«Глаза дивизии»
«Глаза дивизии»
Дивизия все же пробилась! Позиции русских были прорваны, противотанковые рвы противника преодолены, а в наш тыл брели длинные колонны военнопленных. Измотанный в боях батальон въехал в Можайск[17]. Мотоциклисты-посыльные были расквартированы в одном из зданий прямо на главной улице города. Местные жители, занимавшие этот дом, особым дружелюбием не отличались, но все же согрели для нас целый бак воды. Потом, когда они все же убедились, что у нас рога на головах не растут и что мы их ни вешать, ни расстреливать не собираемся, стали общительнее.
Раздевшись до пояса, мы уселись вокруг стола и занимались отловом вшей. Даже принялись соревноваться, кто больше наберет. Каждый отловленный экземпляр выкладывался на лист бумаги, таким образом, по рядкам вшей мы подводили итоги соревнования. Последним оказался Альберт – число вшей было у него наименьшим, стало быть, он оказался в проигрыше и расплатился с нами порцией шнапса. Да, да, вы не ошиблись, в побежденные мы записывали того, кто отловил меньше вшей! И в разгар охоты Герд вдруг скомандовал «Смирно!». В дверях, протирая запотевшие очки, стоял унтерштурмфюрер Шрамм, а старший по званию – в нашем случае это был Вернер – по форме доложил:
– Личный состав занимается дезинсекцией!
Шрамм был явно удивлен, если не сказать больше: неужели все так и было на самом деле или же этот Вернер просто придуривается? Взглянув на лист бумаги – кладбище вшей, – он прочел впечатляющую лекцию о необходимости гигиенических мер. Исходил он из того, что вот у него, унтерштурмфюрера Шрамма, никаких вшей нет и в помине, причем исключительно оттого, что он соблюдал и соблюдает элементарную гигиену и что мы, соответственно, просто грязные свиньи, поскольку упомянутых мер не принимаем. Все это время мы, держа наши нательные рубахи (точнее, просто сетки от комаров) на животе, слушали его словоизлияния.
Я сидел и думал про себя: или он законченный идиот, этот учителишка, или просто не желает понять, что мы – солдаты и живем несколько в иных условиях, отличных от офицерских. Неужели он не понимал, что перед ним – не учащиеся средней школы? В последнее время, правда, он все-таки начал проявлять некоторое понимание того, что мы – солдаты. В особенности когда становилось жарко.
Старушка-русская, понятия не имея о субординационных тонкостях, стоя в дверях, предъявила двух уже ощипанных кур – мол, пожалуйста, обе готовы. А птицы эти имели несчастье попасться на глаза нашему Герду по пути в штаб дивизии. Он потом сдал их старушке для дальнейшей обработки. Мы ей замахали, что, дескать, подожди, у нас здесь начальство, но старуха, ничего не понимая, уже собралась войти. Альберт по-русски в двух словах объяснил ей, что, дескать, пожаловал генерал, и у нас серьезный разговор. Хозяйка убралась с глаз подальше, но тут Шрамм стал недоумевать: с чего бы это Альберт перешел на русский. Старуху Шрамм не заметил, слава богу. Альберт что-то пролепетал в ответ, извиняясь, и в конце концов унтерштурмфюрер Шрамм отчалил. Бела стал разоряться, как рыбная торговка:
– Ему-то легко рассуждать! У него на мытье времени всегда хватит. Не то что у нас! Идиот! Пусть оставит свои лекции на воспитательные темы при себе. Надо будет попросить своих, чтобы прислали мне в следующей посылке ванну для мытья!
Бела был прав. Даже если мы и имели крышу над головой, зачастую не хватало времени даже руки помыть, не то чтобы помыться самим. Не успеешь присесть, как тебя вновь погнали развозить приказы и сводки. Ладно. Но – ты возвращаешься, и снова нужно ехать! Так что, с тех пор как похолодало и на ночевках под открытым небом пришлось поставить крест, не приходилось удивляться, что мы все завшивели. Независимо от званий и должностей – вши не различают, кто рядовой, а кто офицер.
Один раз потребовалось поднять унтерштурмфюрера Тиксена. Он ночевал в какой-то деревенской избе вместе с личным составом. Я пришел туда, темень хоть глаз выколи. Зажег фонарик и осветил помещение. И увидел такое, отчего даже фонарик выключил – вся стена была покрыта клопами! Их были здесь мириады! Тысячи! И как раз над головой Тиксена! Растолкав унтерштурмфюрера, я все же предупредил его – мол, видите, что тут творится? А он в ответ мне:
– Ну и что с того?
Бела тоном провозвестника заявил:
– Ничего, ничего, вот увидите, не сегодня завтра этот Шрамм сам завшивеет. Это я вам точно говорю.
Так и произошло. В тот же вечер Бела каким-то образом проскользнул в пристанище унтерштурмфюрера Шрамма. А еще пару дней спустя, когда его денщик организовывал стирку белья для своего шефа, выяснилось, что и Шрамм тоже каким-то странным образом подцепил вшей. С тех пор лекции на предмет гигиены прекратились.
Ночью нас разбудило лязганье гусениц. По улице один из другим ползли танки. Через Можайск следовала 5-я танковая дивизия, которую ранее собирались отправить в Африку. Все танки были выкрашены в светлобежевый цвет – под цвет песка пустыни. Мы с интересом разглядывали новейшую технику.
– Видимо, ребята здорово удивились! Вместо того чтобы воевать в жарких песках поближе к восточным красавицам, их бросили в русскую зиму! Зря опасаются – здесь будет жарче, чем в Африке, – комментировал Бела.
На рассвете мы стали заводить мотоциклы. Было уже по-настоящему холодно. Некоторые машины заводились с трудом. Мы продолжали наступать на Москву по Минскому шоссе. Впереди подразделения мотоциклистов в полной боевой готовности. Ночью был сильный мороз. Дорога была как каток. Приходилось ехать очень осторожно – заднее колесо мотало из стороны в сторону, и в конце концов я свалился в кювет.
– Нет, Гельмут, тебе точно надо было служить в люфтваффе! Ты так классно приземляешься на брюхо, – съязвил Вернер.
Вернеру сегодня выпало ехать на мотоцикле без коляски. Но не успел он договорить, как его машину тоже занесло – он тоже слетел в кювет. Мимо проезжали мотоциклы с коляской, водители только скалились: как-никак, три колеса – это не два! Слава богу, мы хоть одеты были по погоде. Напялили на себя все что можно. Теплая одежда спасала не только от холода, но и смягчала удары при падении.
Две мотоциклетные роты уже обогнали нас. Мы старались изо всех сил нагнать потерянное во время вынужденных остановок время. Вскоре мы проехали мимо последнего поста подразделений боевого охранения. Ствол 88-мм зенитного орудия указывал направление на восток.
Дорога тянулась среди высоких деревьев по обеим сторонам. Пошел снег. Напряжение росло. Оно всегда росло, когда батальон следовал в голове колонны. Где же на нас на этот раз набросятся? Где-то набросятся, сомневаться не приходилось. Вон, может, за тем холмиком, что виднеется вдали. Кто знает этих русских. Дураку ясно, что они не дадут нам парадным шествием въехать в Москву[18]. Время от времени колонна останавливалась – признак того, что дозорным что-то показалось подозрительным.
Очень сложно ехать, находясь в дозоре, наверное, это сложнее всего. Ведь от их действий, от того, какое решение примет командир дозорной группы, зависит в конечном итоге судьба батальона. Воображаете, как это действовало нервы? Едешь, едешь, понятия не имея, где засел враг, зная, что где-то он точно засел и старается выждать наиболее выгодного момента для атаки. И задача дозорной группы – свести к минимуму все преимущества противника.
Четыре мотоцикла дозора оторвались чуть дальше друг от друга, чтобы иметь возможность для взаимного прикрытия. Если бы мы были на открытой местности, вполне можно было и прибавить газу. Но здесь, когда по обе стороны дороги лес, мы были вынуждены следовать на скорости, в любой момент позволившей бы развернуть машину в нужном направлении. Остальные бойцы дозора в случае угрозы прикроют нас огнем. Их было двое. И эти двое – водитель и стрелок – брали всю ответственность на себя. Если хотите, служили своего рода «наживкой».
Никакой нерешительности в критический момент здесь быть не должно – за нами остальной батальон, а за ним и дивизия. Излишне напоминать, что стрелок постоянно держал палец на спусковом крючке и был готов в любой момент из коляски открыть огонь по врагу.
Самый страшный момент для дозора – первые выстрелы противника. Мотоциклистам нужно без промедления нырнуть в придорожный кювет или отыскать себе другое укрытие. А если укрыться негде, шлепнуться на землю, если, конечно, уцелели, если первые пули врага не прошили насквозь. Были такие бойцы, которые начинали палить из пулемета еще на лету. Пока командир дозорной группы – если предположить, что он остался в живых, – молниеносно оценивал обстановку, а его бойцы в это время прикрывали его, у водителя было две возможности: либо тоже спрыгнуть с седла, либо на месте развернуть машину и на ней броситься в ближайшее укрытие.
Разумеется, это требовало железных нервов, но разве кто-то может похвастаться, что у него и вправду железные нервы? Бесспорно, бывали сотни ситуаций, когда приходилось действовать вопреки всем правилам, импровизировать на ходу. Но – в любом случае – ехать в составе дозорной группы (отделения) и рискованно, и конечно же «почетно». Были бойцы и командиры – унтершарфюреры и рядовые постоянно входили в состав дозорных групп. И у них выработалось своего рода чутье на опасность.
Патруль на лошадях или на машинах – дело другое. Хотя и дозор, и патруль – риск страшный. Но разве война вообще – не рискованное занятие? Но если спросить любого бойца любого мотоциклетного подразделения, хотел бы он попасть в пехоту, Вилли бы наотрез отказался. Никто не спорит, у пехотинцев свои особенности и свои рискованные ситуации, как и в любых других боевых подразделениях каждого рода войск. Но сама специфика мотоциклетной группы, присущий мотоциклистам дух охоты – именно это нас привлекало. Ведь большинство солдат, независимо от личного восприятия войны, остаются верны своему роду войск, своему подразделению или части – и танкисты, и пехотинцы, и артиллеристы.
Мы ехали по на скорую руку восстановленному мосту. На нас смотрели солдаты дивизионного саперного батальона. Ночь мы провели в дороге. Даже костров не разжигали – не желали выдавать себя русским. Солдаты скрючивались в совершенно немыслимых позах на своих мотоциклах.
За нами следовал батальон пехотного полка СС «Дер Фюрер», ведя бои с арьергардами русских. Мотоциклетный батальон ждал дальнейших распоряжений. Бела отправился в дивизию сменить Герда. Вернер с Альбертом поехали развозить распоряжения в подразделения обеспечения. Я оставался при командире. Цепенея от холода, я стоял, привалившись к своему мотоциклу. В ушах свистел ледяной северный ветер. Старик направился по каким-то делам в лес.
– Эй! – позвал меня водитель командира. – Давай садись в машину!
Меня не пришлось упрашивать. По крайней мере, в машине этого ветра не было. Я удобно устроился на сиденье рядом с водителем, так сказать, на «командирском месте». Фердль сосредоточенно жевал, предложил и мне хлеба с беконом.
– Слушай, откуда такая роскошная жратва?
Фердль с набитым ртом объяснил:
– Командиру с его желудком переедание противопоказано. Это же для него все равно что отрава.
Мы знали, что у Старика с желудком непорядок. Даже посылки из дому и разные вкусные вещи были ему вроде как ни к чему. Пару раз он даже попадал в госпиталь по поводу желудка, правда ненадолго. Впрочем, происхождение деликатесов меня отнюдь не волновало – меня угостил Фердль, и я вкушал их с удовольствием. Поев, водитель слазил куда-то за сиденье и вытащил фляжку со шнапсом. Мы оба быстренько опорожнили ее. Почти опорожнили. И шнапс был первоклассный! Огнем разливался он по телу, и я тут же позабыл и о холоде, и об остальных неприятностях. Мы даже затянули песню, как и положено после выпивки. На трезвую голову никто и рта бы не раскрыл, да и вообще… Что бы подумали о нас?
Боже, кто же это шагает? Да это Старик! Стоило Клингенбергу повысить голос, вопрошая, как я мигом очутился возле своего «коня». Правда, пару раз шлепнувшись в снег. Ну вот, вляпался! Выяснив отношения с Фердлем, Клингенберг забрался на сиденье, Фердля выгнал на мороз. Не знаю, что там командир наговорил Фердлю, но обстановка резко изменилась: теперь Фердль, жалобно подвывая, приплясывал на холоде.
И тут. Словно гром среди голубого ясного неба – артиллерийский обстрел! Я сразу же нырнул в кювет. Клингенберг вышел из машины – неторопливо, торопиться вообще было не в его духе, причем в любой обстановке, – и отдал Фердлю распоряжение. Фердль направился к багажнику. Только он распахнул его, это и произошло. Фердль склонился над багажником, и тут разрыв! Прямо за его спиной. Он, подпрыгнув, завопил:
– Моя бедная задница!
И ухватился за бедро чуть пониже ягодиц. Все оказалось не так уж и страшно. Стащив с него штаны, чтобы осмотреть рану, я услышал, как Клингенберг иронично произнес:
– Ну вот – расплата за содеянное не заставила долго ждать!
Ни больше ни меньше! Меня его слова отчего-то задели за живое. Бездушный эгоист! Пару-тройку недель спустя в батальон пришло письмо Фердля. В своей родной Вене он отыскал совершенно уникальную работенку – он получил место старшего водителя госпиталя. Бог ты мой – ради такого и я не пожалел бы получить здоровущий осколок в зад!
Артобстрел оказался непродолжительным. Прибыл связной и вручил Старику радиограмму.
Слава богу, мы должны были собираться в путь. Миновав посты охранения пехотного полка СС «Дер Фюрер», мы вошли в привычную роль «глаз дивизии»! И тут к Старику на мотоцикле подъехал унтершарфюрер. Я с любопытством прислушался. Взвод разведки обнаружил длинную маршевую колонну русских, направлявшихся на запад по дороге к нам. Танки, артиллерийские орудия, грузовики – в общем, полный набор! Вот это уж лучше не придумаешь, мелькнула мысль. Мы маршируем на восток, а наши «друзья» – на запад. Если бы мы сделали вид, что не замечаем друг друга, тогда эта война точно скоро бы кончилась.
Унтерштурмфюрер Шрамм передал мне донесение, которое мне необходимо было доставить во взвод связи. Ехать было недалеко – связисты тянули линию буквально в двух шагах от нас. Вручив обершарфюреру Кольхаазу донесение, я принял от него расписку и отправился восвояси. С маршевой колонной русских предстояло разбираться другим частям и подразделениям. Подобные операции явно уже не по нашу душу. Мы упорно продвигались на восток.
27 октября мы вышли к Рузе[19]. Ротам было поручена охрана позиций с востока. 1 ноября 1941 года Вернера повысили – теперь он стал роттенфюрером, и это продвижение к маршальскому жезлу нужно было срочно отметить. Утром, пока еще не развиднелось, мне предстояло съездить в расположение 10-й танковой дивизии. А вечером до этого мы «отмечали». Похмелье было совершенно жуткое. Вскоре я выехал из Рузы и в гордом одиночестве следовал по шоссе. С утра на термометре было —18 градусов. Но я предусмотрительно укутался с головы до ног. Порванные кальсоны я повязал вокруг лица и прикрыл таким образом рот, чтобы не задохнуться на морозе. Можете не волноваться – это была не та часть штанов, которую обычно принято просиживать!
Я рассчитывал без труда найти 10-ю танковую дивизию. Несмотря на теплую одежду, я продрог до костей и поклялся никогда в жизни столько не пить. По моим подсчетам, я проехал около 15 километров, и тут двигатель, пару раз чихнув, сдох. Черт, черт, черт… Что же с ним такое на этот раз? Стащив перчатки, я стал изучать карбюратор.
В конце концов я установил причину – она оказалась элементарной. У меня кончился бензин! Я готов был прибить себя за свою безалаберность. Ведь это было совершенно обычным делом – посмотреть перед отъездом, сколько у тебя в баке бензина! И именно сегодня я запамятовал взглянуть. И вот теперь стою посреди дороги как идиот. Куда ни глянь – снег, снег и еще раз снег. Только к северу примерно в 10 километрах начинался лес, а вокруг меня темнели редкие кусты на белом поле.
Выхода не было. Мне оставалось искать какое-нибудь подразделение, где меня одарили бы несколькими литрами бензина. Первым делом я на руках протолкнул машину до ближайшего кустарника и тщательно замаскировал ее ветками и снегом. Спросите, зачем? Ну а как, по вашему мнению, поступили бы те, кто случайно заметил бы мой мотоцикл? Просто-напросто прихватили бы его с собой и потом «забыли» бы отдать! Наступило время «самоснабжения»! Несмотря на все усилия, войсковой подвоз осуществлялся с перебоями, и все, как могли, заботились о своем благе. Какая к черту этика?
Мороз быстро прогнал остаточные явления минувшего вечера. Последние километры я проехал на попутном грузовике и все же добрался до 10-й танковой дивизии. Быстро передав донесение кому положено, я доложил о приключившемся со мной обер-лейтенанту. Он проявил понимание и отправил меня на штабном автомобиле туда, где я спрятал свой мотоцикл. Шофер не забыл прихватить и канистру с бензином.
Наконец я снова на своем коне! Проявление подобной бескорыстной щедрости было скорее исключением из правил. Но мы были в дружеских отношениях с 10-й танковой дивизией. Попади я в другое соединение, туго бы пришлось. Я вернулся к своим, когда уже начинало темнеть, и был безмерно рад, что сумел вернуться засветло. А то сидеть бы мне в темноте на морозе и в открытом поле.
Пару дней спустя мы наступали по длинной и широкой долине. Покрытые снегом сосны смотрелись весьма живописно. За поворотом вдалеке показались огоньки. Видимо, деревня. И я представил, как здорово было бы присесть у теплой печки. А как здорово было бы оказаться дома! Интересно, выпадет ли мне возможность посидеть с отцом за столом? Или эта страна проглотит нас всех с потрохами? Какой смысл забивать голову пустопорожними мечтаниями?!
На главной улице деревни роты разбились, солдаты расходились по домам.
– Давай сюда, Гельмут! Я нашел классное местечко!
Альберт, находившийся при адъютанте в ходе нашего наступления, провел меня в избу на самой окраине села. В доме было на самом деле натоплено, Вернер уже расположился там. Сидя на чистой длинной скамейке, он перебирал струны гитары.
– С прибытием тебя, старина пират! Ты, как всегда, вовремя! – усмехнулся он, разыгрывая из себя гостеприимного хозяина.
Но истинными хозяевами в этом чистеньком доме оказались две пожилые женщины, родные сестры. Большое помещение служило и кухней. В левом углу висела совершенно роскошная икона. До этого нам не раз приходилось ночевать в деревенских домах, больше напоминавших хлев, чем жилые помещения, но впервые мы попали в такую чистую и уютную избушку. Это было нечто нетипичное для России. Может, все оттого, что Москва была рядом?
Никаких дел, кроме отдыха, у нас не было. И вечер прошел лучше некуда. Две женщины с улыбкой слушали, как Вернер поет казачьи песни. Стенька Разин не раз перевернулся в могиле от наших попыток петь по-русски.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.