В поисках политического решения
В поисках политического решения
Одной из задач заговора было, естественно, определение границ Германии после заключения мира. Основываясь на унаследованных от Бисмарка принципах, Штауффенберг, как и большинство его товарищей, вплоть до 1943 года полагал, что рейх, как минимум, должен оставаться в границах, существовавших до 1914 года в сердце европейского континента. Старая гвардия Герделер — Хассель была более претенциозна. Эти люди хотели, чтобы «жизненное пространство» немцев было расширено до пределов, отмеченных такими империалистическими геополитиками, как, например, Карл Хаусхофер. Вспомним, что в меморандуме Ароза 1940 года, который должен был стать основой для переговоров с союзниками, Ульрих фон Хассель не допускал пересмотра результатов аншлюса Австрии и аннексии Судетской области. Единственными уступками, на которые он готов был пойти, касались восстановления границ Польши до 1939 года и отказа от Эльзаса и Лотарингии. Герделер же требовал большего. В ходе встреч со шведским банкиром Валленбергом в 1943 году он настаивал на сохранении за Германией польских приобретений и на полуавтономном статусе Эльзаса и Лотарингии.
Штауффенберг считал, что во второй половине 1943 года эти предельные требования были неуместны. Ухудшение обстановки на фронте и решение, принятое союзниками на встрече в Касабланке (проходила с 12 по 24 января 1943 года), о требовании «безоговорочной капитуляции» вынуждали действовать быстрее, свергнуть режим и только после этого постараться спасти то, что было возможно. Прошли те времена, когда Черчилль на заседании кабинета министров 27 ноября 1941 года сказал: «В июле мы во всеуслышание заявили, что не станем вести никаких переговоров с Гитлером и нацистским режимом. Но было бы слишком говорить о том, что мы не готовы разговаривать с Германией, руководимой армией. Сейчас невозможно предсказать, что за правительство будет в Германии, когда их сопротивление ослабнет и когда они захотят вступить в переговоры».
Клаус очень внимательно следил за контактами, установленными с противниками рейха. Не столько для того, чтобы защитить гипотетические территориальные претензии, по поводу которых он не строил иллюзий, сколько для того, чтобы завязать полезные знакомства для нового правительства, которые могли понадобиться, когда оно должно будет попробовать положить конец войне. В 1943 году немецкие армии, хотя и отступали по всем фронтам, но все еще имели высокий потенциал. Идея избежать дальнейших столкновений в течение многих месяцев и лет и связанных с этим тяжелых потерь могла бы, несмотря ни на что, понравиться союзникам, как на Западе, так и на Востоке, и давала бы шанс добиться приемлемого мира. Кроме того, получение от них гарантий было бы хорошим ходом для привлечения на свою сторону нерешительных, заставив звучать их патриотическую струнку по случаю государственного переворота. Это также давало возможность оценить оба направления, которые открывались перед немецкой дипломатией: политическое сближение с западными союзниками вплоть до создания некоего союза против коммунистической России или мир по расчету с СССР из чисто геополитических соображений в развитие немецко-советского пакта от 1939 года. Используя эти весы, можно было бы вынудить победителей быть более милосердными. Именно по этой причине Штауффенберг постоянно настаивал на удержании фронта любой ценой, даже после возможного успеха заговорщиков. «Это необходимо для того, чтобы столкнуть врагов лбами», — сказал он в ноябре 1943 года Бертольду и капитану 2-го ранга Альфреду Кранцфельдеру.
Что касалось русских, то некоторое время были какие-то надежды договориться. В ходе последнего расширенного собрания кружка «Крейзау» (12–14 июня 1943 года) Адам фон Трот цу Зольц сказал, что он пытался встретиться с представителями СССР, чья территория от Крыма до Ленинграда еще была оккупирована немцами. Он заявил, что можно было вести разговор с дипломатами, однозначно отбросив их идеологическую зашоренность. Казалось, что игра стоила свеч, поскольку Сталин заявлял, что он разделяет Германию и нацистов. В июле 1943 года он благословил образование «Национального комитета "Свободная Германия"» в подмосковном лагере Лунево. Вскоре к нему присоединился «Союз немецких офицеров за свободную Германию» во главе с генералом фон Зейдлицем. Поначалу создалась иллюзия наличия доброй воли на Востоке. Но поражения немецких войск летом 1943 года развеяли всякие надежды. «Национальный комитет "Свободная Германия" стал фактически марионеткой в руках Москвы, и его использовали в военно-пропагандистских целях для того, чтобы подтолкнуть немецких солдат к дезертирству. Впрочем, без особых успехов. Когда Адам фон Трот цу Зольц попытался вступить в переговоры о мире с послом СССР в Стокгольме Александрой Коллонтай, ему всякий раз вежливо отказывали. Штауффенберг считал, что только после государственного переворота можно будет о чем-то договориться. А пока он всячески поносил генералов, перешедших на сторону русских: «То, что делаю я, — государственное преступление. Но то, что делают они, — это измена родине».
Зато он полностью поддержал демарши Мольтке в отношении западных держав, считая это намного более серьезным делом. Уже летом 1943 года тот встретился в Турции с послом США в Каире Александером Керком, с которым познакомился, когда Керк работал еще в Берлине. Он дал послу знать, что группа высокопоставленных генералов готовилась свергнуть фюрера и что она была готова начать переговоры для облегчения высадки десанта и совместного планирования операций на Западе. Дипломат выслушал его очень внимательно. Они договорились увидеться еще раз. Но заокеанский дипломат был осторожен, потребовал назвать фамилии участвовавших в заговоре офицеров, чтобы иметь возможность оценить серьезность намерений. Требования соблюдения тайны подполья вынудили отказать послу в этой просьбе, на этом все и закончилось.
Осенью 1943 года Хельмут Джеймс фон Мольтке снова взял в руки посох странника после разговоров с Штауффенбергом. Оба они понимали, что война была проиграна. Понимали и то, что мир потребует больших жертв, включая территориальные потери. Кстати, Мольтке был уверен в этом начиная с 1940 года. Еще тогда он сказал своим друзьям по кружку «Крейзау», что после окончания боевых действий Германия, возможно, потеряет Силезию, которая отойдет к Чехии или к Польше. И пояснил, что это будет «платой за грехи нашего народа». Нет смысла говорить, что с такими высказываниями он считался закоренелым пораженцем, готовым торговать родиной-матерью. В конце 1943 года это все еще считалось ересью. Но Клаус все понимал и уже тогда горевал об уменьшении германского пространства. Поэтому при его поддержке Мольтке несколько раз посетил Стамбул, где встречался с руководителем Управления стратегических служб (УСС), этой секретной службой американцев, прообраза ЦРУ. Он потребовал встречи с Керком. Ему пообещали, что тот приедет. Ему должны были сообщить об этом шифровкой по радио. Весь ноябрь в условленное время он не отрывал уха от радиоприемника в ожидании оговоренной фразы. Но так ее и не услышал. В конце концов, он решил вернуться на берега Босфора, чтобы вручить американцам полный меморандум, составленный совместно с Адамом фон Тротом цу Зольцем под руководством Штауффенберга. Он пробыл там с 11 по 16 декабря и вручил-таки текст генералу Тиндолу, военному атташе в Анкаре, поскольку никто рангом выше его не принял.
Этот меморандум показывал, как сильно изменились взгляды заговорщиков, насколько они были готовы пойти на уступки, насколько понимали, что прошли времена имперских амбиций и что надо было защищать высшие интересы Германии, защитить свой народ от большевистской язвы. Это был проект соглашения «с Германией, полностью очистившейся от национал-социализма», призванный наладить «политическое и военное сотрудничество с союзниками» без всяких предварительных условий. Оккупация Германии англо-американцами приветствовалась по «политическим и моральным основаниям». Принималась и безоговорочная капитуляция. Составители просто рассчитывали на традиционный англосаксонский реализм и терпимость по отношению к побежденным, на то, что эти качества позволили бы не повторять тех ошибок, что были совершены при подписании Версальского мира. Главным был Восточный фронт. Его собирались держать по линии Тильзит — Львов, и военные власти рейха хотели бы получить возможность перебросить туда все силы. Армия собиралась наладить честное и всесторонне сотрудничество с союзниками в надежде на изменение их планов, как это случилось при подписании Таурогенской конвенции. Подобная договоренность позволила бы не квалифицировать предполагаемый путч как «удар кинжалом в спину», что принесло бы много бед. Немецкое правительство должно было быть сформировано исключительно из противников нацизма и состоять из политических деятелей разных направлений, включая социалистов из СПГ и даже, при необходимости, «честных и независимых коммунистов», чтобы не быть отрезанным от трудящихся масс. Это переходное правительство должно было приложить все силы к восстановлению правового государства и бороться против Советского Союза, «этой смертельной опасности для Германии и семьи европейских народов». Целью этой борьбы было бы не победить СССР, а убедить его принять разумные условия мира, а затем и установить с ним «сердечные» отношения. Для того чтобы избежать впредь всплеска национализма, связанного с Берлином, правительство намерено было обосноваться в Южной Германии в Баварии, или в Австрии.
После ареста Мольтке 18 февраля 1944 года этому проекту суждено было остаться пустой бумажкой. В любом случае, он появился на свет с большим запозданием, когда война была почти проиграна, и посему американцы его отвергли, хотя сам генерал Тиндол отнесся к нему всерьез. Он немедленно переправил документ в Белый дом, где тот лег на стол Рузвельта, который тщательно изучил его вместе с генералом Маршаллом и начальником УСС полковником Донованом. Они поняли, что это один из путей, «который мог бы спасти жизни нескольких сотен тысяч человек при окончательном решении вопроса о высадке на Западе». Но союзнический долг взял верх. На встрече в Москве в октябре 1943 года участники антигитлеровской коалиции взяли на себя обязательство не подписывать сепаратный мир с Германией и информировать друг друг а обо всех попытках поиска мира со стороны стран «Оси». Находившиеся еще под впечатлением как от удара грома, которым стало подписание германо-советского пакта о ненападении, американцы жили в страхе перед возможным внезапным изменением обстановки и неожиданным примирением двух диктаторов. Донован в одном из своих писем Рузвельту категорически возражал против продолжения переговоров с немцами. Поэтому УСС было дано указание продолжать поддерживать контакты с немцами, но не обещать ничего конкретного. 14 мая 1944 года Государственный секретарь США даже дошел до того, что сообщил содержание меморандума советскому послу в Вашингтоне.
Хотя проект Мольтке был самым серьезным из мертворожденных проектов, он был далеко не единственным. В ноябре 1943 года Бертольд попытался связаться с тайными службами Англии при посредничестве банкира Валленберга. Военно-морской атташе Швеции в Берлине майор Ёстберг согласился содействовать этому. Во время ужина в служебной столовой военного флота он отметил единственное требование заговорщиков: недопущение оккупации страны советскими войсками. Он передал предложение англичанам, но на этом все и закончилось.
Сблизившийся с американцами в Мадриде друг Бертольда, руководитель отделения «Люфтганза» в испанской столице Отто Йон, предложил организовать весной 1944 года встречу Рузвельта, Эйзенхауэра и принца Пруссии Людовика-Фердинанда. Подавив свои монархические убеждения, Штауффенберг твердо выступил против этого, поскольку опасался того, что перспектива реставрации монархии могла отпугнуть союзников, в понимании которых династия Гогенцоллернов была неразрывно связана с прусским милитаризмом.
Последним из тех, кто попытался найти дипломатическое решение, был, судя по всему, Адам фон Трот цу Зольц. После ареста Мольтке он стал основным советником Клауса по вопросам внешней политики. Они тем более хорошо понимали друг друга, что молодой дипломат был лишен угрызений совести, которые мучили Мольтке. Он хотел добиться реального решения вопроса независимо от цены, которую пришлось бы заплатить. При посредничестве все той же Швеции, нейтралитет которой был очень удобен для воюющих сторон, он встретился в марте, а затем в начале июня 1944 с руководителем местного отделения Интеллидженс сервис. Меморандумы, которые он ему вручил, содержали большую часть предложений Мольтке. Там было особенно подчеркнуто, что новое военное правительство после успешного покушения согласно было выполнить требование о безоговорочной капитуляции и установить границы Германии такими, какими они были в 1936 году. То есть без Австрии и Судетской области. Его главной заботой была активная деятельность коммунистов. Именно поэтому высказывалось возражение против прямого управления страной со стороны англо-американских оккупационных войск, предусматривавшегося планом Моргентау, о содержании которого автор меморандума явно что-то знал. В меморандуме указывалось на опасность начала партизанской войны в тылу войск союзников, что могло погрузить страну в хаос. Для того чтобы избежать гражданской войны, чтобы местные власти и полиция сотрудничали с оккупационной администрацией, союзников призывали проявлять сдержанность. Было предложено, чтобы военных преступников судили сами немцы, а не иностранные суды, которые выглядели как трибуналы победителей. Также было указано на то, что для примирения с населением надо обязательно считаться с мнением немцев, особенно с теми, кто участвовал в Сопротивлении. Там наглядно показывалась катастрофическая картина Германии, поделенной надвое с советской зоной оккупации, где установился бы национал-большевизм. Этот документ был доведен до сведения Черчилля. Как и Рузвельт, тот решил ничего не предпринимать, оставив вопрос открытым: «К этому можно будет вернуться, если их покушение удастся».
Высадка союзников в Нормандии 6 июня 1944 года все изменила. В поражении Германии больше не сомневался никто. Это был всего лишь вопрос времени. О чем можно было еще вести переговоры? О немногом. Только о том, чтобы избежать оккупации страны Красной армией. Для заговорщиков в этом заключалась вся сложность, но это было и их шансом. Сложность состояла в том, что теперь они не могли предложить ничего, кроме своего пота и своих слез. Шанс был в том, что преодолеть Рубикон нерешительным военным стало намного проще.
Доказательством этому может служить поведение Роммеля. Если верить Хофакеру, великий Роммель, этот «Лис пустыни», грозный командующий Африканским корпусом, готов был сознательно примкнуть к заговорщикам. 17 июня, спустя несколько дней после высадки союзников, он был вызван в Бергхоф, чтобы доложить обстановку. В присутствии генерал-фельдмаршала фон Рунштедта он, как командующий Западным фронтом, твердо заявил фюреру: Западный фронт не может долго продержаться, армия близка к коллапсу, надо искать политическое решение. Гитлер был в ярости. Ему возразили, с ним не согласились в том, что только победа могла быть единственно возможным исходом тотальной войны. Он не удержался и произнес: «Пусть Роммель занимается своим фронтом и прекратит играть в политику». Из этого генерал-фельдмаршал сделал свои выводы. Когда в начале июля Цезарь фон Хофакер отправился в Ла Рош-Гийон для того, чтобы прозондировать состояние умов военных на Западном фронте, генерал Шпейдель сказал ему, что Роммель[87] вроде бы был готов выступить против Гитлера и бросить все силы против русских.
Тогда Хофакер подробно рассказал Шпейделю о планах Штауффенберга. Шпейдель выразил свою личную поддержку. Неизвестно, знал ли генерал-фельдмаршал о планах покушения. Ясно только то, что он был не против заключения мирного договора с союзниками. 10 июля он сказал полковнику Гансу Латтману: «Поскольку я имею высокую репутацию у союзников, попробую договориться с Западом вопреки воле Гитлера при условии, что они согласятся совместно с нами выступить против русских». 14 июля он сделал еще один шаг. На востоке русские продвигались вперед. Фронт держался лишь чудом. Над группой армий «Север» нависла угроза окружения в Рижском котле. Советские войска вышли к Висле, русс кие пушки уже вели огонь по Восточной Пруссии. Он сказал Клюге, который должен был 16-го встретиться с фюрером, что бы он спросил, сосласен ли Гитлер пойти на политическое решение либо не согласен. «В противном случае я раскрою Западный фронт: самое главное в том, чтобы англо-американцы оказались в Берлине раньше русских». Клюге пообещал передать послание. Но Гитлер ничего не ответил. В конченом счете все это не имело продолжения, потому что 17 июля во время американской бомбежки на узкой сельской дороге Роммель был тяжело ранен. И этот увенчанный лаврами генерал-фельдмаршал, которого обожала вся Германия, этот на редкость скромный военачальник, престиж которого мог бы очень сильно помочь заговорщикам, был выведен из игры.
Штауффенберга это повергло в отчаяние. Но это не давало ему повода отказаться от действия. К тому времени он уже перестал строить иллюзии относительно политических решений. 1 июля он говорил лейтенанту Тиршу: «Государственный переворот ничего не сможет изменить, но спасет жизни многих». Пусть даже он не удастся, но он смоет с них «стыд и позор ничегонеделания». Примерно то же самое он сказал Герделеру и Беку, а также своим близким — Адаму фон Трот цу Зольцу, Йорку и Мерцу фон Квирнхайму. Кенигсберг, город дорогих его сердцу тевтонских рыцарей, город Канта, как и всю Восточную Пруссию, спасти уже не представлялось возможным. Единственное, что еще можно было сделать, так это направить на запад и на восток эмиссаров, чтобы попытаться поговорить «как военный с военным […], но нам еще не известно, как на это отреагируют за границей. Мы должны поступать так, как подсказывает нам наша совесть». 13 июля в ходе обеда вдвоем с Мерцем фон Квирнхаймом в столовой резервной армии, он высказал все, что у него накопилось на душе: «Право будет заменено бесправием. Я понимаю, что мы похороним немецкий воинский дух. Какой мы можем получить мир? Мир рабов. Военная каста будет уничтожена раз и навсегда. Однако мы должны действовать ради Германии и Запада». Но надо было еще успешно совершить покушение. А предыдущие попытки вовсе не обнадеживали.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.