40. Как истребляли русский народ

40. Как истребляли русский народ

Гражданские войны всегда жестоки. Но красный террор, как уже отмечалось, совершенно не вписывался ни в рамки «обычных» для гражданских войн жестокостей, ни в рамки «классовой» теории. Он был направлен против русского народа в целом. Сократить его численность, ослабить генетический потенциал, подорвать внутренние силы, физически уничтожить самую энергичную его часть — чтобы осталась «серая масса», которую можно будет зомбировать и переделывать как угодно. Репрессии принимали все большие масштабы…

В январе 1919 г. взбунтовалось русское население в Туркестане — в основном, рабочие, доведенные до предела голодом и злоупотреблениями местных властей. Для расправы сюда перевели председателя Питерской ЧК Глеба Бокия. Только в ночь с 20 на 21 января было расстреляно 2,5 тыс. человек. А с 23 января заработал военно-полевой суд, продолжая расстрелы. Причем нередко казнями развлекались сами судьи — приговаривали, а в перерыве выходили в соседнее помещение и убивали только что осужденных.

В марте 1919-го по аналогичным причинам забастовали рабочие Астрахани. Их митинг был оцеплен войсками, которые открыли пулеметный огонь и стали забрасывать забастовщиков гранатами. По городу покатились аресты, а Троцкий прислал приказ «расправиться беспощадно». Приказ был выполнен. Расстрелянных едва успевали возить на кладбище. А для арестованных не хватало тюрем, их размещали на баржах и пароходах. Многих там же и убивали, топили с камнем на шее. На пароходе «Гоголь» в одну ночь было утоплено 180 человек. Потом спохватились, что истребляют один «пролетариат», и для выправления классовой картины взялись за «буржуев». Облавы и экзекуции обрушились на богатые кварталы. Вакханалия продолжалась до конца апреля, и истреблено было около 4 тыс. человек [103].

Продолжался геноцид казаков. Троцкий в приказе № 100 от 25.05.1919 г. писал: «Солдаты, командиры и комиссары карательных войск!.. Гнезда бесчестных изменников и предателей должны быть разорены. Каины должны быть истреблены. Никакой пощады к станицам, которые будут оказывать сопротивление…» Впрочем, и Ленин слал соответствующие телеграммы, возмущаясь тем, что подавление затягивается. Требовал принять «самые энергичные и решительные меры», направлял дополнительные силы чекистов, курсантов. А Луначарскому указывал: «Двиньте энергичное массовое переселение на Дон из неземледельческих мест» [93]. И подавляли жесточайше. Каратели оставляли за собой пустыню. Специальные отряды факельщиков жгли хутора и станицы, население истреблялось. Но и казаки сопротивлялись отчаянно. А отвлечение войск на подавление Вешенского восстания ослабило фронт. Части Деникина прорвали его и соединились с повстанцами, что коренным образом изменило всю обстановку на Юге.

Советская республика увязла в гражданской войне, отбивая натиск то на одном, то на другом фронте. Но и внутреннее ее положение становилось все более напряженным. Система продразверстки буксовала, и тем не менее ее упрямо продолжали проводить в жизнь. В результате усиливался голод. В апреле 1919 г. в Москве по «рабочей», т. е. самой обеспечиваемой карточке, полагалось на день 216 г хлеба, 64 г мяса, 26 г постного масла, 200 г картошки. В июне — 124 г хлеба, 12 г мяса, 12 г постного масла. Если и это отоваривалось. А уж карточки низших категорий — иждивенческие, детские и т. п., не отоваривались никогда, их владельцам предоставлялось выкручиваться как угодно или умирать с голоду. И по всей стране наблюдалась общая закономерность — в городах, где еще недавно царило изобилие, после прихода красных прикрывалась торговля, печатались карточки. И начинался голод. В Киеве после полугодичного советского владычества взрослая женщина обнаружила, что весит 39 кг.

Не отменялась и всеобщая трудовая повинность. По проектам Ларина, работать должны были все. Но в большинстве городов трудиться было уже негде — предприятия стояли, рабочие перебивались кустарными промыслами. Зато «трудовую повинность» использовали для очередных унижений «буржуазии». Практиковалась мобилизация женщин из семей интеллигенции для мытья казарм и советских учреждений. В Крыму людей хватали на улицах и направляли разгружать вагоны под палкой надсмотрщиков (в прямом смысле слова). В Симферополе празднично одетых гимназисток согнали в день Пасхи и заставили чистить солдатские сортиры. Продолжались и реквизиции — в каждом городе, где устанавливалась советская власть, проводились планомерные обыски с изъятием «излишков» продовольствия, одежды, денег, конфискацией драгоценностей.

Был предпринят и новый виток в борьбе с Православием. Прошла целая серия «разоблачительных» вскрытий святых мощей — на Севере, в Тамбове, а 11 апреля 1919 г. были принародно вскрыты мощи св. преподобного Сергия Радонежского, дабы показать их «тленность». Этот кощунственный акт снимался на кинопленку, а непосредственное руководство осуществлял секретарь МК РКП (б) Загорский, тот самый, чье имя потом носил Сергиев Посад. Он писал: «По указанию В. И. Ленина как можно быстрее сделать фильм о вскрытии мощей Сергия Радонежского и показать его по всей Москве». 1 мая 1919 г. Ленин подписал постановление № 13666–2 «О борьбе с попами и религией» [54]. Уж конечно, те, кто регистрировал постановление, не случайно дали ему такой номер. Темных оккультистов в советском руководстве хватало и без Свердлова.

Одним из них был, например, палач Питера и Туркестана Бокий. По свидетельству чекиста Г. Агабекова, именно он внедрил среди исполнителей приговоров жуткий обычай — пить человеческую кровь [2]. И «традиция» нашла своих приверженцев, стала считаться особым «изыском». Видный московский чекист Эйдук без особых комплексов рассказывал своему знакомому, гражданину Латвии Г. А. Соломону, что кровь «полирует» [103]. А харьковский палач Иванович признавался: «Бывало, раньше совесть во мне заговорит, да теперь прошло — научил товарищ стакан крови человеческой выпить: выпил — сердце каменным стало» [12]. Словом, требовалось сознательно погубить свою душу, перешагнуть порог всего человеческого.

Вовлечение людей в новую «систему ценностей», подавление традиционного русского сознания и христианской морали достигались и другими способами. Так, в Киеве комиссарша Нестеренко заставляла солдат насиловать женщин и девочек в своем присутствии. Ослушание красноармейца могло стоить ему жизни. Расстрельным командам выдавались спирт, наркотики, разрешалось поживиться вещами казненных. Этими поощрениями к участию в расстрелах старались привлечь как можно больше солдат [85]. «Успехи» на данном поприще всячески поощрялись. Молоденький чекист Яковлев, сын священника, расстрелял собственного отца — тут же получил повышение, а впоследствии стал заместителем наркома внутренних дел Украины. Да, изверги оказывались востребованными. Они получали власть, безнаказанность, возможность удовлетворять любые свои наклонности. И становились «шестеренками» в гигантской машине уничтожения, которую монтировали по всей стране.

Много свидетельств сохранилось о том, что творилось в Киеве [49, 52, 56, 95,103]. Здесь угнездилось 16 карательных учреждений! Всеукраинская ЧК, губернская ЧК, уездная ЧК, Лукьяновская тюрьма, концлагерь, особый отдел 12-й армии и т. д. Действовали эти мясорубки независимо друг от друга, так что человек, чудом вырвавшийся из одной, мог сразу попасть в другую. Главные из них компактно расположились в Липках — квартале богатых особняков, здесь же жили чекистские руководители, и, согласно докладу Российского комитета Красного Креста в международный комитет в Женеве, «эти дома, окруженные садами, да и весь квартал кругом них превратились под властью большевиков в царство ужаса и смерти»[52].

В этом «царстве» были представлены самые разнообразные типы палачей. ВУЧК возглавлял М. И. Лацис (Я. Ф. Судрабс). Внешне благообразный, всегда вежливый, он был «палачом-теоретиком», считал себя крупным ученым. Писал «научные труды» со статистикой, таблицами, графиками и диаграммами, исследующими распределение казней по полу и возрасту жертв, их социальному составу, подгонял свои выкладки под фундаментальные теории марксизма. При этом употреблял термин не «убить» или «казнить» — а «упразднить». А для публикации подобных работ издавал журнал «Красный Меч».

ГубЧК и концлагерь возглавлял Угаров, «палач-организатор». Он одним из первых придумывал и внедрял лагерные порядки — формы отчетности, режим содержания, распорядок дня, введение номеров вместо фамилий, деление заключенных на категории (первая — смертники, вторая — заложники, третья — просто заключенные). Племянник Лациса Парапутц был палачом-грабителем, наживаясь на вещах казненных. Бывший матрос Асмолов представлял собой тип «идейного палача», истреблял людей с твердой уверенностью, что строит светлое будущее. Палач Сорокин любил демонстрировать «крестьянскую натуру», приговоренных забивал равнодушно, как скот, в разговорах подчеркивал тяжесть и «неблагодарность» своего «труда». Многие убийцы были из уголовников — Терехов, супруги Глейзер. Но самым крайним садизмом отличались палачи-женщины, Роза Шварц и «товарищ Вера». Убивали свои жертвы с изощренной жестокостью, выкалывали или выжигали папиросой глаза, загоняли гвозди под ногти. Особенно измывались над теми, на ком обнаруживали нательный крест. Таким вырезали или выжигали кресты на лбу, на груди, заставляли умирать тяжело и медленно.

Однако замучить такими способами большое количество людей было бы слишком долго и трудно. Для основной массы обреченных выработалась другая методика. Их раздевали донага, ставили на колени или укладывали лицом вниз и убивали выстрелами в затылок. По докладу деникинской комиссии Рерберга, производившей расследование сразу после прихода белых, лишь одно из мест уничтожения, принадлежавшее ГубЧК, выглядело следующим образом: «Весь цементный пол большого гаража был залит уже не бежавшей вследствие жары, а стоявшей на несколько дюймов кровью, смешанной в ужасающую массу с мозгом, черепными костями, клочьями волос и другими человеческими остатками. Все стены были забрызганы кровью, на них рядом с тысячами дыр от пуль налипли частицы мозга и куски головной кожи. Из середины гаража в соседнее помещение, где был подземный сток, вел желоб в четверть метра ширины и глубины и приблизительно в десять метров длины. Этот желоб был на всем протяжении доверху наполнен кровью…» [103]

А вот картина из другого подвала, уездной ЧК. «В этом помещении особенно бросалась в глаза колода, на которую клалась голова жертвы и разбивалась ломом, непосредственно рядом с колодой была яма, вроде люка, наполненная доверху человеческим мозгом, куда при размозжении черепа мозг тут же падал». В садах особняков были обнаружены захоронения нескольких сотен трупов — и мужских, и женских, и детских. Умерщвлены они были различными способами. Зафиксированы обезглавливание, проламывание черепов дубиной и молотом, четвертование, вспарывание животов, вбивание деревянного кола в грудную клетку, распятие, убийство штыками и вилами с прокалыванием шей, животов, груди. Были и погребенные заживо — одна из засыпанных женщин была связана вместе со своей восьмилетней дочерью. Похоже, под руководством «ученого» Лациса палачи экспериментировали, «исследуя» всевозможные методы казни. Всего в Киеве комиссия обнаружила 4800 трупов казненных. Но нашли не все захоронения, в некоторых ямах людей уже нельзя было сосчитать из-за сильного разложения. А по данным населения об арестованных и исчезнувших родных и знакомых составилась цифра в 12 тыс. жертв.

И это только в одном городе! А существовала и жуткая Харьковская ЧК, где действовали свои «знаменитости» — Португейс, Фельдман, Иесель Манькин, матрос Эдуард, австрийский офицер Клочковский. Особенно тут «прославился» Саенко, комендант концлагеря на Чайковской. Он любил убивать холодным оружием, медленно и мучительно. Часто среди бела дня, на глазах других арестованных, вместе с помощниками выводил во двор нескольких обреченных, заставлял раздеваться и начинал колоть их тела шашкой, поворачивая в ране. Сперва вонзал в ноги, потом все выше и выше. Как установила деникинская комиссия при осмотре трупов, «казнимому умышленно наносились сначала удары несмертельные, с исключительной целью мучительства» [103]. Поблизости от концлагеря были обнаружены более 100 тел с переломами, следами прижиганий раскаленным железом, обезглавленные, с отрубленными руками и ступнями. У мужчин были изувечены половые органы, у женщин отрезаны груди или соски. В Харькове практиковалось и скальпирование жертв, снятие «перчаток» с кистей рук [56].

Были и другие места массовой бойни. В 1918 г. множество людей спаслось от большевиков, выезжая к немцам, на Украину. А когда Германия стала выводить войска, беженцы устремились в Одессу, под защиту союзников. При поспешной эвакуации французов почти никто из них выехать не успел. И большевики сразу начали «чистку», хватая на улицах «буржуев» и «буржуек». Сперва расправа шла на старых кораблях, стоявших в порту. Людей привязывали к колесам судовых машин, лебедок и разрывали на части. Привязывали цепями к доскам, продвигая ногами в корабельную печь, поджаривали заживо. Потом опускали на веревке в море, приводили в чувство, и снова тащили в печь. Офицеров расстреливали в каменоломне или проламывали головы булыжниками. Потом заработали постоянные расстрельные подвалы «чрезвычаек». С апреля по август, до взятия города деникинцами, было уничтожено по советским официальным данным — 2200, по неофициальным — 5 тыс. человек.

Здесь тоже выделялись женщины. Самой известной исполнительницей приговоров была Дора Любарская. Молодая, красивая, она ходила в дорогих вечерних платьях, демонстрировала томные манеры в стиле «вамп». На службу приходила вечером. Выпивала немного вина, нюхала кокаин, а потом приступала к «работе». Всегда одна. В комнату, где она находилась, заталкивали поодиночке связанных людей, и «товарищ Дора» убивала их со страшными истязаниями. Вырывала волосы, резала уши, пальцы, носы, мужские и женские части. И сама при этом доходила до сексуального экстаза [118]. За два с половиной месяца отправила на тот свет 700 человек. В изощренности и в количестве жертв ей уступала другая чекистка, 17-летняя «проститутка Саша», расстрелявшая «всего» 200. При взятии Одессы белыми Любарская была поймана, приговорена к смерти. И напоследок проявила болезненную натуру — с улыбкой, будто предвкушая еще неизведанное наслаждение, сама сунула голову в петлю.

В Екатеринославе сотнями выносила смертные приговоры Конкордия Громова. Ее подручный Валявка выпускал по 10–15 приговоренных в огороженный дворик, потом с несколькими помощниками выходил на середину и открывал стрельбу. Священников здесь распинали или побивали камнями. В Полтаве зверствовали чекистка Роза и уголовник Гришка-Проститутка. 18 монахов они посадили на кол. Иногда сжигали приговоренных, привязав к столбу. А процедура обычных расстрелов была здесь рационализирована — над ямой перекидывали доску, и обреченных сажали на нее, чтобы сами падали в могилу. В Рыбинске свирепствовала чекистка «товарищ Зина», в Пензе — Евгения Бош.

При допросах повсюду применялись пытки. Их арсенал был очень богатым. Плети, палки, подвешивание, щипцы, людям капали на тело горячим сургучом, лили расплавленное олово, запирали стоя в узких шкафах или забивали в гроб вместе с трупом, угрожая похоронить живым. В Киеве и Харькове белогвардейцами были найдены одинаковые пыточные кресла, «вроде зубоврачебного», но с ремнями для привязывания жертвы [103]. Однако это были «трудовые будни» палачей, а существовали у них и «развлечения».

Так, председатель Одесской ЧК грузин Саджая на празднование своих именин велел привести троих «самых толстых буржуев» и тут же убил их с крайней жестокостью. Киевский чекист Сорин расстреливал людей весело, с шуточками и прибауточками. А для разрядки устраивал оргии, где голые «буржуйки» должны были танцевать и играть на фортепьяно, — потешать себя он заставлял арестованных или тех, кто хлопотал за своих родных [52]. Факты изнасилований перед расстрелом зафиксированы в разных местах: в Питере, Вологде, Николаеве, Чернигове, Саратове, Уральске. И причиной смертного приговора порой становилась женская внешность — отбирали тех, с кем захотелось сперва позабавиться. Так, а Астрахани в ноябре 1919-го прошла волна репрессий против «социалистов», но попали под нее в основном социалистки.

Практиковались и более «утонченные» развлечения. В одной из «чрезвычаек» Киева было обнаружено подобие театра со сценой, креслами для зрителей. И следами пуль и крови. Сюда приводили приговоренных мужчин, женщин, на сцене приказывали снимать с себя все до нитки. Иногда палачи демонстрировали меткость, попадая в ту или иную точку тела. Иногда придумывали более мучительные виды убийства. Например, подвешивали за руки, чтобы пальцы ног едва касались пола. И стреляли в ноги, чтобы жертва потеряла опору. Потом в руки. Потом били в натянувшееся, корчащееся от боли туловище. А «зрители» пили шампанское, аплодировали удачным выстрелам [56].

Комендант киевской ГубЧК Михайлов, холеный и изящный тип, «развлекался» иным образом. Он отбирал красивых женщин и девушек, в лунные ясные ночи выпускал их обнаженными в сад и охотился на них с револьвером [52]. Сохранились и другие свидетельства о подобных «охотах». В Москве приговоренных выталкивали с грузовика в Серебряном Бору и стреляли по бегущим. Французская писательница-коммунистка Одетта Кен, приехавшая в Россию, но арестованная по недоразумению в Петрограде, сообщала, как ночью из камеры взяли два десятка «контрреволюционерок». «Вскоре послышались нечеловеческие крики, и заключенные увидели в окно, выходящее во двор, всех этих 20 женщин, посаженных голыми на дроги. Их отвезли в поле и приказали бежать, гарантируя тем, кто прибежит первыми, что они не будут расстреляны. Затем они были все перебиты».

Кроме стационарных боен действовали и разъездные. Один из кочующих карательных отрядов возглавлял М. С. Кедров, проводивший то «административно-оперативные», то «военно-революционные» ревизии, сводившиеся к кровопролитию. При его визите в Воронеж было расстреляно около тысячи человек (хотя Воронежская ЧК и без него мягкостью не отличалась — здесь приговоренных катали с горы в бочках, утыканных гвоздями, выжигали на лбу звезду, священникам надевали венки из колючей проволоки). Особое «пристрастие» Кедров питал к детям, сотнями присылал с фронтов в Бутырки мальчиков и девочек 8–14 лет, которых объявил «шпионами». Устраивал и сам детские расстрелы в Вологде, Рыбинске. В Ярославле провел кампанию по уничтожению гимназистов — их отлавливали по форменным фуражкам, а когда они перестали носить столь опасный головной убор, вычисляли по рубчику на прическе, оставшемуся от фуражки. Самое деятельное участие в этих расправах принимала жена Кедрова, бывший фельдшер Ревекка Пластинина (Майзель). Она проводила допросы у себя в жилом вагоне, и оттуда доносились крики истязуемых. Потом выводила из вагона и собственноручно расстреливала, уничтожив только в Вологде 100 человек.

По деревням не прекращались безобразия продотрядов. Причем для действий против крестьян обычные красноармейцы не годились, и путем «естественного отбора» в продотрядах оказывалась самая отпетая шваль. Для продовольственных операций проводились также мобилизации местных коммунистов — это называлось «боевым крещением партячеек». Привлекались и латышские отряды. В Вологодской губернии для получения хлеба крестьян запирали раздетыми в холодные подвалы, пороли шомполами. В Костромской — секли плетьми из проволоки. В Ветлужском и Варнавинском уездах, когда приезжало начальство, весь сход ставили на колени, иногда тоже пороли, указывалось: «Всыпьте им, пусть помнят советскую власть!» Повсеместно брали и расстреливали заложников. В Хвалынском уезде продотряд, приехав в деревню, первым делом заставлял истопить баню и привести самых красивых девушек. И приводили — от этого зависела судьба всех сельчан.

Когда не подчинялись, поднимали восстания, бывало еще круче. Ряд примеров приводит записка эсеров, поданная в ноябре 1919 г. в Совнарком. В Спасском уезде карательный отряд устраивал поголовные порки и публичные казни с сотнями расстрелянных. В Кирсановском уезде арестованных крестьян запирали в хлеву с голодным хряком. В Моршанском — села сносились артогнем, имущество грабили, жителей расстреливали, некоторых арестованных зарывали живьем. В Пичаевском — сжигали каждый десятый двор, насиловали женщин [103]. Как писал левый эсер Штейнберг, в Шацком уезде в связи с эпидемией испанки крестьяне решили провести крестный ход с местной чудотворной иконой Пресвятой Богородицы. Власти арестовали и священников, и икону. И люди пошли скопом выручать святыню. По ним открыли огонь — «пулемет косит по рядам, а они идут, ничего не видят, по трупам, по раненым, лезут напролом, глаза страшные, матери детей вперед; кричат: Матушка, заступница, спаси, помилуй, все за тебя ляжем!»

По оценкам деникинской комиссии по расследованию большевистских преступлений, только за 1918–1919 гг. и только в результате террора — без учета военных потерь, эпидемий, голода, в России было уничтожено 1 миллион 700 тысяч человек. Конечно, эти данные не могут быть точными, они приблизительны. Но масштабы трагедии они отражают, и порядок цифр говорит сам за себя. Было ли об этом известно на Западе? Да, было. Материалы той же деникинской комиссии Рерберга предназначались для союзников, для «мировой общественности». Об ужасах в Киеве Росийский Центральный комитет Красного Креста доложил не куда-нибудь, а в Женеву, в Международный комитет этой организации. Об этом доносили на родину консулы, союзные представители при белых армиях. Люди, чудом спасшиеся из лап советских карательных органов и попавшие за границу, первым делом стремились «бить в колокола», рассказать о кошмаре. Но Запад предпочел все это «не услышать». И «общественное мнение» уничтожением русских людей ничуть не озаботилось.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.