Глава 12 Средства и стремления

Глава 12

Средства и стремления

Толкачеву наконец прислали ампулу с ядом. Она прибыла в московскую резидентуру через несколько недель после октябрьской встречи, с регулярной секретной почтой, в посылке размером с коробку для сигар. Ролф открыл ее. Внутри в гнезде из пенопласта, вырезанном в форме пистолета, лежала перьевая ручка с L-капсулой{201}.

Он опасливо изучил ручку, потом положил ее назад и запер коробку в ящике стола. Вскоре из штаб-квартиры пришла телеграмма с инструкциями на русском языке — как извлечь из ручки хрупкую капсулу и раздавить ее зубами{202}.

В сплоченной московской резидентуре секретов не было. В маленьком кабинете Гербера оперативники вместе обсуждали планы ухода от слежки и новые места для встреч, которые нашли в прошедшие выходные. Иногда мелом чертили на доске схемы или репетировали телефонные разговоры с агентом на русском языке. В преддверии крупной операции в тесную комнату резидентуры приходили и жены оперативников. Они сидели на столах и на полу, вместе с мужьями еще раз проверяли грим и передачи, изучали карты и маршруты.

Когда Ролф рассказал коллегам о просьбе Толкачева насчет музыкальных записей, те понимающе закивали. Они сами видели, как молодые люди в Москве охотятся за западными товарами: кассетами для магнитофонов, журналами, лаком для ногтей и жидкостью для его снятия, фотоаппаратами “Полароид”, скотчем, футболками с английскими надписями, водолазками, кроссовками и бесчисленным множеством других вещей, которые в СССР найти было невозможно{203}.

Толкачев также запросил каталог западной аудиоаппаратуры. Почему бы и нет? Это казалось совершенно незначительной услугой для агента, выдававшего колоссальный объем разведданных. Но Гербер смотрел на вещи трезво и не спешил соглашаться. Что, если сосед заметит Толкачева, ведущего разработчика сверхсекретного советского военного института, с альбомами Uriah Heep? Или если кто-то увидит эти записи в его квартире? Не будет ли это выглядеть подозрительно?

Ролф написал в штаб-квартиру, что “внезапное приобретение” записей может вызвать у окружающих удивление и потребовать “неудобных объяснений”. Он писал: “Мы знаем, что подобные записи иногда доступны в Москве (на черном рынке), но цена их обычно высока. Если бы мы знали, что у его сына уже имеется какая-то коллекция, то появление в ней еще нескольких альбомов (выпущенных европейскими компаниями), вероятно, не навредит. Однако нам не следует быть единственными поставщиками его сына”. Каталог стереоаппаратуры, возможно, будет легче скрыть, отмечал он, но “как его сын справится с таким “негаданным счастьем” — большой вопрос”. Не попросит ли Толкачев вслед за этим еще проигрыватель и динамики? В ЦРУ хорошо помнили борьбу вокруг L-таблетки. Резидентура не хотела отказывать Толкачеву в такой простой просьбе, но они тревожились насчет его безопасности. Они решили повременить, рассказать Толкачеву о своих опасениях в декабре и узнать у него, как он будет управляться с записями и где их хранить. Если ему удастся купить пленочный магнитофон, ЦРУ сможет предоставлять ему пленки с записями. Их будет труднее отследить{204}.

День за днем Толкачев копировал документы, прикрепляя фотоаппарат Pentax к спинке стула. На катушках пленки, которые он передал Ролфу в октябре, содержалось 920 кадров с 817 страницами. Но вскоре штаб-квартира начала требовать от Москвы еще больше, по просьбе своих “клиентов” из разведки, прежде всего из ВВС, ВМФ, Агентства национальной безопасности и разведывательного управления министерства обороны. При встрече с Гилшером в 1979 году Толкачев передал пять печатных плат, относящихся к проекту РЛС РП-23, и чертежи к ним. Чертежи спешно отправили в штаб-квартиру для перевода, а электронику еще куда-то — для изучения и анализа.

Теперь, осенью 1980 года, в штаб-квартире хотели, чтобы Ролф попросил у Толкачева и другие печатные платы или электронные детали. Аппетиты военных растут, думал Ролф. Он беспокоился, что их запросы поставят под угрозу безопасность Толкачева. Ролф был высокого мнения об избранном Толкачевым методе: брать бумаги и в тот же день возвращать их. Комар носа не подточит, раз документы на месте. Но с оборудованием была совсем другая история: если какой-то детали не будет — а ее ведь ничем не подменишь, — почти наверняка начнется внутреннее расследование. Требования электроники и электронных деталей могли провалить всю операцию.

Гербер решительно возражал против передачи Толкачеву запроса на электронные детали. Хотя Толкачев и “передал нам когда-то один фрагмент оборудования, это не свидетельствует ни о постоянном доступе к такому оборудованию, ни о возможности его безопасно изымать, ни о степени риска”, — писал он. Если они запросят у Толкачева новые запчасти, рассуждал Гербер, “он может посчитать, что мы слишком давим на него, и, как следствие, сам станет более требовательным и более трудным в работе”. Или же, предполагал Гербер, Толкачев, забыв про осторожность, погонится за новыми печатными платами и поставит под угрозу свою безопасность. “Такой список весьма специальных требований может спровоцировать “Сферу”, и так склонного изобретать прозрачные и слишком небезопасные способы получения материалов”. Гербер предлагал просто спросить у Толкачева на следующей встрече, может ли он завладеть какой-то еще электроникой. Он отмечал: “Мы считаем, что крайне важно убедиться, что [Толкачев] не предпримет ничего угрожающего его безопасности”{205}.

В понедельник 8 декабря 1980 года в 8.25 вечера Ролф отправился на встречу с Толкачевым в небольшой парк поблизости от московского зоопарка. Это было совсем рядом с домом Толкачева, тот часто проходил мимо этого места по пути на работу. Встреча была запланирована несколькими месяцами ранее, и Ролф не хотел отступать от графика, хотя напряженность в отношениях между сверхдержавами вновь нарастала. 4 ноября Рональд Рейган был избран 40-м президентом США. В начале декабря началась паника по поводу возможного советского вторжения в Польшу. В конечном счете советские войска так и не пересекли границу, но московская резидентура оказалась под плотным наблюдением КГБ. Ролф все же был твердо намерен не отменять встречу. “Только сделай все правильно на улице”, — напутствовал его Гербер.

Тем вечером в парке было совсем безлюдно. Ролф собирался пообщаться с Толкачевым подольше, не так, как во время торопливой октябрьской встречи. Он пришел с хозяйственной сумкой, с какими обычно ходят советские граждане, и упаковал передачу так, чтобы она выглядела как свертки с покупками какого-нибудь москвича, раздобывшего продукты или промтовары.

Толкачев казался безмятежным. Они прогуливались по парку, как старые приятели. Ролф внимательно слушал свой приемник SRR-100 — нет ли слежки, но ничего слышно не было, — а взглядом ощупывал парк в поисках кого-нибудь, кто проявлял бы к ним повышенный интерес; однако все было тихо. Парк находился так близко к высотке, где жил Толкачев, что ее было видно из-за деревьев.

Ролф достал из хозяйственной сумки сверток и передал Толкачеву. Внутри была ручка с L-капсулой и инструкция к ней. “Это то, что вы хотели, средство самоуничтожения”, — сказал он. Ролф не видел смысла еще раз подчеркивать, что надеется — Толкачеву никогда не придется ее использовать. Толкачев казался довольным: теперь таблетка была у него в кармане. Ролф попросил его попозже изучить маскировочное средство и сообщить ЦРУ, если он хочет не перьевую ручку, а что-то другое.

Технические службы ЦРУ несколько месяцев работали над тем, чтобы изготовить для Толкачева дубликаты пропуска в здание и библиотечного формуляра с его запросами и подписями. Ролф отдал Толкачеву подделки, выполненные на основе рисунков и фотографий, которые тот принес в октябре. Было слишком темно, чтобы их рассматривать на месте, и Ролф попросил Толкачева оценить их позже и написать им. ЦРУ изготовило читательский формуляр всего с несколькими подписями. Особой нужды в фальшивом пропуске теперь не было, но Ролф полагал, что он может пригодиться. Он также не забыл захватить батарейки для фотоаппарата Pentax, маленькие кругляши, которые в Москве найти было трудно. Толкачев был очень обрадован. Эта реакция многое говорит о нем, подумал Ролф. Толкачев намеревался сфотографировать как можно больше документов, и новые батарейки позволяли ему работать без перерыва.

Тревожась за безопасность Толкачева, Ролф предложил принять дополнительные меры предосторожности. В день запланированной встречи Толкачев теперь должен был сначала подать сигнал о своей готовности: включить свет на кухне между 12.15 и 13.00. Для проверки московская резидентура будет отправлять туда кого-нибудь, например жену одного из оперативников. Сигнал, видимый с улицы, получил кодовое название “Свет”. Если света в окне не будет, то ЦРУ не придет на встречу. Ролф также передал Толкачеву новые планы “экстренного вызова” раз в месяц — их можно использовать для незапланированной встречи, но только в случае крайней необходимости. Это было опасно, но при появлении экстренной новости или при возникновении реальной угрозы для Толкачева риск был оправдан. Ролф также предложил новое место для подачи другого сигнала — ближайший к зоопарку рынок. Если машина Толкачева будет припаркована там в условленном месте в заранее оговоренное время, это значит, что он готов к встрече.

Ролф также впервые рассказал Толкачеву о возможностях “Дискуса” — устройства, разработанного в ЦРУ для коммуникации оперативника с агентом. Он объяснил, что эти портативные аппараты позволяют обмениваться пакетными сообщениями на улице, находясь на некотором расстоянии друг от друга, например в нескольких сотнях метров. Устройство давало возможность передавать информацию, не переговариваясь и не встречаясь лично. Толкачев оживился, узнав о таком способе общения. Ролф сказал, что попытается получить “Дискус” к следующей встрече.

Между делом Ролф спросил Толкачева, может ли тот раздобыть еще печатные платы или электронные детали вроде тех, что он передал Гилшеру год назад. Возможно ли это в принципе? Безопасно ли это? Вместо того чтобы сразу отклонить эту просьбу — а Ролф не исключал такой реакции, — Толкачев будничным тоном сказал, что это возможно. Он спросил Ролфа, может ли ЦРУ подготовить список. Но список у Ролфа как раз уже был, его прислали из штаб-квартиры несколькими неделями ранее. Он передал его Толкачеву. Ролф не стал просить взглянуть на список немедленно — в темноте почти ничего не было видно.

Затем Ролф перешел к теме сомнений, которые возникли у ЦРУ по поводу записей рок-музыки; он заговорил об этом очень мягко, чтобы никак не рассердить и не огорчить Толкачева. Если альбомы обнаружат, сказал Ролф, не будет ли у Толкачева неприятностей? Как он объяснит их наличие? Доступны ли они на черном рынке? Где он планирует хранить их? Придется ли ему прятать их от друзей и гостей? Не станут ли друзья сына задавать неудобные вопросы?

Толкачев оживился, на лице его не было ни тени сомнений. Он ответил Ролфу, что ему не составит труда объяснить наличие альбомов в квартире. Все они доступны на черном рынке в Москве, просто он сам ходить туда опасается. Но он добавил, что в случае чего кассеты с музыкой тоже годятся — у него есть магнитофон Hitachi, выпущенный три года назад и купленный в комиссионном магазине, куда люди сдают свои вещи, обычно одежду, но иногда и электронику.

Время встречи было на исходе. Толкачев передал Ролфу 10-страничную записку от руки, в которой предлагал окончательно решить вопрос с оплатой его труда{206}.

В последний момент Ролф вспомнил, что есть еще один срочный вопрос из штаб-квартиры. В августе 1980 года Соединенные Штаты объявили о создании стелс-технологии, благодаря которой самолеты становились практически невидимы для радара. Что известно Толкачеву о советской реакции на американские самолеты, созданные с применением этой технологии? И есть ли у СССР своя стелс-технология? Толкачев сказал, что слышал о “невидимом самолете”, но у него нет ответов на эти вопросы и он не хочет сообщать Ролфу информацию, в которой не уверен.

Они гуляли уже 20 минут. Ролф достал из сумки две небольшие книги на русском — новогодние подарки от ЦРУ. Одной из них была брошюра Андрея Сахарова, физика-ядерщика, ставшего диссидентом, которым Толкачев восхищался. Другая — тонкая книжица Анатолия Федосеева, видного советского специалиста по электронике, разработчика РЛС. Созданные им электровакуумные приборы использовались в наземных радарах по всему периметру Советского Союза. Федосеев был удостоен звания Героя социалистического труда и высоких государственных наград, включая Ленинскую премию. В мае 1971 года он поехал на Парижскую авиационную выставку в качестве высокопоставленного члена советской делегации. Оттуда он бежал в Великобританию. Его разочарование советской системой во многом напоминало недовольство Толкачева: дефицит, неэффективность, несостоятельность социализма. Федосеев описал все это в книге “Западня”, которую Ролф теперь вручил Толкачеву.

Сахаров совершил побег из советской системы идеологически. Федосеев бежал физически. Толкачев тоже стал своего рода перебежчиком: он наносил удары системе изнутри.

Толкачев стал благодарить Ролфа, но у него прервался голос. Было уже поздно. Они пожали руки, и Толкачев исчез{207}.

Начало 1981 года для штаб-квартиры ЦРУ стало поворотным моментом. Вступивший в должность президента Рейган был полон решимости вдохнуть новые силы и энергию в ЦРУ — его инструмент в глобальной кампании активного противостояния Советскому Союзу. В отличие от картеровского периода с его сомнениями, Рейган во внешней политике опирался на бесцеремонную силу и веру в американскую исключительность, в то, что Соединенные Штаты — “последняя и лучшая надежда человечества”, как он часто заявлял. Те, кто рисковал жизнью ради Соединенных Штатов по всему миру, — моряки, солдаты, летчики и разведчики — в глазах Рейгана были окружены ореолом таинственности. Он верил в то, что за поколение до него сформулировал один из первых авиаторов, генерал Джеймс Дулиттл: ради защиты свободы от тоталитаризма можно пойти практически на все. На пост директора ЦРУ Рейган выбрал Уильяма Кейси, нью-йоркского юриста и стойкого республиканца, который служил в Управлении стратегических служб в Лондоне во время Второй мировой войны, а в правление Никсона возглавлял Комиссию по биржам и ценным бумагам. Кейси, руководивший избирательной кампанией Рейгана в 1980 году, был мешковатым, с сутулой спиной и редкими седыми волосами на лысеющей голове. Говорил он довольно невнятно, часто его речь было трудно понять. Но он твердо знал, чего именно хочет от ЦРУ. Назначение Кейси свидетельствовало о запросе на более смелые и перспективные разведывательные операции. Там, где Тернер стремился минимизировать риски, Кейси готов был азартно рисковать. И если Тернер не доверял агентам, то Кейси требовал вербовать новых и новых{208}. Кейси также разделял стойкую антипатию Рейгана к советскому коммунизму, что определяло ход его мыслей и принимаемые им решения.

Холодным утром 15 января 1981 года, за пять дней до инаугурации Рейгана, Тернер, которому предстояло покинуть пост директора ЦРУ, прибыл в Блэр-хаус — гостевой дом через дорогу от Белого дома и историческую резиденцию избранных президентов, где в это время остановился Рейган. Его встретил сам Рейган, а также новый вице-президент Джордж Буш, который был директором ЦРУ до Тернера, и Кейси. Тернеру предстояло в последний раз сделать короткий доклад и поделиться с новым президентом самой закрытой, совершенно секретной разведывательной информацией. Они сидели в президентском кабинете, и Тернер представлял план тайных операций в Афганистане по поддержке боевиков, сопротивлявшихся советскому вторжению. Он рассказывал, как подводные лодки американского флота тайно прослушивают советские подводные кабели связи. Это были и вправду дерзкие операции. Но ценнейшим приобретением управления, сказал он Рейгану, был агент, работающий в московском военном исследовательском институте. Он не только предоставил надежную документацию по советскому потенциалу в области РЛС и авиационной электроники на текущий момент, но и передал планы разработок на десять лет вперед. Его зовут Адольф Толкачев, и его информация стоит миллиарды{209}.

Два месяца спустя, 10 марта 1981 года, старый, потрепанный болотный фургон “фольксваген” выехал, тарахтя, из посольства США в Москве. Ролф, снова загримированный, проплыл за стеклом мимо охраны. Его задание — встретиться с Толкачевым — было в этот раз особенно деликатным, потому что с собой у него был “Дискус”, устройство для обмена электронными сообщениями. Меньше всего Ролф хотел, чтобы его поймали с этим устройством и оно оказалось бы у КГБ. Поэтому он 50 минут кружил по городу, отслеживая возможное наблюдение. По радио он слышал какие-то переговоры сотрудников КГБ, но они, похоже, его не касались. Тогда он снял накладные волосы, вышел из машины и около часа шел пешком, внимательно вслушиваясь и смотря по сторонам. Никаких признаков слежки не было. В 9.05 вечера он прибыл в парк, на место встречи под кодовым названием “Анна”, и заметил Толкачева у телефонной будки. Разговаривая, они пошли бродить по парку, наугад выбирая тропинки. Встречавшиеся им люди, гулявшие с собаками или сами по себе, не обращали на них внимания{210}.

Ролф сообщил Толкачеву, что ЦРУ согласилось на предложенный им план выплат. Всё — больше у них вопросов не будет. Толкачев выглядел довольным и к этой теме не возвращался.

Толкачев сказал, что копия его библиотечного формуляра, изготовленная ЦРУ, превосходна. Он ее уже подложил. Но с пропуском получилось хуже: корочка не того цвета, она не сработает. Кроме того, корочка и страница с фотографией изготовлены из разных материалов, которые ЦРУ не удалось точно воспроизвести, да и цвет разводов на внутренней стороне пропуска тоже.

Ролф вручил Толкачеву еще один пакет. В нем, сказал он, “электронный прибор”, то есть “Дискус”. Ролф настаивал, чтобы Толкачев был очень осторожен и прочитал все инструкции перед его использованием. “Прочитайте инструкции”, — повторил он; Толкачев ответил, что все понял. Ролф также подчеркнул, что “Дискусом” нужно пользоваться, когда появилась срочная новость, которая не может ждать до следующей встречи. Но он старался говорить это бодрым и уверенным тоном: мы хотим, чтобы вы этим пользовались — может быть, летом, когда нет регулярных встреч{211}.

Ролф не рассказал Толкачеву, что у него с Гербером были серьезные сомнения насчет полезности “Дискуса”. Одним из главных принципов в московской резидентуре было не совершать никаких оперативных действий без серьезных оснований. “Дискус” был пригоден как раз для оперативных действий, но для чего? Ценность работы Толкачева состояла в передаче тысяч скопированных им документов, а не в способности посылать короткие электронные сигналы. К тому же у ЦРУ не было возможности ни обучить Толкачева работе с устройством, ни попрактиковаться вместе с ним{212}.

Гербер и Хэтэуэй месяцами спорили по поводу “Дискуса”. Хэтэуэй упорно отстаивал прибор. Ценнейший агент ЦРУ в Варшаве, Рышард Куклинский, получил его более раннюю версию, под названием “Искра”. Несмотря на некоторые сбои, в январе 1981 года Куклинский с его помощью предупредил ЦРУ, что польские военные готовят планы на случай введения военного положения. В ответ Хэтэуэй отправил в варшавскую резидентуру поздравительную телеграмму. “Надеюсь, за этим первым опытом последует множество других”, — писал он. Потом, когда Куклинский передал еще одно сообщение, из штаб-квартиры телеграфировали в Варшаву, что шпиону “явно нравится его новая игрушка”{213}.

Хэтэуэй считал, что и Толкачеву она понравится. Эту мечту — применять новые технологии для конспиративной связи — разделяли многие сотрудники в главном управлении. Они были в постоянном поиске областей, куда КГБ со своей слежкой еще не проник. А для конспиративной связи это означало, что приходилось опробовать в действии технологии, которые находились в стадии разработки, вроде “Дискуса”. Мотивация была в том, что самая секретная технология — та, о существовании которой не подозревают{214}.

На это Гербер отвечал, что все не так просто. В Москве за оперативниками наблюдают гораздо более плотно, чем в Варшаве. Зачем рисковать сотрудником резидентуры ради сообщения, в котором, может быть, говорится: “Привет, все в порядке”?

Несмотря на эти сомнения, резидентура выполнила требование Хэтэуэя. Теперь “Дискус” был на руках у Толкачева. Ролф также вручил ему 42 “пальчиковые” батарейки.

Толкачев в обмен передал 55 катушек 35-миллиметровой пленки, которые он отснял после предыдущей встречи. Он сказал, что к июню у него будет, наверное, только 5–10 новых кассет и что летом особых результатов ждать не стоит: в теплую погоду он не мог носить пальто, под которым прятал документы, вынося их в обеденный перерыв, а кроме того, он планировал на месяц уехать в отпуск.

Ролф знал, что многие из тех данных, которые Толкачев изначально планировал похитить для ЦРУ, он уже передал. Он шел с большим опережением собственного графика, рассчитанного на семь этапов и 12 лет{215}. Но именно теперь, когда Толкачев успел выполнить многое из намеченного, аппетиты Лэнгли стали неудержимо расти. Похоже, там хотели, чтобы Толкачев каждый раз выдавал по 50 или 100 кассет с пленкой. Ролфа раздражали эти требования, хотя он понимал, отчего это происходит. Материалы Толкачева были настолько ценны, что ЦРУ благодаря им “зарабатывало на хлеб”, то есть оправдывало свой бюджет, а заодно удовлетворяло запросы своих армейских клиентов. Поэтому, естественно, штаб-квартира была склонна перебарщивать. Они спрашивали: а может, он еще кое-что для нас посмотрит? Ролф представлял, что Толкачев в одиночку возвел Бруклинский мост, а теперь от него хотят, чтобы он построил еще и мост Золотые Ворота[14]. И все же Ролф взял с собой письмо из штаб-квартиры с 45 разнообразными вопросами о советских комплексах вооружений. Теперь он передал его Толкачеву и попросил ответить на следующей встрече.

Толкачев сказал Ролфу, что маскировка для ампулы с ядом — ручка — вполне годится и ничего менять не нужно.

Ролф заметил, что в этот раз Толкачев был гораздо приветливее. Встретившись в парке, они даже приобняли друг друга за плечи. Толкачев был разговорчив. В семье и на работе все хорошо, сказал он. “Наверное, он начинает доверять мне”, — подумал Ролф.

Штаб-квартира предложила Ролфу избегать разговора об эвакуации. Там хотели, чтобы Толкачев оставался в Советском Союзе как можно дольше. Но Толкачева идея побега не покидала. Думая об этом, он успел нарисовать себе совершенно фантастическую картину, которой поделился теперь с Ролфом, а тот не мог поверить своим ушам. “Слушайте, — сказал Толкачев, — если у вас будет специальный самолет, чтобы забрать меня, он может сесть куда-нибудь на поле среди леса, а мы из леса быстро выбежим, сядем в самолет, и вы нас вывезете”. Какая-то химера, подумал Ролф. Мы в вооруженном до зубов Советском Союзе. Нет такого американского самолета-шпиона, который мог бы спланировать на поле и вывезти Толкачева. Но зато, думал Ролф, Толкачев с ним разговаривает и вообще стал проявлять человеческие свойства.

Ролф вытащил из сумки последний пакет — семь кассет с музыкальными записями, которые просил Толкачев. ЦРУ купило кассеты в Восточной Европе, так что отследить их было нельзя. Толкачев пришел в восторг. Они разговаривали всего 15 минут, но у Ролфа было ощущение, будто время замедлилось и они болтают целый час. Они договорились встретиться в следующий раз после летнего отпуска Толкачева, осенью. Толкачев вручил Ролфу написанную от руки оперативную записку на семи страницах.

И снова Толкачев растворился в темноте, а Ролф в образе лохматого технаря отправился обратно в посольство на пассажирском сиденье “фольксвагена”.

На следующий день Ролф составил для штаб-квартиры донесение о встрече. Он больше, чем когда-либо, чувствовал необходимость обратить внимание на реакцию Толкачева, на то, как у него загорелись глаза, когда он говорил о музыке, и подчеркнуть важность этого для операции. Ролф отмечал: “чрезвычайно интересно и показательно”, как меняется бесстрастная манера Толкачева, когда речь заходит об этом. “Его заинтересованность в музыке всегда объяснялась увлечениями сына, — писал Ролф. — Это, безусловно, нельзя назвать навязчивой идеей, но его беспокойство по поводу выполнения данной просьбы было чрезвычайно сильным. Возникает ощущение, что он как отец не всегда был способен обеспечить сыну все, что хотел, и теперь увидел возможность сделать что-то особенное, о чем не мог и мечтать прежде”. Если ЦРУ сможет помочь Толкачеву с этим, продолжал Ролф, вероятно, “наши акции в его глазах заметно поднимутся”. Толкачев был так воодушевлен, что попросил у ЦРУ “английские тексты всех песен, записанных на кассетах”. Ролф отметил, что “просьба несколько необычная и, безусловно, эксцентричная”, но Толкачев попросил об этом “со всей серьезностью” и выполнение этой просьбы почти не связано с дополнительными рисками{216}.

В своей оперативной записке Толкачев извинялся, что не смог достать новые печатные платы и электронные детали РЛС: у него не было к ним доступа, а если бы был, риск был слишком велик.

Ролф, как прежде Гилшер, считал своим долгом объяснять штаб-квартире, что за человек Толкачев, и выступать его адвокатом. Получая нескончаемую череду запросов от главного управления, Ролф хотел донести до начальства, что Толкачев — не робот с фотоаппаратом Pentax. Он — человек, который ощущает свое одиночество, которому часто нужно выпустить пар и чувствовать, что ему воздают должное. 2 апреля 1981 года Ролф отправил в штаб-квартиру пространное объяснение. Он писал, что “при обсуждении с Толкачевым его личных запросов были явственно слышны ноты разочарованности и уныния”. В представлении Толкачева, пояснял Ролф, раз ЦРУ доверяет ему сложную технику вроде мини-фотоаппаратов Tropel и “Дискуса”, то следует “доверять и его чувству ответственности в том, что касается важных для него вопросов, то есть его личных просьб”. Такими просьбами, в частности, являются кассеты с музыкой и пара западных стереонаушников, о которых Толкачев упоминал в своей оперативной записке. Наушники и кассеты не привлекут к себе особенного внимания — они встречаются в московских квартирах. “Мы все больше приходим к выводу, что, помимо мотива “достать систему”, “Сферой” движут определенные материальные интересы, в частности желание порадовать сына тем, что доступно немногим”, — писал Ролф{217}.

Коротко говоря, он писал: не устраивайте возню из-за пары наушников для шпиона, который принес вам миллиарды.

В июне 1981 года из Лэнгли, где всегда мечтали, что технологии дадут ЦРУ дополнительное преимущество перед КГБ, отправилось в московскую резидентуру совершенно новое устройство связи. Предположительно, оно было даже лучше “Дискуса” и должно было наконец обеспечить ЦРУ незаметную и надежную связь для обмена сообщениями с агентами. Эта система соединяла напрямую наземный передатчик с американским спутником. “Дискус” работал исключительно на земле, на расстоянии нескольких сотен метров, передавая сигнал от человека к человеку. Новое устройство, при всей своей пока недоработанности, могло отправлять сообщение прямо на спутник, откуда оно попадало в Соединенные Штаты. Для этого использовалась система спутников Marisat, запущенных в 1976 году для связи морских судов с берегом. Штаб-квартира предлагала московской резидентуре передать Толкачеву новейшее устройство.

Предложение поступило в тот момент, когда появились новые донесения о возможном советском вторжении в Польшу. В ЦРУ были очень встревожены тем, что кризис в Польше может привести к разрыву советско-американских отношений и, возможно, к срочному закрытию московской резидентуры. Как они тогда будут поддерживать контакт с Толкачевым? В штаб-квартире настаивали, чтобы резидентура думала наперед и подготовилась к такому развитию. Гербер был уверен, что до разрыва отношений дело не дойдет, но не мог игнорировать настойчивые послания из Лэнгли.

Гербер глубоко сомневался в пользе нового устройства, как прежде сомневался в “Дискусе”. Вся операция вокруг Толкачева “выстраивается на долгую перспективу”, настаивал он в телеграмме Хэтэуэю. Уже существует график встреч на следующие 15 месяцев, и этого более чем достаточно, даже учитывая рост напряженности или плотность наблюдения. Толкачев предоставляет информацию, имеющую “долгосрочное значение для нашего правительства, это не оперативные разведданные”. Гербер твердо заявлял: “Хотя мы не можем прогнозировать, что способность резидентуры функционировать здесь не будет прервана более чем на год, мы не видим ничего, указывающего на то, что вторжение в Польшу приведет к разрыву дипломатических отношений с Советским Союзом”{218}.

Внутри Гербер кипел. У него были хорошие личные контакты в Москве, он разговаривал с польским дипломатом. Он был уверен, что СССР не станет вторгаться в Польшу. Но штаб-квартира заставляла его сделать хоть что-то. Поэтому 24 июня в резидентуре были составлены план действий в чрезвычайной ситуации и письмо для Толкачева, которое в этом случае следовало ему передать. Предполагалось снабдить его также новым устройством связи.

Два дня спустя штаб-квартира предложила серьезные изменения. Новое устройство вызывало там такой энтузиазм, что Толкачеву было рекомендовано вернуть “Дискус” и использовать спутниковую связь для всех коммуникаций в промежутке между личными встречами, “невзирая на то, останется ли резидентура в Москве или закроется”.

Вообще-то, Толкачев за все время ни разу “Дискусом” не воспользовался. И даже никогда не сигнализировал о таком намерении{219}. Гербер и Ролф тут же отправили в штаб-квартиру энергичный протест. Они повторили, что не считают высылку резидентуры вероятным событием. И у них есть “серьезные сомнения” по поводу использования нового спутникового устройства для всех коммуникаций; начать хотя бы с того, что еще ни одного успешного испытания в Москве не было. Две попытки провалились. Кроме того, указывали они, не так просто забрать “Дискус” назад. Они не могут просто взять и позвонить Толкачеву домой и попросить его принести устройство на встречу! Гербер и Ролф испытывали раздражение. Они писали, что Толкачев так поступает, вероятно, потому, что точно следует их инструкции — использовать “Дискус” только в чрезвычайных обстоятельствах. Толкачев — “разумный и изобретательный человек, который способен оценить риск, проистекающий из частых контактов и излишней операционной активности”, — писали они. Он проявляет осторожность. Вскоре, впрочем, энтузиазм по поводу нового устройства увял так же внезапно, как возник: система не прошла и следующие испытания. Из резидентуры сообщили в главное управление, что они “с меньшим оптимизмом” смотрят на пригодность устройства для Толкачева. Надо думать, что не в последнюю очередь потому, что оно, похоже, вообще не работало{220}.

Когда в штаб-квартире проявили 55 катушек пленки, которые Толкачев отдал Ролфу в парке, 6 из них оказались пустыми. Возможно, возник какой-то сбой. Ролф не хотел беспокоить этим Толкачева, но наметил на следующей встрече выдать ему новый фотоаппарат Pentax{221}. На остальных кассетах ЦРУ обнаружило абсолютно новые, драгоценные сведения, сокровища из советских тайников. На 7 из них описывалась совершенно секретная ракета класса “земля — воздух” под кодовым названием “Штора”, которая “не могла быть обнаружена самолетом-мишенью” благодаря “передовой и сложной защите от помех и надежным эксплуатационным процедурам”. На других пленках были документы по компьютерной логике для систем радиолокации. Так ЦРУ получило доступ к секретным техническим отчетам, составленным в институте Толкачева в 1978, 1979 и 1980 годах, что позволило американцам правильно оценивать состояние советских высокотехнологичных военных разработок{222}.

Шпион, принесший миллиарды, снова продемонстрировал, на что способен.

Штаб-квартира ЦРУ направила в московскую резидентуру пару немецких стереонаушников, каталоги стереосистем и альбомы групп Элиса Купера, Nazareth и Uriah Heep.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.