Был ли заговор Тухачевского?
Был ли заговор Тухачевского?
К числу наиболее темных страниц советской истории принадлежат те, которые повествуют о деле Тухачевского и других военачальников, арестованных и осужденных в 1937 г. по обвинению в антигосударственной деятельности, а спустя почти 20 лет реабилитированных. Объясняя причины осуждения видных руководителей Красной Армии, Н. С. Хрущев в 1956 г. рассказал о том, что немецкая разведка сумела передать советскому руководству через третьих лиц умело сфабрикованные материалы, которые дискредитировали М. Н. Тухачевского, Я. Б. Гамарника, И. П. Уборевича, И. Э. Якира и других.
В еженедельнике «За рубежом» (27 мая – 2 июня 1988 г.) был опубликован материал под названием «Заговор против Тухачевского», представлявший выдержки из книги западногерманского ученого Пауля Карелла «Война Гитлера против России» (выходила также под заглавием «Гитлер идет на Восток. 1941–1943»). В публикации рассказывалось подробно о тех путях, которыми проследовала информация, собранная гестапо, из Берлина в Москву, что соответствовало известной версии, изложенный в 1956 г. советским руководством.
Однако, обратившись к подлинному тексту записи «Война Гитлера против России», нетрудно убедиться, что еженедельник «За рубежом» обрывал изложение Пауля Карелла как раз там, где он объявлял широко распространенную версию событий несостоятельной. Настоящая история, подчеркивает П. Карелл, «не столь проста, как ее представил Хрущев или как ее изложили Бенеш, Черчилль и помощники Гиммлера».
Какие основания были у германского посла ставить под сомнение сложившуюся версию событий 1937 г.? Прежде всего следует учесть, что автор многочисленных публикаций, посвященных Второй мировой войне, избравший себе псевдоним Пауль Карелл, был сотрудником рейхсминистерства иностранных дел Паулем Шмидтом и не раз исполнял обязанности переводчика у Гитлера.
Будучи ветераном германской дипломатии, Пауль Шмидт-Карелл был прекрасно осведомлен о тайном сотрудничестве между двумя странами в 1920-х годах. Отвергнув в 1917 г. принцип тайных соглашений и разгласив секретные договоры, заключенные странами Антанты, советское правительство вскоре убедилось в невозможности поддерживать внешнеполитическую деятельность в условиях абсолютной гласности.
Международная ситуация, сложившаяся после завершения Первой мировой войны, способствовала сближению тех стран, которые не оказались в числе архитекторов Версальской системы. Результатом этого явился договор, подписанный Советской Россией и Германией в.1922 г. в Рапалло. Этот договор, как подчеркивал П. Карелл, «положил конец дипломатической и экономической изоляций» и Германии, и СССР. «В договоре Рапалло не было секретных приложений, хотя предположения такого рода делаются до сего дня. Эта ошибка связана с тем, что соглашение по общим экономическим вопросам вскоре дало толчок для новых соглашений. Это было логическим развитием событий…» Потребность в секретных соглашениях, по мнению П. Карелла, диктовалась прежде всего теми запретами на развитие вооруженных сил, которые были навязаны Германии Версальским мирным договором. «Рейхсверу, например, было запрещено иметь танки или противотанковое вооружение, любые самоходные орудия, любую авиацию, любые космические средства ведения войны. Такие ограничения не позволяли создать современную армию».
С первых дней Октябрьской революции советские руководители ожидали революционных событий в Германии. Само существование советской власти в России ставилось в зависимость от победы германской социалистической революции.
В своей книге «Преданная революция» (1936) Л. Д. Троцкий указывал, что все планы социалистического строительства в России зиждились на активном привлечении германских специалистов и рабочих в Россию, а также усиленном экспорте в Россию готовой продукции, а в Германию – российского сырья. Поэтому любые сообщения о демонстрациях рабочих в Берлине или волнениях матросов в Киле воспринимались как долгожданные известия о начале германской революции. Надежды советских руководителей на революционный взрыв в Германии порой заставляли их проявлять поразительное легковерие в отношении непроверенных сообщений о восстании германского пролетариата.
Так, в ходе работы IX съезда РКП(б) 29 марта 1920 г. Н. И. Бухарин объявил его делегатам, что «берлинская радиостанция находится в руках германских рабочих». Он заявил, что это еще не окончательная победа, но германский пролетариат, «несмотря на частичные поражения, идет твердой поступью к рабочей диктатуре». По предложению Бухарина съезд направил в Берлин телеграмму, в которой выражалась уверенность, что «победа германского пролетариата послужит сигналом к мировой социальной революции». Телеграмма завершалась здравицами в честь «германской Красной армии и германской Советской социалистической революции».
Позже выяснилось, что сообщение о революции в Германии было ошибочным, но вряд ли в Берлине верили в искренность заверений советского правительства о стремлении развивать сотрудничество после получения там телеграммы, в которой находившиеся у власти руководители были названы правительством «социал-предателей, буржуазных демократов и изуверов католического центра» и в которой приветствовалась никогда не существовавшая германская Красная армия и германская Советская социалистическая республика.
Будучи готовыми поддержать революцию в Германии, вожди Советской России тем не менее исходили из реально сложившейся ситуации и поэтому выступали за деловое сотрудничество с Веймарской республикой.
Сторонником такого сотрудничества выступал и глашатай мировой революции Троцкий. Как утверждал его биограф И. Дейтчер, «самые важные действия» Троцкого «в сфере дипломатии были осуществлены в начале 1921 года, когда он предпринял целый ряд смелых и довольно деликатных шагов, которые в конечном счете привели к заключению договора в Рапалло».
Как подчеркивал Дейтчер, стремление Троцкого добиться развития советско-германского сотрудничества в значительной степени было обусловлено тем, что, находясь на посту наркомвоенмора, он понимал необходимость модернизации советской оборонной промышленности. «Как военный нарком Троцкий очень хотел оснастить Красную Армию современным оружием. Советская военная промышленность, примитивная и разрушенная, не могла обеспечить его производство».
Была лишь одна страна, к которой Троцкий мог повернуться в надежде на успех, и это была Германия. В соответствии с Версальским договором, Германии было запрещено производить оружие. Ее оружейные фабрики, самые современные в Европе, простаивали…
В начале 1921 г. Виктор Копп, бывший меньшевик, который когда-то сотрудничал в венской «Правде» (ее редактором был Троцкий. – Ю. Е.), заключил от имени Троцкого тайные контракты с крупнейшими концернами Круппа – «Блом унд Фосс» и «Альбатрос Верке». Уже 2 апреля 1921 г. он сообщил, что эти концерны готовы сотрудничать, оказывать техническую помощь и продавать продукцию, необходимую России для производства самолетов, подводных лодок и других видов оружия. В течение года между Москвой и Берлином постоянно курсировали посланцы, а Троцкий информировал Ленина и Чичерина о каждой фазе переговоров, которые продолжались в величайшей тайне: он держал в своих руках все нити подготовительных переговоров перед заключением договора в Рапалло, пока не наступил момент для действия дипломатов.
Дейтчер обращает внимание и на роль К. Б. Радека в подготовке оформления советско-германского сотрудничества. Еще в конце 1918 г. «после падения монархии Гогенцоллернов он был направлен Лениным с секретной миссией в Германию, где он должен был помочь поставить на ноги вновь созданную коммунистическую партию. Он совершил опасное путешествие, полное приключений, через «санитарный кордон», которым была окружена Россия, и прибыл в Берлин инкогнито незадолго до того, как были убиты Роза Люксембург и Карл Либкнехт. Он был схвачен полицией и брошен в тюрьму. Там, когда Берлин был во власти белого террора и его жизнь висела на волоске, он совершил чудеса политической виртуозности: он сумел установить контакты с ведущими германскими дипломатами, промышленниками и генералами; он их принимал в своей тюремной камере, особенно часто Вальтера Ратенау, которому суждено было стать министром иностранных дел эры Рапалло. Эти переговоры явились первым прорывом в «санитарном кордоне». Из своей камеры он также поддерживал контакты с германской коммунистической партией и помогал ей сформулировать свою политику».
Пауль Карелл также выделяет роль этого политического деятеля в организации советско-германского сотрудничества.
«Именно Карл Радек, – утверждал П. Карелл, – блестящий интеллектуал ленинской «старой гвардии», установил первые контакты между Советами и генералом-полковником рейхсвера фон Сектом. Это и помогло Германии сбросить оковы Версаля».
Необходимо отметить, что в руководстве Веймарской республики политика Радека многими воспринималась как временная и вынужденная мера, от которой в будущем необходимо отказаться. Так, советник президента Германии Парвус (А. А. Гельфанд), бывший наставник Троцкого и его соавтор в разработке теории перманентной революции, а затем крупный финансист и организатор деятельности сепаратистских и революционных сил в России, в 1914–1917 гг. изложил в брошюре (опубликована в 1922 г.) экспансионистские планы Германии в отношении России.
Через некоторое время эти планы получили развитие в главной работе вождя германских национал-социалистов Гитлера «Моя борьба», в которой говорилось:
«Мы, национал-социалисты, совершенно сознательно подводим черту под внешней политикой, которой следовала предвоенная Германия. Мы начинаем там, где остановились шестьсот лет назад. Мы прекращаем вечное германское движение на юг и запад Европы и поворачиваем наши взоры к землям на востоке. Мы, наконец, кладем конец колониальной и торговой политике предвоенных времен и переходим к территориальной политике будущего. Когда мы сегодня говорим о территории в Европе, мы можем думать прежде всего о России и о пограничных государствах, являющихся ее вассалами».
Так идеи, выдвинутые бывшим социал-демократом, а затем финансистом Парвусом, получали поддержку и эмоциональную окраску в книге, автор которой не скупился на проклятия в адрес как социал-демократов, так и финансистов.
Неясно, каким образом, по мысли Радека, правые националисты могли стать «переходным этапом» к социалистической революции. Последующие события показали, что Троцкий, который был организатором революционных выступлений в Германии 1923 г, и одновременно поощрял «временное» сотрудничество с правыми националистами, после прихода Гитлера к власти выступал за немедленное объявление Советским Союзом всеобщей мобилизации, что могло бы спровоцировать советско-германскую войну в крайне невыгодных для СССР условиях.
Был ли в сотрудничестве с реваншистскими силами Германии дальний расчет на провоцирование таким образом вооруженного столкновения между двумя странами, а затем революционного взрыва в Германии, или же эта политика была обусловлена краткосрочными выгодами, исходящими из случайного совпадения интересов двух непримиримых сил, но это был крайне рискованный курс, который укреплял потенциал разрушительной силы у страны, уже не раз совершавшей агрессии против России.
Стремление к взаимному сотрудничеству в военной области было оформлено в период после подписания договора в Рапалло. Бывший работник германского МИДа П. Карелл (Шмидт) сообщал о «ряде тайных соглашений, заключенных между рейхсвером и красным генеральным штабом. С германской стороны эта деятельность была поручена «Особой группе Р» («Р» означало Россия), засекреченному отделу в руководстве германской армии. Ее исполнительным органом стала экономическая организация, созданная для прикрытия, – фирма ГЕФУ, Ассоциация для защиты торговых предприятий. Эта фирма имела свои конторы в Берлине и Москве и финансировалась за счет секретных фондов рейхсвера».
Карелл не являлся единственным историком, раскрывшим характер и масштабы тайного сотрудничества, которое развивалось между Советской Россией и Германией. Он признает, что Джоффри Бейли является «американским экспертом по закулисной работе Красной Армии», и приводит данные из книги «Заговорщики» своего американского коллеги:
«К 1924 г. фирма «Юнкерс» производила несколько сот цельнометаллических самолетов в год в подмосковном пригороде Фили. Очень скоро 200 тысяч снарядов в год стали производить модернизированные царские заводы Ленинграда, Тулы и Златоуста. Отравляющий газ производила фирма «Берзоль» в городе Троцк (Гатчина), а подводные лодки и бронированные корабли строились и спускались на воду в доках Ленинграда и Николаева. В 1926 г. более чем 150 миллионов марок, почти треть ежегодного бюджета рейхсвера, направлялись на закупки вооружений и боеприпасов в СССР».
Эти данные вполне согласуются с теми сведениями, которыми располагал Пауль Карелл. Он добавляет:
«Естественно, что производство запрещенной военной продукции было лишь одной стороной этого сотрудничества. Так как ввоз таких вооружений в Германию был также запрещен и в существовавших условиях их нельзя было оградить тайной, было крайне важно создать условия для организации за пределами Германии полигонов, на которых применялось бы это оружие. Таким образом Советский Союз превратился в полигон рейхсвера.
С 1922 по 1930 г. были созданы следующие центры, которые использовались немцами: центр германских ВВС под Липецком, школа химической войны в Саратове на Нижней Волге (создана в 1927 г.), бронетанковая школа с танкодромом в Казани на Средней Волге (введена в действие в 1930 г.)
Огромный военный аэродром возле Липецка был расположен на возвышенности, с которой открывался вид на город. Начиная с 1924 г., он превратился в совершенно современную военную базу. Официально здесь размещалась 4-я советская эскадрилья, но язык 4-й эскадрильи был немецким. Только офицер связи и охрана аэродрома были русскими. У ангаров стояло несколько старинных русских разведывательных самолетов, на крыльях которых были заметны советские опознавательные знаки. Остальное же все было немецкое. На Липецк из бюджета рейхсвера выделялось 2 миллиона марок ежегодно. Первые сто истребителей, которые использовали для обучения немецких пилотов, были закуплены на заводах «Фоккер» в Голландии. В Липецке находилось от 200 до 300 немецких летчиков. Тут были использованы первые немецкие истребители-бомбардировщики. В ходе маневров, приближенных к боевым условиям, «липецкие истребители» практиковали технику бомбометания на низкой высоте. Именно так были заложены основы для разработки последовавших «штурмовиков», которые вызывали ужас в годы войны.
Первые типы легких бомбардировщиков и истребителей для массового производства средств ВВС Германии, развернувшегося с 1933 г., были созданы и испытаны в Липецке. Первые 120 отлично подготовленных пилотов-истребителей, ядро истребительной авиации, все были из Липецка. То же можно сказать и о первой сотне штурманов. Без Липецка Гитлеру понадобилось бы еще десять лет для того, чтобы создать современную авиацию.
Ныне даже трудно представить себе, какой грандиозной авантюрой явился Липецк. В то время как подозрительные взоры западных союзников и пацифистски настроенных немецких левых рыскали по Германии в поисках малейших свидетельств запрещенного перевооружения, где-то вдали, в Аркадии немецких коммунистов и левых марксистов, эскадрильи липецких истребителей с ревом проносились над Доном, сбрасывая модели бомб по мишеням, испытывая новые прицелы для бомбометания, с грохотом пролетали на низкой высоте над деревнями Центральной России, вплоть до окраин самой Москвы, и выступали в роли наблюдателей в ходе широкомасштабных маневров советских сухопутных сил в районе Воронежа.
Чем стал Липецк для военно-воздушных сил, тем Казань стала для танкистов. Здесь, на Средней Волге, были заложены основы бронетанковых дивизий Гудериана, Гепнера, Гота и Клейста…»
Все операции удалось сохранить в тайне, несмотря на то, что, по словам Карелла, «все до последнего гвоздя вывозилось из Германии. Необходимые материалы и снаряжение поступали в Ленинград из свободного порта Штеттин. Особо секретное или взрывоопасное оборудование или предметы, которые нелегко было замаскировать, нельзя было погрузить в Штеттине. Их погружали на небольшие прогулочные яхты, на которых находились офицеры флота, и они плыли тайными маршрутами через Балтику. Естественно, из-за этого порой исчезал целый груз. В обратном направлении шли такие предметы, как гробы летчиков, разбившихся под Липецком: их запаковывали в ящики, на которых было написано, что это запасные части, и отправляли в Штеттин. Таможенники по договоренности с рейхсвером помогали переправить их из порта».
Одним из условий тайных соглашений двух стран явилась военная подготовка советского командного состава.
«Бывшие солдаты царской армии, прославленные бойцы гражданской войны, украшенные боевыми наградами политические комиссары сидели бок о бок с аспирантами германских военных академий и слушали лекции о военном искусстве Мольтке, Клаузевица и Людендорфа».
Итогом этого многолетнего сотрудничества явилось установление личных знакомств между германскими и советскими военными. Все беседы, которые вели советские военные с германскими коллегами, тщательно записывались последними. Это направлялось в архив ГЕФУ. Впоследствии группенфюрер СС Гейдрих по заданию Гитлера и Гиммлера использовал материалы этого архива для дискредитации ряда советских военных, включая М. Н. Тухачевского.
«Гейдрих, – отмечает Карелл, – внес изменения в содержание архивных материалов ГЕФУ. Он внес добавления в переписку, добавив несколько новых писем и заметок так, что в конце концов был готов превосходный материал с подлинными документами и печатями, который поставил бы любого генерала в любой стране перед военным трибуналом по обвинению в государственной измене».
Не умаляя провокационной роли Гейдриха, Карелл в то же время не испытывает ни малейших сомнений в том, что у германской разведки были убедительные свидетельства деятельности Тухачевского и других, направленной на свержение правительства СССР. Он приводит некоторые известные ему сведения, подтверждающие активную роль Тухачевского в попытке организации государственного переворота. При этом симпатии Карелла на стороне Тухачевского, которого он не раз именует «российским Бонапартом».
Этой уверенности германского историка, казалось бы, противоречат три четверти столетия советской истории, не знавшие военных переворотов. Между тем есть немало свидетельств, что страх перед появлением «советского Бонапарта», готового совершить военный переворот, постоянно преследовал советских руководителей. По обвинению в бонапартистских амбициях был смещен и арестован в 1919 г., в разгар гражданской войны, первый главнокомандующий республики И. И. Вацетис. Правда, дело было замято, и Вацетис вскоре был освобожден, но пост главнокомандующего занял С. С. Каменев. Вскоре Каменев также стал вызывать аналогичные подозрения, как это ясно из письма, направленного эмигранту Илие Британу анонимным корреспондентом (в авторе письма многие узнавали Н. И. Бухарина). Подозрения в бонапартистских амбициях вызывал и председатель Реввоенсовета республики Л. Д. Троцкий. Как утверждал позже троцкист А. Росмер, в 1923 г. в Москве часто можно было слышать: «Троцкий действует, как Бонапарт».
Вызов, который бросил начальник Политуправления РККА, сторонник Троцкого, В. А. Антонов-Овсеенко в декабре 1923 г., отказавшись выполнять решения ЦК по борьбе с оппозицией, явился новым поводом для подозрений относительно Троцкого в попытке узурпировать власть в духе Наполеона. Выступление в поддержку Троцкого в разгар дискуссий в партии 1927 г. таких видных военных руководителей, как Н. И. Муралов, В. К. Путна, И. Э. Якир и других, также было поводом для новых тревог.
Сам же Троцкий не раз возвращался к мысли о возможности военного переворота. Он видел в подобном событии логическое завершение «термидорианского перерождения» Октября. Находясь в ссылке в Алма-Ате в октябре 1928 г., Троцкий писал о возможности того, что такие руководители, как Ворошилов или Буденный, могут свергнуть большевистское правительство. При этом Троцкий считал, что перед угрозой такого переворота троцкисты должны будут объединиться со сталинистами.
Объясняя позицию Троцкого в этом вопросе, Дейтчер отмечал: «Казалось, было абсурдно, что Троцкий мог вообразить Ворошилова или Буденного в роли Бонапарта… Однако как политический аналитик Троцкий должен был учитывать не только реальности, но и возможности, а вероятность военного переворота постоянно присутствовала. Хотя она не стала реальностью, во всяком случае, за последние 30 лет эта угроза не раз преследовала Сталина и его наследников; обратите внимание на конфликты Сталина с Тухачевским и другими генералами в 1937 г. и с Жуковым в 1946 г. и столкновение Хрущева с Жуковым в 1957 г. Здесь Троцкий затронул глубокую тенденцию советской политической жизни, но, очевидно, он переоценил ее силу».
Сведения, которыми располагал Карелл, позволяли ему с уверенностью утверждать, что конфликт Сталина с Тухачевским чуть не превратился в реальность. Он пишет, что в 1932 г. первый заместитель наркомвоенмора Я. Гамарник внес предложение создать на Дальнем Востоке коллективные хозяйства из военнослужащих.
«К 1936 г., – пишет П. Карелл, – колхозный корпус насчитывал 60 тысяч человек, несущих боевую службу, и 50 тысяч резервистов, работавших в поле. Это была боевая сила из десяти дивизий со своей структурой, практически независимая от системы управления Красной Армии и удаленная от сердца режима, находящегося в Москве. Это было идеальное орудие в руках генерала, имеющего политические амбиции. Гамарник был именно таким человеком. Но в еще большей степени таким был его друг Тухачевский… «Колхозный корпус» соответствовал его планам и должен был играть в них решающую роль. В случае вооруженного конфликта с просталинскими силами армии и партии удаленный особый восточно-сибирский корпус превратится в своеобразную крепость повстанцев, а при необходимости обеспечит безопасный путь для отступления».
Объясняя политические цели действий Тухачевского, Гамарника и других не только личными амбициями, Пауль Карелл утверждает, что приход Тухачевского к власти означал бы изменение внешнеполитической ориентации СССР. «Решающим мотивом для его политической оппозиции была внешняя политика Сталина. Тухачевский все больше убеждался в том, что союз между Германией и Советским Союзом был неумолимым велением истории, с тем чтобы развернуть совместную борьбу против «загнивающего Запада». Тухачевский, конечно, знал, что эта цель может быть достигнута в борьбе против Сталина и узколобых бюрократов. Поэтому он должен был вооружиться на случай стычки. Его личной армией стал Хабаровский корпус».
По словам Карелла, Тухачевский и Гамарник стремились укрепить не только внутри-, но и внешнеполитическую базу заговора.
«Весной 1936 г. Тухачевский направился в Лондон в качестве руководителя советской делегации на похороны короля Георга V. Дорога туда и обратно вела его через Берлин. Он воспользовался этой возможностью для того, чтобы провести переговоры с ведущими немецкими генералами. Он хотел получить гарантию, что Германия не воспользуется революционными потрясениями в Советском Союзе в качестве предлога для того, чтобы начать поход на Восток. Самым главным для него была идея российско-германского союза после свержения Сталина. Есть ли тому подтверждение?
Джеффри Бейли в своей книги приводит документально подтвержденное замечание Тухачевского, которое он высказал румынскому министру иностранных дел Титулеску. Тухачевский сказал: «Вы не правы, связывая судьбу своей страны с такими старыми и конченными странами, как Франция и Англия. Мы должны повернуться лицом к новой Германии. В течение короткого времени Германия займет ведущее положение на Европейском континенте».
Очевидно, что переговоры Тухачевского с германскими генералами, его высказывания, неординарные для официального лица, не прошли мимо внимания германской разведки. Объясняя мотивы действий Гитлера, решившего снабдить НКВД доказательствами вины Тухачевского и других, Пауль Карелл считает, что фюрер испытывал опасения перед талантом Тухачевского и таким образом стремился ослабить Красную Армию. Возможно, что так и было на самом деле. В то же время странный способ добычи документов из архива ГЕФУ (взлом и тайное похищение архивов вермахта) показывает, что Гитлер прежде всего испытывал недоверие к военному руководству Германии. Не исключено, что, стремясь сорвать заговор Тухачевского, Гитлер желал помешать укреплению тех сил в СССР, которые являлись надежными союзниками германских военных. Страх перед военным переворотом преследовал не только советских руководителей. Покушение на Гитлера и попытка военного переворота в Берлине 20 июля 1944 г. были открытым проявлением заговора военных, который давно сложился. Уже в сентябре 1933 г. германские военные руководители были готовы совершить государственный переворот, и лишь капитуляция Чемберлена и Даладье в Мюнхене сорвала планы заговорщиков. Вероятно, узнав об обращении Тухачевского за поддержкой в деле переворота к германским военным, Гитлер и другие лидеры Германии могли прийти к выводу, что в случае победы Тухачевского германские военные также могли обратиться к нему с просьбой о косвенной или даже прямой помощи.
Тем временем, как утверждал Карел, сведения о готовящемся заговоре военных уже давно стали известны НКВД! Еще до того как президент Чехословакии Э. Бенеш и тогдашний министр обороны Франции Э. Даладье сыграли свои невольные роли передатчиков информации, подготовленной Гейдрихом, в январе 1937 г., на процессе по делу так называемого параллельного троцкистского центра, в ходе допроса К. Б. Радека впервые прозвучало имя Тухачевского. Правда, Радек оговорился, сказав, что «Тухачевский и не подозревал о той преступной роли, которую я играл».
В дальнейшем Радек назвал бывшего командующего Приморской армией и военного атташе в ряде стран В. К. Путну своим сообщником. К этому времени Путна уже был арестован.
«Так с конца 1936 г., – пишет Карелл, – осуществлялись шаги против Тухачевского».
Естественно, маршал и его друзья поняли опасность. Допустим, Путна заговорит? Не хотелось даже думать об этом. Требовались быстрые действия.
Как утверждает Карелл, «в марте 1937 г. соревнование между Тухачевским и агентами Сталина приобрело драматический характер. Словно рокот приближавшейся грозы, прозвучало замечание Сталина на пленуме Центрального Комитета: «В рядах Красной Армии есть шпионы и враги государства». Почему маршал тогда не выступил? Ответ довольно прост. Было трудно координировать действия офицеров Генерального штаба и командиров армии, штабы которых нередко находились на расстоянии в тысячи километров друг от друга. Это затруднялось из-за внимательного наблюдения за ними со стороны тайной полиции, что вынуждало их проявлять максимальную осторожность. Переворот против Сталина был назначен на 1 мая 1937 г., главным образом из-за того, что первомайские парады позволяли осуществить значительные перемещения войск в Москву, не вызвав подозрения.
Однако случайность (или хитрость Сталина) привела к отсрочке решения. Кремль объявил, что маршал Тухачевский возглавит советскую делегацию в Лондоне на церемонии коронации короля Георга VI 12 мая 1937 г. Это должно было успокоить Тухачевского. И он действительно успокоился. Он отложил переворот на три недели. Это было его роковой ошибкой. Он не отправился в Лондон, и переворот не состоялся. 25 апреля его видели последний раз на весеннем балу в Московском доме офицеров. 28 апреля он присутствовал на приеме в американском посольстве. Это его последнее публичное появление, которое официально подтверждено. Все, что произошло потом, известно лишь по слухам, ненадежным источникам, через третьи руки».
В печати было объявлено об аресте маршала Тухачевского, командующих Украинским и Белорусским военными округами Якира и Уборевича, заместителя командующего Ленинградским военным округом Примакова, начальника Военной академии имени Фрунзе Корка, начальника Управления кадров Красной армии Фельдмана, комкоров Эйдемана и Путны. Сообщалось также о самоубийстве Гамарника.
«Нет свидетельств, – пишет Карелл, – того, присутствовали ли Тухачевский и его семь коллег по делу на процессе и были ли они живы. Надежный свидетель – работник НКВД Шпигельгласс – приводил слова замнаркома НКВД Фриновского: «Весь советский строй висел на волоске. Действовать обычными методами мы не могли – сначала провести процесс, а затем – казнь. В данном случае нам пришлось сначала расстрелять, а затем вынести приговор».
Версия, изложенная историком и бывшим ответственным работником германского МИДа Паулем Кареллом (Шмидтом) и разделяемая многими западными историками, существенно отличается от той, которая господствует в общественном сознании нашей страны уже четверть века. Поиск истины в той сложной внутриполитической борьбе, которая происходила внутри советского общества, с ее неожиданными проявлениями в международной сфере, требует внимательного рассмотрения и тех данных, о которых давно поведал миру Пауль Карелл.
«Слово», № 12, 1991 г.
Николай Абрамов
Данный текст является ознакомительным фрагментом.