1 Военно-окружная система на революционном распутье (февраль – октябрь 1917 г.)

1

Военно-окружная система на революционном распутье (февраль – октябрь 1917 г.)

Февральская революция, ставшая неожиданностью даже для многих ее участников, в самое короткое время привела к коренной трансформации российского общества, его государственных и военных структур. Последний, самый короткий этап истории военных округов русской армии, длившийся с марта 1917 г. до начала 1918 г., когда они были упразднены, как никакой другой перенасыщен структурными преобразованиями, характеризуется калейдоскопической сменой командующих, интенсивным втягиванием войск Центральной России в борьбу за власть в стране. Определяющей чертой их истории в этот период стал процесс демократизации армии, проходивший в обстановке острого противоборства различных социально-политических сил, пытавшихся привлечь ее на свою сторону.

Командующие войсками округов, равно как и подавляющая часть российского генералитета и старшего офицерства, в одночасье ставшие «реакционным элементом», подверглись политической чистке уже в первые дни революции. В марте – апреле 1917 г. Временное правительство уволило и сняло с должностей почти 60 % высших командиров и начальников, всего до 140 генералов[778].

В замене царского командно-начальствующего состава большую роль сыграло и глубокое убеждение, бытовавшее и среди значительного числа фронтовых офицеров, в профессиональной непригодности старого генералитета, терпевшего поражение за поражением. Накануне февраля этот вопрос обсуждался на многочисленных частных собраниях, проходивших на квартирах ряда членов Государственной думы. Характерную мысль высказал полковник А.И. Верховский, прибывший с Румынского фронта: «Центральным вопросом является вопрос подбора командного состава. Генералы, которые руководят операциями, в большинстве своем не способны привести армию к победе. Надо пойти на решительные перемены в высшем командном составе. Это погасило бы острое недовольство в солдатских массах и среди офицерства и, быть может, позволило бы довести войну до победного конца»[779]. Того же требовал и лидер партии октябристов А.И. Гучков: «Теперь же и безжалостно освободить армию от неспособного и устаревшего командного состава, дабы дать широкий простор движению, таланту и энергии»[780].

Сразу же со своих должностей были смещены все без исключения командующие войсками округов: Минского – барон Е.А. Рауш фон Траубенберг; Двинского – генерал от инфантерии Д.М. Зуев; Киевского – генерал от инфантерии Н.А. Ходорович; Одесского – генерал от инфантерии М.И. Эбелов; Петроградского – генерал-лейтенант С.С. Хабалов; Московского – генерал от инфантерии И.И. Морозовский; Казанского – генерал от инфантерии А.Г. Сандецкий; Кавказского – генерал-лейтенант С.В. Вольский; Омского – генерал от кавалерии Н.А. Сухомлинов; Туркестанского – генерал от инфантерии А.Н. Куропаткин; Иркутского – генерал Шкинский, Приамурского – генерал от артиллерии А.Н. Нищенков.

Чаще всего они смещались на местах по решению новых органов власти – всевозможных комитетов и советов, которые затем делали запрос в Петроград о присылке нового командующего войсками или об утверждении в должности представленной ими кандидатуры. Акт снятия с должности был во многом символическим жестом, свидетельствующим о разрыве со старыми порядками, когда командующий войсками округа, зачастую исполнявший и генерал-губернаторские функции, являлся главной опорой царского самодержавия в регионах. Поэтому некоторые командующие после увольнения от должности подверглись аресту. Однако Временное правительство предпочло не организовывать каких-либо политических судебных процессов, и вскоре большинство из них было им уволено на пенсию с сохранением мундира. Только генерал-лейтенант С.С. Хабалов, безуспешно пытавшийся противодействовать революционным событиям в Петрограде в конце февраля 1917 г., остался в Петропавловской крепости, будучи, правда, одновременно в резерве чинов при окружном штабе (его освободили в октябре 1917 г.). Вообще процедура сложения полномочий назначенными в свое время высочайшими приказами командующими проходила в подавляющем большинстве случаев мирно и без эксцессов. Иногда она приобретала анекдотические формы, что лишь подчеркивало хаос и неразбериху первых дней революции. Так, командование Минского военного округа было арестовано 3 марта по причине того, что носило немецкие фамилии (командующий барон Рауш фон Траубенберг, начальник штаба Мориц, его помощник Миллер и начальник Смоленского гарнизона Дунтен)[781]. Всех их вскоре препроводили в штаб главнокомандующего армиями Западного фронта, где они были освобождены.

На место смещенных командующих округами выдвигались нередко явно случайные люди. Например, 7 марта на должность командующего войсками Хабаровского гарнизона и Приамурского военного округа гарнизонный комитет офицеров на совместном заседании с городским КОБом (Комитетом общественной безопасности) избрал некоего престарелого полковника К.А. Высоцкого, командира 305-й Вятской дружины государственного ополчения, расквартированной в городе[782]. Через два месяца он был снят с должности съездом военных делегатов округа, как «юдофоб» и вообще не подготовленное в военном отношении лицо. В отдельных случаях «старым» командующим округами удавалось достаточно длительное время удерживаться на своих должностях благодаря тому, что они включались в процесс «революционного творчества» солдатских масс, фактически расписываясь в своем бессилии противостоять им. Например, главный начальник Киевского военного округа генерал от инфантерии Н.А. Ходорович 22 марта распорядился передать контроль над всем имевшимся в войсках оружием депутатам гарнизона Киева.

Единой процедуры назначения высших должностных лиц окружного уровня вначале не существовало: командующие выбирались комитетами общественной безопасности, советами, офицерскими собраниями, назначались Временным правительством, Ставкой. Например, отстранение от должностей командующего войсками Туркестанского округа генерала от инфантерии А.Н. Куропаткина, его помощника и начальника штаба состоялось 31 марта на объединенном собрании депутатов всех частей Ташкентского гарнизона, представителей от «организованных групп граждан-мусульман», Советов рабочих и крестьянских депутатов. Собрание назначило на вакантные должности своих кандидатов, а министру-председателю Временного правительства Г.Е. Львову предложило утвердить их назначение[783]. В другом случае съезд военных делегатов Приамурского округа прямо просил 2 мая военного министра «немедленно назначить» командующего в связи с тем, что в округе «нет офицеров, кандидатуры которых могут быть выдвинуты на этот пост»[784]. Комитет общественных организаций Иркутска при помощи группы офицеров принял отставку командующего войсками округа генерала Шкинского, а затем просил военного министра Временного правительства утвердить в должности назначенного им полковника Фелицына[785].

Однако, как замечено мемуаристами и историками, Временное правительство изначально пыталось вести вполне определенную кадровую политику в этой области: если на высшие командные и штабные должности на фронтах подобрались наиболее способные и талантливые генералы, то командующими войсками внутренних округов или главными начальниками округов на ТВД становились лица, политически ангажированные, близкие по взглядам и просто лично знакомые с тогдашними лидерами – А.И. Гучковым и А.Ф. Керенским. Например, во главе Московского военного округа был поставлен подполковник А.В. Грузинов – председатель московской губернской управы, октябрист; Киевского – полковник К.М. Обручев, социал-революционер, бывший политический ссыльный; Казанского – подполковник А.П. Коровиченко, присяжный поверенный, социалист[786]. Эти люди, как правило, были далеки от строя, многие надели военный мундир впервые за долгие годы.

«Политическим» назначенцем оказался и боевой генерал А.Г. Корнилов, получивший должность главнокомандующего войсками Петроградского военного округа 2 марта, в день отречения Николая II, причем утвержденный последовательно и царем, и Временным комитетом Государственной думы. Популярность Корнилова в солдатской среде, по мысли думских политиков, должна была конвертироваться в успокоение Петроградского гарнизона.

По мере выдвижения на первые роли А.Ф. Керенского весной 1917 г. в Петрограде образовалась группа молодых обер-офицеров левых взглядов, среди которых, впрочем, были и откровенные авантюристы, «ловившие момент», вроде полковника П.А. Половцова, начальника штаба Кавказской Туземной конной дивизии (более известной как Дикая дивизия). По словам самого Половцова, оказавшегося в самой гуще событий в Петрограде в марте 1917 г., в кружок «младотурок» (так они именовали себя по аналогии с турецкими военными-революционерами, пришедшими к власти в стране в 1908 г.) входили, кроме самого Половцова, Ф.И. Балабин, А.И. Верховский, Г.А. Якубович, Г.Н. Туманов, Б.А. Энгельгардт, Лебедев, Пальчицкий. В первые же дни революции эти офицеры стали ближайшими военными консультантами А.Ф. Керенского и фактически вершили кадровую политику, приглашая на ключевые посты подходящих им людей.

По утверждению Половцова, именно с «младотурками» в конце марта Керенский приватно советовался о кандидатуре Верховного главнокомандующего – А.А. Брусилов или М.В. Алексеев[787]. А с «воцарением» А.Ф. Керенского в начале мая в качестве военного и морского министра «младотурки» заняли все ключевые должности в Военном министерстве, Главном и Генеральном штабах, а также в наиболее политически значимых военных округах. Так, П.А. Половцов 22 мая стал командующим войсками Петроградского округа, а А.И. Верховский 31 мая – Московского. Ф.И. Балабин занял пост начальника штаба Петроградского округа.

Степень политической зрелости новых командующих была различной. Так, А.И. Верховский был убежденным эсером. П.А. Половцов, по его словам, не мог уловить разницы между социал-демократами и социал-революционерами и по этой причине «брал консультации» у сведущих людей[788].

Однако в целом фигура командующего округом, как и любого другого военачальника, после Февральской революции быстро становилась номинальной (исключение поначалу составлял, пожалуй, лишь пост главнокомандующего войсками Петроградского военного округа).

В зависимости от своих политических убеждений и вообще от желания участвовать в революционных процессах командующие военными округами после февраля шли различными, подчас прямо противоположными путями. Революционные выдвиженцы стремились уловить народные чаяния, не останавливались перед популистскими мерами в ущерб сохранению дисциплины в войсках и порядка на улицах. Например, командующий войсками Московского военного округа подполковник А.В. Грузинов в первые же дни пребывания в должности издал распоряжение о полной ликвидации полицейской стражи на железнодорожных объектах в радиусе 300 км от Москвы, объясняя это тем, что «всякое появление жандармов на станциях нервирует толпу и вызывает массу эксцессов…»[789]. Охрана железных дорог возлагалась на начальников станций, милиционеров и добровольцев, которых еще нужно было сорганизовать. Свой опыт подполковник Грузинов как «передовой» сообщил всем начальникам военных округов «для сведения и возможной солидарности в действиях»[790]. На положении революционного окружного руководителя Грузинов вмешивался даже в дела соседних округов. Так, уже 2 марта он назначил нового начальника гарнизона г. Калуга, наделив его к тому же особыми полномочиями, несмотря на то что этот город входил в состав Минского военного округа[791].

В противоположность революционным выдвиженцам, прежнее окружное руководство, остававшееся на своих постах, находилось в явной растерянности. Первое время военачальники пытались действовать в рамках привычной системы вертикального подчинения и использовать традиционную патриотическую риторику. Многие считали, что революционная волна должна скоро схлынуть, что «перемелется мука, ведь это неизбежно»[792]. С началом революции нередким было желание «придержать» информацию, поступавшую из Петрограда, не допустить ее распространения в войсках.

Однако ни тем ни другим так и не удалось взять революционное движение под свой контроль. Реакция военных руководителей на бурный революционный процесс, как правило, запаздывала. Новые органы верховной власти – Временное правительство и Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов, – соревнуясь в популизме, стремились максимально быстро и как можно более широко обнародовать основополагающие документы. Между тем традиционная система подчинения, которой пытались следовать военачальники, имела следствием то, что, ожидая распоряжений, они не поспевали за событиями, лишь констатировали их. Манифест об отречении Николая II, знаменитый приказ Петросовета № 1 и другие основополагающие документы доводились до солдатских масс через сообщения телеграфных агентств («агентскими телеграммами»), а также появившимися повсюду «бродячими… воинскими чинами, которые часто именуют себя «делегатами»[793]».

Пульс жизни бил теперь непосредственно в солдатской массе, которая неожиданно для нее самой была наделена невиданными доселе в русской армии демократическими правами. Первым актом, официально закрепившим начало процесса демократизации армии, стал приказ № 1, изданный 1 марта 1917 г. Петроградским советом рабочих и солдатских депутатов. Он узаконил возникавшие стихийно войсковые комитеты, предоставил солдатам общегражданские права, ввел равноправие их с офицерами вне службы. Этот приказ был обращен только к войскам Петроградского округа, что и указывалось в его названии. По существу, он являлся импровизацией, составленной, по воспоминаниям одного из членов исполкома Петросовета, в угаре первых дней революции политиками, которые «не имели ни малейшего представления о внутреннем распорядке в армии и о духе ее»[794]. Однако благодаря авторитету Петросовета, воспринимавшегося массами как общероссийский правительственный орган, приказ моментально распространился по всем войскам, появился на фронте, сыграв в целом роковую роль в истории российской армии. Исполнительный комитет Петросовета, быстро осознавший губительные последствия приказа № 1, вскоре издал приказ № 2, дезавуировавший наиболее радикальные положения первого, однако «ящик Пандоры» был уже раскрыт. Приказ № 1 способствовал дезорганизации армии, поскольку перенес и сюда двоевластие, установившееся в гражданской сфере. Это проявлялось в падении воинской дисциплины, массовом дезертирстве, беззаконии в отношении офицеров, обсуждении и невыполнении приказов, митинговщине, что и привело в конечном итоге к развалу фронта.

Многие мемуаристы из числа военных убеждены, что, если бы не издание приказа № 1, армию удалось бы удержать от разложения. По наблюдениям современников, осознание солдатскими массами своей политической роли произошло не сразу. Слова «Теперь мы – сила!» «на первых порах произносились полушепотом, с недоумением, почти как вопрос – так говорят люди, не знающие, грезят они во сне или бодрствуют»[795]. Первые дни революции давали невероятные примеры. В документах начала марта описаны случаи, когда солдаты совместно с крестьянами шествовали по городу одновременно с красными знаменами и антисемитскими лозунгами. Здесь же принимались тексты телеграмм председателю Государственной думы М.В. Родзянко с жалобами на непосредственных командиров[796].

Самой популярной формой самодеятельности солдатских масс вскоре стал такой элемент прямой демократии, как митинг, на котором коллективно решались все вопросы военной жизни. Уже в марте «митинговщина» захлестнула и фронт, и тыл. «Нельзя было посетить полки с любой целью, чтобы не столкнуться с трибуной, с которой командир обязан был произнести речь на любую тему, интересующую солдат»[797]. Отнимая значительную часть времени и сил начальников, митинги были обычно малоэффективными – даже если офицеру удавалось убедить и уговорить солдат выполнить то или иное приказание, то сразу же после его отъезда, как правило, начинался новый митинг, отрицавший решения предыдущего. Армия быстро катилась к хаосу, и увлечение демократическими способами общения с солдатскими массами со стороны ряда командующих только ускоряло ее гибель.

Не будет преувеличением сказать, что власть воинских начальников часто не распространялась за пределы помещения штаба. Ни командование частей, ни окружные управления реального влияния на положение дел в войсках не оказывали, поэтому преувеличивать значение должности командующего военным округом вряд ли стоит, даже если он искренне исповедовал демократические взгляды. Полновластными руководителями на местах стали войсковые комитеты смешанного солдатско-офицерского состава, критически рассматривавшие все распоряжения начальства и оставлявшие за собой право не исполнять их в случае своего несогласия. В случае возникновения разногласий войсковые начальники немедленно смещались со своих должностей, арестовывались. Например, в Казанском военном округе к середине марта в 14 запасных бригадах были отстранены от командования 8 человек, один из них убит, смещены со своих должностей 23 командира полка, из которых многие арестованы, один убит[798]. Таким образом, чистка командного состава шла одновременно с двух сторон: генералитетом занималось Временное правительство, а устранением неугодного непосредственного начальства, нередко с самосудом, занимались войсковые комитеты или просто толпы солдат.

Что же представляли собой органы, пришедшие на смену единоначальной власти офицера? В первые дни революции это был хаотичный процесс нарождения демократических армейских организаций, не имевших поначалу ни общего наименования, ни единых организационных форм. Общим являлось лишь стремление к соблюдению максимального равноправия солдат с офицерами и самому широкому участию в жизни воинского коллектива и страны в целом на основе приказа Петросовета № 1. Постепенно сложились нормы представительства, порядок работы и взаимоотношений демократических организаций с военным командованием. Устоялось и общее наименование – войсковые комитеты. Официально эти органы войскового самоуправления были утверждены только 30 марта 1917 г., когда вышло в свет Положение о комитетах, закрепившее равноправие офицеров и солдат, воинских начальников и войсковых выборных организаций[799]. Впрочем, состав комитетов значительно варьировался в различных местах в зависимости от множества факторов – авторитета военных властей, политическою расклада сил, численности гарнизонов и т. д. В марте– мае 1917 г. в действующей армии было создано около 50 тыс. комитетов, в которых насчитывалось до 300 тыс. делегатов.

Анализ документов показывает, что полковые и батальонные комитеты нередко подменяли собой командование части и решали абсолютно все вопросы, включая и те, которые были связаны с организацией, перемещениями войск, отправкой маршевых команд на фронт и т. д. Но и сами комитеты – эти «проточные реки», по выражению одного из современников, – ввиду большой ротации входивших в них членов часто менялись. Принцип коллегиального принятия решений вскоре вылился в исключительно бюрократический процесс, когда разного рода комиссии и комитеты создавались буквально по любому поводу. Зачастую в одном полку имелось несколько комитетов с различными функциями. Материалы их заседаний составляют большую часть архивных фондов окружных управлений за 1917 г.

Ряд приказов Временного правительства и Ставки, изданных в течение марта – мая 1917 г., нацеливали комитеты на решение прежде всего хозяйственных и культурно-просветительских вопросов. Пропагандировались также оборонческие лозунги, призывы к войне до победного конца. Но история демократических армейских органов развивалась по собственному сценарию.

В марте – апреле были предприняты попытки объединения войсковых демократических организаций на окружном уровне. В большинстве военных округов появились представительные органы делегатов от солдатских комитетов и советов, носившие различные наименования (в Казанском военном округе – Военно-окружной комитет, в Двинском – Окружная военная комиссия, в Приамурском – Военная комиссия Владивостокского совета рабочих и солдатских депутатов, в Одесском – Румчерод, то есть рабочий орган Съезда делегатов Румынского фронта, Черноморского флота и Одесской области).

Эти организации провозглашали себя высшими контрольными органами над деятельностью воинских начальников. Например, в уставе Окружной комиссии Двинского округа (Окодвин) подчеркивалось, что комиссия является «высшей в округе военной организацией» и создана для «контроля над распоряжениями и действиями командующего округом»[800]. В Казанском округе комитет имел статус «высшего военного политического органа с контрольно-распорядительными функциями»; распоряжения командующего округом объявлялись обязательными к исполнению, только если совпадали с волей комитета[801]. Окружной исполнительный солдатский комитет Иркутского военного округа, как отмечалось в его уставе, «самостоятельно вырабатывает проекты, касающиеся жизни войск всего округа для внесения их на рассмотрение в окружной съезд» и «приводит в исполнение через командующего войсками округа все постановления съезда»[802].

В условиях тотального слома старых институтов власти и правопорядка, образовавшегося вследствие этого правового вакуума, комитеты самостоятельно пытались брать на себя функции прежних силовых ведомств. Особенно актуальными становились караульная служба и охрана правопорядка на улицах и вокзалах. Последняя являлась ранее прерогативой полицейских органов, но они были ликвидированы. В порядке инициативы окружные комитеты брали эти функции на себя. Так, 28 марта 1917 г. Казанская военная окружная конференция в Саратове на заседании представителей от 54 гарнизонных военных комитетов Казанского военного округа единогласно постановила: всем комитетам немедленно организовать постоянные комиссии примерно по 7 человек, для того чтобы они не допускали переполнения станций «публикой и солдатами», за исключением отъезжающих, а также осуществляли охрану путей и грузов, задержку солдат и офицеров без увольнительных (иными словами – дезертиров) с целью формирования из них специальных команд, отправлявшихся на фронт[803].

В военно-окружных комитетах в течение длительного времени были сильны позиции эсеров и меньшевиков, стоявших на позициях «революционного оборончества» и склонных к сотрудничеству с военными властями. В мемуарах российских генералов можно встретить примеры достаточно продуктивной совместной работы окружных штабов и солдатских комитетов.

Комитеты частей и подразделений также первоначально находились под безраздельным господством правых социалистов, однако, по мере углубления политического кризиса в стране, апрельских, а затем июльских событий в Петрограде, быстро левели. Наладить работоспособную вертикаль демократических представительных органов от армейского (окружного) звена до батальонного и ротного так и не удалось. Постановления вышестоящих комитетов исполнялись на местах избирательно, а средств для принуждения к выполнению своих решений ни они, ни командующие военными округами не имели. Командир XIV армейского корпуса А.П. Будберг так описывал деятельность комитетов, а также систему их подчиненности: «Комитеты болтают и резолируют; лучшие из них пытаются что-то делать. Российское пустобрехство расцвело вовсю; один из полковых комитетов вынес резолюцию не ходить на занятия, так как от этого портится обувь; в другом тоже потребовали отмены занятий, но уже по другой причине, ссылаясь на то, чтобы воины не уставали и сохраняли всегда свежие силы на случай внезапного нападения неприятеля; дивизионные комитеты не осмелились сами отменить эти постановления и передали их в корпусный комитет; последний их отменил, но ведь никто с его решением не станет считаться…»[804] Характерный случай произошел в Казанском военном округе. Военный комитет Бугульминского гарнизона приостановил здесь в конце мая отправку на фронт девяти маршевых рот и распустил солдат в отпуск. Не имея средств воздействия на комитет, командующий войсками округа генерал от инфантерии А.З. Мышлаевский мог только телеграфировать военному министру о ситуации. А.Ф. Керенский, в свою очередь, поручил самому Мышлаевскому организовать следствие и предать суду комитет[805]. Таким образом, порочный круг безвластия замкнулся.

Комитеты зачастую сами оказывались заложниками чрезмерной «демократизации» армии. Праздная толпа солдат предпочитала «валяться в палатках, курить или играть в карты, – писал Ю.Н. Данилов. – Они подчинялись – и то неохотно – только приказам своих комитетов, но как только они (комитеты. – Авт.) хоть немного вызывали их недовольство, приступали к их переизбранию»[806].

Основная масса солдат весьма смутно представляла себе новые формы государственного управления и свободу понимала прежде всего как произвол. В сводке военной цензуры Петроградского округа за март 1917 г. приводились выдержки из солдатских писем, подобные таким: «Офицеров не признаем, гуляем весь день, ничего не делаем»[807]. Сильны у солдат были настроения против евреев и рабочих, с которыми они не ощущали солидарности, считали, что те «заботятся о своей выгоде»[808], требовали отправки рабочих оборонных заводов на фронт[809].

Нередко революционная демагогия и вовсе отбрасывалась в сторону, солдатские массы охватывали исключительно деструктивные, погромные настроения. Уже в марте 1917 г. одной из главных забот окружных штабов стала организация охраны спиртзаводов и спиртовых складов; в оперативной переписке того периода эта проблема упоминается гораздо чаще, чем, например, охрана казначейств, железных дорог и прочих учреждений. Спирт широко использовался медицинскими учреждениями, техническими службами и пороховыми производствами. В силу традиции винокурения в западных губерниях России производство спирта (водки) было сосредоточено на множестве мелких предприятий, расположенных в сельскохозяйственных районах. Организация охраны десятков и сотен заводов и складов в условиях анархии становилась исключительно сложной задачей. Значительная часть этих объектов находилась на территории Минского военного округа. Главы входивших в состав округа губерний неоднократно выходили на командующего его войсками с инициативой уничтожения всех спиртовых запасов, даже несмотря на большой экономический ущерб. Такое согласие (но только на экстренный случай) было получено от главного начальника округа генерала В.А. Пыхачева уже 5 марта[810].

Тем не менее пьянство быстро охватывало солдатские массы и часто становилось причиной погромов, грабежей, бесчинств. Пьяные дебоши солдат, к которым нередко присоединялась толпа, сопровождались арестами, обысками у купцов и фабрикантов под предлогом выявления спекуляции, реквизицией помещений у граждан. Немалый размах приобрела охота на бывших полицейских, чем оправдывались любые погромы в казенных учреждениях[811].

В целом разложение тыловых частей шло значительно быстрее фронтовых. Организация революционной агитации здесь была значительно проще и почти не встречала сопротивления. «Революция пришла в армию с тыла», – замечал один из современников[812]. Характерную картину тех дней описал А.А. Брусилов. Прибывшие 4 мая в Петроград во главе с Верховным главнокомандующим русской армией М.В. Алексеевым на совещание с членами Временного правительства и Петросовета генералы В.М. Драгомиров, В.И. Ромейко-Гурко и А.А. Брусилов были, по воспоминаниям последнего, неприятно удивлены состоянием Петроградского гарнизона уже на вокзале, где солдаты почетного караула, невзирая на команду «Смирно», «продолжали стоять вольно и высовывались, чтобы на нас смотреть, на приветствие Алексеева отвечали вяло и с усмешкой, которая оставалась на их лицах до конца церемонии; наконец, пропущенные церемониальным маршем, они прошли небрежно, как бы из снисхождения к Верховному главнокомандующему»[813].

На совместном совещании командиров запасных бригад и представителей войсковых комитетов, проходившем 25 июля в Москве под председательством командующего Московским военным округом, все делегаты с мест констатировали развал и анархию в войсках, а также полное разрушение руководящей вертикали. Итоги инспекционной поездки по частям командующий округом полковник А.И. Верховский обрисовал в мрачных красках: «За время моего пребывания на местах и работы в округе ясно устанавливаю, что нет никакой связи между начальниками и частями, между мной и местами. Имеются лишь случайные сообщения, когда что-либо требует моего разрешения»[814]. Будучи выключенными из жизни соединения, начальники запасных бригад ограничивались малоинформативными сообщениями. Некоторые из них самоустранились от своих обязанностей, лишь посылая стереотипные донесения: «В гарнизоне спокойно. Занятия продолжаются» или: «В гарнизоне обстояло и обстоит все благополучно»[815].

На совещании было принято решение ввести должность ответственного офицера для связи между частями и окружным управлением. Кандидатуры на эти должности надлежало утверждать солдатским комитетам, и по их требованию они могли «дополняться солдатом»[816].

Восстановление порядка в армии в таких условиях становилось задачей практически невыполнимой. Дисциплинарные суды продолжали существовать лишь формально, солдатами они не признавались. «Следствия провести не представляется возможным, – заявил генерал Брусилов на совещании в Ставке в начале мая, – наложить дисциплинарные наказания ни один из начальников не решается»[817]. Вообще механизм взаимодействия различных органов власти для поддержания порядка был разрушен. П.А. Половцов так описывал свои впечатления от операции по освобождению после подавления июльского восстания дома балерины М.Ф. Кшесинской, в котором обосновались лидеры большевиков: «При старом режиме существовали определенные правила содействия войск гражданским властям, теперь же неизвестно взаимное отношение лиц, собравшихся на месте происшествия, то есть меня, товарища прокурора, всяких комиссаров, а также представителей Совета, взявших на себя роль посредников между осажденными и осаждающими»[818]. Возвращение по настоянию главковерха генерала от инфантерии А.Г. Корнилова к смертной казни на фронте в отношении дезертиров было крайне непопулярной мерой среди солдатских масс.

Справедливости ради надо отметить, что эйфория первых весенних месяцев иногда давала и положительные примеры революционного патриотизма, которые командование всегда старалось подхватить и максимально растиражировать среди солдат. Так, 28 марта главнокомандующему армиями Западного фронта была направлена телеграмма от имени солдат и офицеров 1-го запасного артиллерийского дивизиона Минского военного округа численностью до 7 тыс. человек с просьбой сформировать из его состава отдельную артиллерийскую бригаду и отправить на фронт. Телеграмма немедленно была размножена типографским способом и распространена среди войск Западного фронта[819]. Однако сколько-нибудь заметного эффекта этот пример не принес: армия быстро и необратимо разлагалась.

Попытки правительства популистскими мерами поднять свой авторитет в глазах солдат, как правило, оканчивались плачевно. Составленные в демократическом духе приказы, продавленные советами и военными комитетами, зачастую усугубляли развал армии, делали его необратимым. Под давлением солдатских масс, а также министра земледелия А.И. Шингарева, заявившего, что «если не будет сброшено с рациона до миллиона ртов», то он совершенно не берет на себя ответственности за питание армии»²,10 апреля 1917 г. правительством было принято решение о демобилизации солдат, достигших 43-летнего возраста. Ранее, 5 апреля, Временное правительство санкционировало отпуск из запасных частей внутренних округов на сельхозработы в родные края солдат старше 40 лет. С точки зрения правительства эти решения должны были способствовать предотвращению кризиса сельского хозяйства, лишившегося рабочих рук. Громадный же негативный их эффект состоял в том, что в армии эти распоряжения были восприняты как начало демобилизации; более молодые солдаты возмущались тем, что остаются в окопах и казармах, самовольно покидали части. Само увольнение старших возрастов протекало хаотично: «Никакая нормировка не могла уже остановить стихийного стремления уволенных вернуться домой, и массы их, хлынувшие на станции железных дорог, надолго расстроили транспорт, – вспоминал А.И. Деникин. – Некоторые полки, сформированные из запасных батальонов, потеряли большую часть своего состава; войсковые тылы – обозы, транспорты расстроились совершенно: солдаты, не дожидаясь смены, оставляли имущество и лошадей на произвол судьбы; имущество расхищалось, лошади гибли»[820]. К 1 июня было уволено до 350 тыс. нижних чинов[821]. Не меньшее их число дезертировало, не вернувшись с полевых работ. Запасные части окончательно разложились и почти поголовно требовали увольнения.

На окружном уровне также нередки были подобные инициативы, имевшие разлагающий эффект. Так, в штабе Петроградского округа по распоряжению заместителя командующего войсками поручика А.И. Кузьмина, члена эсеровской партии, издали непродуманный приказ о восьмичасовой службе, понятый во всех частях по-своему: от восьми часов строевых занятий до восьми часов просто нахождения в казарме. От этого возникло немало недоразумений и в конце концов приказ стали считать пожеланием, «приводимым в исполнение сообразно особенностям службы»[822].

Одним из неудачных способов избавиться от избыточных солдатских масс в тылу, снизить революционный накал и одновременно ликвидировать некомплект в действующих частях стало ускоренное формирование третьеочередных дивизий из состава запасных частей с последующей их отправкой на фронт. Запасные полки в полном составе стали отправляться в действующую армию. В июне и июле в общей сложности туда отбыло 90 запасных полков[823]. Всего до конца августа 1917 г. на фронт было отправлено 1,9 млн человек[824]. В результате в условиях, когда нормальная система призыва на военную службу практически разрушилась (к тому же были исчерпаны источники пополнения), численность постоянного и переменного состава в частях внутренних округов стала резко падать. Так, к 1 июня 1917 г. войска в этих округах насчитывали около 1 800 000 человек, а к 1 сентября там оставалось только 1 087 000 человек. Отправка полков проходила в условиях чрезвычайного брожения в солдатской среде; повсеместно принимались резолюции о «контрреволюционном» характере действий властей, выводивших из городов «революционные гарнизоны», выполнявшие функции «защиты демократии»[825]. После зачитки в полках телеграммы о предстоящей отправке резко увеличивалось дезертирство. В некоторых ротах из 250 человек оставалось около 60[826]. В Московском и некоторых других военных округах возникшие в июле беспорядки были подавлены с помощью оружия. Выставляемые окружными управлениями заслоны на узловых станциях ежедневно задерживали сотни дезертиров. По некоторым данным, дезертирство из маршевых подразделений, прибывавших на фронт в 1917 г., составляло от 50 до 90 %[827]. В то же время неясная политическая обстановка тех дней и массовость явления приводили к тому, что местные воинские начальники не решались применять к дезертирам крутые меры, а ограничивались лишь их задержанием.

Прибывшие в действующую армию в течение 1917 г. пехотные дивизии, укомплектованные запасными и ратниками старших возрастов и неопытными офицерами, по единодушному мнению мемуаристов, сразу стали самой благоприятной почвой для антивоенной агитации, «гнойными нарывами», быстро разлагавшими и соседние соединения[828].

К сказанному следует добавить, что приобретшее катастрофические масштабы дезертирство по пути следования на фронт сводило на нет все усилия по пополнению полевых дивизий. По данным А.И. Верховского, с сентября 1917 г. занимавшего должность военного министра, на 25 августа некомплект во всех фронтах возрос в общей сложности до 674 тыс. человек. Оставшиеся во внутренних округах людские ресурсы, годные для отправки в действующие войска, исчислялись цифрой не более 450–500 тыс. человек[829].

После ликвидации июльского 1917 г. политического кризиса в Петрограде, положившей конец двоевластию, и последовавших вслед за этим беспорядков в различных округах у некоторых военачальников «почувствовалась возможность командовать войсками, а не только заниматься бесконечной болтовней»[830]. В частях стали налаживаться занятия, появились элементы дисциплинированности. Сыграли свою роль и объявления о введении военно-революционных судов и смертной казни на фронте. Однако уже в конце июля ситуация вновь стала выходить из-под контроля. Большинство арестованных в начале июля агитаторов, в основном из числа большевиков, вскоре были выпущены на свободу по требованию солдат. Из-за противодействия последних фактически не действовали чрезвычайные судебные органы. Смертная казнь из-за справедливых опасений военного руководства вызвать ею еще большие беспорядки не получила какого-либо распространения.

После корниловского выступления в конце августа 1917 г. настроение солдатской массы существенно изменилось, в военных комитетах обострились политические противоречия. Уже 13 августа командующий войсками Московского округа А.И. Верховский, присутствовавший на Государственном совещании в Москве 12–15 августа, заметил в своем дневнике, что царящий на совещании настрой на вооруженный переворот обречен на неудачу и лишь окончательно изолирует офицеров от солдат, «такая авантюра толкнет разложение гигантскими шагами вперед»[831].

Действительно, оборонческая риторика находила все меньше отклика в армии. Большевики укрепляли свое влияние в комитетах, в большинстве из которых произошли перевыборы.

Параллельно бурно развивавшейся революционной трансформации армии и как бы независимо от нее Временное правительство пыталось решить армейские проблемы традиционным способом – путем создания разного рода согласительных комиссий, диалога между высшими военными чинами и гражданскими властями. В состав таких комиссий приглашались и представители от солдатских комитетов, однако их активность на заседаниях документами не зафиксирована.

Непосредственно военно-окружной системы касалась работа комиссии по сокращению территории, на которую распространялся режим военного положения. Актуальность этого вопроса не вызывала сомнения, и Временное правительство под давлением общественности стремилось вернуть под гражданское управление как можно большую территорию в прифронтовой зоне, которая включала в себя на момент Февральской революции 9 губерний Царства Польского и 26 российских губерний (правда, немалая их часть была «временно оставлена противнику»). Правительство и Советы очень болезненно воспринимали ущемление в этих губерниях демократических свобод и прав собственности граждан, выражавшееся в предоставлении военным властям возможности закрывать газеты, запрещать митинги, производить реквизиции и направлять жителей на принудительные работы, уничтожать частное имущество, привлекать граждан к военным судам и т. д.[832] Военные там могли отменять любые распоряжения гражданских властей. Жесткие правила о местностях, объявленных на военном положении, были приняты еще Александром III в 1892 г. в условиях, когда самодержавие было незыблемым и располагало мощным репрессивным аппаратом.

Уже в марте 1917 г. вопрос о сокращении полномочий военных властей на ТВД рассматривался на совместном заседании представителей Временного правительства и Военного министерства. Весь июнь в Петрограде работала комиссия по пересмотру действующих правил о местностях, объявленных на военном положении. В состав комиссии вошли как гражданские (В.Н. Претер, А.А. Станкевич, И.С. Цызырев, НА. Ленский, Н.М. Томский, Ю.Я. Хейфиц), так и военные лица (полковник В.Я. Жуков, подполковники В.Н. Нечаев, В.В. Яковлев, прапорщик В.В. Волков). Со стороны Военного министерства в работе комиссии приняли участие руководители ГУГШ и родов оружия (войск). Представители правительства призывали «в связи с изменениями общественно-политических условий жизни страны» принять в рассмотрение «соображения не только стратегического, но и политического характера»[833]. Комиссия взяла курс на сокращение числа тыловых районов, состоявших на военном положении. Одновременно был поднят вопрос об учреждении должности представителя (комиссара) Временного правительства при Верховном главнокомандующем, главнокомандующих армиями фронтов, командующих войсками армейских соединений (объединений) и округов.

Проект новых правил о местностях, объявленных на военном положении, в короткое время был составлен НА. Ленским, но, поскольку Временное правительство вообще старалось не брать на себя законодательных функций, та же комиссия посчитала, что «текущий момент не может почитаться удобным» для «распубликования нового закона». Были внесены лишь некоторые изменения в существовавшие правила от 1892 г., согласно которым только Временное правительство могло объявлять или отменять режим военного положения на той или иной территории, а Верховному главнокомандующему, главнокомандующим армиями фронтов и командующим армиями и округами придавались комиссары правительства[834]. В целом Временное правительство пошло навстречу многим требованиям военных и оставило за ними немало репрессивных функций: право закрывать собрания и газеты (здесь использовался эвфемизм «отсрочивать»), верховенство военных в деле поддержания порядка и т. д.[835]

Впрочем, в условиях быстрой деградации социума и административных институтов, особенно в прифронтовых районах, такого рода решение носило скорее академический характер, поскольку, по словам А.И. Деникина, «гражданское управление прифронтового района, частью захватным правом местных комитетов, частью санкцией правительства, вышло из рук военного управления. Все права в этом отношении военных начальников, основанные на Положении о полевом управлении войск, остались неотмененными, непрактикуемыми и никому не переданными»[836].

Столь же оторванными от реалий были и рассуждения комиссии по демобилизации армии на случай окончания войны (июнь – июль 1917 г.). Открытие работы этой комиссии не означало, что Временное правительство готово прекратить войну – вопрос рассматривался как перспективный и увязывался с действиями союзников. В этой комиссии, где председателем был генерал-лейтенант Генерального штаба ДВ. Филатов, обсуждались вопросы, связанные с сохранением и очередностью вывоза имущества с фронта, порядком увольнения личного состава. Общим являлось стремление предельно ускорить демобилизацию[837]. Рассматривалась там и будущая окружная структура войск. Однако этот вопрос вскоре был отложен за невозможностью предугадать послевоенный расклад сил в Европе. При этом комиссия пришла к любопытному выводу о том, что вопрос об устройстве и границах округов «никакого серьезного значения не имеет, так как деление на округа было, есть и будет довольно искусственным, особенно в отношении Европейской России. Важны не округа, а их склады и учреждения…»[838]. Такой единодушный взгляд членов комиссии ставил под сомнение пятидесятилетнюю историю военных округов в царской России, бывших весь этот период становым хребтом организации армии мирного времени. Однако никакого развития это мнение не получило, поскольку прежнему русскому генералитету довести войну до победы не довелось.

Следует отметить, что стремление к самоизоляции, отстранению от текущих бурных событий, выжидательная позиция, нежелание перестраиваться были характерны для многих высших военных органов. Начальник контрразведки Петроградского округа (с марта 1917 г.) Б.В. Никитин приводил такой пример. После воссоздания контрразведывательного отделения в марте 1917 г. он несколько месяцев не мог получить от ГУГШ никаких ассигнований, поскольку генерал-квартирмейстер Генерального штаба генерал-лейтенант Н.М. Потапов требовал соблюдения дореволюционной процедуры финансирования. Начальник контрразведки должен был представить на рассмотрение в ГУГШ план работ и смету, а тот, в свою очередь, передавал их на утверждение Военному совету Военного министерства, последний – на утверждение Ставки. В итоге Никитину пришлось занять деньги на выплату жалованья персоналу у знакомых[839].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.