Опять Геринг: яд против петли

Опять Геринг: яд против петли

* * *

Как ни «пас» начальник тюрьмы полковник Эндрус своих узников, пытаясь сохранить их до исполнения приговоров целыми и невредимыми, избежать чрезвычайных происшествий не удалось. Самый опекаемый арестант, «наци № 2» Герман Геринг за полтора часа до казни на виселице покончил с жизнью по-своему, приняв яд.

Задавшись целью избежать публичной и позорной смерти в петле, он проявил чудеса настойчивости, изворотливости, самообладания. Его подвигли к этому гиперболизированные представления о собственной значимости, мнение о себе, как об исторической личности, великом государственном деятеле, с которым подло и жестоко расправляются враги. Он чувствовал себя уязвленным даже тем, что его — «наци № 2» содержат в тюремной камере № 5, а не в помещении с номером, подобающим его «высокому» статусу.

В день суицида, 15 октября 1946 г. рейхсмаршал попытался объяснить свои действия в последнем письме:

«…Считаю в высшей степени бестактным делать из нашей смерти представление для рыщущих в поисках сенсаций газетчиков, фотографов и просто любопытствующих. Сей грандиозный финал является вполне типичным проявлением всей глубины дремучей дикости суда и обвинителей. Все это — откровенная постановка от начала и до конца! Отвратительная комедия!

Я прекрасно понимаю, что наши враги, от страха или от ненависти, просто хотят избавиться от нас. Однако то, что они собираются сделать это неподобающим применительно к солдатам образом, отнюдь не послужит их доброй репутации.

Лично я намерен умереть без всей этой шумихи и сенсаций.

Позволю себе подчеркнуть еще раз, что ни в малейшей степени не считаю себя обязанным (ни с моральной, ни с какой другой точки зрения) подчиниться смертному приговору, вынесенному мне моими врагами и врагами Германии.

Я приступаю к тому, что собираюсь сделать, с радостью, и считаю свою смерть освобождением.

Да будет милосерден ко мне мой бог! Очень глубоко сожалею о том, что не могу помочь моим товарищам (в особенности фельдмаршалу Кейтелю и генералу Йодлю) тоже избежать этого публичного представления с казнями.

Все усилия, предпринимавшиеся нашими тюремщиками для того, чтобы мы не причинили себе никакого вреда, были продиктованы отнюдь не заботой о нашем здоровье, но лишь тем, чтобы быть уверенными, что мы будем живы к моменту этой грандиозной сенсации.

Ohne mich![38] Герман Геринг»

Вид казни, определенный приговором, настолько волновал Геринга, что несколькими днями раньше (если полностью верить дате) он приготовил и до нужного времени спрятал письмо в адрес оккупационных властей — Контрольного совета по Германии. Он написал это послание на роскошном бланке с титулом «Рейхсмаршал Великого германского рейха», чтобы донести до «коллег-военных» мотивировку самоубийства: «Но не можете же вы, в самом деле, повесить рейхсмаршала Германии!». На это же направлено и сравнение себя с «великим Ганнибалом», которое должны были понять знатоки военной истории.

Нюрнберг, 11 октября 1946 года.

СОЮЗНИЧЕСКОМУ СОВЕТУ ПО КОНТРОЛЮ

Я без излишних церемоний позволил бы вам расстрелять себя! Но не можете же вы, в самом деле, повесить рейхсмаршала Германии! Этого я допустить не могу — ради самой Германии. Кроме того, я не считаю себя морально обязанным подчиниться суду моих врагов. Исходя из всего этого я выбираю для себя такую же смерть, как и великий Ганнибал.

Герман Геринг.

Мне было ясно с самого начала, что мне будет объявлен смертный приговор, поскольку я всегда рассматривал этот суд как исключительно политическую акцию победителей. Но я хотел пронаблюдать весь этот процесс целиком, ради блага моего народа, и я, по крайней мере, не ожидал, что мне будет отказано в смерти солдата. Перед богом, моей страной и моей совестью я считаю себя свободным от обвинений, предъявленных мне вражеским трибуналом.

Еще больше похоже на оправдание — на этот раз по духовной линии — письмо пастору Тереке, который заботился о заблудших душах нацистских вождей, находившихся в нюрнбергской тюрьме.

«Нюрнберг, 11 октября 1946 года.

Дорогой пастор Тереке!

Простите меня, но мне пришлось сделать это по политическим причинам. Я долго молился моему богу и чувствую, что поступаю правильно (расстрелять меня я бы им позволил). Пожалуйста, утешьте мою жену и передайте ей, что это не было всего лишь обычным самоубийством и что она может быть спокойна по поводу того, что бог не лишит меня за это своей великой милости.

Да защитит господь моих любимых и близких!

Да пребудет с вами, дорогой пастор, благословение божие во веки вечные.

Ваш Герман Геринг».

Письмо начальнику тюрьмы поковнику Эндрусу некоторые историки трактуют как насмешку над главным тюремщиком, в конце концов обманутым его самым опекаемым узником. О том, что Геринг не питал к нему добрых чувств, говорит отсутствие в письме персонального обращения. В нем нет даже формулы вежливости, о которой рейхсмаршал обычно никогда не забывал.

Однако, возможно, Геринг на пороге ухода в небытие и не думал о лишней уже насмешке над полковником, который всего лишь исполнял свой долг, а вполне по-человечески попытался отвести подозрения от гипотетического сообщника, который сумел передать ему яд. В драматический момент прощания с жизнью он мог вспомнить о рыцарских правилах, которыми руководствовались летчики эскадрильи «Рихтгофен» и он, их самый известный командир, в годы Первой мировой войны.

«Нюрнберг, 11 октября 1946 года.

КОМЕНДАНТУ

Капсула с ядом была при мне все время, с самого первого дня заключения меня под стражу. Когда меня доставили в Мондорф, у меня было три таких капсулы. Первую из них я специально спрятал в своей одежде таким образом, чтобы ее обнаружили при обыске. Вторую я прятал под коробкой с одеждой, когда раздевался перед сном, и забирал ее обратно, когда снова одевался утром. Я маскировал ее настолько хорошо и в Мондорфе и здесь, в нюрнбергской камере, что несмотря на частые и очень тщательные обыски обнаружить ее так и не удалось. Во время судебных заседаний капсула все время была при мне, спрятанной в моих высоких ботинках для верховой езды.

Третья капсула до сих пор находится в моем маленьком чемоданчике для туалетных принадлежностей — в круглой банке с кремом для кожи (спрятана в самом креме). Если бы мне это понадобилось, то я дважды мог забрать ее оттуда еще в Мондорфе. Прошу не наказывать никого из проводивших обыски, поскольку найти ампулу было практически невозможно, разве что по чистой случайности.

P. S.

Д-р Гилберт сообщил мне, что Совет по контролю отказал мне в замене этой казни расстрелом!»

Находясь в шаге от смерти, Геринг не забывал о своих близких — жене и дочери. Их переписка показывает, что до последних часов он был опорой семьи, нежным, любящим мужем и отцом, отправлявшим из своего узилища слова бодрости и утешения. Вряд ли здесь была рисовка. Письма лишь подтверждают истину, что человек многолик и что даже в самом отвратительном преступнике остается пусть даже самая крошечная частица добра, посеянная творцом.

«Моя любимая и единственная!

По зрелом размышлении и после многочисленных молитв моему богу я принял решение покончить с жизнью и, таким образом, не позволить казнить меня моим врагам. Казнь через расстрел я еще принял бы, но позволить повесить себя рейхсмаршал Великой Германии просто не может.

Более того, эти казни должны были быть обставлены наподобие низкопробного представления с прессой и кинооператорами (чтобы показывать потом все это в кинотеатрах в журнальных выпусках новостей). Они озабочены только тем, чтобы сделать из этого сенсацию.

Я, однако, хочу умереть спокойно, чтобы на меня не таращилась при этом толпа зрителей. Моя жизнь все равно уже закончилась — в тот момент, когда я сказал тебе последнее „прощай“. С того дня моя душа наполнена удивительным покоем, и я отношусь к смерти лишь как к окончательному освобождению.

То, что благодаря всевышнему я все эти месяцы моего пленения имел средства избежать петли на шее, и то, что эти средства так и не были обнаружены, я воспринимаю как знак свыше. Господь оказался достаточно милосерден для того, чтобы избавить меня от мучительно позорной кончины.

Всеми моими мыслями я с тобой, с Эддой и всеми моими любимыми друзьями! Последние удары моего сердца ознаменуют собой нашу великую и бесконечную любовь.

Твой Герман».