И снова Москва – 1570
И снова Москва – 1570
Но если всем известно разорение Новгорода зимой 1569–1570 г., то мало кому – аналогичное разорение Москвы двумя годами ранее. Осенью 1567 г. царь собрал все свои силы для похода в Ливонию, но вдруг отменил поход и помчался в Москву (из текста не совсем понятно, откуда – из Александровой Слободы? С ливонской границы. – Д. В.), потому что, по сведениям Г. Штадена, «земские решили избрать царем Владимира Андреевича Старицкого».
Был ли заговор? Немцам Г. Штадену и А. Шлихтингу, по мнению Р. Г. Скрынникова, верить нельзя, так как они сами были в Опричнине и оттуда черпали сведения. Кроме того, другие немцы-опричники – Таубе и Крузе – говорят о том, что расправа была вызвана «враждой царя к благородным боярским родам и стремлением наложить руку на имущество богатых монастырей»[464]. Сам же Штаден добавляет, что москвичей подвела несдержанность части их сограждан на язык. Когда царь перенес свою московскую резиденцию из «земского» Кремля в «опричный» замок на Арбате, то это обошлось земской казне недешево и соответственно вызвало пожелание: «Чтоб он (замок. – Д. В.) сгорел!» На что царь обещал «задать им (московским земским) такой пожар, который они не скоро смогут потушить»[465].
Имели место и другие факты неосторожности (мягко говоря) в речах. Так, дворянин М. С. Митнев был тут же убит опричниками за слова о том, что царь «яко сам пиет, окаянный, так и нас принуждает мед, кровью смешанный наших братий, пити!»
Но репрессировали и тех, кто ничего такого не говорил. Так, был казнен казначей X. Ю. Тютин, расправой руководил лично князь М. Т. Черкасский (брат Марии Темрюковны). Казнен был военный инженер Иван Выродков, не раз отличавшийся – например, при взятии Казани и Полоцка[466].
Короче говоря, и без заговора, с точки зрения тирана, оснований для репрессий было достаточно. Тем не менее, считает Р. Г. Скрынников, заговор вполне мог быть, так как описанная выше легальная попытка 1566 г. избавиться от Опричнины не удалась[467]. Тут, как уже говорилось, имело место влияние либо Запада, либо русской «старины», либо того и другого: если государь нарушает свои обязательства перед подданными, то подданные имеют право на восстание. Как раз в эти годы, кстати, на основании подобного «права на восстание» начали выступать против испанского владычества Нидерланды. Напомню еще раз, что, между прочим, и иосифляне призывали к свободе от присяги «неправедному властителю, слуге диавола и тирану»[468]. В посланиях Иосифа Волоцкого, умершего за 15 лет до рождения Грозного, имелся в виду Иван III, покушавшийся на церковные имущества. Может, теперь, когда вызванная ими гроза обрушилась и на них самих, они и в отношении Грозного призвали к тому же?
Польские источники говорят о наличии заговора, скоординированного с польским наступлением. И в самом деле, 25 июля 1567 г. поляки и литовцы разбили под Чашниками русское (точнее, очевидно, русско-ордынское) войско князя П. С. Серебряного[469]. Шведские источники, впрочем, версию заговора опровергают[470].
А. Л. Янов считает: не было заговора. Просто после казни титулованного боярства к власти пришло боярство нетитулованное. И его представители (тут Янов проводит аналогию с XVII съездом ВКП (б) в 1934 г.) посчитали, что теперь пора заменить чересчур крутого правителя более умеренным. И намекают на Земском соборе 1566 г., что с Опричниной пора кончать. И «письмо трехсот» от 19 мая 1566 г. – тоже часть этих настроений. А Владимир Андреевич Старицкий вместо Ивана Грозного – вполне может рассматриваться, например, как Киров вместо Сталина. Между прочим, есть основания думать, что Старицкого поддерживал и народ. Так, когда в 1569 г. царь поручил своему двоюродному брату возглавить войско, предназначенное к походу против турок (об отражении турецкого похода на Астрахань речь в следующей главе), то народ встречал его, по пути на Волгу, с хлебом-солью, крестами и хоругвями, за что потом следовали казни и пытки[471].
Есть мнение, что настроения в пользу Владимира Андреевича Старицкого подстегнули слухи об отречении царя, им самим распускаемые[472]. Но если имело место опасение дальнейшей «ордынизации» России, то «простарицкие» настроения тем более понятны. Как бы то ни было, эту очередную «заразу свободы» необходимо было срочно «давить»! До заговора дело не дошло, резюмирует Янов, но Ивану достаточно было и разговоров[473]. Тем более что Старицкий еще в 1553 г., во время болезни царя, как мы видели, не только отказался присягать малолетнему Дмитрию, но и сам претендовал на трон[474]. Напугало царя, как сказано, и свержение шведами такого же, какой сам, тирана Эрика XIV в пользу его брата Юхана III.
Так или иначе, самого Старицкого в начале (по другим данным – 9 октября) 1569 г. после формального короткого разбирательства прикончили (или заставили принять яд) вместе с женой (сестрой Курбского) и девятилетней дочерью Евдокией; тогда же убили и его мать Ефросинию (в монашестве тоже Евдокию). Попутно, кстати, прикончили и вдову родного царского брата Юрия Иулианию (в монашестве инокиню Александру), хотя совершенно непонятно, чем она-то провинилась, а с нею еще 12 человек[475]. Однако это были неопасные люди, которые даже в том случае, если заговор был и если бы он удался, могли выполнять роль лишь зицпредседателей. Гипотетическое избрание Старицкого на престол зависело не от его партии, изрядно потрепанной еще с 1553 г., а от старомосковского боярства[476].
За него теперь и взялись. Расправа с теми, кто, по мнению тирана, был опасен, началась раньше. Непосредственно в руководстве заговором был обвинен боярин конюший И. П. Федоров-Челяднин. Этот полоцкий воевода, не поддававшийся внушениям «из-за бугра», на «прелестные письма» польского короля Сигизмунда-Августа отвечавший, что, мол, «я стар для того, чтобы ходить в твою спальню с распутными женщинами и потешать тебя машкарством (маскарадом)», и даже предлагавший польскому королю оставаться «на польском королевстве», но «под властью царского величества» (то есть стать вассалом Москвы), тем не менее был ограблен до нитки (его не только присудили к огромному штрафу, но и взыскивали с него этот штраф четырехкратно (!), а через год – казнен по обвинению в намерении узурпировать трон.
Дело было так. 11 сентября 1568 г. царь собрал в своих покоях всех бояр, посадил на трон Федорова-Челяднина, которому приказал облачиться в царские одежды, а сам стал кланяться ему и говорить: «здрав буди, Государь Всея Руси! Вот ты и получил то, что желал, я сам тебя сделал государем, но я имею власть и свергнуть тебя с престола». С этими словами Грозный вонзил нож в сердце несчастному.
Затем последовала казнь многих видных «соучастников» (в том числе упоминавшегося X. Ю. Тютина)[477]. Вотчины «узурпатора» были погромлены, причем по опрично-ордынскому обыкновению крестьян и челядь сгоняли в избы и взрывали порохом, амбары не только грабили, но и жгли, скот рубили[478]. Курбский сообщает, что и детей перебили, и «ни одной скотины в живых не оставили», а, например, в вотчине под Коломной «множество слуг вместе с семьями» перебили еще до официальной опалы Челяднина[479].
Штаден пишет, что избивали без разбора друзей и знакомых конюшего, перед смертью вымогая у них выдачу всего имущества, у кого же нечем было поживиться, тех убивали прямо на улице[480]. Как всегда, многих бояр московских обвинили в измене и заговоре, и в итоге по этому делу было казнено («отделано», как выражались опричники) примерно 450 человек только с марта по 6 июля 1568 г. Однако есть основания думать, что речь идет лишь о представителях знати и, возможно, также о некоторых других независимых людях.
Между тем после их казни или ссылки взялись за население их имений. Одних только слуг Федорова-Челяднина было «отделано» 369[481]. А сколько всего при всем этом пало людей? Например, крестьян из его вотчин? Об общих масштабах «отделки» сведений нет. Как писали в поминальных синодиках того времени о простолюдинах, «имена их Бог весть». Количество, надо думать, тоже. Но методы репрессий дают основания думать, что общий счет шел на тысячи.
Два месяца продолжалась расправа как в уезде, так и в самой Москве. «Каждый день опричники, по 10, по 20 человек и более, в панцирях под плащами, с большими топорами, разъезжали по улицам и переулкам. Каждый отряд имел свои списки бояр, дьяков, князей и видных купцов; никто не знал ни о какой своей вине… ни о том, что он осужден. Всякий шел… по своим обычным делам… Тотчас налетала на них банда убийц на улице… рубили и душили их без всякой вины и суда и бросали их трупы, и ни один человек не смел их хоронить» (те же немцы-опричники Таубе и Крузе)[482].
Сейчас некто А. Елисеев восторгается Грозным, который, по его мнению, был «еще и тончайшим православным эзотериком… Иоанн Грозный и его верные опричники верно осознавали свою страшную, но великую миссию – они спасали Русь от изменников, а самих изменников от вечных мук»[483]. Но в том-то и дело, что о спасении от вечных мук речь не шла – напротив, убивали внезапно, не дав покаяться, причаститься ит. д. Вот мнение советского историка: «Физическая жестокость палачей казалась царю Ивану недостаточной, и он… прибег к крайним мерам, которые для его жертв и их современников были еще ужаснее, чем физическая боль и даже смерть, поскольку они поражали душу в вечности. Для того, чтобы у человека не было времени покаяться и сделать последние распоряжения, его убивали внезапно. Для того, чтобы его тело не получило выгод христианского погребения, его разрубали на куски, сталкивали под лед или бросали на съедение собакам, хищным птицам или диким зверям, запрещая родственникам или посторонним похоронить его. Для того, чтобы лишить человека надежды на спасение души, его лишали поминовения»[484]. Кроме того, сплошь и рядом стремились к тому, чтобы истребить потомство казненного до последнего человека, чтобы не осталось близких, помнящих его душу[485]. Даже столь любимые иосифлянами инквизиторы так не поступали, напротив, их целью было именно спасти душу казненного. Но они были такими же христианами, как их жертвы, а можно ли это с учетом того, что нам уже известно, сказать об опричниках?
При этом московское разорение продолжилось и после новгородского. Вернувшись в Москву, царь заключил 22 июля 1570 г. трехлетнее перемирие с Речью Посполитой, причем и тут не упустил случая показать свой нрав: польских послов, прибывших заключать перемирие, по пути опричники избили и ограбили[486], что само по себе вызывало явно негативное отношение к России в мире, а потом показал себя и сам самодержец – сначала он приказал изрубить привезенных послами в подарок лошадей, потом – распорядился надеть литовскую шапку на шута и велел тому кланяться по-польски, а в завершение, стоя у окна, он кричал польским послам: «Поляки, поляки, если не заключите со мной мир (что предполагалось сделать в течение трех лет действия перемирия. – Д. В.), велю изрубить вас на куски!» Здесь же мы видим второй из немногочисленных примеров казни татар – на глазах польских послов топили «татарских пленников»[487]. Вероятно, это делалось с целью запугать послов, но почему казнили именно татар и каких татар? Возможно, крымских пленников – как раз накануне прибытия польских послов была одержана (21 мая 1570 г.) победа над крымчаками, причем весьма вероятно, что именно это придало царю храбрости и в обращении с поляками[488]. Возможно, что казнили и каких-то других татар. Об этом ниже. После этого примерно между 18 и 20 июля 1570 г. снова настала очередь Москвы.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.