Сказка про ранец с маршальским жезлом
Сказка про ранец с маршальским жезлом
На призывной комиссии Георгий Жуков был довольно неожиданно распределён в кавалерию, скорее всего по лихому виду и крестьянскому происхождению, на более высокий образовательный ценз не обратили внимания. В этом не было ничего необычного – необычна была реакция новобранца на состоявшееся позднее распределение по кавалерии из наличных легкоконных гусар, улан и средних драгун: квадратный малорослый крепыш был неожиданно расписан в рослые драгуны. Даже через 50 лет блистательной военной карьеры Георгий Константинович с обидой вспоминал эту непонятную закорючку судьбы. И дело не только в том, что по традиции в гусарских полках существовали более близкие отношения комсостава и рядовых, как на то ссылается военачальник; и даже не яркая живописная форма: доломан, ментик, кивер, ташка, что так естественно привлекает 19-летнего хорохорящегося кавалера – было что-то более глубокое, что проявится спустя 30 лет на знаменитом Параде Победы 1945 года. Обратил ли кто внимание из «пишущих», «лепящих», «рисующих» парад, что два его главных действующих лица, Командующий парадом и Принимающий Парад маршалы Советского Союза Константин Рокоссовский и Георгий Жуков, по военной биографии кавалерийского прошлого из одного рода войск – драгуны – имели разную посадку в седле: Константин Константинович сидел по европейско-драгунской манере с прямыми ногами в низко спущенных стременах, служащих основанием для удара палашом всей массой всадника и коня – наследие рыцарских времён; а Георгий Константинович в азиатско-гусарской с согнутыми ногами в высоко подобранных стременах, служащих опорой к стремительному рывку тела, вкладывающего весь помноженный движением вес в силу навешенного сабельного удара, или в уклонение от оружия противника. Это было что-то иное, выносимое из подсознания, от богатырей-недомерков 1812 года: Дениса Давыдова, Ивана Дорохова, Ефима Чаплица, Алексея Бурцева; ахтырцев, сумцев, изюмцев – вдруг зашевелившийся в душе лубок: какой-то необычный на фоне всего состоявшегося, кроме стремительной скоротечности главных эпизодов его судьбы, к которым он ВСЕГДА ГОТОВ.
Итак 7 августа 1915 года неприметный в толпе и выразительный в одиночку молодой человек вступает в главное дело своей жизни, ставшее судьбой его и миллионов других людей – а пока шестерни и шкивы запущенной военной машины зацепили и понесли по отлаженному циклу превращения Homo sapiens sapientis в безликий скоро стираемый винтик войны СОЛДАТА.
189 запасный пехотный батальон – общая строевая и боевая подготовка;
5 запасной кавалерийский полк – специальная кавалерийская боевая подготовка.
Сталкивается обездушенный механизм, обращающий олицетворённую множественность-человека в единственное функциональное предназначение к исключительно одному делу, сминая и обламывая всё остальное…
Как много написано о проклятии муштры, солдатчины, офицерщины, отуплении и одичании военщины – и кем?! Людьми огромного дарования, нередко высоко поднимавшихся на той же военной стезе; писалось правдиво, отчаянно, вплоть до истерики и крикливости – целый класс русской литературы рождён проклятием рекрутчине – солдатчине:
……И ужас народа при слове набор
Подобен был ужасу казни…
А офицерщина, которую прокляли Станюкович, Куприн, проклинал и был убит ею Федотов?
Андрей Болотов, на склоне своей многодеятельной жизни воина, родоначальника многопольных севооборотов, самого плодовитого из русских писателей, одни записки-воспоминания которого едва укладываются в 29 томов, и за 2 века обещаний издать полностью этот драгоценнейший документ эпохи 4 царствований смогли выпустить только 6 – подводя итог, писал, что в жизни у него было 2 подлинно счастливых дня: 1-й, когда по достижению 11 лет, выполнив все ружейные артикулы, был принят в службу «нижним чином в Выборгский мушкетёрский полк» – и 2-й, когда 24-летним штабс-капитаном, воспользовавшись манифестом императора Петра Фёдоровича, вышел в отставку «под чистую» из пожизненной службы; при том, что до последних дней сохранил живейший интерес к военному делу, о чём свидетельствуют оставшиеся в рукописях проекты-прогнозы на грядущий год всех войн знаменитого «литавренного века» России 1756–1831 годов – 19 войн за 75 лет, от скоротечных Шведских до бесконечной Кавказской; по временам до 4-х войн одновременно… Право думаешь, в эту эпоху образованный генерал с теоретической жилкой, взрослевший на Семилетней войне и лекциях И.Канта, был куда как более востребован отечественной историей и поощряем обществом, нежели создатель образцового хозяйства дворцовой Богородской волости, плодовитейший журналист, драматург, переводчик, философ, поэт и т.т.т. Всему своё время…
На памяти лишь один Александр Суворов, который в этой шагистике, муштре, казарменной ущемлённости почувствовал нечто иное, открылся и полетел за пределы, положенные здоровьем, семейными пристрастиями, житейскими поучениями, отцовским примером – открылся Суворовым… Но, добавим, в бесконечно благоприятнейших условиях сословных привилегий, в офицерской выделенной избранности восходящих предназначений – не в однородной солдатской поглощающей безликой тьме.
С новобранцем Егором Жуковым произошло что-то невероятное: повседневный механизм армейщины, который полагал подчинить, согнуть, в патологическом случае сломать инаковость личности к жёстко обусловленному единообразию функционального предназначения не согнул, а зазвенел в нём.
И это тем более поразительно, что военная унификация наступила и окончательно обнажила сходящееся лезвие его характера – яростное взрывное неприятие всякого внешнего давления!
Дело доходит до военно-судного преступления: молодые солдаты делают «тёмную», т. е. набросив шинель, избивают до потери сознания рукоприкладствовавшего на выездке, «куражась особенно над теми, кто жил и работал до призыва в Москве, поскольку считал их грамотеями и слишком умными», младшего унтер-офицера Бородавко. По характеру сентенции, как и по личным качествам руководил нападением скорее всего. Дело запахло военно-полевым судом.
На счастье для непокорного солдата вернулся из отлучки командовавший взводом старший унтер-офицер, хороший человек и очень неглупый начальник, совершенно не соответствовавший своей фамилии Дураков, «он был очень требовательный, но солдат никогда не обижал и всегда был сдержан», и как-то замял дело… Но вот странно, на отделении младший унтер-офицер, на взводе старший унтер-офицер, а где обязанные к тому чинами офицеры: прапорщики, корнеты, подпоручики, поручики? Где, у кого, в подражании кому должен был воспитываться солдат?
С 1831 года, с окончательной реализацией последствий «сим отпущаеши» указа императора Петра 3-го и Жалованной грамоты дворянства Екатерины 2й, расторгших пожизненную связь «первенствующего российской империи сословия» с безотменной, наследственной, пожизненной службой, и именно воинской для всех кроме увечных и инвалидов возникает эта дыра в отношениях между солдатом и офицером, зияющий провал во всём строении русских армий. Русский офицер-дворянин, созданный практикой 17 века, с 11 лет в городовой, с 14 лет в полевой службе без отмены и отставки, а с 1696 года и без отлучки из полков, к 18 годам, обычному сроку выслуги первого офицерского чина, уже 7–8 лет полируемый своим призванием– приговором, был лучшим солдатом своего взвода/плутонга и мог лично исполнить-показать любой воинский приём оружием лучше своих сержантов; впрочем, таких же дворян, восходящих за ним ПО ОБЯЗАТЕЛЬНЫМ ЕДИНЫМ СТУПЕНЯМ ПРОХОЖДЕНИЯ ВОИНСКОЙ СЛУЖБЫ от НИЖНЕГО ЧИНА ДО ФЕЛЬДМАРШАЛА ВОЙСК РОССИЙСКИХ в согласии с требованиями УСТАВА! Русский офицер пользовался уважением и авторитетом у своих солдат уже вследствие того, что был лучшим воином своего подразделения, к чему уже только присовокуплялись и другие качества: образованность, гуманность, справедливость, дарования… И каким мощным основанием Социума и Государства являлась эта связь, кроме того, что выносила Офицера в центр всех отношений. На триединстве солдата Бухвостова, сержанта Щепотьева, поручика Голицына возник Петровский Монолит Императорской России.
Вступавший в русскую службу полковником опытнейший офицер австрийской, шведской, польской службы Патрик Гордон вознегодовал, когда принимавшая его комиссия, даже при наличии ходатайства друга царя боярина Артамона Матвеева, потребовала исполнить «шедевр» всех солдатских приёмом владения личным оружием, не внимая возмущённым заявлениям шотландца, что он должен водить войска, а не резаться в поединках. В ответ было указано, что и его грядущий начальник немецкий генерал Трауэрнихт также демонстрировал навыки владения оружием русским приёмщикам – это общее правило. Смелый искатель подчинился, но, судя по сентенциям в своём знаменитом дневнике, глубокого смысла русских требований так и не понял – а потому не понял и источников неподкупного уважения со стороны русских солдат к себе, позволявшего ему невозбранно въезжать с 4-я офицерами в разъярённый строй стрелецких полков; как и то, почему под Чигирином русские казаки бросились в пекло и вырвали из рук янычар тело генерала Трауэрнихта; прости господи его прегрешение: за многолетнюю службу в России из русского языка смог выучить только матерные слова – зато на плацу и поле боя являл солдатам самое главное ОБРАЗЦОВОГО ВОИНА, в горделивом ли захождении с эспонтоном перед парадным строем полков, или жертвенным героем, вознесённым на ятаганах.
Как много о связи Государства и Армии говорит фраза в Записках Екатерины Великой: – «В 20 лет я могла исполнить ружейные экзерциции лучше любого сержанта гвардии…».
В становлении воина – офицера – военачальника – полководца есть четыре важнейших ступени, возвышающее единство которых создаёт полководца из природно-заложенного: солдат – сержант – капитан – полковник; только в полноте их проходимого обретения вырастает органическое единство воли– подчинения, что рождает настоящий военный характер, станется ли его на непоколебимую стойкость Манлия Торквата или взлетит Ганнибалловым озарением.
Как будет воспринимать военный строй присутствующего при нём «ахвицера», не лучшего в нём, не живущего с ним, не созидающего его – с момента утраты единства прохождения службы оформляющим началом исходного элемента военной организации солдата и притягательным центром его внимания, т. е.созидательным началом целого-армии становится не офицер, а его заместитель, прежде только исполнитель рутинных обязанностей и передаточный механизм его воли: унтер-офицер, сержант, прапорщик – всегда в чём-то ущербный, образовании, культуре, кругозоре, интеллекте, но теперь единственно способный к войне хотя бы в её простейших исходных формах «резни подразделений», которые он самолично выходил, выбегал, отстрелял, воспитал – под себя, как бог послал или общество сформировало. Поручик Ромашов завалит взвод даже на параде…
Вплоть до последнего обозримого солдатом военачальника – командира роты – их слитной неразложимостью оформляется армия; и в утверждение этого никто, кроме солдатской сходки, не имел права назначать римского ротного – центуриона – всё, что выше, комбаты, полковники… это уже далёче и былинно.
Есть ли разница, вырастает ли армия из Офицера или Сержанта?
Символом и олицетворением японской армии стал унтер-офицер Одзава, не снятый с боевого дежурства 25 лет после окончания Второй Мировой войны продолжавший её в джунглях Филиппин. Японский унтер-офицер, вчерашний самурай-ронин, совершил Тихоокеанскую, Малайскую, Филиппинскую, Бирманскую, Китайскую кампании; его верностью был сохранён трон микадо – но он не создал победы: в решающих битвах отстранившееся от войск японское офицерство и генералитет демонстрировали какую-то ущербность воли, предприимчивости, вялость и дряблость характера. Право, они скорее робели перед доблестью своих воинов, нежели возглавляли их порыв; и прославляемый в их среде генерал Ямасита не сделал по поражению своей армии того что сделали ВСЕ ЕГО УНТЕР-ОФИЦЕРЫ, харакири. Как тут не вспомнить рассудочных римлян: «Стадо баранов, возглавляемое львом, скорее одержит победу, чем стадо львов, возглавляемое бараном»…
Что сделало Наполеона фатальным? Громадный военный талант, тем не менее ломавшийся у Яффы, Асперна, Малоярославца, Березины, Лейпцига, Ватерлоо – или слитность с армией, переиначившей бездушного военного бухгалтера, НИКОГДА НЕ СЛУЖИВШЕГО В СТРОЮ, в «маленького капрала»? И не приговор ли это всей французской военной машине НИКОГДА НЕ ЗНАВШЕЙ БОЕВОГО БРАТСТВА, в которой французский солдат не видит «своих» за пределами капральского чина – навсегда зарубцевавшееся разделение «шевалье» и «здоровенного малого». Французский солдат может стать офицером ТОЛЬКО ПЕРЕСТАВ БЫТЬ СОЛДАТОМ – в 16 веке умер последнее олицетворение единства воина Франции, маршал Монлюк.
Что сделало А.Суворова непобедимым? Единоутробная слитность с армией на всём пути от Солдата до Генералиссимуса Всех Войск Российских, что мгновенно почувствовал Ф.Энгельс, и разбирая действия Фельдмаршала Двух Империй, постоянно называл его «старик-солдат»!
И где и как обретается эта слитность солдата и военачальника, кроме общего солдатского строя – то единство воли и чувства, что делают непобедимыми Торквата и Суворова даже перед лицом Пирра и Наполеона, ибо каждый их порыв обращается в единство воли десятков тысяч Торкватов и Суворовых; и которых надо убить в каждом их Солдате.
Только поднявшийся из солдатских рядов имеет то чувство-знание жизни и психологии воина на всём протяжении процесса-преобразования сторонне-случайного лица в человека войны, которое обращает его в сознательного созидателя солдата, бойца, подчинённого и товарища.
Кстати, а из какого материала строилась традиционно регулярная русская армия? Каким «почётом» была окружена сдача рекрутов при наборе? Выбритая, как у каторжников половина головы, только левая, а не правая; парные дроги и кандалы на двоих. И кого сдавали по приговору «мира» в пожизненную солдатчину – богобоязненных, смирных, работящих, непьющих? И кого прикупали на стороне для сдачи в зачёт своих: добрых мужиков или голь перекатную – вот даже и Александр Васильевич Суворов? В древнем Китае, не мудрствуя лукаво, набирали в военную службу по тюрьмам, выразительно обозначая своих солдат иероглифом «молодые негодяи».
Какой же воли, уверенности в себе и идущий за собой строй исполнялся русский офицер 17–18 века, переломивший и обративший эти ненавидящие всех и вся скопища в роты, батальоны, полки, если через 10 лет службы отставшие русские солдаты пробирались не из полков, а в полки, ставшие общим домом пожизненных защитников отечества Солдата и Офицера, только начинал полковую службу русский солдат в 18–30 лет, а русский офицер с 11…
И как долго сохранялась в русской армии традиция 17 века обозначения полков именем командира полка; и как высок был авторитет полковника у солдат: собираясь бунтовать, солдаты Бутырского Выборного Аггея Шепелёва Полка сначала заботливо связали бешено матерящегося полковника, зная, что старый вояка скорее бросится со шпагой на солдатский строй, чем допустит крамолу, и придётся его поднять на штыки; осторожненько уложили в телегу на сено, застланное ковром; укрыли шубой; положили ко рту открытый штоф водки – и отправились бунтовать… По прекращению бунта Аггей Шепелёв собственноручно перепорол весь полк, но ни одного солдата в Сыск, на дыбу и виселицу, не выдал.
… Полковник наш рождён был хватом,
Слуга царю, отец солдатам…
Не об этом ли высшем единстве службы солдата и офицера свидетельствует приставление Петром Первым сержанта Щепотьева к заленившемуся фельдмаршалу Б.А.Шереметеву, «дабы от службы за разными докуками не уклонялся», которому между прочим, чином надзирателя напомнили главное звание военного служителя – солдатское. Кстати, Щепотьев единственный солдат Российских Армий, награждённый высшим ОРДЕНОМ АНДРЕЯ ПЕРВОЗВАННОГО – БЫЛ ли хотя бы один советский солдат награждён ОРДЕНОМ ПОБЕДЫ? Полагаете, это мелочь: Солдатам – СЛАВА, Маршалам – ПОБЕДА? А если продолжить эти частные замечания – что значит Дважды Герой? Трижды Герой? Четырежды Герой? Кроме определённого наказания русского языка, по исходному смыслу эллинского мифа герой – сын бога и смертной, т. е. бог наполовину, Полубог – у нас что, производят в Полные, Полуторные и Двукратные Боги?
Ничего этого новобранец Егор Жуков – именно так, по крестьянски, не в барское Юрий, Георгий скорее всего его звали на поверках и в казарме, не узнал и не предполагал: своего ротного командира в 189 запасном батальоне он видел только 2 раза, и оба навеселе, а от старослужащих солдат слышал, что под пьяную руку лучше ему не попадаться, в другом «заметно было, что он без всякого интереса проверял нашу боевую подготовку»; их благородие батальонного начальника он не разглядел вообще.
К судьбе будущего маршала его приуготовляли солдаты.
Когда к весне 1916 года он уже стал хорошо подготовленным кавалеристом, крепко «сел в седло», и был зачислен в маршевый эскадрон, старший унтер– офицер Дураков, «которого я искренне уважал за ум, порядочность, и любовь к солдату», убедил его не отказываться от зачисления в учебную команду, готовившую наиболее грамотных и успевающих в военной подготовке солдат к производству в унтер-офицерское звание. «На фронте ты ещё друг будешь, но предварительно изучи глубже военное дело – оно тебе ещё пригодится. Я убеждён, что ты будешь хорошим унтер-офицером» – так передаст его слова в мемуарах маршал.
Впрочем, это был совет к тому, на что открывалась душа – Жуков через рутину, повседневность, гримасы казармы открывал в себе заповедано– воинское, идущее от имени: Георгий, Победоносец. Его неудержимо втягивал тот омут, за которым проступало нечто огромное, неслыханное, безграничное, поглощающее всё: ВОЙНА. В учебную команду он ехал одним из 30 кандидатов к подготовке на получение унтер-офицерского звания – в команде он явился лучшим по боевой и строевой подготовке из 240 отборных солдат.
И опять «жуковская история» – старший унтер-офицер взвода с прозвищем «четыре с половиной» по недоразвитому мизинцу правой руки оказался подлинным садистом, в упоении сбивавшим солдат с ног ударом кулака и… и – «меня он не любил больше чем других, но бить почему-то избегал», было что-то в коренастом крутоголовом крепыше нечто такое, что останавливало замахнувшуюся руку.
Но зато как отыгрывалось уязвлённое пришибеевское самолюбие в других способах измывательства и травли. «Никто столько не стоял «под шашкой в полной боевой»; не перетаскал столько мешков с песком из конюшен до лагерных палаток; никто столько раз не нёс дежурства по праздникам, как я… Но зато я был рад, что он никак не мог придраться ко мне на занятиях».
Жуков был непробиваем потому, что его НАКАЗЫВАЛИ ТЕМ, ВО ЧТО ОН ВЛЮБЛЯЛСЯ: Тяжесть Оружия, Монолит Строя, Воля над Своей и Чужой Жизнью и Смертью, поднимающие над повседневностью – иначе рухнул бы разваленный сабельным ударом Старший Унтер-Офицер, и свалился бы в яму иссечённый расстрельным залпом Солдат.
Убедившись в будоражащей команду неукротимости нижнего чина, унтер– офицер пошёл на попятный, и пытаясь переменить отношения, сделал лестное и многообещающее для солдата предложений:
– «Вот что, я вижу, ты парень с характером, грамотный, москвич – зачем тебе каждый день потеть на занятиях? Ты будешь моим нештатным переписчиком, вести листы нарядов и отчётность…» – это было предложение мира и синекуры, и, как знать, уклонения от войны…
И как же был потрясён и взбешен отповедью солдата «Господин Унтер»:
– «Я пошёл в учебную команду не за тем, чтобы быть порученцем, а для того, чтобы освоить военное дело и стать унтер-офицером!».
Рубикон судьбы был перейдён.
В конце концов всё утряслось: лучшего по строевой, боевой с специальной подготовке выпускника аттестовали, правда не первым, с присвоением звания «унтер-офицер», а как и всех прочих кандидатом «вице-унтер– офицером»; и предоставили такую же долю: 10 Драгунский Новгородский полк, 10 Кавалерийская дивизия, Юго-Западный фронт.
Читая 1-ое издание воспоминаний маршала (1970-го года) я обратил внимание, что называя сослуживцев, унтер-офицеров, офицеров той поры, Жуков указывает только фамилии без инициалов, т. е. по памяти, не сверяясь с документами, и очень детально, вплоть до ротного в 189 запасном батальоне, которого видел только 2 раза – а вот кроме прозвища своего истязателя данных о нём не приводит, отговариваясь забывчивостью, что вполне сомнительно: кажется, у этой истории было какое-то продолжение…
Очень важно другое: унтер-офицерская школа оказалась ЕДИНСТВЕННЫМ ПОЛНОЦЕННЫМ СИСТЕМНО ОРГАНИЗОВАННЫМ СПЕЦИАЛЬНЫМ ВОЕННЫМ УЧЕБНЫМ ЗАВЕДЕНИЕМ, которое закончил маршал – всё остальное были курсы-ликбезы, систематизирующие по мысли организаторов то, что уже освоили в практике слушатели; или только покрывающие «корочкой» право на занимаемый пост с точки зрения слушателей – т. е. только приукрашивающие-маскирующие нахватанными словами то, что было заложено здесь, в унтер-офицерской школе.
Георгий Жуков навсегда остался ближе к солдату, чем к офицеру; всю жизнь восходил по ступеням своих званий вечным «унтер-офицером», непререкаемым хозяином отделения-взвода, будет ли это дивизия, корпус, фронт, Вооружённые Силы; близким и понятным крестьянскому и рабочему пареньку, ставшему солдатом «как дяденька Егор Константинович», свой вплоть до немедленной воспитующей оплеухи за промашку – и внутренне чуждый любому офицерскому собранию, как знающий своё дело солдат к полуштатским, «стрюцким»; всегда в солдатской неприязни подколоть «их благородия»… И очень немногие преодолевали эту ничейную полосу; на памяти из военачальников его ранга только Василевский, Рокоссовский, Соколовский – и смогли принять его таким, каков есть: Рокоссовский, Соколовский… Все другие оказывались более или менее обманывающими приживалами: Конев, Малиновский, Ватутин, Чуйков, Крюков, Штеменко, Москаленко, Стученко. И лишь единицы отвергли с порога раз и навсегда, как систему, вне его взлётов и падений – Филипп Иванович Голиков, Николай Герасимович Кузнецов, Михаил Ефимович Катуков.
В посвящении Мемуаров маршала СОВЕТСКОМУ СОЛДАТУ присутствует более глубокий личный смысл, нежели признание ритуального Сила России Солдат – это выражении благодарности миллионно-глазому морю, которое единственно и вмещало всех, в том числе и его, самого нестерпимого. К нему в неизмеримо большей степени применима оценка Михаила Дмитриевича Скобелева академиком Е.В.Тарле, попавшаяся мне на днях на глаза: «Скобелева не любили генералы, мало любили офицеры и очень любили солдаты».
А испытывал ли он когда-либо зависть, мучился чьим-либо превосходством? Да, и как ни странно, всё из-за той же кавалерии. На склоне лет, заполняя анкету, составленную дочерью Марией Георгиевной на вопрос, испытывали ли вы чувство зависти, ответил – да, всю жизнь завидовал Будённому, так, как он играл на баяне, я не мог… – Утаил! Утаил! Были и лучшие баянисты– любители, и в Армии – он завидовал недостижимому лучшему наезднику русской кавалерии 1-й Мировой войны, вольтижёру-берейтору; и ничего не мог с собой поделать: уже по невоенной мелкой выставляемой причине было очевидно, насколько это остро – БЫТЬ НЕПЕРВЫМ в предмете затаённой страсти. Нечто такое было и в отношении к Константину Константиновичу Рокоссовскому – и опять же за его превосходство в фехтовании на эспадронах…
… Ах вы, кони-коники,
Растоптали конника…
В этом кавалерийском пристрастии было нечто глубоко интимное, вне рассудка, времени, скрываемое во всей полноте вероятно даже и от себя…
Я особо выделяю НЕВОЕННЫЙ характер отговорки о поводе его пристрастия – именно в это время в системе ценностных ориентаций пока солдата, вице– унтер-офицера Егора Жукова центральным ориентиром становится военно– специальное: слесарь в слесарево, писарь в писарево. И вспоминая тех или иных лиц, он начинает их характеристики подчёркнуто с военно-прикладной стороны; и увы, те немногие из «благородного звания», что симпатизировали и даже немало ему помогли, особенно в конфликтах, немного стоили, исходя из этих оценок, как например вольноопределяющийся Скорино «очень плохо учился и не любил военное дело, но был приятный и обходительный человек», спасший его от отчисления из учебной команды.
Вот дифирамб и элегия маршала унтер-офицерской школе и своей молодости.
«Оценивая теперь учебную команду старой армии я должен сказать, что в общем учили в ней хорошо, особенно это касается строевой подготовки. Каждый выпускник в совершенстве владел конным делом, оружием и методикой подготовки бойца.
… Что было наиболее характерно для старой царской армии? Прежде всего отсутствие общности и единства между солдатской массой и офицерским составом.
…Основным фундаментом, на котором держалась старая армия, был унтер– офицерский состав, который обучал, воспитывал и цементировал солдатскую массу.
Кандидатов на подготовку унтер-офицеров отбирали очень тщательно. Отобранные проходили обучение в специальных учебных командах, где, как правило, была образцово поставлена боевая подготовка.
… В боевой обстановке унтер-офицеры, особенно кадровые, в большинстве своём являлись хорошими командирами»
Но только ли дифирамб? И нет ли тут какого-то сожаления о потерянном, упущенном?
Право, а не признание ли это, что учили Егора Жукова и тому, что он хотел, и так, как он хотел – делу и приёмам дела; а не так, как сейчас: доцентура в очёчках от математики оценивает годность 18-летнего соколёнка к истребительной авиации.
И не раскаяние ли, что в целом в 1941 году не было в РККА таких сержантов, потому и не обратилась 22 июня каждая кочка в дот, а дот в Малахов Курган, вне того, что офицеры что-то там недоучили, а генералы что-то там прошляпили: ведь был же в отечественной истории Гросс-Егерсдорф, где брошенные комсоставом Солдаты и Сержанты обломали клыки Фридриху Великому… Как и свидетельство этого неблагополучия растянувшаяся Чечня и Дагестан: разгром бандитских гнёзд и схронов – это Война Сержантов: уже рота чудовищно велика, неповоротлива, обозрима, медлительна и теряется в блошатнике москитных целей.
Но молодой кандидат в воины – и это так до первого боя – должен был пройти испытание самым главным экзаменатором, Войной – и в самый неподходящий момент.
Шёл 1916 год, к концу которого, по наблюдениям крупнейшего русского военачальника Первой Мировой войны генерала Брусилова, русской армии уже не было – было изобилие технических средств при миллионных толпах удерживаемых в прифронтовой полосе транспортным кризисом дезертиров и и околачивающихся. Завершающим строкой в палинодии Российской Императорской Армии стала гибель в октябрьских боях на Стоходе Петровской Гвардии: преображенцев, семёновцев, измайловцев, павловцев…
И вот в обстановке всеобщего абсентеизма, развала, поношений и проклятий, не побуждаемый, а стреножимый молодой боевой конь летел в своё предназначение, не декларируя, а пряча и тая то томительное ожидание своего или не своего дела, в которое вступал…
И вопреки всему и всем вступил!
Участие Егора Жукова в 1 Мировой войне было предельно кратким: сентябрь– октябрь 1916 года – и за этот срок 2 Знака Ордена Святого Георгия! И за волне «георгиевские дела»:
– пленение немецкого офицера;
– опасную разведку минных полей, на которой подорвался и получил тяжёлую контузию.
Да, Семён Будённый, Филипп Миронов, Василий Чапаев имели полный бант, все 4 степени – но за 37 месяцев войны; он 2 – за 37 дней! И в условиях, когда война всё более спускалась верхами и обществом на самотёк, разваливалась из государственной в личную: хочешь – воюй, не хочешь – не воюй, только без шума и историй, как например восстал экипаж линкора «Гангут» потому, что гречневую кашу в рационе заменили рисовой.
В декабре из Харьковского госпиталя вышел состоявшийся воин, испытанный огнём, водой, но не Медными Трубами – но армии ему уже не было.
В январе 1917 года блестяще начатая Рижская операция провалилась – Сибирские корпуса отказались идти в наступление на раскалывающийся германский фронт, уже получивший директиву на широкое отступление в Восточную Пруссию и Польшу… Отошли, потоптались около оставленных позиций и вернулись обратно в окопы – никто не нападал…
Сумасшедший дом, именуемый Николаевской Россией 2, дошёл до крайней степени одичания: страна обеспечена продовольствием более чем на 100 % по всем позициям, на Кубани гниёт невыбранное зерно урожая 1915 года – голод в промышленных центрах; объявлена 25-миллионная мобилизация – на фронте из приписного состава 6 млн. обретается не более 2,5 млн., которые съели ДВОЙНУЮ НОРМУ МЯСНОГО ДОВОЛЬСТВИЯ СПИСОЧНОГО СОСТАВА ДЕЙСТВУЮЩЕЙ АРМИИ; начальник штаба верховного командования генерал Алексеев жалуется на 30–50 % некомплект дивизий 1 линии – 400-тысячный Петроградский гарнизон превосходит численностью весь Северо-Западный фронт… Государственная и Частновладельческая промышленность Российской Империи оценивалась в 12 млрд. золотых рублей – государственный долг Российской империи вырос до 18 млрд. золотых рублей.
С этим не надо было кончать – это был конец!
Вряд ли боевой унтер-офицер и георгиевский кавалер Георгий Жуков был самым мягким и снисходительным из взводных командиров маршевого эскадрона в селе Лагери Балаклейского уезда Харьковской губернии; ещё менее можно полагать его политическую просвещённость до различения эсеров, эсдеков, межрайонцев, максималистов, большевиков, меньшевиков, и проч., и проч., и проч., но исходное сродство с солдатской массой поднимало и опускало его в унисон с колебаниями и порывами самой массы, оценивавшей его рамками инстинкта «наш» – «чужой»; поэтому и не удивительно, что его избрали в эскадронный комитет и даже председателем.
В мемуарах Георгий Константинович особо напирает на свою близость с председателем полкового солдатского комитета большевиком Яковлевым /без имени/, но когда того вытеснили социалисты-революционеры, он по прежнему оставался председателем эскадронного комитета, т. е. можно понять, был достаточно приемлем и тем.
В августе 1917 года после провала бессмысленного Тарнопольского наступления, покончившего с какой-либо организацией в армии крушение режима принимает характер коллапса институтов государства и распада страны. Центральная Рада, утвердившаяся на Украине, начинает создавать собственные вооружённые силы, в которые переходят большинство кавалерийских соединений Юго-Западного фронта, традиционно комплектовавшихся из выходцев Малороссийских губерний – решением эскадронного комитета запасного эскадрона 10 Новгородского драгунского полка, комплектовавшегося призывниками Московской и Калужской губерний, эскадрон само распустился: солдаты, получив справки, разъехались по домам. Последним уехал председатель эскадронного комитета Георгий Жуков, взяв с собой карабин, шашку, два офицерских револьвера– самовзвода – пригодится.
В споре двух величественных дам, Войны и Революции, Жуков занял совершенно особую позицию; в мемуарах он пишет о «земле, мире, свободе», но как-то отстранённо – в его глубоко личной, прорывающейся только в частных замечаниях, позиции центром является Война. В анкетах– характеристиках комсостава РОКА 1930-1930-eгодов пунктом 6 стоял вопрос «отношение к военному делу» и высшей аттестацией полагалась «Любит войну»: это театрально, олитературено, романтизировано, но и какой-то ход к реальному внутреннему мироощущению человека войны – я бы оценил чувство молодого солдата, уже понёсшего в «сидоре» свой маршальский жезл по другому, без трескучей определённости, как «Не может без войны».
Его система оценок совершенно оригинальна: не Революцией оценивает он людей, события, отношения, а Войной, избегая подниматься на уровень всеобщности их прямого сопоставления. Впрочем, если исходить из глубокого внутреннего сродства этих исторических феноменов насилия, то можно сказать и определённей, Георгий Жуков смотрел на Революцию через Войну.
Вот частное замечание: характеризуя принципиального врага революции, вдобавок Немца! Барона! Фон дер Гольца! – как строит свою аттестацию Жуков?! «Это был боевой ротмистр. Он имел золотое оружие, солдатский георгиевский крест /т. е. выслуженный в нижнем чине/, и много других боевых орденов. Но человек был отвратительный – всегда злобно разговаривал с солдатами, которые не любили и боялись его»… Право, картинка с выставки… Отзывов о самом Георгии Константиновиче многих и многих сталкивавшихся с ним лиц. Жуков оценивает человека по делу, даже над объективно-наличным: «контра», «барончик» – по главному для себя, и уж точно никогда не сочтёт «шкурой».
Это та же система оценок, в рамках которой лейтенант Бонапарт оценил Людовика 16-го в 1789 году «Жалкий же человек, ему надо было выставить пушки и смести каналий картечью». И это уже неизменно, в 1945 году жёстко продиктовав в Потсдаме условия капитуляции немецкой делегации, он – и это из присутствующих никто не узнал – послал фельдмаршалу Кейтелю ящик отборной водки и хорошую закуску, отдавая должное профессионализму противника…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.