Глава 15 Война на всех фронтах

Глава 15

Война на всех фронтах

Август – декабрь 1916 г.

Все предвещало скорое открытие нового фронта. С июля 1914 г. Румыния упорно придерживалась нейтралитета и в то же время позволяла Германии и Австрии провозить через свою территорию войска и грузы для нужд фронта, тем самым помогая Турции в борьбе с Антантой. Румынские власти, видя успехи России в войне с Австрией, решили извлечь из них выгоду. 18 августа 1916 г. между Румынией и Антантой было заключено секретное соглашение, позволявшее румынам рассчитывать на давно облюбованные ими территории: австро-венгерские провинции Трансильвания в верховьях Тисы, Буковина в верховьях Прута и весь Банат.

Через девять дней, 27 августа, появился новый фронт: Румыния, хотя бы на бумаге удовлетворив свои территориальные амбиции, объявила войну Австрии. В тот же день румынские войска пересекли австро-венгерскую границу и вторглись в Трансильванию. Король Фердинанд, немец по происхождению, тогда же заявил коронному совету Румынии: «Теперь, когда я поборол в себе Гогенцоллерна, мне никто не страшен».

Кайзер, также принадлежавший к династии Гогенцоллернов, когда румынские войска проникли в самое сердце Габсбургской империи, в панике сказал своим приближенным, что война проиграна. Отныне Центральным державам, помимо продолжающегося наступления русских на востоке и ежедневного натиска британцев на Сомме, приходилось сдерживать еще и продвижение румын на территории Австро-Венгрии. 28 августа кайзер, стремясь повысить военный потенциал Германии, заменил генерала Фалькенхайна на посту начальника Генерального штаба фельдмаршалом Гинденбургом. Людендорф, назначенный помощником Гинденбурга, получил новое громкое звание, став первым генерал-квартирмейстером.

29 августа Гинденбург и Людендорф предстали перед кайзером и узнали о повышении. Они убедили кайзера немедленно начать неограниченную подводную войну, не заботясь о том, как на это отреагируют Соединенные Штаты или Скандинавские страны. В тот же день Гинденбург написал военному министру, требуя уже к весне 1917 г. вдвое увеличить производство боеприпасов и втрое – артиллерийских орудий и пулеметов.

Через две недели после своего назначения Гинденбург стал главнокомандующим всех армий Центральных держав. Решение было принято на совещании кайзера с турецким военным министром Энвер-пашой и болгарским царем Фердинандом. Еще до совещания Энвер-паша направил 12-тысячную турецкую армию с Салоникского фронта на болгарскую границу в сектор Драма – Кавала. На Салоникском фронте воевали и немецкие войска; британцы при попытке взять оккупированную немцами деревушку захватили 70 военнопленных.

Хотя Центральным державам приходилось воевать на нескольких фронтах и сдерживать наступление на Сомме, преимущество все еще было на их стороне. Кайзер паниковал напрасно. Румыны долго не продержались ни в Трансильвании против австрийцев, ни в Карпатах, где они пытались поддержать русскую армию. 1 сентября Болгария объявила Румынии войну, планируя соединиться с немецкими войсками, нанеся удар с юга через Дунай. Основной частью объединенной армии, атаковавшей с севера, командовал бывший начальник Генерального штаба Фалькенхайн. Австрийцы прикрывали фланги. Из-за особенностей географического положения Румыния оказалась уязвима для нападения сразу с двух направлений.

3 сентября войска Центральных держав начали наступление на Румынию с юга. До подхода войск Болгария нанесла по Бухаресту удар с воздуха. Румыния попросила помощи у Британии и Франции. Сразу же после начала наступления Центральных держав англо-французские войска попытались оттянуть немецкие силы на себя, проведя наступательную операцию на Сомме. Британцам наконец удалось захватить деревню Гиймон, но даже после ожесточенных боев Высокий лес и Швабский редут остались под немецким контролем. Французы взяли деревни Клери и Омьекур на берегах Соммы.

Бои шли весь день 4 сентября. Среди офицеров, участвовавших в сражениях, был ирландский националист, профессор национальной экономики в Дублинском университете, бывший член парламента, 36-летний Том Кеттл. Он вступил в британскую армию в самом начале войны, но, судя по его письмам, сражался «не за Англию, а за малые народы», видимо имея в виду Бельгию. 4 сентября он писал брату: «Я счастлив и спокоен, но отчаянно и страстно хочу жить. Если переживу войну, всю оставшуюся жизнь посвящу сохранению мира на земле. Я на собственном опыте узнал, что такое война, видел, на что способно современное оружие, и понял, какое это преступление против простых людей». Несколькими неделями раньше Кеттл писал жене: «Я хочу жить, чтобы всеми силами бороться за мир, взаимопонимание и дружбу между народами».

5 сентября на Сомме британцы закрепились в Лёзском лесу, в 5 километрах к востоку от линии фронта, какой она была 1 июля. В тот же день в ходе наступления ирландские солдаты взяли деревню Женши. В ходах сообщения стоял такой смрад от разложившихся трупов, что солдатам пришлось наносить на лицо присыпку для ног, чтобы добраться до передовой. Перед боем офицеры нашивали на спину кусок зеленой ткани как символ ирландского патриотизма. Дотронувшись до этой заплаты, Том Кеттл сказал солдату: «Парень, я буду рад умереть за это!» Кеттл погиб при взятии Женши, а солдат написал его жене, выражая свое соболезнование, следующие строки: «Он служил Ирландии и Европе. Теперь его служба окончена. В бою он не сделал ни шагу назад».

Солдат, который присутствовал при смерти Кеттла, вспоминал: «Том выбрался из окопа перед мной. Он оглянулся по сторонам, и тут пуля пробила его стальной нагрудник и вошла в сердце. Около минуты он оставался в сознании и сжимал в руке мой нательный крест. Потом Бойд вытащил из его карманов все содержимое, чтобы передать миссис Кеттл, но через пару минут его самого разорвало взрывом».

За четыре дня до своей гибели Кеттл написал стихотворный ответ дочери, если когда-нибудь она спросит, почему папа оставил ее и ушел воевать:

Война, тебя потом поэты воспоют,

Возвысят, оправдание найдут

Или осудят с умным видом строго.

А мы, пока орудья бешено палят

И на земле бойцы вповалку спят,

Мы, жалкие глупцы, не дернули отсюда.

Не за корону, родину и флаг,

Мы гибнем за мечту, рожденную в сердцах,

За тайную скрижаль простого люда.

Выживи Кеттл в тот день, он стал бы военным цензором и больше не участвовал в наступлениях. В последнем письме брату он написал: «Где-то сейчас валькирии кого-то касаются невидимыми жезлами, решая, кому суждено погибнуть».

4 сентября французы освободили деревню Бушавен примерно в 7 километрах от линии фронта на 1 июля. В Вердене им удалось удержать внутреннее кольцо фортов, но они потеряли более 500 человек при взрыве в железнодорожном туннеле Таван, где размещали солдат. Трагедия произошла из-за возгорания ящиков с боеприпасами. Один из немногих выживших свидетелей рассказывал: «…В меня впечаталось чье-то разорванное взрывом тело, вернее его ошметки. В трех метрах от меня катались по земле охваченные пламенем солдаты, а я ничем не мог им помочь. Во все стороны летели оторванные ноги и руки, непрерывно взрывались гранаты». Те, кто добежал до выхода из туннеля, попали под немецкий артобстрел, еще несколько человек были убиты снарядами. В самом туннеле погиб командир бригады со своими подчиненными, почти полностью были уничтожены две роты территориальной армии. Пожар в туннеле не угасал три дня. Когда наконец в туннель удалось войти, там нашли только обгоревшие трупы.

Французы начали готовиться к контрнаступлению под Верденом. Катастрофа в туннеле Таван их не обескуражила. Битва на Сомме, по-видимому, подходила к концу. 7 сентября Ноэль Чавесс писал домой: «Как приятно думать, что эти жуткие бои вот-вот затихнут. Мы разбили фрицев в пух и прах и чувствуем себя победителями. На первых порах мы несли такие потери, каких еще не бывало в истории».

После первых своих успехов в наступлении на Венгрию Румыния не смогла защитить собственную территорию от стремительно продвигающихся немецких войск. 5 сентября, штурмуя крепость Тутракан, генерал Макензен захватил 115 тяжелых орудий и взял в плен 25 000 румынских солдат. На Восточном фронте русские войска продолжали наступление, беря в плен десятки тысяч австрийских солдат. 11 сентября генерал Аверьянов предупредил Генштаб: «Все резервные силы наших войск вскоре будут исчерпаны». Успех Брусиловского прорыва шел на спад. На Сомме готовилось новое наступление. «Мухи превратились в настоящее бедствие, – писал матери Гарольд Макмиллан, находясь в блиндаже, – вонь от валяющихся повсюду трупов просто невыносима». Поль Маз, идя по окопам с ворохом перевязанных красной лентой карт, слышал, как кто-то крикнул: «Ради бога, дайте ему пройти, у него в руках мирный договор». Возвращаясь вечером из окопов, он «проходил мимо каменоломни, где рядами лежали убитые в тот день и пострадавшие от газовых снарядов люди. Ночью их должны были перенести в безопасное место. Не вынеся криков и стонов, я бросился оттаскивать их подальше от зараженного воздуха». В результате он сам надышался газа.

12 сентября генерал Саррайль возглавил наступление на Салоникском фронте. В нем участвовали французские, русские, сербские, британские и итальянские войска. В предгорьях наступление было успешным, но выше стало захлебываться. Сербы быстро отбили сто-двести метров родной земли, но были отброшены противником. У французов тоже не все шло гладко. На поле боя они оказались не в самой выгодной позиции, и этого не мог исправить даже шквал телеграмм от Саррайля: «Атакуйте всем составом», «Выдвигайтесь с фланга, я рассчитываю на этот маневр», «Атакуйте. Атакуйте. Атакуйте».

Еще одной зоной затянувшихся военных действий Антанты был Итальянский фронт. 14 сентября итальянцы уже в седьмой раз начали наступление. Им вновь удалось захватить несколько горных вершин и 2300-метровую гору Кардинал в регионе Трентино. И опять австрийцы не сдали позиции.

15 сентября в битве на Сомме Антанта впервые применила в бою танки, что ощутимо повлияло на ее успехи. 49 танков широким фронтом двинулись в сторону противника. 10 танков вывела из строя немецкая артиллерия, 9 встали из-за технических неполадок, 5 оказались не в состоянии двигаться. Но остальные, исправные танки продвинулись почти на два километра, наконец захватив Высокий лес и три деревни: Флер, Мартенпюиш и Курселет. Черчилль писал Фишеру, когда оба они были сняты с должности и лишились полномочий: «Мои несчастные «сухопутные линкоры» вышли на поле боя раньше, чем следовало, и в не должном количестве, иначе они принесли бы нам настоящую победу». Оценив потенциал нового оружия, Хейг запросил у Военного министерства тысячу танков. Немцы сильно отставали в разработке и применении танков на поле боя.

В битве 15 сентября участвовала британская гвардейская дивизия и, как и все остальные, при продвижении вперед использовала танки как прикрытие. Во время атаки пуля пробила грудь сына премьер-министра Реймонда Асквита, который шел впереди, ведя за собой гвардейцев. Упав на землю, он закурил, чтобы солдаты не видели, что рана смертельная. Реймонд скончался на носилках по пути на перевязочный пункт.

В тот же день был тяжело ранен будущий британский премьер-министр Гарольд Макмиллан, также служивший в гвардии. Укрывшись в воронке от снаряда, он провел все утро на нейтральной полосе. В нескольких метрах от него взрывались немецкие снаряды, дважды его засыпало землей. Сначала он читал по-гречески «Прометея прикованного» Эсхила, а после полудня «принял полграна морфия, – писал он матери, – и проспал до 15:30». В это время к воронке подошел главный сержант и отчеканил, словно на плацу: «Спасибо, сэр, что позволяете вытащить вас отсюда». По пути в полевой госпиталь, куда он добирался сам и далеко не сразу после того, как его извлекли из воронки, Макмиллан попал под шквальный артобстрел. «Вот тогда я правда перепугался», – писал он. И в госпитале в Абвиле, и дома в Англии хирурги решили, что пытаться извлечь из почки осколки пули слишком рискованно. Из-за этого у него на всю жизнь осталась шаркающая походка. До конца войны он ходил на костылях и с дренажной трубкой.

Макмиллан вспоминал танк, увиденный в тот день, когда его ранили. По его словам, эта была «странная металлическая штуковина», застрявшая в воронке от снаряда. Впрочем, первые громоздкие и неуклюжие танки, хотя на поле боя их было немного, быстро доказали свою эффективность. Через одиннадцать дней после их первого применения в бою британцы при поддержке 13 танков освободили деревню Тьепваль, остававшуюся неприступной с первого дня битвы на Сомме. В тот же день при поддержке двух танков британская пехота взяла Комбль, а в Гедекуре при помощи танков и авиаразведки в плен захватили пятьсот немцев, потеряв при этом лишь пять человек.

В боях 15 сентября участвовали канадцы. В три часа дня они пошли в наступление, и рядовой Джон Чипман Керр возглавил атаку, описание которой внесено в анналы военной истории Канады. Подполковник Г. Р. Стивенс, летописец боевого пути канадских солдат из Эдмонтона, писал: «Несмотря на потерю пальца, он выскочил из укрытия и бежал вдоль бруствера, одного за другим убивая вражеских солдат. Это стремительное нападение так ошеломило измученного противника, что 62 немца, не получив ни единой царапины, сдались в плен. Доведя пленных до окопа, откуда велась огневая поддержка, Керр вновь кинулся в бой, даже не перебинтовав раны». За этот подвиг Керра наградили Крестом Виктории. Он принадлежал к семье, из которой вышли четырнадцать добровольцев. Чтобы вступить в армию, они с братом зимой прошли 80 километров от фермы до ближайшей железнодорожной станции.

16 сентября в ходе наступления погибли 42 канадца. Спустя шесть дней в битве на Сомме был убит 19-летний британский солдат Э. У. Теннант. В семнадцать лет он бросил школу и вступил в армию. Он участвовал в боях, когда ему едва исполнилось восемнадцать. Его стихотворение «Безумный солдат» (Mad Soldier) начиналось со строк:

Меня подбили месяц назад, и это был сущий ад,

Каждую ночь – лютый мороз, и мне больно до слез.

Сейчас я вам расскажу про то, чего не знает никто,

Кроме меня и тех пятерых, которых уж нет в живых.

Вижу, как спят они крепким сном, все впятером,

Лежа поодаль от костра, где проволока остра.

Ракета резко взмывает ввысь, и слышится возглас: «Брысь!»

Знаете, что эти крысы едят? Трупы и трупный яд.

В сентябре новое высшее командование Германии сосредоточило свое внимание не на Сомме, а на Румынии. 15 сентября Гинденбург отдал приказ: «Главной боевой задачей считать стойкую оборону позиций на Западном, Восточном, Итальянском и Салоникском фронтах. Остальные войска, не занятые обороной, перебросить в Румынию». В военных усилиях Германии участвовали не только военнослужащие, но и гражданские лица. Новая промышленная программа Гинденбурга подразумевала мобилизацию немецкого гражданского населения и принудительное переселение в Германию 700 000 бельгийских рабочих. 16 сентября немецкий промышленник еврейского происхождения Вальтер Ратенау, выступавший за перемирие в Европе и за то, чтобы с взаимной ненавистью было покончено, написал Людендорфу открытое письмо в поддержку переселения бельгийцев. Нью-йоркский кардинал Фарли выступил с протестом, заявив, что «подобный пример порабощения целого народа можно найти разве что во времена мидийцев и персов».

Президент Вильсон, выражая возмущение всего американского народа, дал указание своему представителю в Берлине, Джеймсу У. Джерарду, обсудить переселение бельгийцев с канцлером Германии. «Бельгийцы вовлечены в производство снарядов, что противоречит правилам ведения войны и Гаагским конвенциям», – сказал Джерард канцлеру. «Я так не считаю», – ответил канцлер. «Мой автомобиль стоит у входа, – парировал Джерард. – За четыре минуты я довезу вас до фабрики, где тридцать бельгийцев делают снаряды». Канцлер отказался куда-либо ехать.

16 сентября прибывшие на Восточный фронт турецкие солдаты отразили химическую атаку русских войск. В тот же день в Камбре на Западном фронте Гинденбург отдал приказ о сооружении за линией фронта «полустационарного» оборонительного рубежа глубиной 10–50 километров. Так называемая линия Гинденбурга представляла собой глубоко эшелонированный укрепрайон, призванный не позволить штурмовым войскам Антанты прорваться к бельгийской или германской границе. Тогда же, 16 сентября, на Западном фронте погиб 32-летний американский лейтенант Дилвин Парриш Старр, служивший в британском гвардейском полку. Он родился в Филадельфии, учился в Гарварде, в 1914 г. вступил в армию, был водителем «скорой помощи» во Франции, британского бронеавтомобиля на Галлиполи, затем его перевели в британский гвардейский полк, в котором он воевал на Сомме. Старр – один из 32 000 американцев, которым удалось обойти все пункты устава, не позволявшие им служить в британской армии. Среди многих положений о тех, кого «нельзя принимать на срочную или сверхсрочную службу ни при каких обстоятельствах», им удалось обойти даже главное – «об иностранцах».

В наступлении 16 сентября участвовал рядовой Генри Фарр. Он отказывался идти к окопам на передовой, твердя: «Я этого не вынесу». Несмотря на крики и сопротивление, его насильно тащили к окопам. Вырвавшись, он побежал в сторону тыла. Он воевал с 1914 г. и незадолго до 16 сентября выписался из госпиталя, где лечился от контузии. Военный трибунал приговорил его к смертной казни за трусость?[144].

17 сентября на Салоникском фронте французско-русские войска вновь захватили Флорину, выбив из нее болгар. На следующий день болгары вынудили сербов покинуть занятую ими 2300-метровую вершину Каймакчалан. Через две недели сербам удалось укрепиться на двух вершинах горы Нидже на границе между Грецией и Македонией.

17 сентября в тылу у турок немецкая авиация уничтожила два британских гидроплана, атаковавшие базу Эль-Ариш, затем самолеты улетели на восток через пустыню Беэр-Шева. Как того и требовал Гинденбург, основной удар Центральных держав был направлен на Румынию.

26 сентября армия Фалькенхайна по перевалу Турну-Рошу проникла на территорию Трансильвании, захватила город Сибиу (Германштадт) и взяла в плен 3000 румынских солдат. Уже через месяц после вступления Румынии в войну надежды румынских властей на присоединение населенных этническими румынами земель рухнули. 1 октября немцы дошли до Петрошани, тесня румын к их же границе. Спустя неделю румын выбили из Кронштадта (Брашов), затем через Южные Карпаты отбросили к самой румынской границе. 13 октября румынские войска через Бран отошли к селу Рукер, уступив неприятелю еще 10 километров румынской территории.

К середине октября судьба Румынии висела на волоске. 19 октября армия Макензена прорвала линию обороны в Добрудже и через три дня вошла в портовый город Констанца, заполучив тем самым большие запасы нефти и зерна. Спустя месяц на Трансильванском фронте лейтенант Роммель отличился во время захвата 1200-метровой высоты Лескулиу.

Вопреки всему Германия чувствовала себя все увереннее в войне с Британией. 2 сентября 16 сухопутных и флотских дирижаблей вылетели для нанесения совместного удара по Восточной Англии. Это было самое широкомасштабное внезапное нападение за всю историю Первой мировой войны. Десять дирижаблей успешно пролетели над Северным морем и добрались до Лондона около полуночи. Один из них, после того как он сбросил бомбы, преследовали британские самолеты, и ему пришлось лететь под плотным огнем зенитной артиллерии. Над Каффли в Хартфордшире дирижабль был сбит лейтенантом Робинсоном, став первой жертвой зажигательных пуль. Охваченный пламенем, он упал на землю. Тысячи британцев, собравшись на крышах и улицах, следили за этим зрелищем.

Дирижабль пылал так ярко, что его было видно на 60 километров южнее, в Райгете. «Лондонцы долго ждали, когда им удастся увидеть нечто подобное, – пишет историк «цеппелинов» Рей Риммель, – и теперь наслаждались каждым мгновением». Когда люди выбежали на улицы, началось настоящее столпотворение. Лондонцы пели, хлопали в ладоши, издавали радостные возгласы, так что эхо гуляло по крышам. В толпе громко запели «Боже, храни короля», дети и женщины танцевали на улицах. К этой какофонии примешивался визг трамваев и рев фабричных гудков. Взбудораженные родители стояли у окон, держа на руках детей, чтобы они могли видеть происходящее. И у многих впечатления от тех давних событий не угасли и через шестьдесят лет».

По словам Риммеля, «невозможно было отвести взгляд от охваченной огнем громадины, на несколько секунд зависшей на высоте 3,5 километра. Затем нос дирижабля накренился, и он ушел в пологое пикирование. Едкий запах жженой ткани и дерева еще долго витал в воздухе после того, как огромное разбитое судно скрылось из виду». 10-летний Генри Туттл тоже был свидетелем происшествия. «Мы окрыли дверь и увидели его, – вспоминал он потом. – Это было потрясающее зрелище. Дирижабль был похож на серебряную сигару, и казалось, что он очень медленно плывет по воздуху. Толпы людей вышли на улицы, и тут ни с того ни с сего прямо из «цеппелина» начали вырываться языки пламени?[145]. Затем он переломился пополам и превратился в бесформенное горящее пятно. Просто невероятное зрелище: люди радостно кричали, танцевали, пели. Кто-то заиграл на волынке. Итальянец из нашего дома шел посреди улицы, выкрикивая прямо в небо что-то на родном языке и размахивая засапожным ножом. Все дети (я был одним из них) следовали за ним туда и сюда, создавая безудержную веселую суматоху. Какое все-таки было зрелище, я никогда его не забуду. Потом в школе нам рассказывали, что «цепп» сбил лейтенант Робинсон из Королевского летного корпуса».

В момент своего триумфа лейтенант Уильям Лиф Робинсон из Королевского летного корпуса в знак победы выпустил красную и зеленую сигнальные ракеты. Огромная толпа, наблюдавшая за уничтожением дирижабля, поняла этот знак и разразилась одобрительными возгласами. Робинсона наградили Крестом Виктории, и это единственный случай, когда такая награда была вручена за подвиг на территории (или над территорией) Британии. Это, несомненно, задело британских летчиков на Западном фронте. «Уж лучше схлестнуться с таким воздушным шариком, чем с парочкой немецких летунов», – заявил один из них. Но сама по себе победа Робинсона подняла боевой дух британцев. Огромная толпа, собравшаяся перед Виндзорским замком, где король Георг V вручил Робинсону Крест Виктории, приветствовала лейтенанта громкими криками.

Через двое суток после гибели дирижабля 10 000 человек выехали со станции Кингс-Кросс к месту его падения, чтобы увидеть все собственными глазами и взять что-нибудь на память об этом событии. 16 погибших членов экипажа лежали в гробах в местной церкви. Девочка, заглянувшая внутрь сквозь замочную скважину, видела, как полицейские, словно мячами, перебрасывались над гробами немецкими шлемами. Вскоре на кладбище Поттерс-Бар состоялись воинские похороны, на которых горнисты из Гренадерской гвардии протрубили погибшим вечернюю зарю. Это угнетающе подействовало на лондонцев, потрясенных бомбардировкой и гибелью людей. Немцы сбросили на город 371 бомбу, четыре человека были убиты.

2 сентября Лиф Робинсон стал национальным героем Британии. Через две недели герой Германии барон Манфред фон Рихтгофен вошел в легенду, сбив над Западным фронтом свой первый самолет. До этого он уже участвовал в боевых вылетах и бомбардировках русских воинских частей и железнодорожных узлов на Восточном фронте. Однажды в воздушном бою он столкнулся с младшим лейтенантом Лайонелом Морисом и его наблюдателем лейтенантом Т. Ризом. «Англичанин петлял и делал резкие развороты, маневрируя зигзагом, – писал Рихтгофен после этого боя. – А я думал об одном: во что бы то ни стало сбить этот самолет. И вот наконец-то настал подходящий момент для атаки. Противник, похоже, потерял меня из виду. Прекратив петлять и разворачиваться, он теперь летел по прямой. Благодаря маневренности своего самолета я за доли секунды зашел ему в хвост. Я стрелял короткими очередями с такого расстояния, что боялся в него врезаться. Увидев, что пропеллер британского самолета перестал вращаться, я вскрикнул от радости. Ура! Я разнес его двигатель на куски. До своих ему никак не дотянуть, значит, придется идти на посадку».

Рихтгофен наблюдал, как вражеский самолет пытается приземлиться. «Английский самолет кидало из стороны в сторону. Наверное, я зацепил и летчика. Наблюдателя я не видел, за пулеметом его тоже не было. Скорее всего, я в него попал, и он выпал из самолета. Англичанин приземлился неподалеку от аэродрома одной из наших эскадрилий. Ликуя, я решил тоже сесть, и мне так не терпелось приземлиться, что я чуть не разбился при посадке. Мой самолет оказался недалеко от английского. Я бросился к противнику и увидел, что к нему уже бежит толпа солдат. Подбежав поближе, я понял, что не ошибся. Двигатель разнесло на куски, пилот и наблюдатель получили тяжелые ранения. Наблюдатель умер на месте, пилот скончался, пока его переносили на перевязочный пункт. Я воздал павшему противнику почести, возложив камень на его красивую могилу».

После бомбардировки 2 сентября многие жители плохо защищенного Ист-Энда в поисках безопасности каждый вечер уезжали на метро в Вест-Энд?[146]. 1 октября семь дирижаблей сбросили на территорию Британии более двухсот бомб. Один из дирижаблей сбил над Поттерс-Баром лейтенант Королевского летного корпуса У. Д. Темпест, все 19 членов экипажа погибли.

На море немецкие подводные лодки продолжали уничтожать корабли противника. 22 сентября главное новостное агентство Германии объявило: «17 сентября в Средиземном море одна из наших подводных лодок нанесла удар по войсковому транспорту противника. Транспорт затонул за сорок три секунды»?[147]. 1 октября кайзер поздравил германский подводный флот с успешным уничтожением кораблей Антанты, в основном британских, общим водоизмещением не менее миллиона тонн. Неделей позже немецкие подводные лодки U-53 впервые совершили нападение на Восточное побережье Соединенных Штатов. У острова Нантакет были уничтожены пять торговых судов, три британских, одно голландское и одно норвежское. Корабль, на котором американский посол в Берлине возвращался в Нью-Йорк, проплывал неподалеку от места затопления судов. «Я предполагал, что капитан слегка изменил курс, – писал он, – но на следующий день в воздухе ощущался стойкий запах прогоревшего горючего». Спустя несколько дней во время четырехчасового разговора с Джерардом президент Вильсон сказал, что хочет «заключить и поддерживать мир».

Далеко на Средиземном море продолжалась торпедная война. 4 октября немецкая подводная лодка нанесла два успешных удара, потопив линкор «Франкония» компании Cunard (погибло 12 человек), а затем французский транспорт «Галлия» (погибло 600 человек).

На Салоникском фронте на боеспособность британских войск пагубно воздействовала малярия, от которой за один месяц скончались три сотни солдат. 14 октября массированная атака войск Антанты с применением химического оружия не позволила выбить болгар даже с передней линии укреплений. На море немецкие подводные лодки продолжали истреблять корабли противника. 28 октября британский линкор «Марина» взорвался в результате внезапной торпедной атаки у мыса Фастнет. 18 пассажиров утонули, в том числе 6 американцев. В тот же день немецкая подводная лодка у Португалии потопила американский пароход «Ланао». Многие из тех, кто следил за событиями, задавались вопросом, долго ли еще США намерены терпеть, прежде чем объявить войну Германии. Двумя днями раньше президент Вильсон произнес в торговой палате города Цинциннати: «Боюсь, что мы больше не можем соблюдать нейтралитет. Современная война не позволяет ни одному государству оставаться в стороне».

На Сомме британцы по-прежнему пытались выполнить боевую задачу, поставленную перед ними в первый день наступления. Раз за разом дожди и размокшая земля сводили на нет все их усилия. 2 октября немцы вытеснили их из только что захваченной деревни Ле-Сар. Официальный британский историк генерал Эдмондс говорит по этому поводу: «Проливные дожди превратили поле боя в вязкую слякоть. Пытаясь выполнять приказы, солдаты буквально захлебывались в грязи». Немцы отбили Ле-Сар через пять дней. Во время немецкой контратаки погиб раненный на Галлиполи взводный сержант Лесли Колсон. В стихотворении «С берегов Соммы» (From Somme) он писал:

Играл во все, что даровал мне Бог,

И песни пел, и праздники любил,

Но выбросил игрушки за порог,

Оставил лютню, игры позабыл.

Певец умолк и слезы лить готов,

И музыкой трагической полна

Моя душа, но мне не хватит слов,

Чтоб выразить, как глубока она.

11 октября, через четыре дня после смерти Лесли Колсона, рядовой Эрл Хемброф, служивший в канадском передвижном полевом медпункте, описал в дневнике окоп, где устроили перевязочный пункт и куда переносили раненых. До переоборудования окоп представлял душераздирающую картину. «Весь окоп был завален убитыми, многих из них взрывами разорвало на куски. Очевидно, по окопу вели артиллерийский огонь, чтобы вынудить солдат вылезти на бруствер. Трупы почернели от пороха. Один британский солдат в смертельной схватке сцепился с бошем». Ночью священники похоронили погибших. Солдаты из похоронной команды были измучены, «даже самые здоровенные ревели как дети».

11 октября гостья из Британии виконтесса Д’Абернон, добравшись до городка Альбер, писала в дневнике: «Я уезжала из Парижа в нетерпении и восхищении, мечтая поскорее увидеть британский фронт, куда до настоящего времени женщин не допускали». Осматривая поле боя в сопровождении генерала Дэвидсона, она увидела, что «линия фронта от деревни Позьер до деревни Тьепваль пылает под огнем немецкой артиллерии». Больше часа она наблюдала за артобстрелом. «Наши самолеты возвращались в ангары, расположенные далеко за линией фронта. Летчики рассказывали мне о подвигах своих товарищей, особенно о замечательном искусном пилоте Альберте Болле. Ему всего девятнадцать, а в этом бою он сбил свой тридцатый немецкий самолет и, к счастью, после стольких опасностей жив и здоров?[148]. Мы долго стояли там, наблюдая за артиллерийским обстрелом, то было странное и страшное зрелище, и наконец я с облегчением отвернулась. Земля, по которой мы шли, была обезображена, изрыта снарядами меньше чем за месяц. Сначала война погубила Реймонда Асквита со всеми его большими надеждами, потом забрала моего племянника Чарльза Февершэма. А теперь, словно серая линия горизонта, за Альбером стояли тысячи моих соотечественников. Их окопы превратились в полигон для немецких снарядов, рвавшихся с такой частотой, что генерал Дэвидсон решил, что пора готовиться к неизбежной атаке. Это было жуткое, просто адское зрелище, но меня больше всего поразило, что вот так впустую расходуются человеческие жизни, да и вся бессмысленность происходящего. Казалось непостижимым, для чего понадобились все эти разрушения, опустошения и страдания».

Леди Д’Абернон побывала на эвакуационном пункте. «Кровати слишком узкие, – писала она, – накрытые поверх грязной простыни только одним, самым грубым одеялом. Офицерская палатка отличалась лишь тем, что одеяла здесь были не белые, а цветные, но ничем не лучше солдатских. Никакой другой разницы я не заметила, тем не менее за этим внимательно следили. Офицеры оказались очень молодыми, даже юными. Раненных в живот, грудь, глаз или страдающих газовой гангреной перевязывали в разных палатках. Отдельные палатки предназначались для бошей. Один из них лежал на носилках, повернувшись лицом к стене. В отличие от остальных он ни с кем не разговаривал и даже не обернулся, когда мы проходили мимо. Таким жалким и одиноким он и остался в моей памяти».

12 октября на Сомме солдаты с Ньюфаундленда вели бой в Гедекуре. Британцы испытывали тактику подвижного заградительного огня: артиллерия создавала перед противником сплошную огневую завесу, уничтожая проволочные заграждения и оглушая немецких солдат до подхода британской пехоты. Из-за недолетов снарядов или слишком быстрого продвижения погибали несколько из каждых десяти пехотинцев. Для ньюфаундлендца ефрейтора Реймонда Гудиера это был первый бой. Казалось, он просто споткнулся на ходу и вот-вот упадет, капитан повернулся, чтобы помочь ему, и увидел, что осколок снаряда ранил его ниже пояса. Дэвид Макфарлейн, историк семьи Гудиера, писал: «Под шлемом на его почерневшем лице мелькнуло недоумение. Он явно не понимал, что произошло. Ниже пояса виднелась разверстая рана, словно от удара топором».

Даже с наступлением зимы генералы пытались нащупать золотую середину между тем, что следовало сделать, и тем, что оказывалось возможным. «Непогода мешала нам продвигаться, – 14 октября записал в дневнике генерал Роулинсон. – Это давало бошам передышку. Их артиллерия лучше нашей, пехота сражается более стойко, и тем не менее поток дезертиров не иссякает. И чем сильнее наш артиллерийский огонь, тем больше будет немецких пленных и дезертиров. По-моему, зимой нам лучше не лезть на рожон, но в следующем году не ослаблять натиск». Через неделю британцы на Сомме взяли в плен тысячу немцев.

24 октября французы впервые добились значительного успеха под Верденом, отбив форт Дуомон и взяв в плен 6000 немецких солдат. Итальянцы провели восьмое сражение на реке Соча, захватив в плен более 5000 австрийцев и вернув северные склоны горы Пасубио. Русское наступление выдохлось уже к концу октября, когда 200 тысяч рабочих по всей стране участвовали в забастовках, число которых превысило 177. Сама способность России вести войну уже в октябре оказалась под сомнением, о чем генерал Алексеев предупредил царя, сообщив, что резервных войск хватит не больше чем на пять месяцев. В конце месяца Главная военно-цензурная комиссия доложила, что солдаты поговаривают: «После войны мы поквитаемся с внутренним врагом»?[149].

В Австрии благодаря сатирической газете Карла Крауса Fackel антивоенные настроения распространялись даже среди солдат. Друг Витгенштейна Пауль Энгельманн, внесший свой вклад в развитие газеты, находился в Оломоуце, поправляясь после болезни. Лежа в постели, он увидел, что чешских солдат ведут на службу в церковь Святого Маврикия напротив его дома, как всегда перед отправкой на фронт. Энгельманн пошел в церковь и во имя всего святого попросил солдат не идти на войну. Как говорят историки, «он, конечно, говорил по-немецки, и скорее всего солдаты его не поняли. Старший офицер ограничился тем, что вежливо попросил Энгельманна уйти. Тот с легким сердцем вернулся в постель»?[150].

Витгенштейн навестил Энгельманна в Оломоуце и откровенно поделился с ним своими невеселыми соображениями по поводу военных перспектив Австро-Венгрии. Впрочем, это не помешало ему пожертвовать австрийской казне миллион крон, собственный доход за три года, на приобретение 12-дюймовой гаубицы – одного из самых эффективных австрийских артиллерийских орудий. Не меньший патриотизм проявил молодой русский кавалерист Георгий Константинович Жуков, награжденный Георгиевским крестом за взятие в плен на румынском фронте немецкого офицера. В том же октябре во время разведывательного дозора взрывом мины его сбило с лошади, после чего у него нарушился слух. Его отправили в больницу в Харьков; позже он вспоминал, как обрадовался, когда его взяли в полк, участвующий в боевых действиях?[151].

3 ноября на Итальянском фронте глубокая жидкая грязь вынудила через три дня прекратить девятую битву на Изонцо. За три дня в плен попало 9000 австрийцев, но восполнить эти потери с помощью нового набора не составило труда.

На Восточном фронте нехватка военных ресурсов лишала русские войска всякой надежды на успех. «Горькая правда в том, – писал 5 ноября в дневнике полковник Нокс, – что бросать русских в бой с немцами без поддержки с воздуха, более мощного оружия и боеприпасов, как и навыков их применения, – то же самое, что послать их на бойню». Генерал-квартирмейстер Духонин сообщил, что за прошедшие пять месяцев Россия «потеряла, пожалуй, уже больше миллиона убитыми и ранеными».

Все два года и три месяца войны шли ожесточенные, но по сути безрезультатные бои. Уверенность Центральных держав в том, что они добьются перелома в войне или даже сломят вражескую волю к победе, разбилась о стойкость британцев и французов на Западном фронте, о Брусиловский прорыв на востоке и упорство итальянцев в горах. Кайзер пришел к выводу, что необходим новый, если не гениальный, то хотя бы грамотный политический ход: склонить поляков на свою сторону, убедив их в том, что их национальные устремления совпадают с немецкими. У Людендорфа уже было готово предложение. «Мы создадим великое польское герцогство с польской армией под командованием немецких офицеров, – писал он тем летом министру иностранных дел фон Ягову. – Такая армия рано или поздно появится, и сейчас она пришлась бы весьма кстати.

К ноябрю 1916 г., играя на национальных чувствах поляков в занятых Германией польских губерниях Российской империи, немцам удалось заполучить нового союзника. Польские губернии начали сдерживать продвижение русских войск, позволяя Германии сосредоточиться на Западном фронте. 5 ноября при поддержке Германии было провозглашено Королевство Польское со столицей в Варшаве. Поляки, чувствуя готовность Германии к уступкам, потребовали предоставить им политическую власть и право командовать своей армией. «Не будет правительства, не будет и армии», – резко, но прагматично заявил Юзеф Пилсудский. Когда немцы ему отказали, Пилсудский приказал своей 10-тысячной бригаде не подчиняться Людендорфу.

Решение кайзера и Людендорфа о создании Королевства Польского принесло интересам Германии гораздо больше вреда, чем пользы, зато позволило канцлеру Бетман-Гольвегу рассматривать вероятность сепаратного мира с Россией. Какими бы ни были ее международные договоренности, не приходилось сомневаться, что царь никогда не допустит независимого польского королевства, слепленного из западных губерний России. Неофициальные секретные переговоры о русско-германском перемирии, прошедшие в Стокгольме между немецким предпринимателем Гуго Стиннесом и товарищем председателя IV Государственной думы А. Д. Протопоповым, не имели продолжения. Провал переговоров был выгоден лишь Ленину, находившемуся в эмиграции в Швейцарии и обеспокоенному тем, что заключение мира между Россией и Германией помешает началу революции в России.

К началу зимы 1916 г. все надежды на перемирие рухнули. Напрасно более 5000 гражданских лиц в лагере Рулебен тешили себя надеждой на скорое освобождение. После того как британское и германское правительства согласились на обмен гражданских заключенных старше сорока пяти лет, те, кто не достиг этого возраста, поняли, что для них заключение кончится нескоро. Израель Коген, один из тех, кому удалось вернуться на родину, 6 ноября написал в предисловии к первой опубликованной истории лагеря: «За кирпичными стенами и заграждениями из колючей проволоки лагеря Рулебен тайно и неспешно творится нечто ужасное, о чем знают только те, с кем это происходит: здесь держат людей, оторванных от семьи, вырванных из жизни. Изо дня в день их терзают мысли о том, сколько еще им придется терпеть, а физические и моральные муки лишают их воли».

Слабым утешением в Рулебене, если людей, лишенных свободы, вообще можно чем-либо утешить, служили музыкальные концерты и оперные спектакли, дискуссионные клубы, библиотеки и кинотеатры, службы в церкви и синагоге, а также спортивные мероприятия. В крикет играли в спортивных пиджаках и фланелевых брюках. Заключенные создавали образовательные кружки в рамках Союза науки и искусства, гордившегося своими семнадцатью отделениями и 247 преподавателями. В лагере ходили слухи, что сам Эйнштейн пожертвовал оборудование для проведения в лагере лабораторных опытов по термодинамике, световым и звуковым волнам. Лекции по истории читал выпускник Оксфорда Д. С. Мастерман. В 1939 г. он руководил перевербовкой немецких шпионов на территории Британии. Созданная им система называлась «Двойной крест»?[152].

3 августа 1916 г. в лагере даже прошли парламентские выборы, по результатам которых кандидат от суфражисток набрал 1220 голосов, от Либеральной партии – 924 голоса, от Консервативной – 471. Немцы тут же обнародовали эти шуточные результаты, представив все так, будто заключенные протестуют против участия Британии в войне. Но, по словам Израеля Когена, 3000 человек, оставшихся в лагере после обмена заключенными, были далеки от антивоенных настроений. Как он выразился, это были «просто люди, которые не получили ни наград, ни компенсаций за участие в войне, но оказались сломлены морально и физически и вынуждены бороться за дальнейшее существование».

Мысль о «наградах и компенсациях за участие в войне» красной нитью проходила через множество книг и статей, выходивших в столицах всех участвовавших в войне стран. Между тем 10 ноября на Салоникском фронте французско-сербские войска во время совместного наступления столкнулись с вполне реальными ужасами и опасностями войны, да еще и под ледяным дождем. Со стратегической точки зрения наступление прошло результативно. Болгар удалось отбросить за границу Сербии, а войска Антанты почти дошли до сербского города Битола. В ходе наступления войск в плен попало 1000 человек, в том числе германские солдаты из недавно присоединившегося к болгарским войскам подкрепления. 19 ноября русская, французская и сербская кавалерия вошла в Битолу. Французский кавалерийский офицер капитан Мюрат, возглавивший наступление французско-русской дивизии во время отхода последней германской артбатареи, был потомком наполеоновского маршала, в 1812 г. вошедшего в Москву. Ровно четыре года назад сербы вернули себе этот город, отобранный у них турками во время Первой балканской войны. Вдохновленный успехом, генерал Саррайль провозгласил взятие Битолы первой победой французов со времен битвы на Марне.

В ноябре Антанта перешла в решающее наступление на Сомме, атаковав деревни Бомон-Амель, Бокур и Сен-Пьер-Дивьон на реке Анкр, которые не удавалось взять с 1 июля. Поле боя было затянуто туманом. Британцы наступали, а немцы продолжали стрелять, оставаясь невредимыми. Направляясь в Бомон-Амель, чтобы доложить обстановку, Поль Маз «заблудился и бродил, пока не наткнулся на старую немецкую линию обороны. Убедившись, что все немцы мертвы, я пошел вдоль нее». По пути он встретил британского связного. «Он показался мне усталым и взъерошенным, в отличие от двух почтовых голубей, которых он нес в корзине. Их глаза горели боевым задором». Голуби были единственным действенным средством связи между передовой и командованием.

В первый же день сражения в плен попало 5000 немецких солдат. На следующий день был взят Бокур, и в тот же день немецкий снайпер убил 46-летного младшего сержанта и писателя Г. Х. Манро, известного под псевдонимом Саки. В 1915 г. Манро подделал данные о своем возрасте, чтобы его взяли в армию. Через шесть дней после боя командир роты, капитан Карди Монтегю, ветеран Галлиполи, вспоминал, что в Бокуре «немцы не хотели сражаться и сдавались сотнями. Это было потрясающее зрелище. Они выбирались из укрытий, обдирая мундиры и снаряжение».

Монтегю и командир батальона, подполковник Бернард Фрайберг, получили ранения во время решающего прорыва через немецкие окопы. Фрайберг был ранен шрапнелью в шею. «Раздался взрыв, в ушах у меня забавно зазвенело, и я потерял сознание, – вспоминал он. – Когда я очнулся, у меня жутко болела голова. Я лежал лицом вниз, и горячая кровь стекала у меня с носа и подбородка. Сначала я думал, что у меня разбита голова, но чуть позже нащупал грязными пальцами рану на шее. Я повернул голову влево и увидел скрючившегося солдата. Повернув его к себе лицом, я понял, что он мертв».

Фрайберг получил Крест Виктории за то, что «воодушевил всех своей храбростью». Через восемь лет в официальной истории его 29-й дивизии напишут: «Подполковник Фрайберг одержал победу в битве на реке Анкр благодаря своей решительности, храбрости и умелому руководству. Пожалуй, за всю войну это был самый выдающийся пример личной инициативы». После ранения в шею Фрайбергу больше не довелось участвовать в сражениях: когда его несли в эвакуационный пункт, бинты у него на голове и глазах насквозь пропитались кровью, он быстро бледнел. Его поместили в палатке для тех раненых, которых считали безнадежными и не пытались спасти, а лишь давали обезболивающее. Позже он услышал, как кто-то отдал приказ перенести его в палатку для тех, кого еще можно спасти. В таких палатках лечили и оперировали. Тогда он так и не узнал, кто вытащил его с того света. Четверть века спустя, в холле отеля в Каире, он услышал тот самый голос, который отдал приказ, и спросил, был ли тот человек в ноябре 1916 г. на Анкре. Так Фрайберг встретил своего спасителя, начальника медицинской службы капитана С. С. Гривза. В ноябре 1916 г. Гривз командовал плавучим госпиталем.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.