом — в Казань? — спрашивает председатель суда.

— Я, как офицер, — лепечет Денисов, — был политически бессознателен и неграмотен. Когда произошла Февральская революция, — продолжает он, — когда я уже имел возможность слушать ораторов, читать газеты, я сделал вывод, что с монархизмом в России покончено навсегда.

— А вы лично какие взгляды имели в конце 17 года? — добивается определённости председатель.

— Я был в центре революции и видел, что она не окончена… Я думал, что в конечном итоге будет демократическая буржуазная республика с президентом, но никогда, никогда, — словно боясь, что ему не поверят, подчёркивает Денисов, — я не предполагал даже конституционной монархии!..

Тогда большевики ещё были в подполье, и я с ними не был знаком, знал только эсеров. Но, когда произошла Октябрьская революция, я понял, что Советы — это самая приемлемая власть для России, что Советы дадут жизнь не меньшинству, а большинству. Но я предполагал, что Советы не удержатся, мне казалось, что будет раскол, гражданская война!

Денисов понял, что говорит то, что нужно суду, и, по мере изложения своих взглядов на революцию, его голос звучал всё увереннее.

— Я не думал быть военным, — оправдывает он себя. — По окончании реального училища попал в военное училище случайно, где учился два года. За каждый год пребывания в училище мне нужно было прослужить по полтора года в армии. Ввиду этого я поплыл по течению. Ни к каким партиям, — продолжал он, — я не принадлежал, так как вся армия старого режима была аполитична. В то время когда я попал на территорию Колчака, я заблуждался и потому пошёл с белыми. Тогда был период колебаний, и я, как офицер, не мог иметь двух политических убеждений!

У суда не было никаких данных о причастности Денисова к каким-либо противоправным действиям в отношении красных, местного населения или подчинённых, но зато было твёрдое указание осудить его по высшему разряду. Выполнение этой задачи осложнялось тем, что у Анненкова он прослужил всего ничего, а семиреченец Ярушин, в бригаде которого он служил начальником штаба, строил свои отношения с подчинёнными патриархально и строго следил, чтобы к ним не допускалось никаких вольностей. Поэтому компрометирующие данные на Денисова надлежало добыть или сфальсифицировать в ходе самого процесса, и суд, как мы увидим далее, успешно с этим справился:

— Весь состав слушателей Академии ушёл с белыми? — в неуловимо-замаскированной форме внезапно задаёт вопрос государственный обвинитель.

— Нет! — простодушно ловится на крючок Денисов. — Наша Академия после Февральской революции ушла из Петрограда в Екатеринбург. Человек тридцать после Октябрьской революции остались в Екатеринбурге у красных, остальные ушли в Казань, в том числе и я. Там мы были захвачены контрреволюционным переворотом и мобилизованы белыми.

Сообщение о переходе к белым при возможности остаться с красными явилось одним из первых тяжёлых кирпичиков, из которых начал складываться приговор Денисову.

До Семиречья служба Денисова проходила в Барнауле и Семипалатинске, где он назначается в Ярушинскую бригаду и отправляется с ней на Семиреченский фронт.

Далее Денисов рассказывает:

— В конце ноября (1919. — В.Г.) мне объявили, чтобы я принял штаб в Андреевке; штаб партизанской дивизии, и заменил заболевшего начальника штаба полковника Алексеева. Я принял штаб и был в Андреевке до падения Семипалатинска.

Однажды вызывает меня Анненков по прямому проводу и просит меня выехать в Урджар. У него было много посетителей, которым он не мог уделять много времени, так как был занят оперативной работой. Я выехал. Анненков произвёл меня в полковники…

Дальнейший жизненный путь Денисова нам известен и повторяться нет никакой необходимости.

Доставленный на Лубянку 8 июля 1926 года, Денисов скис, сник, обмяк и всё валил на Анненкова. Все свои действия против советской власти он объяснял политической неграмотностью, заблуждениями, неспособностью понять величия и значения Октября и обманом его белыми и интервентами.

Бывший офицер царского флота Альфред Андреевич Бекман (1896–1992) в своих мемуарах «Исторический обзор одного из последних могикан» оставил такую запись: «Осенью 1926 года к нам (на Лубянку. — В.Г.) определили «начальника штаба» из банды атамана Анненкова — Денисова. Это был бывший штабс-капитан белой армии, произведённый Анненковым в генерал-майоры. Стараясь всячески умалить свою роль головореза в банде Анненкова, он доходил до курьёзов; притом был он сер и необразован. Без конца мучил он нас вопросом, будут ли считаться с его добровольным «возвращением» в СССР. Рассказы его жизни в Китае после интернирования банд Анненкова в Синьцзянской провинции Китая были потрясающими по своей безнравственности свидетельствами о разложении, царившем в среде белых. Позже его вместе с Анненковым отправили в Семипалатинск, где состоялся суд над ними».

На суде этот храбрый, боевой офицер вёл себя настолько робко и подобострастно, что вызвал неприязнь и судей, и присутствовавших. Всем своим видом он старался показать свою незначительность, скромность, убогость, робость, покорность судьбе и полную передачу её в руки судей. Весь процесс он просидел, опустив голову, при обращении к нему отвечал, не поднимая головы, невнятным тихим голосом, его речь была путана, им часто допускались оговорки.

Отвечая на вопросы суда, Денисов всё же старался не навредить Анненкову. Его оценка действий Анненкова, рассказы о порядках в его частях, о имевших место со стороны солдат и офицеров фактах безобразий и насилия в отношении местных жителей осторожны и уклончивы: не знаю… сам не видел… об этом не слышал…

— Странно, — недоумевает прокурор. — Вы были начальником штаба дивизии, корпуса, наконец, армии — и ничего не знаете!

Денисов пытается объяснить, что он всё время был маленьким человеком, вёл преимущественно канцелярскую работу, в оперативные дела почти не вмешивался. Он отрицает существование в его штабе контрразведки и наличие в дивизии отряда особого назначения. Последнее даже вызвало гнев у Анненкова:

— Была и контрразведка, и отряды особого назначения! — внезапно вскипел он и добавил: — С карательными функциями!

— Не можете ли вы, Анненков, дать характеристику Денисову как товарищу и бойцу? — спрашивает председатель.

— Денисов — хороший канцелярский работник. Боец, судя по империалистической войне и по Георгиевскому кресту, хороший. Как товарищ Денисов тоже хороший, как начальник штаба — он дельный, но в Гражданской войне участия почти не принимал.

— Значит, он разрабатывал оперативные планы, задания?

— Нет, это делал я сам!

— Значит, обязанность Денисова — размножать по частям, задерживать то, что нужно, опубликовывать и прочее?

— Да!

Далее в поведении Денисова пошла полоса самоуничижения, которым он, наивный, рассчитывал разжалобить суд и получить от него право на жизнь. Когда речь зашла о его Георгиевской награде, он вопреки истине, потупив очи долу, пролепетал:

— Наверное, случайно дали… — чем вызвал дружный смех зала и молчаливое осуждение Анненкова.

Даже председателю суда было неприятно такое отношение к награде:

— Ну всё-таки, за что вам дали крест? — спрашивает он. — За боевые отличия, за борьбу, за царя, Отечество, за храбрость?..

— Нет, особой храбрости и отличия я не проявлял, — мямлит Денисов. — Я сам удивился, за что мне дали крест?!

Цирк самоуничижения продолжается.

— За что вас Анненков произвёл в генералы? — спрашивает член суда.

— Я даже не говорил об этом в суде! — всплескивает руками Денисов. — Сам не знаю, за что он меня произвёл! Это было несерьёзное произведение, — оправдывается он, — потому что оно было за границей, задолго после войны, и я ему не придавал серьёзного значения…

— Но за что-то атаман вас всё-таки произвёл? — допытывается член суда.

— Мы с Анненковым долго смеялись над этим производством, — продолжает унижать себя Денисов, — и дальше меня и атамана оно не пошло!..

Зал опять взрывается хохотом. Смеётся и Денисов. Но Анненков серьёзен и на вопрос суда, было ли производство несерьёзно, чеканит:

— О производстве Денисова в генералы есть приказ! И отметка в его послужном списке!

— Это есть у вас? — обращается к Денисову председатель.

— Нет, нет, — открещивается тот. — Мне только дали прочитать приказ об этом!

— Но на руках не оставили?

— Нет…

— Придётся самим проверить, кто из вас прав! — резюмирует председатель и обращается к Анненкову:

— За что Денисов был произведён в генерал-майоры?

— За его отличия в прошлом, — чётко отвечает Анненков, — и за то, что он оставался с моим отрядом всё время в течение трёх лет в Ланьчжоу, в Китае, когда я сидел в тюрьме! Никогда, — подчёркивает он, — никогда несерьёзно к своим производствам в чины я не относился! Я считал, что имею право это делать!

Вдруг, словно очнувшись и поняв, что его скоморошье поведение в суде может отрицательно отразиться на его судьбе, Денисов внезапно для всех начинает выдавать факты, серьёзно компрометирующие Анненкова.

— Скажите, Денисов, — спрашивает председатель суда, — вы слышали что-нибудь о расстрелах?

— Да, слышал! — с готовностью отвечает Денисов. — В штабе эти разговоры всегда были…

— Когда части Анненкова отходили по Сергиопольскому тракту, например, Лейб-атаманский полк, — они не безобразничали? — вмешивается судья.

— По приказу атамана — всё жгли! — неожиданно заявляет Денисов. — И если это не удавалось иногда проделать, то только благодаря спешности отступления!

Вопреки надеждам Денисова, его поведение вызвало отрицательное отношение к нему и суда, и аудитории. Более того, обвинители оценили его самоуничижение как тактическую уловку с целью скрыть своё контрреволюционное прошлое и как отягчающее обстоятельство.

Общественный обвинитель Паскевич заявил:

— Я скажу два слова о Денисове. Во всём процессе он прошёл как будто случайным человеком. С точки зрения общественности как будто о нём нечего говорить. Он сам себя характеризует как «маленького человека», который случайно получает офицерский Георгиевский крест, тот крест, который даётся младшему офицеру только после смерти! Он случайно получает полномочия от солдат выступить их представителем, случайно от всего корпуса попадает в Академию. Вместе со своей школой и бывшими офицерами «случайно» попадает на сторону белых и так же «случайно» у него складывается убеждение, что надо бороться с большевиками.

Если разобраться в деятельности этого «маленького и случайного человека», так оказывается, что у него в распоряжении был отряд особого назначения, что жандармский полуэскадрон, функции которого были расстреливать, был тоже в его распоряжении, что руководил деятельностью контрразведки он и его штаб!

— Не верится, что человек, получивший Георгиевский крест, что человек, который был командирован солдатами провести полувоенное, полуполитическое поручение, что человек, который награждён Георгиевским крестом по воле солдат второй раз, который был командирован в числе двух в Академию Генерального штаба, что он был таким, каким он здесь хочет показаться! — сомневается государственный обвинитель Павловский. — Я не я и лошадь не моя! — продолжает он. — Если у Анненкова его личная воля отражается во всех делах, и он стремится управлять своей жизнью, подмять её под себя, то у Денисова, совершенно определённо, случайность играла доминирующую роль. Он плыл по воле волн!

Он всё говорил, что он — человек маленький, обыватель, а когда нужно было в Китае сделать выбор, то сказал Анненкову: куда ты, туда и я следом за тобой по гроб жизни!

Денисов хотел доказать здесь свою полную непричастность к делу контрреволюции. Он пытается отстранить какое-нибудь своё участие, хотя он был начальником штаба и контрразведки!

Денисов пытается доказать, что, даже будучи начальником штаба армии, он был не чем другим, как старшим писарем или телеграфистом, где сидел чуть ли не 24 часа в сутки!

Он сознательно перешёл на сторону контрреволюции, принимал активное участие в борьбе с советской властью, является ответственным за все зверские расправы, произведённые Анненковым! — заключает Павловский.

Основным объектом защиты на суде был Анненков. Денисову внимания защитников досталось значительно меньше. Однако, активно защищая Анненкова, адвокаты косвенно защищали и Денисова. Они отмечали, что он человек с простой душой, хороший товарищ, но человек безвольный, плывущий по течению, почти не принимавший участия в Гражданской войне, и просили суд учесть это при вынесении приговора. Однако гособвинитель немедленно отреагировал на это, заявив в своей реплике:

— Здесь Цветков из кожи лез, говоря, что Денисов никаких преступлений не совершал. Но он сам сознался в преступлениях. Пусть он был только начальником штаба, но и это — не последняя спица в колеснице!

То, что проделал в Китае Денисов, когда он имел сношения со всей буржуазной контрреволюцией по своей инициативе и по поручению Анненкова, свидетельствует о том, что Денисов вовсе не такой безвредный человек. Поэтому я считаю, что во всех своих действиях начальник штаба Денисов следовал за Анненковым, и его собственные слова «куда ты, туда и я пойду» должны восприниматься так: «Какую ответственность понесёт Анненков, такую понесу и я!» Они были двуединым божеством монархической реставрации на территории Семипалатинского края! — наносит он последний удар. — Они оба повинны в том, что происходило во второй половине 19-го года! Они вместе должны нести ответственность перед судом!

Таким же, серым и вялым, как его показания на суде, было и последнее слово Денисова. В нём он снова подчёркивал свою незначительную роль в партизанской дивизии, каялся в своих действиях, называя их преступными, хотя никаких преступлений он фактически, как мы знаем, не совершал.

— Я знаю, — говорил он в последнем слове, — что меня ждёт суровое наказание. Если жизнь мне будет дарована, я отдам все свои скромные знания и маленький опыт на то великое дело, которое совершает СССР. Я, быть может, не заслуживаю снисхождения, но я прошу смягчить наказание!

Не смягчили!..

Данный текст является ознакомительным фрагментом.