Как делили победу
Как делили победу
После того, как окружение 6-й армии было завершено и отбита попытка ее деблокады соединениями 4-й танковой армии Гота, речь шла уже только о том, чтобы пожать плоды победы, принять «лагерь вооруженных военнопленных», по меткому выражению командующего защищавшей Сталинград 62-й армии В. И. Чуйкова.
После победы в Сталинграде участвовавшие в сражении генералы начали «тянуть одеяло на себя». Каждый считал, что более других достоин славы победителя. При этом те генералы, которые участвовали в Сталинградской битве с первого дня, только себя считали «истинными сталинградцами». Многие из них враждебно относились к Рокоссовскому, считая, что он пришел «на все готовенькое» – добивать Паулюса. Этот дележ славы продолжили в дальнейшем историки, среди которых были «фанаты» того или иного генерала или маршала.
Но для Еременко главным врагом на всю жизнь остался не Рокоссовский, а Жуков. Андрей Иванович очень переживал, что его лишили лавров Сталинградской победы. У него открылись старые раны. В госпитале, а потом в санатории у Андрея Ивановича было время, чтобы подробно проанализировал события, связанные с подготовкой контрнаступления и своими взаимоотношениями с Жуковым. 1 февраля 1943 года, явно имея в виду Георгия Константиновича, Еременко с горечью отметил в дневнике: «Первостепенное значение имеют не заслуги, а взаимоотношения с начальством… Страшная беда, что и в наш век все еще так решаются вопросы». Эта запись появилась по поводу публикации указа от 28 января о награждении группы генералов, отличившихся в битве за Сталинград, орденом Суворова I степени. Одновременно почти все награжденные, кроме Еременко, удостоились очередных званий. Жуков, получивший орден Суворова № 1, еще 18 января стал маршалом Советского Союза. Гордов, Рокоссовский и Ватутин получили звания генерал-полковников. Василевский – генерала армии, а через месяц, 16 февраля, и маршальское звание. Вот только Еременко из генерал-полковников в генералы армии Сталин производить не спешил. Андрей Иванович видел здесь жуковские козни.
В записи от 19 января 1943 года Еременко значительную часть вины за свою опалу возлагал на Жукова: «Жуков, этот узурпатор и грубиян, относился ко мне очень плохо, просто не по-человечески. Он всех топтал на своем пути, но мне доставалось больше других. Не мог мне простить, что я нет-нет, да и скажу о его недостатках в ЦК или Верховному Главнокомандующему. Я обязан был это сделать, как командующий войсками, отвечающий за порученный участок работы, и как коммунист. Мне от Жукова за это попадало. Я с товарищем Жуковым уже работал, знаю его как облупленного. Это человек страшный и недалекий. Высшей марки карьерист… Если представится возможность, напишу о нем побольше». Такая возможность представилась в санатории Цхалтубо, где Еременко оправлялся от болезни. Здесь он записал 28 февраля 1943 года: «Я почувствовал себя значительно лучше и приступил к описанию Сталинградской битвы. В ходе работы у меня возникла мысль, что если бы тов. Жуков утвердил время атаки, которое предлагал я, то противник не только не задержал бы нас на реке Червленной, а, наоборот, сталинградская группировка была бы разбита еще в ноябре. Один день, недооцененный Жуковым, «съел» два месяца (подготовки к контрнаступлению. – Б.С.) и принес много жертв. Первоначально по общему плану контрнаступления Юго-Западный и Сталинградский фронты должны были наступать одновременно. Я был категорически против одновременного начала наступления и доказывал, что мы должны обмануть противника и поставить в исключительно невыгодные условия, заставить его измотать и задержать свои танковые и механизированные войска, к тому же без всякой пользы. Мое утверждение основано на реальном расчете и анализе действий противника. С началом нашего наступления факты полностью подтвердили мои доводы. Я не считаю себя сейчас умней, чем был тогда, когда настаивал на своем предложении и добивался его утверждения. Ведь если Юго-Западный фронт начнет наступление на два дня раньше, чем Сталинградский, то для противника создастся весьма сложная обстановка, которая может привести его к катастрофе. На эти мои доводы Жуков ответил: «Обождите с «катастрофой», хоть отгоните противника от Сталинграда километров на 60–70, и то будет хорошо».
Однако когда Еременко повторно изложил свои соображения насчет разновременного начала наступления двух фронтов, Георгий Константинович воспринял эту идею более благосклонно: «На сей раз Жуков слушал меня с большим вниманием и в конце моего доклада сказал: «Хорошо, согласен на одни сутки. Так и буду докладывать Сталину на утверждение».
– Я прошу доложить на двое суток.
– Нет, нет, – сердито возразил он, – одни сутки, больше не дадим! – Ясно, – ответил я и подумал, что не для себя прошу эти дни, а для общего дела, для нашей страны… На этом и закончилось обсуждение вопроса о сроке начала атаки. Я весь кипел внутри и возмущался. Жуков боялся, как бы не застопорилось наступление Юго-Западного фронта. В какой-то мере он вместе с Ватутиным готовил это наступление. Подготовку войск Сталинградского фронта осуществлял я. И вдруг они более успешно будут действовать?!
Следует сказать, что жуковское оперативное искусство – это превосходство в силах в 5–6 раз, иначе он не будет браться за дело, он не умеет воевать не количеством и на крови строит свою карьеру.
Он боялся даже в таких условиях, когда Ватутин сосредоточил на узком фронте танковую армию тов. Романенко (5-ю танковую. – Б.С.), два совершенно свежих танковых корпуса, 3-ю ударную общевойсковую армию тов. Кузнецова (в действительности В. И. Кузнецов командовал 1-й гвардейской армией Юго-Западного фронта. – Б.С.), 21-ю общевойсковую армию, несколько отдельных танковых бригад, кавалерийский корпус и много других частей усиления. С такой силищей трусил, хотел, чтобы войска Сталинградского фронта оттянули на себя силы противника. Вот когда Жуков показал свою шкуру».
Насчет того, что разведение по срокам начала наступления Сталинградского и Юго-Западного фронтов на два дня вместо одного сделало бы поражение германских войск под Сталинградом еще более сокрушительным, Еременко был абсолютно прав. Немецкие историки и мемуаристы после войны документально подтвердили, что в случае задержки атаки войск Сталинградского фронта еще на одни сутки, все немногочисленные резервы 6й армии и группы армий «Б» были бы уже введены в бой против соединений Юго-Западного и Донского фронтов и не успели бы вернуться для противодействия атаке Сталинградского фронта.
Хотя вряд ли это принципиально повлияло бы на ход событий, разве что уменьшило бы потери Сталинградского фронта при прорыве обороны противника.
И относительно жуковского пренебрежения к потерям подчиненных ему войск, готовности делать карьеру на крови собственных солдат Еременко не ошибался. Правда, иначе не воевали и другие советские генералы, включая самого Андрея Ивановича. Если бы Сталин действительно считал плохим руководством то, которое вело к большим потерям, то ни один командующий фронтом не продержался бы на своем посту больше месяца.
Жуков вместе с Василевским в качестве представителей Ставки готовили контрнаступление под Сталинградом. Правда, по мнению Рокоссовского, представители Ставки больше мешали, чем помогали командующим фронтами: «Представителям Ставки и начальнику Генерального штаба… следовало находиться именно в Ставке, у руля управления всеми вооруженными силами, где вырабатывались и принимались основные решения на действия войск, а не отрываться от своих прямых обязанностей выездами в войска. Доложив о вступлении в командование войсками фронта, я попросил предоставить мне возможность командовать войсками непосредственно. Крепко поддержал меня в этом Маленков, заявив Жукову, что моя просьба вполне обоснована, а потому действительно им сейчас здесь делать нечего. В тот же день они улетели в Москву». Хоть и был Георгий Константинович заместителем Верховного, но своему тезке Георгию Максимилиановичу перечить не рискнул – как-никак, член ГКО, пользовавшийся особой благосклонностью Сталина, будущий официальный преемник вождя.
В канун Нового 1970 года Еременко писал одному из сослуживцев: «Жуков Г. К. в своей книге «События и размышления» (очевидно, «Воспоминания и размышления». – Б.С.) все победы аккумулирует на себя, где он – там и победа. Почитаешь его книгу, где он описывает Сталинградскую битву, и диву даешься, как умеют люди подтасовывать события и подносить читателю такую несусветную ложь.
Мы знаем, что Жуков приезжал под Сталинград (в Сталинграде он не был, там стреляли) и сидел с Маленковым в отрытом для них блиндаже в 30 км севернее Сталинграда и оттуда пытался нам помогать. Он хотел помочь нам, он имел прямые указания от Сталина, но у него ничего не вышло, а то единственное решение, которое он принял, принесло большой вред. Он завернул к себе все резервы, которые шли в Сталинград, это нам стоило очень дорого, мы из-за этого отдали врагу Тракторный завод.
Но не в этом главное, главное в том, что он приказал моему заместителю по Сталинградскому фронту тов. Гордову построить глубокие боевые порядки.
Никто из представителей Ставки не мог вмешиваться в командование армиями Сталинградского и Юго-Восточного фронтов, тем более, что я не из тех командующих, чтобы допустить анархию в командовании и в управлении войсками подчиненных мне фронтов, чтобы кто-либо из представителей Ставки отдавал распоряжения армиям через мою голову. Такого не было, и быть не могло. Все решения, будь то наступление или крупный контрудар, либо другие боевые действия принимались только мною, и только я за своей подписью издавали соответствующие приказы и распоряжения. Все планы операций на основании моих решений разрабатывали штабы фронтов и утверждались мною…
Я хорошо помню, как 20 сентября 1942 года мы с членом Военного совета с разрешения Сталина выехали из города Сталинград на Сталинградский фронт, который действовал севернее Сталинграда, чтобы разобраться, почему нет успеха в наступлении войск Сталинградского фронта, на который мы так надеялись.
Побывав в армиях и дивизиях, мы установили главные причины, мешавшие войскам выполнить мой приказ об уничтожении противника, вышедшего к р. Волга в районе Рынок, Латашанка. Этими причинами были: во-первых, плохая разведка перед наступлением, поэтому артиллерийская подготовка велась не по целям, а по площадям, что давало малый эффект; и, во-вторых, боевые порядки войск строились на узком фронте с глубоким эшелонированием в глубину.
Каждой дивизии было нарезано по 1,5 км фронта…
Дивизия строила боевой порядок так: в первом эшелоне – один батальон (больше не вмещалось), а остальные батальоны занимали боевые порядки в глубину, всего в дивизии было девять эшелонов. Таким образом, из девяти дивизий, наступавших на фронте 12 км, в первом эшелоне всего было девять батальонов, а остальные 40 батальонов стояли, построенные в глубину, бездействовали, в бою, по сути дела, не участвовали и несли страшные потери от артиллерийского огня и авиационной бомбежки врага. Получилось так, что когда первые эшелоны дивизий понесут потери, занимают их вторые; то же получалось и со вторыми, и третьими и т. д. Вот так и бил противник наши войска по частям. Получилось как игра в поддавки… Таким образом, наше превосходство в силах на этом участке атаки сводилось к нулю, ибо 1/7 или 1/8 часть сил дивизии вела бой.
На совещании присутствовали Жуков и Маленков, но никто из них не выступил, они чувствовали свою вину в создании такой густой группировки.
Я честно доложил обо всем товарищу Сталину, он сразу же отозвал Жукова, дал ему нагоняй за истребление людей. Через два дня, 23 сентября 1942 года, когда мы вернулись на свой КП в район Сталинграда, я послал товарищу Сталину большое донесение, в котором подробно изложил свои выводы и причины неуспеха наступления войск Сталинградского фронта.
На основании этого донесения был отдан приказ № 306, в котором были определены боевые порядки, как нужно вести наступление. Сталин три раза звонил мне по ВЧ и зачитывал проект приказа.
Вы знаете это большое донесение, но его уже нет в архиве, убрали. Видите, как заметают следы.
Мне хотелось бы вот о чем еще сказать: когда Жуков был отозван из-под Сталинграда, он прочитал наше донесение, послужившее причиной его отзыва. Он дал мне такого духу за это донесение, ругал меня и в заключение сказал: «Я тебе припомню это донесение.» И он действительно припомнил мне не один раз. Мы честно, как коммунисты, доложили о неуспехах, вскрыли причины этих неудач. На основании наших выводов написан приказ № 306. Он принес большую пользу. До конца войны наши войска при наступлении строили боевые порядки на основании этого приказа… (Выше мы уже разбирали приказ № 306 и выяснили, что никаких революционных изменений в боевые порядки советских войск он не внес. Боевые порядки в наступлении продолжали оставаться слишком плотными, что вело к большим потерям. – Б.В.).
Когда мы окружили под Сталинградом фашистскую группировку, представитель Ставки предложил создать внешний фронт на недостаточном расстоянии – по реке Аксай, т. е. в 30 км от окруженных. Я запротестовал и мотивировал это тем, что нельзя держать внешний фронт так близко от внутреннего, противник может быстро преодолеть его…
Я доложил этот разговор товарищу Сталину. В тех случаях, когда возникают разногласия между командующим и представителем Ставки, я всегда докладывал Верховному Главнокомандующему. Докладывал подробно, подтверждая свои выводы точными расчетами.
После оперативных расчетов и раздумий, мы пришли к выводу и твердому убеждению, что есть только один выход из создавшегося положения – нужно отнести внешний фронт окружения на 50–60 км под Котельниково. Это даст увеличение полосы между внешним и внутренним фронтом окружения до 100 км и возможность посадить в этой полосе истребительную авиацию для перехвата воздушных колонн. Снабжение по воздуху было полностью нарушено, мы обрекли на голодовку окруженные войска Паулюса…
В окончательном разгроме группы Манштейна – Гота участвовала 2-я гвардейская армия, которая была передана нам по нашей просьбе. Я наметил использовать ее для удара по Манштейну правым флангом, а представитель Ставки предложил нанести удар левым флангом. Возник спор весьма принципиальный. Если наносить удар левым флангом, значит потерять еще двое суток на маневр и пожечь горючее в танках, да и к тому же противник находился в 30 км от окруженных. Так что на ненужный маневр нельзя было терять времени и не только двух суток, как нам предлагали, а даже 5–6 часов. Вот о чем у нас шел спор. Н. С. Хрущев не вмешивался, но сказал одно веское слово. Он сказал: «А командующий прав, я его поддерживаю». Представитель Ставки сразу же сдался и, обращаясь ко мне, сказал: «Ну хорошо, ты командующий, как хочешь, так и решай». Я чуть не подпрыгнул от радости, сразу вызвал командующего армией Р. Я. Малиновского и его командиров корпусов и поставил задачу на удар правым флангом. В результате этого противник был разгромлен, и этим была предрешена участь окруженных немцев».
О начавшихся генеральских дрязгах по поводу сталинградской победы 5 марта 1943 года с тревогой сообщал Абакумову начальник 2-го отдела 3-го Управления НКВД СССР В. Н. Ильин, специализировавшийся на работе с творческой интеллигенцией: «В штабы армий и штаб фронта приходят донесения, одно из которых всегда исключает другое. Зам. нач. отдела кадров Донфронта подполковник Николаенко говорит: «Мне приходится разбирать наградные материалы. Командиры дивизий вносят невероятную путаницу в эти дела. В частности, взятие хутора Вертячий приписывают себе несколько дивизий, в том числе 252-я, которая проходила стороной. Чудовищно разрослись споры генералов, мешающие созданию ясной картины военных действий и, в конечном итоге, мешающие ведению войны».
В ряде случаев на Донфронте имело место зазнайство. Источник провел несколько дней в штабе 62-й армии, исключительно стойко дравшейся в Сталинграде. Однако, у руководителей армии были настроения зазнайства. Генерал-лейтенант Гуров, член ВС, во всех разговорах подчеркивал, что только армии, бывшие в Сталинграде (62-я и 64-я), могут считать себя защитниками Сталинграда. Эти настроения проявились на митинге в Сталинграде 4 февраля, где о Рокоссовском просто не упомянули.
Члены Военного совета 62-й армии занимались восхвалением друг друга и нашли даже своего певца-писателя Николая Вирта, выступившего в «Правде» со статьями, которые в Москве писатели в шутку называют «Ум и мудрость Чуйкова».
Начальник ПУ Донфронта генерал Галаджев говорил источнику: «Я имею ряд сигналов, что ВС 62-й армии презрительно относится к нам, штабу Донфронта. У генерала Гурова, видимо, закружилась голова от успехов и это к добру не приведет. Дело не в штабе фронта, не в отношении к отдельным лицам, а в отношении Гурова к самому себе».
В этом свете некрасиво выглядит поведение ВС 62-й по отношению к Герою Советского Союза генералу Родимцеву, командиру 13-й гвардейской дивизии. В свое время (осень 1942 года) цензура разрешала писать о Родимцеве, т. к. он широко известен за границей.
Материалы о Сталинграде шли, главным образом, из дивизии Родимцева, сыгравшей большую роль в спасении Сталинграда. Генерал-лейтенанты Чуйков и Гуров обиделись на это, Гуров прямо говорил источнику – «всю славу Сталинграда отдали Родимцеву». Вокруг Родимцева создали нездоровую атмосферу, пошли даже разговоры явно недостойные: «Родимцев – генерал для газет, он ничего не сделал» и т. д.
ВС 62-й представил Родимцева к ордену Суворова, а потом прислал в штаб ДФ телеграмму с отменой представления. Родимцев – почти единственный командир соединения, не награжденный за Сталинград.
Сам Родимцев говорил источнику: «Вокруг моей дивизии идет возня, которая ничего не стоит и не имеет оснований».
Помощник т. Хрущева подполковник Гапочка, не бывший в последнее время в Сталинграде, видимо, со слов тех же командиров, говорил источнику, что Родимцев зазнался.
Писатель К. Симонов, бывший недавно у командующего 64й армией генерал-лейтенанта Шумилова, рассказывает: «Шумилов просто не может слышать имени Родимцева. Дело объясняется просто – генерал-лейтенант Чуйков, друг Шумилова, всеми силами старается зажать Родимцева, ревнуя его к его славе».
Кинооператор Р. Кармен говорит: «С Родимцевым делают странные вещи. Его хотят всячески принизить, хотя он, как герой, выходит за рамки обычного командира дивизии».
Споря о славе, генералы забыли, что победу под Сталинградом одержали прежде всего простые советские солдаты, миллионы из которых отдали за нее свои жизни. И сегодня мы помним прежде всего безвестных солдат-победителей, остановивших, а потом и разгромивших врага на Волге. И для нас не так уж важно, кто именно из генералов и маршалов внес наибольший вклад в эту победу.
Специалисты предлагали не восстанавливать Сталинград, поскольку дешевле было построить новый город километров на 10 выше по Волге, а на месте бывшего города сделать музей под открытым небом. Но Сталин приказал восстановить город любой ценой. И уже в марте 1943 года начались восстановительные работы. Сюда были брошены лучшие архитекторы страны.
Казалось бы, на месте полностью разрушенного Сталинграда можно было, восстановив отдельные наиболее значимые или менее пострадавшие здания, создавать некий идеальный город будущего. Но советская архитектурная мысль была к тому времени уже бесплодна. В результате современный Сталинград представляет собой некое хаотичное, неорганизованное в архитектурном отношении пространство, в котором памятники и здания, связанные со Сталинградской битвой, не играют никакой организующей роли. К тому же город, вытянувшийся вдоль Волги более чем на 100 км, соединяет всего одна сквозная шоссейная дорога.
Сегодня имя Сталина хотят вернуть городу на Волге, а часть местного населения выступает против открытия мемориала в память о погибших немецких солдатах. Это вполне закономерно. Поклонники генералиссимуса не разучились и 60 лет спустя ненавидеть былых противников. Переименовать Волгоград в Сталинград – это все равно, как если бы Карл-Маркс-штадт в бывшей ГДР переименовали бы не в исконный Хемниц, а в какой-нибудь Гитлерсбург. Если уж и переименовывать Волгоград, то в исконный Царицын, а не увековечивать на карте имя тирана и палача, виновного во многих преступлениях против человечества.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.