4 Тематические доминанты и их связь с образом рассказчика
4
Тематические доминанты и их связь с образом рассказчика
В наших замечаниях мы будем ссылаться на схему, при помощи которой представлена сегментированная последовательность высказываний, составляющих основную (монологическую) часть интервью. Поскольку нас интересуют связи между сегментами, в том числе и «дальние» связи, то есть ассоциации, возникающие между сегментами, расположенными в разных частях интервью, мы приведем схему целиком; в каком-то смысле она представляет собой дистилляцию содержания, конспект интервью. В ходе интерпретации упоминаемые фрагменты будут приводиться в виде текста[9].
Интервьюер: «Блокада в судьбах и памяти ленинградцев». Данные информанта. Начнем с вашего предвоенного опыта. Кто ваши родители, когда вы родились.
1 Петроградская сторона
1.1 Школа и музыкальная школа
1.1.1 Самая обычная жизнь
Интервьюер: Чем занимались родители?
2.0 Мать — домохозяйка, в блокаду работала
2.1 Отец, его работа до революции и при советской власти
3 Финская война не отразилась на жизни
3.1 [слухи о финской войне]
4 «Вот примерно, вот так. Насколько я сейчас так помню. Вот это все, что касается предвоенного периода»
5.0 [как началась война, помню; беспокойство]
5.0.1 жили на даче в Дибунах
5.0.1.1 вражеский самолет
5.0.2 зенитная батарея поблизости
5.0.2.1 первый авианалет
5.0.2.1.1 [взрыв; двоилось в глазах от страха]
5.0.3.0 [слух: бомбивший самолет сбили]
5.0.4 погреб как бомбоубежище
5.3 не помню других таких потрясений начала войны
5.4 вернулись в Ленинград
6 [Отец на занятиях по штыковому бою]
7 «В общем, это вот было так. Вот»
8 «Теперь уже начинается блокада. Вот. Блокада… Блокада у нас протекала таким образом»
9 Жильцы квартиры
9.1 мужчины умерли, женщины выжили
9.1.1 «Отец мой умер…» 10 Отец умер в начале зимы
10.1 три месяца — концентрат блокады
10.2 неправильно распространять это на всю блокаду
10.2.1 люди жили
10.2.1.1 зеленый росток сквозь асфальт
10.3 начинают писать преимущественно о нечеловеческом
10.3.1 знаю, что было людоедство
10.3.1.1 семья одноклассника отравилась трупным ядом
Интервьюер: У вас не было возможности эвакуироваться?
11.0 Отец не мог
11.1 хотели эвакуировать меня и.1.1 неудачная эвакуация
11.1.1.1 решили, будь что будет
11.2 пожилая мама-инвалид; не решились уезжать
12
13 Мама — движущая сила
13.1 забота мамы об учебе и музыкальных занятиях
13.1.1 музыкальные занятия у преподавателя на дому — путешествие с отцом
13.1.1.2 «это уже в блокаду, после 8 сентября, при бомбежке»
13.1.2 занятия на дому; урок музыки на дому за два дня до смерти отца
13.1.2.1 дневничок
14
15 [Поездка отца за жмыхами на Охту]
15.1 [соседка видит, как он падал у двери; (плачет)]
15.2 [болезнь и смерть отца]
16
17 Бомбоубежище
18
19.0 Обстрел вскоре после смерти отца
19.0.1 квартира переселилась на кухню
19.1 эстетическое чувство
19.1.1 [тело отца в комнате после обстрела, лунный свет]
19.2 парадоксальность эстетических моментов
20
21 Конец школьных занятий
22 Первые месяцы: изматывающие тревоги, «мы еще совсем необстрелянные»
22.1 тревоги, походы в убежище
22.2 «враг изматывал»— должно относиться к первым месяцам
22.2.1 позже люди ходили в кино и театр
22.3 блокада разнородна
23
24 «Не могу сказать, чтобы я помнил о муках голода»
24.1 холод
24.1.1 проблема топлива
24.1.1.1 [мебель; дубовый стол]
24.1.1.2 ужасно топить книгами
24.1.1.2.1 (смеется)
24.1.1.2.1.1 сосед сжег «Капитал» Маркса
25
26 «Насчет голода»
26.1 [чечевичная каша, собранная с полу и съеденная]
26.1.1 [звук ложки по дну кастрюли]
27
28 Взрослые переживали больше детей
29
30.0 Мама проявляла себя героически— поиск продуктов
30.1 карточки — у кого какие
30.1.1 гордость отца по поводу рабочей карточки
30.1.1.1 запись в дневнике о карточке отца, которого клали в больницу («Мы его отпускаем, хотя его карточку у нас заберут»)
30.1.1.2 продолжали пользоваться карточкой отца после его смерти
30.1.1.2.1 «это было, так сказать, нам… это он как бы это оставил, вот»
31.0 Ситуация в декабре-январе; три дня не было хлеба в городе
31.1 дорога через Ладогу и люди с продуктами; они продавали и меняли
31.2.0 мама — общительный человек; ее знакомства, способствовавшие выживанию
31.2.0.1 помощь профессора
31.2.0.1.1 кастрюлька каши от профессора
31.2.0.2 еще одно помогавшее семейство
31.2.0.2.1 обед из трех блюд в гостях, обморок
31.2.0.2.1.1 ссылка на дневник
32 [Обмен-покупка]
33 [люди из пригорода ценили одежду]
33-1 [молочница привозила овощи]
33.2 [мясо убитого бизона из зоопарка]
34.0 «на хрусталь…»
34.0.1 [новые соседи]
34.1 [отдали хрусталь за столярный клей]
34.1.1 «Ну вы, наверное, уже слышали…»; столярный клей как продукт питания
34.1.1.1 сделан из костей (смеется)
34.1.2 студень
34.1.2.1 не через силу, а, казалось, что очень вкусно 35 [неожиданное поступление продуктов]
36.0 Помощь работы отца в заделывании выбитых окон
36.0.1 «вот я говорю, это было декабрь, еще один из первых месяцев»
36.1 работа обеспечила гроб и похороны
36.1.1 «я немножко сейчас как бы возвращаюсь назад, но все-таки это важно сказать»
36.2 похороны в Шувалове
36.2.1
36.2.1 могила существует в отличие от многих захоронений того времени
36.2.1.1 сосед завернут в портьеру и похоронен в траншее
37 «Вот. А на чем я? От чего я начал отклоняться сюда, я, может быть, и не вспомню. Почему-то я вспомнил э… вот эту комнату […] А вот, вспомнил»
38 Находка сахара в сахарнице в покинутой соседями комнате
38.1 радовались вместе с соседом и его родственницей
39 Бывали неожиданные удачи
39.1 иногда записывал в дневник, что ели три раза в день
39.2 сидели на столярном клее; цинга
39.2.1 весной суп из крапивы
40
41 Весной возобновились музыкальные занятия
41.1 письма матери своей приятельнице
41.1.1 настойчивость матери в требовании продолжать занятия музыкой
41.2 из писем матери— забота о будущем сына
41.3 детский дом при Дворце пионеров
41.3.1 [опасность обстрелов в зоне Московского вокзала]
41.4 он и мать ездили друг к другу
41.5 вместе с матерью на спектакле «Евгений Онегин»
41.5.1 где шли спектакли, расхождение с энциклопедическим словарем
41.6 ноты в подарок от матери
42
43 «Так что… у нас не было случаев, когда кто-то рвал кусок изо рта»
43.1 блокадные дневники: «кошмарные случаи описывают люди»
43.2 «конфликты были…» [умирающий сосед, конфликт с его родственницей]
43.3 страшных вещей не было
44 предлагает сделать перерыв (после перерыва)
45 [Выступления на радио и в воинских частях]
45.1 чувствовал себя человеком: «такова жизнь артиста»
46
47 Училище при консерватории
48 «Ну обстрелы, да, были»
48.1 бомбежки в 41-м и обстрелы в 43-м
48.1.1 скорострельные батареи немцев
48.1.2 [предчувствие матери: не пустила в школу]
48.2 «В наш дом попал снаряд»
48.2.1 отсиживались в ванной
48.2.1.1 читали стихи Пушкина
48.2.1.1.1 в доме было много книг
49 Не только жгли книги, но и читали
50 Дневничок кончился летом 42-го
50.1 [новая жизнь стала обычной]
«Ну, наверное, я исчерпался в течение часа»
Здесь мы встречаемся с несколькими сквозными темами, которые придают рассказу целостность и диктуют осмысление излагаемых событий в определенном ключе. Основная тема может быть сформулирована так: «люди жили и оставались людьми». Рассказчик вступает в заочную дискуссию с мнениями, отраженными в печатных публикациях, о том, что невыносимо тяжелые условия блокады приводили к потере человеческого облика. Наш информант сторонится подробных описаний шокирующих обстоятельств и предлагает другой взгляд. Хотя его собственный опыт и включает знакомство с выходящими за пределы общепринятых моральных норм поведения поступками людей, поставленных на грань выживания (он упоминает людоедство), информант осмысляет свой опыт прежде всего как свидетельство парадоксальной жажды человека к жизни, к проявлениям духа и человечности, а не к животному выживанию. Эта тематическая доминанта вводится при помощи метафоры зеленого ростка, прорастающего сквозь асфальт, ср. 10.2.1–10.3.1:
Информант: (10.2.1) Понимаете, в блокаду люди… В блокаду люди жили. В особых условиях, но при каждой возможности они все же вспоминали, что они люди. (10.2.1.1) Так же, как, скажем, какой-то зеленый росток мы видим на заасфальтированной дороге. Возникла какая-то трещинка, вот этот зеленый росток вылезает, вот так вот при какой-то малейшей возможности в человек тоже что-то… жизнь как-то пробуждалась что ли. Понимаете? (10.3) Поэтому я не согласен с тем, когда сейчас начинают вот о блокаде писать только вот так, в ракурсе этих трех (самых страшных. — Авт.) месяцев. Понимаете, там вплоть до людоедства. (10.3.1) Это было, это было, я знаю.
В двух местах рассказчик прямо опровергает образ блокады как кошмара, как единого целого, указывая на неоднородность периода блокады. Наряду с 10.2, это также и 22.2.1: когда самый страшный период был позади, люди ходили в кино и в театр, 41.5 — рассказчик вместе с матерью на спектакле «Евгений Онегин». Книги не только жгли в печке, но и читали их (49). Это упоминание о сожжении книг в конце интервью отсылает нас к более раннему эпизоду, где повествуется о сожжении соседом «Капитала» К. Маркса (24.1.1.2–24.1.1.2.1.1). Этот эпизод возникает в контексте разговора о холоде и недостатке дров (тематический блок 24), предваряющем рассказы о голоде (несколько эпизодов, начиная с тематического блока 26). Описывая в блоке 49 обстрелы, во время которых немногочисленные жильцы квартиры укрывались в не имевшей окон ванной комнате, чтобы избежать возможного попадания осколков, рассказчик указывает, что «в самую тяжкую пору» (а это определение может быть отнесено и к моментам обстрелов, и к выделяемым им отдельным периодам блокады) они читали, ср.:
Информант: (48.2.1.1) В самую тяжкую пору читали. Чем-то занять все-таки нужно себя. Читали так, коллективно. Был такой толстый том Пушкина, вот Пушкина стихи. (48.2.1.1.1) Вообще, дома книг много было. (49) Так что читать в эту пору все-таки продолжали, не только жечь, но и читать.
Этот отрывок заканчивается как обобщение, утверждение о ленинградцах вообще. Упоминание о том, что дома у рассказчика было много книг, оказывается тут мотивированным, только если учесть, что для рассказчика духовные (в особенности эстетические и прежде всего музыкальные) запросы и интересы — важнейший компонент собственного образа.
Самые трагические и наиболее тяжело переживаемые до сих пор события (гибель отца) совместились с поразившей воображение мальчика картиной, которая видится сегодняшнему рассказчику как свидетельство того, что художественный взгляд на жизнь не утрачивался даже в такие минуты:
Информант: (19.i) Понимаете, в такой момент, в таких условиях, какое-то чувство эстетическое все-таки сохранялось, потому что тело отца, он был уже подготовлен для похорон, я не помню, в гробу он стоял или нет, похоронили мы его еще в гробу, удалось, это было все-таки самое начало массовых смертей, так вот, (19.1.1) все его тело было покрыто такой стекольной пылью. И… луна яркая, окна-то были затемнены, а от взрыва все это сорвалось, все эти самые шторы, все тряпки, которые там были, все это сорвало, луна светила вовсю и это… Помню, как… как красиво было в лунном свете, эта пыль играла всеми цветами, всеми… переливалась вот такими огоньками, понимаете? Вот. (19.2) Так что вот какие-то такие эстетические моменты и даже вот в такие… минуты существовали.
Музыкальные занятия мальчика неоднократно упоминаются в разных частях интервью, несколько блоков посвящены этой теме (13.1 — забота мамы об учебе и музыкальных занятиях; о том же в блоке 41; блок 47 — музучилище при консерватории). Рассказчик чувствовал себя «человеком, а не ребенком», участвуя в концертах на радио и в воинских частях (45–45.1). В значительной мере упорство в продолжении, несмотря ни на что, занятий в музыкальной школе и в училище при консерватории оказывается в рассказе знаком преодоления тяжелых обстоятельств блокадных жизни. Ведущая роль в этом отводится матери: заботясь о будущем сына, она настаивает на продолжении занятий (13.1, 41.1.1), отдает его в детский дом при доме пионеров (41.2), дарит ему ноты, надписывая их «Благодарю тебя за то, что ты помогаешь пережить трудную годину» (41.6). Таким образом, мать делает все возможное, чтобы ее сын выжил и состоялся, получил специальность (41.2; ср. 30.0: «она, конечно, проявляла себя, видимо, героически»).
Значительную часть рассказа составляют события, которые явно или имплицитно истолковываются рассказчиком как счастливые случаи, удачные стечения обстоятельств. Таковы 31.2.0 — помощь знакомых, с которыми мама подружилась в бомбоубежище, 32–34 — удачные обмены и покупки, что обобщается так: «бывали неожиданные поступления продуктов» (35); в этот же ряд встает помощь работы отца в организации его похорон (36). Уделив много внимания рассказу о похоронах отца, информант временно упускает нить повествования (37): «Вот. А на чем я? От чего я начал отклоняться сюда, я, может быть, и не вспомню. Почему-то я вспомнил э… вот эту комнату <…> А вот, вспомнил». Как оказывается, дальше следует повествование о неожиданной находке сахара в покинутой соседями комнате. Этот переход мотивирован контекстом перечисления удачных случаев, которое завершается обобщением: бывали неожиданные удачи (39).
Отсюда и обмен вещей на продукты выглядит удачей, а деятельность людей, осуществлявших этот свободный рыночный обмен, оценивается в целом позитивно. Их интерес к приобретению у голодающих одежды и мануфактуры, который нередко, в том числе и в других интервью, истолковывается как спекуляция и стремление нажиться на чужой беде, здесь представлен как само собой разумеющееся и приписывается низкому социальному происхождению лиц, осуществляющих такую торговлю. Приведем целиком соответствующий отрывок:
Информант: (32) А так обмен-покупка. (33) В ту пору среди э… людей таких, социально не самых высоко стоящих что ли, мануфактура и вообще одежда всякая очень ценилась. Очень ценилась. За какую-нибудь вязаную кофту, за какой-нибудь, это самое, платье, за какой-нибудь отрез на костюм можно было хорошо получить и хлеб там и какие-нибудь овощи. Из пригорода приезжали. Знаете, те, кто имел там какое-нибудь свое хозяйство. (33.1) Перед войной к нам на дом, к нам и в несколько квартир соседних еще обслуживала молочница. Она приезжала, привозила молоко, творог, сметану. Вот. Она появлялась у нас уже и в блокаду. Правда, не с творогом, сметаной и молоком, а появлялась проведать и вот какие-нибудь овощи могла привезти. Вот этот самый обмен тут начинался. (33.2) Когда в зоопарке бомбой убило какого-то бизона, какое-то это самое существо, такое крупное, мясистое, то вот его мясо стали распродавать. Кто-то привел нам человека, за какую-то сумму вот кусок этого мяса нам продали, но сказали, что это гарантия, что мясо бизонье, а не какое-нибудь другое. Вот. Помню, что оно очень долго варилось.
Очень долго. (34.0) На хрусталь… (34.0.1) Из разбомбленного дома по нашей лестнице переселились директор деревообрабатывающего завода. Вот. Его жена познакомилась… по одной лестнице, так сказать, в общем, как-то это получилось тоже. (34.1) Мама привела ее домой. Открыла, такой у нас шкаф стоял. Значит, там хрусталь был старинный. Она взяла то, что ей понравилось, там бокалы какие-то, графин. Вот. И дала за это столярный клей. (34.1.1) Ну вы, наверное, уже слышали, что столярный клей тоже был не совсем на последнем месте среди продуктов питания. (34.1.1.1) Потому что столярный клей в те времена он варился на костях говяжьих (смеется), может быть, там еще и остатки мяса были вот. (34.1.2) Так что из этого столярного клея делали студень. Студень. Там мочить надо было несколько дней, потом как-то варить, (34.1.2.1) во всяком случае, был уксус у нас, и очень вкусно было. У меня такое ощущение, что даже я бы с удовольствием и сейчас бы вот поел такого студня. Так что это было не то, что через силу в себя приходилось впихивать. Нет, это казалось как раз очень вкусно. (35) Иногда неожиданно поступали какие-то продукты.
Вообще говоря, тема обмена впервые вводится в сегменте 31.1, где говорится о появлении в городе в самый тяжелый период блокады людей с продуктами после открытия Дороги жизни. Но иллюстрации обмена следуют после рассказа о помощи знакомых матери, которые (в силу своего социального положения) были несколько лучше обеспечены и иногда подкармливали мальчика. Не только детали позитивных оценок, но и упрощенное схематическое представление приведенного выше фрагмента показывает, что, во-первых, сегменты 33.1,33.2 и 34.1 выстраиваются в ряд примеров, а во-вторых, этот ряд осмысляется как пример неожиданного удачного получения продуктов (35). Тем самым он встраивается в более крупную единицу — ряд, итог которому подводит сегмент 39 о неожиданных удачах (сюда же и 39.1–39.2.1 о еде три раза за день и супе из крапивы).
И в начале, и в конце интервью мы встречаем эпизоды, включенные в эту же линию повествования об удачах и счастливых случайностях, но рассказывающие о том, как удалось избежать смертельной опасности во время бомбежки или обстрела. Первая бомбежка, пережитая еще до начала блокады на даче летом 1941 года, осталась самым страшным воспоминанием:
Информант: (5.0.2.1) <…> Вдруг, среди ночи, бабах, бабах, бабах эта самая зенитка. Начала стрелять. (5.о.2.1.1) И потом жуткий взрыв раздался. Вот. Я хорошо помню, что у меня от страха начало двоиться в глазах. Это было первый и последний случай в моей жизни, что мне потом не приходились переживать, такого не было. Ну вот это я зафиксировал, что я смотрю, и все как бы сдвоенное вижу. Реальный предмет и его же чуть, значит там, левее или правее смещенный.
В конце интервью описывается эпизод, когда мать, предчувствуя опасность, не пустила мальчика в школу. Именно в тот день он мог стать жертвой обстрела, который причинил разрушения по соседству со школой (48.1.2).
Как бы полемизируя с содержанием публикаций о блокаде, стремящихся шокировать читателей, и, вероятно, предполагая, что эпизоды антисоциального поведения жителей блокадного Ленинграда могут быть известны исследователю из других интервью, рассказчик говорит о том, что ему также известны многочисленные эпизоды такого рода из блокадных дневников, изучением которых он занимался специально многие годы. Однако в его семье и в его кругу ничего подобного не было, хотя случались конфликты (43–43.2.1). Фрагмент, повествующий о примере такого конфликта, наименее внятен во всем рассказе. Но все-таки можно понять, что речь идет о том, как облегчить участь умирающего от голода человека, дав ему однажды кашу вместо обычного жидкого супа:
Информант: (43.2) <…> Ну вот этот умирающий сосед, ему хотелось, если что-то можно сделать, чтоб это было, так сказать, не вода с одной крупиной, а хоть немножко чтоб такое ощутимое. Вот. Понимаете. А вот родственница его, которая, значит, здесь жила, иногда на казарменном положении, вот здесь же она была сторонником вот того, что пусть это будет как можно больше. Вот были конфликты на этой почве, там и мама как бы защищала и его, говорила, что ну ты же знаешь, он уже не жилец на этом свете, ну сделай вот… (43.3) В общем, на такой почве были какие-то конфликты, знаете. Вот. Но это чисто такие, которые могли быть и, естественно, в обычной какой-то жизни. Понимаете, так что, в общем… Вот. А каких-то таких страшных вещей не было.
Обобщение смысла этого фрагмента, данное в сегменте 43–3> призвано укрепить линию рассуждений о сохранении человечности в условиях блокады. Между тем случаев потери человеческого лица не было «у нас», в среде знакомых интеллигентов. Даже конфликты у нас касались большей или меньшей степени милосердия, в любом случае не выходившей за пределы порядочности. Некоторые подробности рассказа позволяют нам считать, что одну из своих задач рассказчик видит в том, чтобы представить слушателю именно интеллигентский взгляд на события.
В качестве подтверждения описываемых событий информант многократно ссылается на свой дневник (13.1.2.1,30.1.1.1,31.2.0.2.1.1,39.1, 39.2, 50–50.1), который он начал вести в специальном блокноте с началом войны. Его записи стали регулярными с наступлением блокады и прекратились летом 1942 года, когда закончился блокнот. Размышляя теперь о своем дневнике, рассказчик объясняет, почему дневник кончился летом 1942-го: не только потому, что кончился блокнот, но и потому еще, что жизнь в тех условиях вошла в привычку, стала «подростковой обычной жизнью» (50.1). Другие ссылки относятся к письмам матери к своей приятельнице, которые стали известны рассказчику через много лет после войны (41.1,41.2).
Эти ссылки и многочисленные замечания, касающиеся характера собственных воспоминаний, свидетельствуют о дистанции, которую выдерживает информант в своем рассказе по отношению к собственному опыту, ныне осмысляемому с позиции человека, прожившего долгую жизнь. Он видел блокаду глазами мальчика, и о переживаниях взрослых он может только предполагать: «(28)…конечно, взрослые переживали много больше, наверно, и для них это было во много раз тяжелее», ср. также в самом начале интервью:
Информант: (3) Финскую войну я помню только как сам факт. Некоторое такое беспокойство, потому что вот война, но и только. Потому что на жизни она как-то не отразилась абсолютно. Вот. Во всяком случае, на моей детской жизни. На счет родителей сказать не могу. Тоже так не ощущалось, что они как-то особенно этим озабочены. У нас в этой войне никто не участвовал.
Подспудно сопоставляя свои воспоминания со стереотипными представлениями о блокаде и общими местами рассказов о ней, он тем самым выделяет свой рассказ как предельно достоверный, содержащий только те подробности, которые остались в памяти мальчика (или для которых есть документальные свидетельства из семейного архива):
Информант: (24) Не могу сказать, чтобы я помнил о муках голода. Я помню себя сидящим, свернувшись калачиком, в каком-то ватнике, и, конечно, там валенки, шапка и все прочее, на кресле около буржуйки, в которой хоть какой-то огонек есть вот. Но вот так чтобы «есть, есть, есть, есть», такого я не помню.