На пути к военной катастрофе

На пути к военной катастрофе

Будучи преступен по своей природе, режим был преступен и по манере ведения войны. 2 июня 1942 года на совещании узкого круга из руководства ОКХ генерал Гальдер представил очень пессимистичный доклад. Еще можно было надеяться на некоторые тактические успехи, но решающая победа представлялась невозможной. Американская помощь СССР, протяженность фронта, растянутость коммуникаций не позволяли тешить себя иллюзиями. С войной придется кончать путем переговоров. Естественно, этого Гитлер и слушать не хотел, он говорил лишь о «тотальной войне». Очень скоро Гальдер за свою откровенность поплатился должностью. Все разработки по улучшению руководства операциями были отброшены прочь. Когда генерал-квартирмейстер[75] предложил расформировать обескровленные дивизии и вместо них сформировать новые, более компактные и боеспособные, фюрер отказался пойти на это «по политическим и пропагандистским причинам». Начались времена фантомных дивизий, флажков, выстроившихся, словно на парад, на карте штаба ради участия в демонической Игре в войну диктатора, уходившего от реальности все дальше и дальше.

Кроме того, Штауффенберг располагал информацией, присланной с фронтов. В августе 1942 года Мерц фон Квирнхейм, занимавший такую же должность, что и он, в штабе 6-й армии, сообщил, что боевая мощь частей армии едва доходила до 50 % от положенной. Могло показаться, что в связи с этим они всерьез рассматривали попытку низложения Гитлера. Расширение районов боевых действий делало более реальной опасность поражения.

В Северной Африке надо было поддерживать Африканский корпус после поражения Роммеля от Монтгомери под Эль-Аламейном. В России, когда линия фронта немного стабилизировалась от Ленинграда до Харькова и можно было немного перевести дух, Ставка фюрера требовала продолжать наступление на Кавказ, чтобы перерезать путь в Индию и лишить Британскую империю одного из ее главных источников снабжения. Попутно предусматривался захват нефтяных месторождений в Азербайджане. Это было иллюзией кабинетного стратега. Немецкие войска несли огромные потери под Сталинградом, а изношенные танки пришли в плачевное состояние, находясь в 2000 километров от баз снабжения в узких долинах Кубани или Черкесии. Не хватало всего: боеприпасов, горючего, запчастей. С Восточного фронта Франц Мехнерт написал Штауффенбергу, что немцы забыли великие уроки кампании Гнейзенау во Франции: вынуждать противника действовать вдали от его баз снабжения, изматывать его непрекращающимися нападениями, взять его голыми руками, когда он наконец совсем обессилит. Все предложения Клауса тонули в меандрах военной бюрократии. В сентябре 1942 года он представил руководству проект «директивы по повышению боевой мощи». Он считал, что следовало сократить на 10 % численность всех штабов, начиная с ОКХ, запретить использование политических средств, подменявших строгую иерархию, уменьшить вспомогательные функции и увеличить численность передовых войск. Несмотря на поддержку Гальдера, проект был отклонен. Это было понятно: слишком много у людей было маленьких привычек и удобных синекур! Ничего не случилось. Штаб погряз в спорах относительно штатной структуры. Над командной структурой нависла серьезная опасность. ОКХ покинул территорию Украины и перебазировался в Мауэрвальд в Восточной Пруссии. Штауффенберг перебрался туда. Гитлер уехал в Берштесгаден вместе с ОКФ. Полевой журнал ОКХ сообщил в октябре 1942 года: «Разделение Ставки фюрера и штаба Сухопутных войск создает трения и трудности в управлении вооруженными силами». Ничто не изменилось. Офицеры стали подавать голоса вопиющих в пустыне. Клаус продолжал писать рапорты с предупреждениями, как, например, тот, что датирован сентябрем 1942 года: «Нельзя рассчитывать ни на успех в Северной Африке, ни на успех операций на Северном Кавказе для того, чтобы атаковать англосаксонские войска». Но военная машина очень неповоротлива. Что оставалось делать, как не изливать свою горечь? Как в письме к будущему несчастному герою Сталинграда генералу фон Паулюсу: «Бездумно начинаются самые безрассудные наступления. Жизнь ничего не значит — начальников волнует престиж, и они проявляют бесполезную отвагу. Жизнь тысяч людей волнует их мало».

Самое плохое, по мнению Штауффенберга, было то, что идеологическая зашоренность Гитлера не позволяла прибегнуть к единственному выходу из военного тупика: к сотрудничеству с гражданским населением. После коммунистического тоталитаризма, религиозных гонений, а главное, раскулачивания, принесшего смерть многим миллионам крестьян, население оккупированных территорий только и ждало, чтобы с триумфом встретить освободителей, которые вернули бы свободу, уважение к традициям и благосостояние. Общее понимание предполагало, что славяне не должны были рассматриваться лишь как недочеловеки на службе Великой Германии. Именно этих взглядов придерживалось большинство политических и экономических служб рейха, за исключением руководства партии и СС, полностью пораженных идеями самого вульгарного расизма.

Совместно с представителями Вильгельмштрассе (МИД) и Министерства по делам оккупированных территорий Штауффенберг в качестве старшего штабного офицера управления организации принимал участие во многих совещаниях по вопросам улучшения жизни на оккупированных землях. Несмотря на то что это стратегически важное ведомство возглавлял Альфред Розенберг, этот теоретик нацизма, удалось очень быстро достичь согласия о необходимости привлечения на сторону немцев населения оккупированных областей. Клаус принимал участие в составлении меморандума, опубликованного 24 февраля 1942 года, под названием «Предложения по ослаблению советского сопротивления». В тексте рекомендовалось окончательно решить вопрос «о земле и мире», который так ловко использовали большевики в войне против армий белогвардейцев, создать самостоятельные правительства на Украине и на Кавказе, восстановить свободу вероисповедания, вернув духовенству оскверненные коммунистами церкви. В этих предложениях не было ничего революционного. Но требовать этого от фюрера было слишком, поскольку 6 августа 1942 года он хвастливо заявил: «Мы растворим в себе или уничтожим сто миллионов славян. Если кто-то тут говорит, что ими надо заниматься, его следует немедленно бросить в концентрационный лагерь».

Штауффенберг приложил к этому делу всю свою энергию, как и большая часть военных. Но добились только принятия полумер. Вместе с генералом Кёстрингом Клаусу удалось вырвать у Министерства по делам оккупированных территорий обещание рассматривать население Кавказа как арийцев и в связи с этим сформировать из них самостоятельные национальные части. Так были созданы одна татарская дивизия, одна азербайджанская и две тюркских. Но русским такой возможности не дали. Они могли самое большее формировать одну роту в немецком корпусе, а это было каплей в сравнении с огромной потребностью в солдатах. Пришлось ждать до 1944 года, чтобы довести до реализации план генерала Власова и сформировать русский легион из состава противников коммунистической идеи. Гитлер не хотел ни в чем быть должником восточноевропейских народов. Они нужны ему были в качестве рабов, а не товарищей по оружию. Те немногие их них, кто пошел на сотрудничество с немцами, подвергались оскорблениям и насмешкам, одевались в разношерстную форму, получали самую низкую зарплату, старую технику и вооружение, им ставились абсурдные задачи. Все, что им разрешалось, так это служить в качестве «хивисов»[76], на подсобных должностях. 25 июня 1942 года Штауффенберг принял участие в подготовке директивы о равном отношении к иностранцам-добровольцам и к фронтовикам-немцам «во имя человечности, справедливости и эффективности». ОКВ к этому документу не прислушалось и к исполнению не приняло.

Клаус сжимал зубы от бессилия ввести в действие документ, который мог бы изменить лицо войны. Он переговорил об этом с офицерами, которые приезжали с фронта. В частности, с офицерами из группы армий «Центр», которые знали, что говорили. С майором разведслужбы фон Герсдорфом и с полковником Хеннингом фон Тресковым. Дружба Клауса с последним стала еще крепче. Именно Трескову суждено было стать одним из столпов событий 20 июля. Прусский протестант Тресков и швабский католик Штауффенберг негодовали по поводу этого идеологического ослепления, запрещавшего относиться как к товарищам по оружию к народам, которые, по крайней мере вначале, воспринимали немцев в качестве освободителей. Они хотели бы сформировать корпус в 200 000 или 300 000 человек, национальную армию, созданную на русской земле под командованием русских же офицеров. К тому же она должна была бы разговаривать на языке Священной Руси, любимой родины с ее избами, колоколами, попами и иконами! К тому же надо было вернуть мужикам землю, которую у них отняли, чтобы организовать на ней колхозы и совхозы, эти живые символы их рабства. Надо было бы также дать им возможность быть самими собой. На это нацистское государство пойти не могло.

Совещания следовали за совещаниями. Все впустую. В октябре 1942 года в Виннице проходило совещание с заинтересованными министерствами по вопросу «аграрной политики на востоке». В нем, в частности, приняли участие Шмидт фон Альтенштадт, Клаус и Отто Шиллер, отец жены Бертольда — Мелитты. Выводы были однозначны: «Германия сеет там ненависть, которая будет перенесена на детей последующих поколений». В декабре 1942 года Штауффенберг напомнил о том, что «экономические службы оказывают на население невыносимое давление». Он упомянул также о незаконных поборах с гражданских лиц, постоянные грабежи, бесчеловечное отношение к пленным. Из пяти миллионов пленных два миллиона уже умерли. Отчеты потрясали. Так, гауляйтер Эстонии сообщал об абсурдных реквизициях — 27 000 крестьян были подвергнуты санкциям за то, что не поставили продовольствие в нужном количестве. Однако 24 000 из них имели лишь по одной корове. Генерал фон Шенкельдорф из группы армий «Центр» со скорбью сообщал, что его печалила судьба местного населения. Генерал Кёстринг требовал радикально изменить отношение к русским, потому что повсюду на борьбу поднимались толпы партизан, угрожавших тылам немецкой армии. А ведь можно было бы повернуть их в другую сторону, то есть спровоцировать восстание против советского строя, развернуть белую партизанскую войну, которая позволяла бы надеяться на создание свободной России. Шмидт фон Альтенштадт полагал, что это еще можно было сделать при условии предоставления гарантий и перспектив мира, которые позволили бы начаться возрождению свободной и независимой России, сбросившей советское иго.

К тому времени Клаус для себя уже все решил. И сделал решительный шаг, как внутренне, так и публично. Он готов был замарать руки ради того, чтобы покончить с преступной карьерой фюрера. Первое упоминание об его намерениях убить человека относится к 24 сентября 1942 года. В тот день для обсуждения ситуации и новостей в кабинете подполковника Мюллера Гильдебрандта собрались подполковники Шмидт фон Альтенштадт и Штауффенберг, а также генерал Бляйхер. Бляйхер сидел в кресле, Штауффенберг примостился на уголке стола. Все были недовольны. Они только что узнали о том, что Геринг потребовал поставить для Люфтваффе технику, необходимую для оснащения 5 танковых дивизий. Он решил сформировать 10 отдельных дивизий с подчинением их военно-воздушным силам. Дивизии должны были быть оснащены самой лучшей боевой техникой и оружием, они становились его преторианской гвардией. Другими словами, они никогда не должны были отправиться воевать на Восточный фронт. Для укомплектования этих дивизий он вытребовал 170 000 новобранцев. Он даже не скрывал своей идеологической мотивации. Геринг заявил, что хотел уберечь от тлетворного влияния офицеров старой армии этих молодых людей, взращенных в духе национал-социализма. Отдавать руководство ими вчерашним офицерам было бы слишком расточительно. Можно было представить себе холодную ярость вермахта, лишавшегося таким образом людей и оружия, в которых он так сильно нуждался. Как мог этот страдавший кокаиноманией сатрап лишать обескровленные войска цвета немецкой молодежи? Человек, которого больше заботили шикарные праздники на его вилле Каринхалл, нежели судьба войск? Бляйхер был намерен переговорить об этом с фюрером, высказать ему все, что думал об этом расфуфыренном преемнике. Штауффенберг не выдержал: «Главный виновник всего этого — Гитлер. Для того чтобы стали возможными коренные перемены, он должен быть уничтожен. Я готов сделать это». Наступила мертвая тишина. Теоретически это заявление тянуло на военный трибунал. Но ничего не случилось. Сработала кастовая солидарность. Офицер должен давать отчет только себе равным. Это стало также доказательством того, что его мысли, несомненно, разделялись присутствовавшими.

В октябре Клаус снова заговорил о своих намерениях. Он объяснил подполковнику Мюллеру Гильдебрандту, с которым стал очень близок, что было необходимо, чтобы кто-то из офицерского корпуса, он или кто другой, тайно пронес пистолет навстречу с фюрером и убил «проходимца», хотя бы за это и пришлось пожертвовать собственной жизнью.

Мысленно он уже сделал выбор. Жребий был брошен. Оставалось найти способ действия!