Глава 9. Приобретение Порт-Артура. Причины и результаты

Глава 9. Приобретение Порт-Артура. Причины и результаты

Проблема открытого выхода в океан давно беспокоила русских моряков. Балтика, Черное и Японское моря не могли его обеспечить. Петропавловск-Камчатский был слишком далек, и не имел прочной связи с материком. Побережье Мурманского берега, куда доходил Гольфстрим, пустовало, Кольский уезд с его незамерзающими гаванями имел небольшое население, в 80-е годы XIX века здесь превалировали норвежцы и финлядцы. Железнодорожной связи не было, ближайшие запасы угля, необходимые для развития порта, находились на Новой Земле и Шпицбергене{817}.

Единственная незамерзающая гавань России со свободным выходом в Атлантику — Екатерининская — фактически пустовала и в 90-х. Правда, в 1899 году на ее западном берегу, напротив большого поморского селения Кола, был основан порт Александровск (Мурманск), в отсутствие железной дороги быстро ушедший в упадок. В 1910 году там жило всего 374 человека. При этом на всем Мурманском берегу от мыса Святой Нос до границы с Норвегией на протяжении около 1500 верст постоянно проживало всего около 3 тыс. чел. — 672 семьи. Население Александровского уезда с площадью 130 210 кв. верст в 1914 г. составляло 12 456 чел. Железная дорога была построена только накануне Февральской революции 1917 г{818}. Движение к Тихому океану в 90-е годы казалось наиболее рациональным решением.

Китай отказался принять русские требования, и в ответ 1 декабря 1897 г. Николай II отправил корабли Тихоокеанской эскадры на рейд Порт-Артура (совр. Луйшунь, КНР). Таким образом, политика «мирного проникновения» Витте с самого начала давала сбои и не действовала без применения силы. В первый раз ею пришлось угрожать Японии во имя принципа целостности Китая, во второй — грозили уже Китаю для того, чтобы получить согласие на нарушение того же принципа. Ситуация осложнялась и тем, что русская эскадра по прежнему стояла в Японии, в Нагасаки, где за ней бдительно наблюдали два британских крейсера. С одной стороны, русское командование опасалось опоздать к Порт-Артуру, с другой — предпочитало обойтись без осложнений с англичанами.

Был распущен слух о том, что эскадра пойдет в Корею под предлогом охраны русских подданных, а в Порт-Артур была отправлена лишь группа кораблей. Но обмануть никого не удалось, английские наблюдатели ушли к берегам Квантуна на несколько часов раньше. Придя к городу раньше русских кораблей, англичане попытались помешать им войти в гавань города. Тем не менее, 1 декабря 1897 года на его рейде появились два русских крейсера и канонерская лодка. Немедленно в гавань вошел, не смотря на запрещение, и британский крейсер. И, хотя он пробыл здесь всего несколько часов, этот факт, а также запросы британского правительства, ускорили развязку дела. Правда, англичане заявили, что их корабль находился в китайском порту с дружественным визитом, и покинул его после дружественного обращения российского правительства, умолчавшего о готовившейся аренде базы{819}.

Наметившееся обострение противостояния России с Англией на Дальнем Востоке было немедленно замечено в Берлине. 5(17) декабря 1897 г. Вильгельм II встретился с русским послом в Германии графом Н. Д. Остен-Сакеным для того, чтобы высказать свое мнение о германо-русской солидарности в Китае. «Именно для того, чтобы не связать свои интересы с английскими, — сказал император, — я решил избрать порт Киао-Чао, который по своему географическому положению поставит меня на границе сферы действия России. Ваши враги, будут ли они называться японцами или англичанами, станут теперь моими врагами, и всякий зачинщик, кто бы он ни был, который захочет препятствовать вашим намерениям силой, встретит германскую эскадру бок-о-бок с вашими судами»{820}. Кайзер весьма надеялся на развитие русско-франко-германского сотрудничества в Тихом океане{821}. Он неоднократно щедро делился с русским дипломатом своим убеждением в том, что Япония не будет опасной объединенным силам Германии и России, а Англия никогда не решится на это{822}.

Эта политика полностью соответствовала и взглядам Бюлова на роль, которую Берлин должен был играть в отношениях между Англией и Россией: «Германия должна держаться независимо от обеих. Она должна быть подобна стрелке на весах, а не маятнику, беспорядочно качающемуся туда-сюда»{823}. Подталкивая соседа к активизации на Дальнем Востоке, Берлин мог быть уверен, что неизбежное обострение противоречий между Петербургом, Токио, Лондоном и Пекином рано или поздно приведут к ослаблению внимания России к европейским делам, что само по себе не могло не усилить значение германской «стрелки» на весах европейской политики.

4 января 1898 г. китайцы капитулировали, согласившись на основные требования Берлина: передача в аренду Германии на 50 лет территории в районе бухты Циндао с предоставлением права строительства укреплений и содержания гарнизона; создание нейтральной полосы шириной в 100 ли (примерно 50 км.) начиная от максимальной линии прилива, где могут находиться только германские войска. В связи с тем, что вслед за данным решением германская дипломатия потребовала увеличить срок аренды до 99 лет, уже 6 января он был увеличен в соответствии с требованиями Германии{824}. В результате, после непродолжительных переговоров и консультаций, касавшихся прав на строительство железных дорог и разработку каменноугольных концессий вне передаваемой в аренду зоны, 6 марта 1898 г. немцы навязали Китаю договор об аренде оккупированной на Шаньдуне территории, в радиусе 50 км. от бухты, сроком на 99 лет{825}. Таким образом, эта «жемчужина без оправы», как назвал Циндао Тирпиц{826}, перешла под немецкий контроль.

Первую из возникших проблем — в отношениях с Китаем — Петербургу в конце концов удалось решить (с помощью взятки). На негласную раздачу подарков китайским чиновникам был выделен 1 млн. рублей{827}, причем самому Ли Хунчжану 16(28) марта 1898 г. было передано 500 000 лан серебра{828}. 15(27) марта 1898 г., через три недели после заключения германо-китайского договора о Циндао, была подписана конвенция об аренде Россией Порт-Артура и Квантунской области сроком на 25 лет с правом его продления (ст.3). Порт-Артур получал статус военного порта, открытого только для русских и китайских военных судов, для военных и коммерческих судов других стран он объявлялся закрытым. Одна из бухт Талиенвана получала такой же статус, остальная часть порта открывалась для коммерческого судоходства всех стран (ст.6). Кроме того, Россия получала право на строительство Южно-Манчжурской железной дороги (ЮМЖД), которая должна была соединить военную базу Порт-Артур и торговый порт Дальний (Далянь) с КВЖД и Транссибом (ст.7){829}.

На следующий день после подписания этого договора эскадра под командованием контр-адмирала Ф. В. Дубасова высадила десанты в Порт-Артуре и Талиенване (Дальнем). Китайские войска без боя отошли за границы выделенной России территории{830}. «Соглашение это, — гласило русское Правительственное сообщение от 17(29) марта 1898 г., — является прямым и естественным последствием установившихся дружественных отношений между обширными соседними империями, все усилия коих должны быть направлены к охранению спокойствия на всем огромном пространстве пограничных владений на обоюдную пользу подвластных им народов. Обусловленное дипломатическим актом 15 марта мирное занятие русскою военно-морскою силою портов и территорий дружественного Государства, как нельзя лучше свидетельствует, что Правительство Богдыхана вполне верно оценило значение состоявшегося между нами соглашения»{831}.

Николай II оценил соглашение как «бескровную победу». Так, или примерно так, естественно, с точки зрения Германии, оценивал случившееся и Вильгельм II. Ранним утром 16(28) марта он явился в русское посольство в Берлине. Граф Остен-Сакен докладывал: «он хотел лично поручить мне передать нашему Августейшему монарху свои поздравления по поводу окончательного вступления во владение портами Артуром и Талянванем. «Вы знаете, — сказал Его Величество, — что я принимаю близко к сердцу всякий политический успех императора Николая. Вот мы оба прочно утвердились на Дальнем Востоке, — пусть это не нравится Англии! Настало время, чтобы она поняла всю тщетности ее претензий на первостепенное и исключительное право на всех пунктах земного шара, на которые притязают ее торговые аппетиты, и чтобы она перестала кричать о предательстве, когда другие державы преследуют свои интересы в тех же областях без ее согласия»{832}.

Англофобские тирады германского монарха были столь длинными и воинственными, что русский дипломат, докладывая о встрече в Петербург, не удержался от замечания: «Я снова был поражен, сколько злобы накопилось у императора против Англии, несмотря на англо-саксонскую кровь, которая течет в его жилах. Послушать его, так можно сказать, что он только ищет благоприятного случая, чтоб перейти от слов к делу»{833}. Очевидно, кайзеру показалось мало беседы в посольстве, и он решил в тот же день обратиться к Николаю II и с личным письмом: «Я от всей души поздравляю тебя с достигнутым тобой у Порт-Артура успехом; мы вдвоем будем хорошими стражами при входе в Печилийский залив и внушим к себе достодолжное уважение, особенно желтым. Мастерское соглашение в Корее, которым тебе удалось успокоить чувства сердитых японцев, я считаю замечательным образцом дипломатии и предусмотрительности; какое это было счастье, что благодаря своему великому путешествию ты на месте смог изучить вопрос Дальнего Востока; теперь, собственно говоря, ты хозяин Пекина»{834}.

На самом деле первые русские солдаты сошли на берег Порт-Артура на день раньше подписания договора с китайцами. Их перевез сюда из Владивостока транспорт «Саратов». В десантный отряд был выделен двухбатальонный стрелковый полк, 8-орудийная батарея, сотня казаков, полурота сапер и отделение полевого госпиталя на 50 мест{835}. В гарнизоне этого города ничего не знали о том, что происходило в Китае, и перевозка оказалась абсолютно неожиданной, никто не имел понятия, куда и зачем отправляется небольшой сводный отряд, пока не показались берега Квантуна. Прибыв на рейд 5(17) марта 1898 г., стрелки вынуждены были прождать на транспорте несколько дней, т. к. китайцы медлили с подписанием договора и в случае отказа предусматривалась возможность занятия территории силой{836}. Первый эшелон десанта отправился на берег сразу же после того, как из города вышли стоявшие там 2000 китайских солдат. Местные жители немедленно начали растаскивать оставленное имущество. «По необходимости, — писал участник этой высадки, — пришлось успокоить их и защитить помещения от полного грабежа и разорения, следовательно, ввести наши войска и тем положить конец и хищениям, и волнениям»{837}.

Несмотря на срыв графика, все закончилось без особых осложнений. 16(28) марта Великий Князь Кирилл Владимирович поднял на флагштоке на вершине Золотой горы у входа в бухту города русский флаг. Несколько дней рядом с ним еще находился и китайский, но потом его спустили. Через 9 дней русский десант был высажен в Талиенване. Уходившие китайские войска и местное население сопротивления не оказывали. Только на подступах к Цзиньчжоу один из русских разъездов был обстрелян солдатами местного гарнизона. Правда, на этот раз обошлось без жертв и экзекуций{838}. В целом к занятию полуострова русскими войсками китайцы отнеслись поначалу безразлично. Затем это отношение сменилось на положительное — спрос на рабочие руки и мягкий в сранению с собственными властями режим управления в немалой степени способствовали этой перемене{839}.

Для многих русских дипломатов это приобретение было настолько неожиданным, что некоторое время в ходу была шутка, что Порт-Артур был назван в честь русского посланника в Пекине А. П. Кассини{840}. На самом деле это название гавань получила от английских моряков, которые посещали ее в конце 50-х гг. XIX века, во время т. н. «опиумных» войн с Китаем, когда вместо города на ее берегах стояло несколько десятков фанз{841}. Как и предсказывал Вильгельм II, Англии не понравилось случившееся. Международных осложнений избежать не удалось. В результате аренды Порт-Артура последовала исключительно резкая реакция правительства Солсбери, а 14 мая 1898 г. в парламенте прозвучала исключительно резкая речь Дж. Чемберлена. Гнев Альбиона был обращен исключительно в сторону России. Чемберлен заявил: «Если садишься обедать с чертом, ты должен взять с собой очень длинную ложку».

Под нечистой силой подразумевалась Россия, а если иметь в виду, что выражение «длинная ложка» имела в английском языке еще одно значение — «штык» — то понятнее становится и остальная часть речи: «В будущем нам придется посчитаться с Россией в Китае также, как и в Афганистане. Великобритания должна была бы объявить России войну, однако мы не можем, не имея союзника, нанести России серьезного ущерба… Если и в будущем собираются следовать политике изоляции, которая до сих пор была политикой этой страны, то в этом случае судьба Китайской империи может быть и, по всей вероятности, будет решена вопреки нашим желаниям и интересам. И если, с другой стороны, мы решили осуществлять политику открытых дверей, обеспечивать себе равные условия торговли со всеми нашими соперниками, тогда мы не должны допускать, чтобы нашим джингоисты вовлекали нас в ссору со всем миром в одно и то же время, и мы не должны отвергать идеи союза с теми державами, интересы которых больше всего приближаются к нашим собственным интересам»{842}.

Чемберлен предельно ясно изложил перспективы британской политики на Дальнем Востоке. «На самом деле, — как отмечал заместитель министра иностранных дел Великобритании, — это была важная веха на пути к войне с Россией»{843}. В английской прессе началось активное обсуждение вопроса об англо-японском союзе, тогда же впервые Токио были сделаны первые предложения вступить в консультации по дальневосточным проблемам{844}. В китайских водах уже наметилось военно-морское противостояние Англии(2 броненосца, 3 броненосных, 5 бронепалубных,1 безбронный крейсер, 4 шлюпа и 4 истребителя миноносцев) и Японии(2 броненосца, 7 бронепалубных крейсеров) против Франции(1 броненосный, 3 бронепалубных и 1 безбронный крейсер) и России(6 броненосных, 1 бронепалубный крейсер, 2 шлюпа, 2 броненосные канонерские лодки). Англо-японская эскадра имела преимущество в более мощных и более новых кораблях, в тоннаже и ворружении — 192 крупнокалиберных и 152 мелких орудия против 165 и 205{845}. Русско-английские отношения действительно резко ухудшились, но, тем не менее, о военном противостоянии речи еще не было. Англо-французские противоречия в Судане, приведшие осенью 1898 г. к Фашоде, и кризис на юге Африки, закончившийся в 1899 г. началом войны с бурами, исключали такую возможность. Во-всяком случае, до тех пор, пока Лондон состоял в «блестящей изоляции» и не имел союзников, которые могли бы воевать за его интересы на континенте.

Со своей стороны, Петербург не планировал проникновение в район Янцзы, который рассматривался как особо важный для британской торговли. В результате противоречия были несколько сглажены соглашением о разделе сфер железнодорожных интересов в Китае, которое было заключено 16 апреля 1899 г. Стороны пошли на взаимные уступки: Россия признавала зоной преимущественного влияния Англии бассейн реки Янцзы, получая взамен признание на собственную зону в «застенном» Китае, т. е. в Манчжурии и Монголии. Если отношения между Петербургом и Лондоном ненамного улучшились, то русско-китайские отношения резко ухудшились. Ли Хунчжан охарактеризовал его, как раздел Китая, цинское правительство заявило о том, что русско-английское соглашение, заключенное без участия представителей Цинской империи, не является обязательным для нее{846}.

Процессы, которые шли в Азии, вызывали весьма значительное внимание в Вене и Берлине. Естественно, что ухудшение англо-русских отношений вызывало там прилив энтузиазма{847}. Для того, чтобы компенсировать русское и германское присутствие на морских подступах к Пекину, 1 июля 1899 г. Англия арендовала у Китая порт Вейхайвей — «на тот срок, пока Порт-Артур будет оставаться во владении России»{848}. На Дальнем Востоке, таким образом, складывалась на редкость тяжелая обстановка — три европейские державы — Германия, Россия, Великобритания захватили три военно-морские базы в непосредственной близости от Пекина и Японии. При этом русская (Порт-Артур) и британская (Вейхайвэй) базы были первоначально нацелены друг против друга. «Единство Китая, как отмечал Э. Грей, — было священным принципом, действовавшим против Японии, но не против европейских держав, которые провозгласили его после победы Японии над Китаем»{849}. Это обещало мрачные перспективы на будущее. В Токио усиливалась подозрительность и росли самые мрачные ожидания.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.