Сквозь окружение — в штаб армии

Сквозь окружение — в штаб армии

Но вернемся в прошлое. Мне, двадцатилетнему лейтенанту, вручили пакет и приказали вынести его из окружения, доставить в штаб армиц. Я бежал в свое подразделение, чтобы взять с собой разведчика и лошадей, и попал под налет. Бомбежка задержала меня, да еще пришлось спасать попавших в беду ребятишек. В общей сложности задержался я минут на сорок. Прибежал наконец на передовую, к своим. Но командир дивизиона жадюга майор Гордиенко ни разведчика, ни лошадей мне не дал.

— Пойми, — объяснял майор, — ты же на верную погибель идешь, а не идти нельзя, приказ надо выполнять. Сам ты, ясно, пропадешь, но зачем же коней губить? Да и разведчика жалко, он и тут нам пригодится. Бери вон ездового Ахмета, у него коней поубивало, а мы без него обойдемся, — капитан указал на пожилого ездового, который временно прислуживал ему по хозяйству. И заключил: — Не все ж на конях гарцевать, дойдете и пешком.

И пошли мы с Ахметом вдоль передовой — искать место, где можно проскочить сквозь немцев в наш тыл. Ослепительно сияло солнце, синевато-белый нетронутый снег простирался от самых наших окопов до ползавших вдали немецких танков, они медленно перемещались в километре от города, изредка постреливая по нашим окопам и окраинным домикам.

— А чего же наши по ним не стреляют? — удивился Ахмет, подползая ко мне.

— А чем стрелять-то? Тылы отрезаны, остатки снарядов берегут, когда немцы сюда полезут. Да еще из окружения прорываться придется, — разъяснил я.

Но что же нам делать? Ночи ждать нельзя. Ползти, тем более бежать на виду у немцев без маскхалатов бессмысленно — тут же заметят и расстреляют. Только в одном месте расстояние между немецкими танками было метров восемьсот, их разделяла не то крупная проталина, не то озерцо, лед которого, отполированный поземкой, блестел, как зеркало. Вот через это озеро мы и решили проскочить в ближайший снег, потому что шире прогала между танками не было.

Прячась в снегу, мы по-пластунски добрались до края озера. Немцы нас не заметили. Оставалось одолеть озеро.

— Ахмет, — строго сказал я ездовому, — будешь бежать вместе со мною, не отставая ни на шаг. Я лягу — и ты ложись. Я встаю — и ты вскакивай. — А сам лежу и думаю: за три броска одолеем мы это озерцо, только вот как-то схитрить надо, обмануть немцев.

Поборов волнение, как перед броском в холодную воду, мы вскочили и изо всей силы помчались по льду. Немцы тут же заметили нас, и танки справа и слева открыли огонь из пушек. Зловещие удары выстрелов с характерным металлическим дзиньканьем и гулким эхом, как хлесткие кнуты, стеганули по нашим ушам, острыми шипами вонзились в сердце, шершавый комок застрял в горле, подкатывая тошнотой. Снаряды разорвались совсем рядом, оглушив и окатив нас и все вокруг мириадами осколков. Образовавшиеся воронки источали вонючий желтый дымок, черными кратерами обезобразили вспаханный осколками лед. А мы, покрытые белоснежной ледяной пылью, лежали, как святые: ни один осколок не коснулся нас, только шум стоял в ушах, да все тело содрогалось от частых толчков сердца.

Некоторое время немцы усиленно наблюдали за нами, решая, убили они нас или нет. Мы же недвижно лежали, чтобы убедить их в своей гибели. Пусть они убедятся в этом, надо только подольше полежать. А когда надоест им смотреть, отвлекутся, забудут про нас, вот тогда сделаем еще один рывок.

Минут через пятнадцать вскакиваем и мчимся вперед, пока танки снова не повернули в нашу сторону жерла своих пушек. Как артиллерист, я точно знал, что делают в данный момент наводчики танковых пушек, — и мы с Ахметом вовремя упали на лед. Едва припали к земле, как снова раздались выстрелы. На этот раз творилось что-то страшное! Разрывы снарядов, свист осколков, облака дыма и снежной пыли окутали все вокруг, земля ходила ходуном, а мы лежали ни живые ни мертвые… — но чудо — снова невредимые! Немцы стреляли с упреждением в расчете на наш бег, а мы упали чуть-чуть раньше, не добежали до места разрыва: снаряды рванули в семи метрах впереди, и все осколки дугой перескочили поверх нас — за нашими спинами и вокруг посекли весь блестевший до того лед!

Побесившись, немцы снова успокоились. А нам оставалось сделать один, последний рывок до спасительного снега. Но теперь они, конечно, не спустят с нас глаз, и, чтобы убедить их в своей гибели, на этот раз придется, притворившись мертвыми, лежать еще дольше. Лежим, а мысли роятся в голове: что и как будет дальше, перебираю все варианты развития событий… И тут внезапная мысль кинжалом вспорола состояние относительного благодушия: а вдруг им придет на ум подойти к нам, «мертвым», чтобы обыскать?! Тогда придется вступать с ними в бой и никто уже наше донесение в штаб армии не доставит.

Но немцы, видно, поленились или не захотели рисковать, не стали к нам подходить, и мы долго еще лежали, пока совсем не продрогли. И вот последний рывок! Но что такое?! Бежим, а немцы не стреляют! Они или не видят нас, или совсем забыли про нас? Ну повремените хоть минутку еще, пока мы в снег не бросимся! — молю на бегу не то немцев, не то господа бога. И вдруг страшная догадка мелькает: мы нужны им живыми! Наверное, они уже ползут по снегу наперерез, чтобы взять нас в плен! Во все глаза всматриваюсь в белеющий впереди снег — но ничего подозрительного не замечаю. Поднимаю глаза чуть выше и вижу летящий навстречу немецкий самолет. Он быстро приближается, уже хорошо видны зловещие кресты на его крыльях. Неужели будет бомбить?! Нет, не станет он тратить бомбу на двоих. Но ведь двое-то из окружения выходят — это же связь. Однако летит-то он из нашего тыла, уже отбомбился, у него и бомб-то нет. А потом, он уже так близко подлетел, что и бомбить-то опоздал. Теперь, если и кинет, она далеко сзади нас упадет. Только я все это обнадеживающее передумал, как увидел, что от самолета отделяется какое-то полено. Да это же бомба! Схватил Ахмета за руку, и мы изо всех сил припустили вперед, чтобы как можно дальше отбежать от места вероятного падения бомбы. Но тут мой Ахмет поскользнулся, упал, схватив меня за шинель, и мы вместе забарахтались на отполированном поземкой льду. А бомба уже в свист перешла, ее и не видно. В какое-то мгновение я с лютой злостью и смертельной обидой вспомнил своего погубителя — командира дивизиона, который пожалел для меня коней, а главное, не отпустил Яшку Коренного, моего разведчика, — тот бы не споткнулся, и мы бы успели убежать от своей смерти!! Пока мы с нерасторопным Ахметом пытались расцепиться и подняться для бега, бомба рванула! Но не сзади, как я предполагал, думая, что немец запоздал бомбить, — а в десяти метрах перед нами! Земля содрогнулась, с жутким шипением и свистом проскочили поверх наших голов бесчисленные осколки. Мы так близко оказались от бомбы — как раз в ее мертвом пространстве, что на нас не упал ни один осколок. И тут я подивился точности расчета немецкого пилота: он суммировал свою скорость и скорость нашего бега. Не упади мы — точно бы оказались под бомбой.

Надо же, как вовремя поскользнулся Ахмет!

Вот так получилось, что от смерти нас спасли жадность и бессердечие Гордиенко, который не дал мне в дорогу хорошего разведчика. Не пожадничай командир, мы с Яшкой подбежали бы точно под бомбу — и не было бы в живых ни резвого Яшки Коренного, ни меня. Оказывается, и во зле благо таится.

Не мешкая, вскочили с Ахметом, обежали еще дымившуюся воронку и кинулись в снег. Все! Прозевали нас немецкие танкисты! Не стреляли в нас — наверное, гадали, будет нас самолет бомбить или нет, а не будет — всегда, мол, успеем их пристрелить. А вот и не успели! Но скорее всего немецкие танкисты успели связаться с самолетом по радио и уступили ему лакомую цель. У них же, не то что у нас, связь по радио очень четкая.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.