Глава 28 Заключение мира и память

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 28

Заключение мира и память

День заключения перемирия, 11 ноября 1918 г., Австрия встретила без империи, а Германия без императора. «Милитаризм и бюрократия здесь полностью упразднены, – писал в тот день Альберт Эйнштейн в открытке матери. – Похоже, нынешнее руководство соответствует стоящим перед ним задачам». Но задачи, стоявшие перед побежденными государствами, были громадными: примирить революционные левые силы и милитаристские правые, восстановить разоренную войной экономику, поддержать дух нации в условиях поражения и усиливающейся «вины за войну», желания вернуть захваченные территории, утраты веры в собственные силы и поиска козлов отпущения.

Для победивших держав ноша мира тоже была тяжела – нужно было выполнять обещание лучшей жизни для солдат, моряков и летчиков, вернувшихся с поля битвы. И для победителей, и для побежденных боль и утраты войны невозможно полностью, а для многих даже частично, сгладить социальными или медицинскими реформами. «Не знаю, радоваться ли мне или сожалеть, что я остался жив, – писал генерал Фрейберг английскому другу 18 ноября, когда вместе со своим подразделением шел через Бельгию к границе Германии. – Знаю лишь, что я не виноват в том, что выжил».

В двух отдаленных регионах бои продолжались и после заключения перемирия. 21 ноября в Центральной Албании командующий австрийскими войсками генерал Пфланцер-Балтин, не знавший, что война закончилась, а монархия Габсбургов пала, на плацу по-прежнему использовал приветствие, принятое в империи. Два дня спустя в Восточной Африке 150 немецких солдат и 3000 африканцев под командованием генерала фон Леттов-Форбека, оставшегося непобедимым после четырех лет боев на огромной территории, сдались британским войскам в городе Аберкорне в Северной Родезии.

100 немецких солдат и 3000 африканцев, сражавшихся в его отряде, погибли в боях или умерли от болезней за четыре года этой восточноафриканской эпопеи, во время которой им пришлось преодолевать сотни километров по дикой и негостеприимной местности. В британских войсках потери составили 3000 индийских солдат. За четыре года от болезней умерло и 20 000 африканских носильщиков, помогавших обеим армиям.

Утром 1 декабря британские подразделения пересекли границу Германии. Этот день, писал фельдмаршал Хейг в своем последнем донесении, «навсегда останется в памяти как свидетельство исполнения надежд и награда за четыре года героической борьбы». По иронии судьбы именно в этот день, как отмечал Хейг, ситуация со снабжением стала «критической»; войска продвигались вперед так быстро, что обозы с продовольствием просто не могли их догнать. Победителям пришлось сделать остановку на три дня, а затем продолжить свой триумфальный марш.

Когда 1 декабря американские войска вошли на территорию Германии, то были поражены контрастом между разрушенными деревнями и фермами зоны боев на севере Франции и «тщательно ухоженными полями и зажиточными деревнями» Германии. Солдаты были усталыми и промокшими: они шли маршем две недели, почти все время под дождем, к городам на Рейне, которых не коснулась война и жителей которых возмущало присутствие завоевателей: они были убеждены, что не потерпели поражение на поле боя, а мир стал результатом неспособности руководства страны подавить революцию и республиканские идеи.

На Вену, столицу огромной распавшейся империи, надвигался голод. Пытаясь убедить союзников в необходимости помощи, городские власти направили бывшего посла Австро-Венгрии в Лондоне, графа Менсдорфа, кузена короля Георга, в Берн к сэру Хорасу Рамбольду. «Если бы пять лет назад или даже меньше кто-нибудь сказал, – писал Рамбольд личному секретарю короля, лорду Стэмфордхему, – что однажды ко мне в кабинет войдет граф Менсдорф и попросит прислать в Вену продовольствие, я бы посчитал, что этому человеку самое место в сумасшедшем доме». Подобно миллионам родителей во всем мире, личный секретарь короля потерял на этой войне сына: его единственный сын, Джон Бигг, был убит в бою на Западном фронте в 1915 г.

На обломках четырех рухнувших империй возникло несколько новых государств. 1 декабря 1918 г., через три недели после подписания перемирия, в день, когда войска союзников вступили на территорию Германии, в Белграде было объявлено об образовании Королевства сербов, хорватов и словенцев. Земли нового государства населяли и национальные меньшинства, в том числе полмиллиона венгров и полмиллиона немцев – это было наследие поражения Австрии. В границах королевства также проживали десятки тысяч румын, албанцев, болгар и итальянцев. Теоретически, согласно плану Вильсона и уставу недавно созданной Лиги Наций, эти национальные меньшинства должны были быть защищены лучше, чем в довоенной империи.

Государство южных славян сумело выжить и в период между войнами даже добилось определенных успехов. Регент Александр, который командовал сербской армией во время легендарного отступления в 1915 г., а также во время пребывания под Салониками, стал королем в 1921 г., после смерти отца. Его попытки сформировать общий югославский патриотизм, символом которого стало изменение в 1919 г. названия страны на Югославию, закончились в 1934 г. в Марселе – он был убит хорватскими националистами в самом начале официального визита во Францию. Единство Югославии сохранялось и при его сыне Петре еще 7 лет, вплоть до 1941 г., когда немецкая армия оккупировала Сербию (как австрийская в 1915 г.), а Хорватия объявила о независимости?[283].

4 декабря 1918 г. британские войска, шедшие маршем от французско-бельгийской границы, наконец достигли Кельна и установили зону оккупации. Девять дней спустя, 13 декабря, они переправились на левый берег Рейна по мосту Гогенцоллернов. Последний правитель из династии Гогенцоллернов уже больше месяца жил в изгнании в Голландии.

С первых дней мира незаживающая рана поражения и серьезные экономические трудности служили стимулом для революционных сил и роста фанатизма в Германии, Австрии и Венгрии. «Никогда еще за всю мировую историю, – писал 7 декабря в дневнике уроженец Германии сионист Артур Руппин, – государство не сталкивалось с такими ужасными условиями мира и не признавало полного поражения, когда враг не только не ступал на его землю, а наоборот, его армии находились в глубине вражеской территории. Простой человек с улицы не мог понять такой ужасной перемены и чувствовал себя совсем потерянным».

13 декабря президент Вильсон прибыл в Европу. Именно его условия привели к продолжению войны в последние несколько недель и к условиям перемирия, которые Германия уже денонсировала. Именно участие в боях его войск, численностью более миллиона человек, летом 1918 г. стало решающим фактором. Именно его армия, теперь уже трехмиллионная, должна была в 1919 и 1920 гг. сохранить плоды победы. Теперь его представление о новой Европе предстояло проверить за столом переговоров, придав ему вид мирных соглашений. К разочарованию американских солдат, которые жаждали встречи с ним, он не посетил места боев, где они сражались, страдали и в конечном счете победили. Он отклонил предложение устроить смотр в Монфоконе, где прошли самые тяжелые бои, а принял парад в Лангре, причем нашел предлог, чтобы не остаться на запланированный торжественный ужин. Его полем битвы была Парижская мирная конференция, а противниками – бывшие союзники, Франция и Британия, Клемансо и Ллойд Джордж.

Военнопленные из числа союзников возвращались домой, зачастую разгневанные грубым и пренебрежительным, как они считали, обращением в плену. Среди тех, кто вернулся в Британию 14 декабря, был Лиф Робинсон, в 1916 г. награжденный Крестом Виктории как первый летчик, сбивший немецкий самолет над Британией; год спустя его самого сбили над немецкими позициями во Франции. Друзья были потрясены, увидев его скрюченным: он не мог ходить без трости. Через несколько дней Робинсон подхватил инфлюэнцу. Он умер через семнадцать дней после возвращения в Англию – один из 150 000 британцев, военных и гражданских, которые стали жертвой эпидемии, не пощадившей ни одну из участвовавших в войне стран.

Адольф Гитлер, восстанавливающийся после британской газовой атаки, в результате которой он временно ослеп, вернулся в свой полк в Мюнхене 18 декабря. Горечь поражения вылилась у него в ненависть к предполагаемым врагам Германии. Новыми правителями Баварии были социалисты и евреи во главе с Куртом Эйснером. «Мне казалось, я не узнаю город», – писал он семь лет спустя в своей книге Mein Kampf («Моя борьба»). Свой гнев он направил против «еврейских вожаков, губящих наш народ»: 12–15 тысяч их нужно «задушить ядовитыми газами». Их судьбу должны разделить политики и журналисты, поддерживающие власть социалистов в Баварии: «болтуны», «вредители», «предатели революции». Он призвал «самым решительным образом пустить в ход военную силу и раз и навсегда истребить эту чуму».

Через три дня после того, как никому не известный Гитлер добрался до Мюнхена, доктор Томаш Масарик, который всю войну провел в странах, воевавших на стороне союзников, пропагандируя независимую Чехословакию, приехал в Прагу. В ту ночь он спал в Пражском Граде, замке, который останется резиденцией чешского правительства и символом независимости вплоть до марта 1939 г., когда здесь переночует Гитлер, празднуя бескровный захват страны.

6 января 1919 г. в Берлине собрались 10 000 приверженцев марксизма и революционеров, жаждавших революции. Целый день шли жаркие дискуссии. Роза Люксембург убеждала своих последователей из Союза Спартака не пытаться взять власть, не добившись поддержки значительной части населения, но ей не удалось сдержать горячие головы. Во время столкновения ее и Карла Либкнехта захватили, а затем убили вооруженные отряды правых. Тело Розы Люксембург, сброшенное в канал, нашли только через пять месяцев. Коммунисты сделали ее своей героиней, но с падением коммунизма, через семьдесят лет после ее смерти, имя Розы Люксембург ничего не говорит людям, живущим на землях, где ее когда-то прославляли?[284].

Начало мирной конференции было назначено на 18 января 1919 г. Для немцев эта дата звучала как оскорбление: в этот день в 1870 г. под торжественные речи о возрождении нации было объявлено о создании Германской империи. Чтобы сделать немецких делегатов более сговорчивыми, Франция настаивала на сохранении блокады Германии. «Кажется, мстительность и торгашеская зависть французов не знают границ», – заметил британский журналист С. П. Скотт, размышляя о новых трениях между Англией и Францией.

Одним из предметов разногласий между союзниками стали бывшие колонии Германии, которые никто не собирался возвращать. Было решено ввести систему мандатов Лиги Наций и раздать эти мандаты победившим державам. Мандаты Лиги Наций включали определенные условия: в Африке и на Тихом океане строго предписывалось бороться с работорговлей. Территория Турции тоже была распределена в соответствии с этой системой. Франция получала Сирию и Ливан, Британия – Месопотамию (Ирак) и Палестину, в северной части которой пообещала создать национальное еврейское государство. Южную Африку отблагодарили за помощь союзникам мандатом на управление Германской Юго-Западной Африкой. Камерун и Того поделили между Британией и Францией. В Тихоокеанском регионе, где немецкие колонии были захвачены в 1914 г., в самом начале войны, Япония получила мандат на управление Марианскими, Каролинскими и Маршалловыми островами, Новая Зеландия – Самоа, а Австралия – Новой Гвинеей. Богатый фосфатами остров Науру, на который претендовали Австралия, Новая Зеландия и даже Британия, стал подмандатной территорией Британской империи.

Некоторые победители остались недовольны. Бельгию лишили территорий в Германской Восточной Африке, которые она оккупировала и на которые претендовала, и взамен отдали изолированные африканские земли в Руанде и Бурунди. Португалия также надеялась получить Германскую Восточную Африку, но, поскольку на эту территорию претендовала Британия, была вынуждена довольствоваться треугольником Кионга на севере Мозамбика. Италия просила свободы торговли в Абиссинии, но это была не германская территория, и просьбу отклонили. Не удовлетворили также претензии Италии в Северной и Восточной Африке, поскольку сделать это можно было только за счет Франции и Британии. В результате раздела немецких колоний и Османской империи наибольшую выгоду получила Британия. Как выразился британский министр иностранных дел А. Д. Бальфур, «на карте мира стало больше красного».

В числе разочарованных результатами мирной конференции был Нгуен Ай Куок, 25-летний вьетнамец, который в 1914 г., когда началась война, работал помощником повара в отеле «Карлтон» в Лондоне. Во время конференции в Версале он попросил о встрече с президентом Вильсоном. Он хотел вручить Вильсону документ с требованием для вьетнамцев права на самоопределение, равенства перед законом для вьетнамцев и французов, свободу организаций и собраний, запрета принудительного труда. Это были вьетнамские Четырнадцать пунктов. «Французы назвали этот документ бомбой, – вспоминал впоследствии другой вьетнамец. – А мы назвали его ударом молнии. Мы были вне себя от радости. Разве можно было не восхищаться человеком, который храбро выступил в нашу защиту?»

Просьбу Нгуена отклонили. Сорок лет спустя под именем Хо Ши Мин он стал национальным лидером, полным решимости выдворить французов из Вьетнама. Через пятьдесят лет после разочарования в Париже ему предстояло столкнуться с военной мощью Соединенных Штатов?[285].

25 января на мирной конференции была образована комиссия по возмещению ущерба. Комиссии предстояло определить, сколько каждое из проигравших государств «должно выплатить» победителям в качестве репараций за ущерб, нанесенный во время войны. Представители Франции, Британии и Италии настаивали на своем праве претендовать на возмещение всех военных потерь. Бельгийский делегат опасался, что при таком подходе Бельгии ничего не достанется: прямые затраты на войну были относительно невелики, но города и сельскохозяйственные угодья серьезно пострадали за четыре года оккупации. Британия, ссылаясь на четырехлетнюю подводную войну, которую вела против нее Германия, требовала учесть потерю судов, а также ущерб от немецких воздушных налетов. Затем дискуссия о репарациях немного утихла: ущерб будет оцениваться по прошествии двух лет. Это, как впоследствии объяснил Ллойд Джордж, «позволит страстям остынуть. Это также снизит базу для оценки, дав время раздутым инфляцией военным ценам немного приблизиться к нормальным».

Смягчившийся подход к размерам репараций и решение, что полная сумма должна быть выплачена до 1 мая 1961 г. – хотя 1 миллиард фунтов предстояло выплатить до 1 мая 1921 г., – не принесли немцам видимого облегчения. Они считали неприемлемой саму идею репараций – преамбула к статьям о возмещении ущерба прямо указывала, что Германия не только должна заплатить за неудачу на поле боя, но и понести наказание за развязывание войны. Формула союзников, которую немцы сократили до нескольких слов, «вина за развязывание войны», гласила: «Германия признает, что Германия и ее союзники ответственны за причинение всех потерь и всех убытков, понесенных Союзными и Объединившимися Правительствами и их гражданами вследствие войны, которая была им навязана нападением Германии и ее союзников».

Всего десять слов, «войны, которая была им навязана нападением Германии и ее союзников», привели к опасным и в конечном счете непоправимым последствиям, вылившимся в новую войну, так что Великая война 1914–1918 гг. стала Первой мировой, за которой последовала Вторая. Связью между двумя мировыми войнами, разделенными всего двадцатью годами, стала как раз эта статья о «вине за развязывание войны», как воспринимали ее немцы. Именно ее выдвигали на первый план политики экстремистского толка, и именно на нее была направлена ярость Гитлера, бывшего ефрейтора, который считал своей миссией месть Союзным и Объединившимся Правительствам (три из которых – Италия, Румыния и Япония – станут его союзниками во Второй мировой войне).

В своей речи на открытии конференции в Версале глава немецкой делегации граф Брокдорф-Ранцау заявил: «От нас требуют признания, что в войне виноваты мы одни; такое признание с моей стороны было бы ложью». Пресса союзников осудила немцев за это «оскорбление». Газета Daily Mail сообщала читателям: «После этого никто не будет относиться к гуннам как к цивилизованным людям, способным на раскаяние». Далее Брокдорф-Ранцау обратил внимание, что блокада Германии союзниками по-прежнему не отменена. «Сотни тысяч мирных жителей, которые погибли после 11 ноября из-за блокады, – сказал он, – были убиты намеренно и хладнокровно, после того как наши противники обеспечили себе победу. Подумайте об этом, когда рассуждаете о вине и наказании».

Союзники настаивали, что блокада Германии будет снята только после подписания мирного договора. Если договор не будет подписан, указывала Times, то к блокаде в качестве оружия и средства принуждения может прибавиться оккупация всей Германии. Норман Энджелл, который в 1909 г. предупреждал, что война нанесет ущерб и победителям, и побежденным, осуждал продолжение блокады, называя ее оружием «против детей, против слабых, больных и стариков, против женщин, матерей, против немощных», такой же безнравственной, как торпедирование теплохода «Лузитания».

В самой Германии поднимали голову правые силы. 21 февраля по дороге в парламент Мюнхена выстрелом в спину был убит Курт Эйснер: его убийцей был 22-летний немецкий аристократ граф Антон Арко Валлей. Жертвами насилия стали 50 русских военнопленных, отпущенных на свободу, а также два десятка католиков, арестованных в их клубе и застреленных в тюрьме. Были убиты три лидера Советов, а в отместку – восемь арестованных правых радикалов. В то время как в Мюнхене правые набирали силу, Гитлер нашел себе работу – он убеждал вернувшихся из плена солдат в лагере Лехфельд осудить пораженчество и левые идеи. Его излюбленной темой стало разоблачение «еврейско-марксистского мирового заговора» – это было новым источником национализма, отсутствовавшим в 1914 г.

Оккупационные войска союзников оставались на Рейне, но постепенно миллионы солдат отправлялись домой. Одни до конца жизни не оправились от психологической травмы, полученной на войне, другие не смогли выйти за узкие рамки своего военного опыта, третьим удалось начать новую жизнь, в которой война постепенно становилась все более далекой. У некоторых такая забывчивость вызывала гнев.

Раненые в госпиталях постепенно выздоравливали, пусть иногда и медленно, однако случались неприятные инциденты. 23 февраля американский доброволец Кэрол Кастейрс писал отцу из военного госпиталя в Руане о ночной старшей сестре, которая бранила их за то, что они «беспокоят» хирурга, когда раны причиняли им особенно сильную боль. «Все офицеры ее ненавидели, – писал Кастейрс. – Однажды вечером ее встретили мяуканьем и мычанием. «Я думала, вы офицеры и джентльмены, – сказала медсестра, – но теперь вижу, что нахожусь на конюшне». Все засмеялись. Было странно смотреть на этих забинтованных людей, распростертых на койках и похожих на марионеток, с руками и ногами, изогнутыми под неестественным углом и подвешенными на веревках, перекинутых через прикрепленные к потолку блоки и с подвешенными на конце мешками с песком. Было странно смотреть, как в этом царстве страдания, боли, причудливых и невероятных поз койки тряслись от истерического смеха».

Американских солдат, возвращавшихся домой, потрясло то, как мало знают на родине об их победах и подвигах. Когда 25 апреля 1919 г. конфискованный немецкий лайнер «Левиафан» пришвартовался в порту Нью-Йорка, генерал Макартур, в последние недели войны командовавший дивизией «Рейнбоу», был удивлен, что их не встречает толпа известных людей, нет официальных речей и церемоний. На причале им попался только подросток, спросивший, кто они такие. «Знаменитая 42-я дивизия», – ответил он. Мальчик поинтересовался, были ли они во Франции. «В унизительной тишине, – впоследствии писал Макартур, – мы вышли из порта и разошлись в разные стороны: печальный, мрачный конец «Рейнбоу».

Зигфрид Сассун в стихах выразил гнев против тех, кто забывает о войне. В стихотворении «Последствия, март 1919» (Aftermath, March 1919) он писал:

Забыть об этом невозможно, нет!

Клянемся помнить ад военных лет.

Сраженье за Мамец и месяц обороны,

Мешки с песком сырым, окопы и заслоны,

И стаи хищных крыс, и даже смрад густой

От трупов, сгнивших на передовой,

И безнадежный дождь, и холод, и зарницы.

Ужели это все однажды повторится?

Вы помните атак невыносимый вой,

Бессильный гнев свой, и слепую жалость,

И раненых солдат смертельную усталость,

И павшего бойца с поникшей головой?

И маски вместо лиц, и на худых носилках

Парней, еще недавно радостных и пылких?

На Парижской мирной конференции Ллойд Джордж начал сомневаться в разумности тех жестких условий, на которых настаивали французы, и особенно Клемансо. 25 марта он на один день уехал в Фонтенбло, чтобы выработать собственную позицию по поводу того, как следует обращаться с Германией. В меморандуме, который Ллойд Джордж составил к концу дня, он заявлял, что хочет установить мир на все времена, а не только на тридцать лет. Карательные меры приведут к тому, что мир будет недолгим. Если немцев не успокоить, они могут связать свою судьбу с большевиками, и русский большевизм обеспечит себе преимущество, «получив подарок в виде самых успешных в мире организаторов национальных ресурсов».

После того как пройдет вызванный войной шок, предупреждал Ллойд Джордж, «сохранение мира будет зависеть от устранения всех причин для раздражения, которое постоянно поднимает дух патриотизма; оно будет зависеть от справедливости, от сознания того, что люди действуют честно в своем стремлении компенсировать потери… Наш мир должны устанавливать люди, подобные судьям на процессе, который не затрагивает их личных чувств и интересов, и не в духе жестокой мести, которая не удовлетворяется без увечий, боли и унижения»

Ллойд Джордж критиковал проекты подготовленных к тому времени статей, способных стать «постоянным источником раздражения». Чем быстрее будет покончено с репарациями, тем лучше, убеждал он. Не следует навязывать немцам власть чужеземцев – в противном случае «вся Европа превратится в Эльзас и Лотарингию». Он подчеркивал, что немцы – «гордый, умный народ с великими традициями», но, подписав мирный договор, они окажутся под властью «народов, которых считали ниже себя, причем некоторые из них на данный момент, несомненно, заслуживают такого определения».

Главным в «меморандуме Фонтенбло» было предупреждение об опасности, в которой окажутся все, если мирный договор будет подписан в таком виде. «Я решительно выступаю против передачи большого количества немцев из Германии под власть других государств, – писал он. – Я не могу не усмотреть причину будущей войны в том, что германский народ, проявивший себя как один из самых энергичных и сильных в мире, будет окружен рядом небольших государств. Народы многих из них никогда раньше не могли создать стабильных правительств, и теперь в каждом из этих государств окажется масса немцев, требующих воссоединения со своей родиной… что должно рано или поздно привести к новой войне на востоке Европы».

Аргументы британского премьер-министра встретили решительное сопротивление. 26 марта при обсуждении «меморандума Фонтенбло» Клемансо холодно заметил: «Если британцы так хотят умиротворить Германию, им следует обратить взгляд… за море… и пойти на уступки в вопросах колоний, флота и торговли». Особенно возмутило Ллойд Джорджа замечание Клемансо, что Британия – «морская держава, не знавшая вторжений». На что он гневно возразил: «Францию больше всего заботит, чтобы немцы в Данциге были переданы полякам».

Язвительные реплики свидетельствовали о растущих разногласиях между Британией и Францией. Клемансо, по-видимому, считал мирный договор наилучшим шансом для Франции защититься от Германии, вдвое превосходящей ее по численности населения, а его жесткость – подходящим способом предупредить побежденных, чтобы они даже не помышляли о мести. Ллойд Джордж считал, что это заложит основы для будущего конфликта. Вернувшись в Париж из Фонтенбло, он тщетно возражал против передачи Польше всех земель с преобладающим немецким населением. Его протесты не ослабили решимость Франции максимально уменьшить территорию Германии.

Пока шли дебаты о том, как следует поступить с Германией, траурные церемонии напоминали и победителям, и побежденным о четырех годах страданий и ненависти. 7 мая 1919 г., в день, когда немецкая делегация в Версале получила черновик мирного договора, на борту эсминца «Ровена» в Англию было доставлено тело Эдит Кэвелл. Восемь дней спустя множество людей собралось на поминальную службу в Вестминстерском аббатстве. На улицах толпы народа, в том числе многие школьники, смотрели, как ее гроб везут на лафете.

«Когда медсестру Кэвелл везли по Лондону, – писала Times, – на улицах города, обычно шумных в эти дневные часы, становилось необычно тихо». В ее честь в Канаде была названа вершина в Скалистых горах, а в Соединенных Штатах – ледник в Колорадо. В Лондоне к северу от Трафальгарской площади поставили памятник Эдит Кэвелл; несколько месяцев после его открытия рядом стояли люди и следили, чтобы прохожие снимали шляпы.

29 мая немецкая делегация на конференции в Версале опубликовала меморандум с протестом против предложенных условий. Выражая желание разоружиться «раньше других народов», они призывали победителей отказаться от всеобщей воинской повинности и разоружиться «в такой же пропорции». Они были готовы отказаться от суверенного права Германии на Эльзас и Лотарингию, но хотели провести там плебисцит. Соглашаясь с необходимостью выплаты определенных репараций, они отвергали обвинение в развязывании войны и требовали беспристрастного расследования, чтобы выявить истинных виновников. Эти предложения были отвергнуты. Отрицание вины вызвало сильное раздражение у Британии. «Я не мог согласиться с немецкой точкой зрения, – впоследствии писал Ллойд Джордж, – не отказавшись полностью от аргументов, побудивших нас вступить в войну». Рассматривая причины, «которые вынудили нас стать на сторону Бельгии, Сербии, Франции и России», он «нисколько не сомневался в виновности Центральных держав».

Ответ союзников немецким делегатам был решительным: «Всю войну, а также до ее начала немецкий народ и его представители поддерживали войну, одобряли кредиты, подписывались на военные займы, подчинялись всем приказам своего правительства, даже самым жестоким. Они разделяют ответственность за политику правительства, поскольку могли бы сменить его в любой момент, если бы захотели. Если бы эта политика привела к успеху, они одобрили бы ее с таким же энтузиазмом, с каким приветствовали начало войны. Теперь они не вправе делать вид, что, сменив правителей после поражения в войне, они смогут избежать последствий своих деяний».

Слишком свежи были раны союзников, слишком близка победа, чтобы они могли дать другой ответ. 30 мая 1919 г. в Сюрене было открыто первое американское кладбище на Западном фронте: 1551 могила и 974 имени на стене пропавших без вести. Вина Германии казалась очевидной. Но немцы не были готовы к тому, что за свои «деяния» нужно платить. В июне Гинденбург, вернувшись домой в Ганновер, принялся за мемуары; вину за поражение Германии он возлагал не на армию, а на беспорядки и революции в тылу. Эту легенду об «ударе в спину» эксплуатировали многие немецкие политики следующего десятилетия, в том числе Гитлер, который был последним канцлером периода президентства Гинденбурга, длившегося с 1925 г. до его смерти в 1934 г.

В июне на Парижской мирной конференции ежедневно шли жаркие дебаты, а антигерманские настроения настолько усилились, что дипломаты и члены делегаций союзников чувствовали себя присяжными, собравшимися для вынесения обвинительного приговора. Один из британских участников конференции, историк Х. А. Л. Фишер, 11 июня писал другу: «Моральная обстановка в Париже не вдохновляет. Все малые страны хотят увеличить территорию, а Франция испытывает неестественный страх перед возрожденной и жаждущей мести Германией. На мой взгляд, страсти еще слишком сильны, чтобы можно было достичь надежного соглашения, но если подписанный здесь в нынешнем виде договор и принесет умиротворение, то в будущем он может потребовать изменений и дополнений, которые дадут Европе перспективу стабильности».

Перспективы стабильности посредством умиротворения все еще были туманными – как в Европе, так и на бывшем Восточном фронте. 17 июня вблизи от русской военно-морской базы Кронштадт три британских торпедных катера под командованием капитана Гордона Стила, лейтенанта Дэрелл-Рида и лейтенанта Эгара прорвали оборону русских. Дэрелл-Рид был убит при входе в бухту. Стил и Эгар продолжили атаку и торпедировали крейсер большевиков. Оба были награждены Крестом Виктории.

Интервенция в России была интернациональной: в операциях участвовали британские, французские, итальянские, чешские, румынские, сербские, японские, латышские, финские и американские подразделения, а также антибольшевистские формирования русских, в том числе казаки. Британия поставила антибольшевистским силам полмиллиона винтовок и пятьсот миллионов патронов. В Россию отправили британских солдат, в том числе специалистов по отравляющим газам, среди которых был Сидни Грейвз, который спас нескольких гражданских лиц, попавших под перекрестный огонь противоборствующих сторон. За этот подвиг его наградили крестом «За выдающиеся заслуги».

Судьба и будущее немцев, чьи земли вошли в состав Чехословакии и Польши и чьим кумиром летом 1938-го и летом 1939 г. стал Гитлер, были очевидны за двадцать лет до того, как они превратились в публику, перед которой разыгралась широко известная прелюдия ко Второй мировой войне. 15 июня 1919 г. представители немецкоговорящего населения Судетской области в Богемии, Моравии и Силезии – регионов Австрии, вошедших в состав Чехословакии, – представили участникам Парижской мирной конференции меморандум, в котором протестовали против передачи чехам своих суверенных прав. «Подневольный народ никогда не смирится с подобным угнетением», – заявили они. Шесть дней спустя, 21 июня 1919 г., газета Vossische Zeitung писала о немцах, которые оказались под властью Польши: «Усиливается поток беженцев в западные и центральные районы Германии из Восточной Пруссии и других областей, которые будут переданы от Пруссии Польше, что очень угнетает остающихся немцев». Города на новой западной границе Германии «опасно переполнились» беженцами. «В Пиле (Шнайдемюле) целые семьи теснятся в конюшнях и других зданиях, совершенно непригодных для жилья».

Ни три с половиной миллиона судетских немцев, ни сотни тысяч человек из будущего Польского коридора не имели ни малейшей надежды на изменение решений, которые были почти согласованы. На Парижской мирной конференции немцы не прекращали попыток изменить договор, но союзники не позволили сделать его текст предметом переговоров. Затем, 21 июля, зная, что немецкий флот, интернированный в Скапа-Флоу после заключения перемирия, будет, согласно договору, передан союзникам, командующий флотом вице-адмирал фон Ройтер приказал затопить корабли.

Первым, через шестнадцать минут после полудня, должны были затопить линкор «Фридрих Великий». Два года назад на нем произошел первый бунт на немецком Флоте открытого моря. К пяти часам пополудни 74 немецких военных корабля, 16 из которых для своего времени были крупнейшими, отправились на дно моря. По иронии судьбы эту картину наблюдала группа шотландских школьников с борта буксира «Флайинг Кестрел»: они отправились на экскурсию и решили, что это представление, которое разыгрывают специально для них. Экипажи некоторых немецких кораблей попытались подняться на борт и помешать затоплению, но по ним с нескольких небольших британских судов был открыт огонь, в результате чего погибло восемь немецких моряков. Последний из немецких военных кораблей, «Гинденбург», был затоплен в пять часов. Четыре судна британцам удалось отбуксировать на берег до того, как они затонули. Затопление судов, писал адмирал Шеер, «стерло пятно поражения со штандарта немецкого флота».

22 июня в Версале немецкая делегация согласилась подписать все статьи мирного договора за исключением той, в которой речь шла о вине в развязывании войны. Когда лидеры союзников готовились дать ответ на этот последний акт сопротивления, пришла новость о затоплении немецкого флота в Скапа-Флоу. Тут же было решено не только отвергнуть любые изменения в тексте договора, но и отвести немцам всего двадцать четыре часа на его подписание. Когда немецкие делегаты попросили дать им сорок восемь часов, Ллойд Джордж сказал коллегам, что, «тщательно все обдумав, пришел к выводу, что затопление немецких судов на Оркнейских островах склоняет его к необходимости отказа». Это было актом «вероломства». Немецкую просьбу отклонили.

Подписание договора столкнулось с еще одним препятствием. Немецкое правительство, не желая становиться предметом ненависти за то, что одобрило договор, подало в отставку. Президент молодой Германской республики, Фридрих Эберт, отказался ее принять. Затем он спросил Гинденбурга и Грёнера (преемника Людендорфа на должности начальника Генерального штаба), сможет ли Германия дать отпор, если союзники возобновят наступление. Гинденбург вышел из кабинета, не найдя в себе сил произнести эти слова: «Германия беззащитна». Грёнер остался и сказал президенту правду: на востоке положение «приемлемое», на западе – «безнадежное».

За четыре часа до установленного союзниками срока правительство Германии согласилось подписать Версальский мирный договор. При этом немецкая делегация в последний раз выразила свой протест: «Правительство Германской республики в результате последних переговоров с Союзными и Объединившимися державами с прискорбием убедилось, что последние полны решимости силой принудить Германию согласиться даже на те условия мира, которые хотя и не важны в материальном отношении, но направлены на то, чтобы обесчестить немецкий народ. Честь немецкого народа не запятнает ни один акт насилия. Немецкий народ перенес все ужасные страдания последних лет и не может защитить свою честь действием. Поэтому, уступая превосходящей силе, но не отказываясь от своего отношения к вопиющей несправедливости условий мира, правительство Германской республики заявляет о согласии подписать условия мирного договора, навязанные Союзными и Объединившимися державами». Когда представители союзников в Версале получили это бескомпромиссное заявление, тем не менее признававшее «капитуляцию», то приказали отпраздновать это событие пушечными залпами. На следующий день в Берлине Людендорф закончил писать мемуары о войне, которые он посвятил «героям, которые пали, веря в величие Германии».

28 июня 1919 г. был подписан Версальский договор между Германией и «Союзными и Объединившимися державами»: под 200-страничным документом поставили свои подписи представители 27 государств-победителей?[286]. По условиям договора Германию ждало суровое наказание как в плане утраты территорий, так и в финансовом отношении. Она лишалась земель на востоке и на западе, ее армия, флот и авиация должны были быть распущены, а ответственность за развязывание войны выразилась в финансовых обязательствах – выплате репараций, особенно Франции и Бельгии. Статьи 42–44 запрещали Германии сооружать укрепления на Рейне и держать там войска. Статья 80 запрещала объединяться с Австрией – это возможно только с «согласия Совета Лиги Наций». Статьи 100–106 выводили порт Данциг из состава Германии и объявляли его вольным городом под защитой Лиги Наций. Статьи 119 и 120 пятью строчками лишали Германию всех колониальных владений. Статья 170 запрещала импорт оружия, боеприпасов и военных материалов. Статья 191 запрещала строить и покупать подводные лодки. Статья 198 лишала Германию военной и морской авиации.

Германия должна была быть лишена возможности вести войну. Статья 231 мирного договора вынуждала ее признать, что она и ее союзники «ответственны» за потери и убытки, «понесенные» победителями «вследствие войны, которая была им навязана нападением Германии и ее союзников». Именно против этой статьи об ответственности за развязывание войны, служившей преамбулой к требованиям репараций, возражала немецкая делегация. Некоторые члены делегации союзников, в том числе британский экономист Дж. М. Кейнс, считали пункты о репарациях чрезмерно жесткими, другие хвалили их. С последними был согласен Редьярд Киплинг:

Наши дети погибли, и нам никогда не забыть

Их словечки и смех, что нас согревали когда-то.

Кто, скажите на милость, заплатит за эту утрату?

Ни чужак, ни священник, никто,

Только мы одни вправе судить.

Каждую неделю после подписания Версальского договора проводились траурные церемонии, которые напоминали победителям о потерях и делали невозможными любые разговоры об изменении его пунктов или о его несправедливости, на что уже указывали некоторые специалисты, в том числе Кейнс. Через десять дней после подписания договора в Англии наблюдался всплеск антигерманских настроений, когда в Лондоне проходила заупокойная служба по Чарльзу Фрайатту, капитану парохода, расстрелянному немцами в 1916 г. в Брюсселе за то, что он осмелился протаранить немецкую подводную лодку. Фрайатта перезахоронили в Доверкорте.

14 июля, через две недели и два дня после подписания договора, когда Германия, казалось бы, навсегда утратила возможность угрожать соседям, в Париже состоялся парад победы, связавший день взятия Бастилии с падением Германской империи. Парад начался с шествия нескольких тысяч французских ветеранов – слепых, хромых, искалеченных. За ними шли солдаты, офицеры и оркестры всех союзных держав – под Триумфальной аркой, по Елисейским Полям к площади Согласия. Там впервые с 1871 г. была открыта статуя, символизирующая город Страсбург, мимо которой шествие двинулось к площади Республики, месту триумфа революции 1789 г.

Процессию возглавляли два всадника, Фош и Жоффр, два фельдмаршала, стоявшие у руля армии с августа 1914 г. Подразделения союзников, каждое численностью 1500 человек, следовали друг за другом в алфавитном порядке, как на Олимпийских играх. На этом триумфальном параде первыми шли американцы во главе с гарцевавшим на лошади генералом Першингом, за ними бельгийцы, британцы, чехи, греки, итальянцы, японцы, португальцы, румыны, сербы и поляки, а завершали парад французы, на земле которых шли основные сражения и которые понесли самые большие потери. На параде не нашлось места для большевистской России, которая вышла из войны в критический момент, усугубив положение союзников. Не присутствовал и Китай, объявивший войну Германии в 1917 г., чьи рабочие очищали поля сражений от колючей проволоки и неразорвавшихся снарядов. Что касается государств, потерпевших поражение, – Австрии, Болгарии, Германии и Турции, – то их граждане прочли рассказ о параде в газетах, вышедших на следующий день.

Среди тех, кто наблюдал за торжествами в Париже, была Уинифред Холтби, которая еще школьницей стала свидетельницей обстрела немцами Скарборо в декабре 1914 г. Потом она служила медсестрой во Франции. Ее биограф, Вера Бриттен, писала, как Уинифред «днем зашла к пышнотелой француженке, которая стирала ей белье, и увидела, что веселая и говорливая маленькая женщина рыдает под вишней в своем саду, оплакивая сына, который уже никогда не вернется и не будет срывать спелые плоды с гнущихся под их тяжестью веток. Вспомнила ли она пьяную старуху из Радстона, которая 3 августа 1914 г. говорила ей, что «война – мерзость»? Как бы то ни было, по возвращении в Йоркшир она поняла, что для некоторых – в их число она еще не включала себя – трагедия войны не закончилась, а только начиналась.

1 сентября 1919 г. последняя американская дивизия, участвовавшая в боях, покинула Францию, отплыв домой из Бреста. В предшествующие месяцы 300 000 американских солдат ежемесячно пересекали Атлантику с востока на запад, возвращаясь в Соединенные Штаты. Каждый солдат получал документ о демобилизации, мундир, пару ботинок, шинель и 60 долларов премии. Через эту процедуру прошли более трех с половиной миллионов человек. Во Франции осталась небольшая группа для работы на военных кладбищах – они наблюдали за поиском тел, их идентификацией и погребением. Американские оккупационные силы численностью 16 000 человек также были направлены в Германию в составе подразделений союзников, присутствовавших в Рейнской области; они базировались в Кобленце.

Началось освобождение военнопленных из лагерей, где из-за пандемии инфлюэнцы умерли десятки тысяч человек. Из 300 000 австрийских военнослужащих, попавших в плен к началу ноября 1918 г., к осени 1919 г. умерло 30 000 человек. Среди тех, кто в конечном счете вернулся домой, был философ Витгенштейн, приехавший в Вену 25 августа. Там он встретился с братом Паулем, потерявшим правую руку на Восточном фронте. Пианист по профессии, он учился играть одной левой рукой и пытался снова заняться преподаванием.

В Британии, хоть и медленно, начали выпускать из тюрем тех, кто отказывался от военной службы по идейным соображениям. В марте 1919 г. в тюрьмах содержалось 1200 таких осужденных, а еще 3400 находилось на принудительных работах в специальных лагерях. В качестве коллективного наказания за свои взгляды они были лишены права голоса в течение пяти лет после войны как на парламентских, так и на местных выборах.

10 сентября Австрия подписала Сен-Жерменский договор с Союзными и Объединившимися державами. Италии она уступила Южный Тироль, Истрию, часть Далмации и острова на Адриатическом море. Буковина перешла к Румынии. Бывшие южные провинции империи, населенные преимущественно южными славянами, – Словения, Хорватия, бо?льшая часть Далмации, Босния и Герцеговина – вошли в состав Югославии, в результате чего Сараево, где Гаврило Принцип убил Франца Фердинанда, оказалось под властью славян. Была признана независимость Венгрии, а также Польши и Чехословакии. Польше отошли бывшие австрийские провинции, Западная и Восточная Галиция с городами Кракау и Лемберг?[287]. Чехословакия получила Богемию и Моравию, а также населенную немцами Судетскую область. Численность австрийской армии была ограничена 30 000 человек, и ей запрещалось иметь военно-воздушные силы; Австрия также не могла объединиться с Германией.

27 ноября в Нейи мирный договор подписала Болгария. Фракию, единственный выход к Эгейскому морю, пришлось уступить союзникам, которые затем передали ее Греции. Южную Добруджу, узкую полоску земли на побережье Черного моря, вернули Румынии. Югославия получила маленькие анклавы Струмица и Цариброд. Болгарии запрещалось иметь военную авиацию и подводные лодки, а численность армии ограничивалась 20 000 добровольцев. Репарации за нанесенный ущерб устанавливались в размере двух миллионов золотых франков каждые шесть месяцев в течение тридцати семи лет, до 1957 г. Кроме того, в течение пяти лет Югославия должна была ежегодно получать 50 000 тонн угля.

Подписание договора с Венгрией отсрочили беспорядки девяти месяцев коммунистического режима и террор, развязанный правительством Белы Куна. Тем не менее 4 июня 1920 г. последнее крупное территориальное образование, входившее в состав Центральных держав, приняло условия капитуляции и согласилось с рядом решений, которые уже были осуществлены. Согласно Трианонскому мирному договору, Чехословакия получала бывшие венгерские территории, Словакию и Рутению. Трансильвания передавалась Румынии, что стало причиной недовольства, не утихавшего три четверти века. Регион Банат отошел к Югославии. Численность венгерской армии ограничивалась 35 000 человек. Венгрия теряла выход к морю, хотя ее активность на Адриатике отражалась в звании управлявшего страной регента, адмирала Хорти, который в последний год войны был главнокомандующим австро-венгерским флотом.

По всей Европе и во всех странах, отправлявших своих солдат на Европейский театр военных действий, в честь погибших проектировались и строились мемориалы. В каждом городе и в каждой деревне, откуда уходили на войну мужчины, появился памятник с высеченными на камне именами павших. В сентябре 1919 г. после открытия одного из таких памятников поэтесса Шарлотта Мью написала:

Повсюду будут эти монументы

на наших шумных торжищах стоять,

где что-то продают и покупают.

Но кто из нас достоин здесь лежать?

Там заключают сделки торгаши

И девки отдаются за гроши,

И день и ночь на них взирает строго

Всевидящее Божье око

И юноши убитого лицо.

9 ноября 1919 г. на одной из колонн здания муниципалитета в бельгийской деревне Сен-Гилен была установлена бронзовая табличка в память об одном из первых британских воинов, погибших в битве при Монсе, артиллерийском офицере, майоре С. Холланде, убитом в бою 23 августа 1914 г. На общих памятниках указывались воинские части, специальные подразделения и даже животные. Некоторые памятники связывали павших на Первой мировой войне с теми, кто погиб в других войнах: в Ньюарке, штат Нью-Джерси, мемориал состоит из сорока двух фигур, изображающих американских солдат из разных периодов в истории страны, начиная с Войны за независимость против Британии. На Тауэр-хилл, напротив лондонского Тауэра, военный мемориал увековечил память 12 000 моряков торгового флота и рыбаков, погибших на Первой мировой, – тех, для кого могилой стало море. На памятнике пулеметчикам в Гайд-парк-корнер выбиты слова из Библии:

Данный текст является ознакомительным фрагментом.