Смена верховных

Смена верховных

Узнав о мятеже Корнилова, Алексеев покинул загородную дачу и прибыл в Петроград. Здесь царил полный развал власти. Шли непрерывные сборища и совещания, свидетельствующие о подавленности и нерешительности руководителей. Михаил Васильевич лихорадочно искал выхода из образовавшегося кризиса мирным путем. Ночь на 30 августа послужила поворотным пунктом этого поиска. Получив сообщение о подписании Керенским указа об отчислении от должностей и предании суду «за мятеж генерала Корнилова и старших его сподвижников», генерал Алексеев дал согласие занять должность начальника штаба Верховного главнокомандующего, в права которого вступал Керенский.

В два часа ночи состоялся разговор по телефону между Алексеевым и Корниловым. Михаил Васильевич сообщал о принятом «после тяжкой внутренней борьбы на свою седую голову бесчестия» – назначении начальником штаба Керенского, обусловливая это тем, что «переход к новому управлению должен совершиться преемственно и безболезненно», для того чтобы «в корне расшатанный организм армии не испытал еще одного толчка, последствия которого могут быть роковыми…» Время для этого действительно назрело. Еще до состоявшегося разговора генералом Лукомским была заготовлена телеграмма Временному правительству. В ней указывалось «на недопустимость перерыва руководства операциями на фронтах и на необходимость немедленного приезда в Ставку генерала Алексеева», который, «с одной стороны, мог бы принять на себя руководство по оперативной части, с другой – стал бы лицом, могущим всесторонне осветить обстановку…» Корнилов в этом случае обещал свою лояльность, выдвигая три условия: объявления о создании «сильного и не подверженного влиянию безответственных организаций правительства», прекращения арестов генералов и офицеров, а также распространения воззваний, «порочащих его имя и искажающих действительность».

Петроград. Расстрел демонстрации (июль 1917 г.).

31 августа в Могилеве было объявлено, что «генерал Алексеев едет из Петрограда в Ставку для ведения с Корниловым от имени Временного правительства переговоров». Глубокой ночью, будучи уже в Витебске, Михаил Васильевич дозвонился, наконец, до Ставки.

Состоялся весьма важный для его окончательного решения разговор с оказавшимся у аппарата генералом А. С. Лукомским.

Алексеев. Циркулирующие сплетни и слухи окутывают нежелательным туманом положение дел, а главное вызывают недоумение некоторые распоряжения Петрограда, отдаваемые после моего отъезда оттуда и могущие иметь нежелательные последствия. Поэтому прошу ответить мне на два вопроса. Первый – считаете ли вы, что я следую в Могилев с определенным служебным положением, или же только для переговоров? Второй вопрос – предполагаете ли вы, что с приемом мною руководства армиями дальнейший ход событий будет определяться прибывающей в Могилев 1 или 2 сентября следственной комиссией под председательством главного военного и морского прокурора?

От ответов на эти вопросы будет зависеть мое собственное решение, так как я не могу допустить себе быть простым свидетелем тех событий, которые подготавливаются распоряжениями и которых, безусловно, нужно избежать.

Лукомский. Сегодня вечером генерал Корнилов говорил мне, что он смотрит на Вас, как на лицо, предназначенное на должность начальника штаба Верховного главнокомандующего и предполагал после разговора с Вами, а также ознакомления с рядом документов дать Вам свое окончательное решение…

Я убежден, что ради того, чтобы не прерывать оперативной деятельности и дабы в этом отношении не произошло каких-либо неисправимых несчастий, Вам не будет чиниться никаких препятствий по оперативным распоряжениям…

Алексеев. После тяжелого размышления я вынужден был силой обстоятельств принять назначение, во избежание других решений, которые могли бы отразиться на армии. В решении этом я руководствовался только военной обстановкой, не принимая во внимание других соображений. Но теперь возникает вопрос существенной важности: прибыть в Могилев только для оперативной деятельности, при условии, что остальная жизнь армии будет направляться другой волею, невозможно…

Или с прибытием в Могилев я должен стать ответственным распорядителем по всем частям жизни и службы армии, или совсем не должен принимать должности. В этом отношении не могу допустить никакой неясности и недоговоренности, так как это может повлечь за собой непоправимые последствия.

Лукомский. Для получения мне вполне определенного ответа от генерала Корнилова на Ваши вопросы было бы крайне желательно получить от Вас освещение двух вещей: что делается с Крымовым, решено ли направить сюда что-либо для ликвидации кризиса?

Алексеев. Я задержал сегодня свой отъезд, чтобы дождаться приезда генерала Крымова в Петроград. Видел его и разговаривал с ним. На пути видел бригадных командиров Тузейшой дивизии и читал записку, присланную им от генерала Крымова. Записка говорит об отводе дивизии в район станции Дно и о прибытии начальников дивизий и бригадных командиров в Петроград…

На ваш второй вопрос должен сказать, что при отъезде я заявил, что беру на себя спокойно, без всяких толчков вступить в исполнение обязанностей. При других условиях мое пребывание в Могилеве и недостойно, и недопустимо…

Разговор продолжился после того, как генерал Лукомский, разбудив Корнилова, довел до него полученную информацию.

Лукомский. Генерал Корнилов просит Вас приехать, как полномочного руководителя армии. Вместе с этим он настаивает, чтобы Вы приняли все меры к тому, чтобы никакие войска из других пунктов в Могилев не вводились и к нему не подводились. Со своей стороны генерал Корнилов примет меры, дабы никаких волнений в Могилеве не было…

Таким образом, под утро 1 сентября Корнилов принял решение подчиниться судьбе. Обязанности Верховного главнокомандующего возложил на себя А. Ф. Керенскиий.

В Ставку генерал Алексеев прибыл ранним утром. В пути он узнал, что Витебский и Смоленский комитеты собирают войска. В Орше Михаил Васильевич встретил сводный отряд Западного фронта, выдвигавшийся к Могилеву по личному приказу Керенского. Буквально через несколько минут после прибытия в штаб ему позвонил командующий войсками московского военного округа полковник Верховский: «Сегодня выезжаю в Ставку с крупным вооруженным отрядом… Корнилов, Лукомский, Романовский, Иронии и Сахаров должны быть арестованы немедленно».

В три часа дня позвонил Керенский. В разговоре с ним Алексеев подчеркнул, что создаваемая обстановка усложняет руководство войсками. «Я принял на себя обязательство путем одних переговоров окончить дело. Мне не сделано было даже намека на то, что уже собираются войска для решительных действий против Могилева». Керенский оправдывался, делая это весьма невразумительно.

Тем временем Ставка доживала свои последние дни. Многие ее чины перестали ходить на службу. Днем и ночью толпы народа не покидали небольшую площадь перед зданием, где остановился генерал Алексеев.

Корнилов собрал командиров полков и предупредил их, чтобы личный состав соблюдал полное спокойствие:

– Я не хочу, чтобы пролилась хоть одна капля братской крови. Губернский дом окружили постами георгиевцев, внутренние караулы заняли текинцы.

3 сентября арестованных генерала Корнилова и его ближайших помощников перевели в одну из могилевских гостиниц, а в ночь на 12 сентября отвезли в Старый Быхов, в наскоро приспособленное для заключения здание женской гимназии.

Атмосфера в Ставке становилась невыносимой. Корниловские мероприятия по оздоровлению армии были отброшены. Офицеры находились в мучительном положении. «Я сознаю, – писал Михаил Васильевич, – свое бессилие восстановить в армии хоть тень организации… Керенский рассыпается в любезностях по телефону и перлюстрирует мою корреспонденцию, комиссары препятствуют выполнению моих приказов, судьба Корнилова остается загадочной».

Не достигнув никаких результатов через Керенского, М. В. Алексеев написал письмо редактору «Нового Времени» Б. Суворину, требуя, чтобы немедленно была поднята газетная кампания «против убийства лучших русских людей». Но и этого сделано не было. Тогда Михаил Васильевич, посчитав свое дальнейшее пребывание в Ставке бессмысленным, подал рапорт об отставке с должности начальника штаба Верховного главнокомандующего. В тот же день он направил письмо Милюкову, в котором давалась принципиальная оценка действий Корнилова. В нем, в частности, Алексеев писал:

«Дело Корнилова не было делом кучки авантюристов. Оно опиралось на сочувствие и помощь широких кругов нашей интеллигенции… Цель движения – не изменить существующий государственный строй, а переменить только людей, найти таких, которые могли бы спасти Россию…»

Далее Михаил Васильевич указывал, что выступление Корнилова «не было тайной от членов правительства. Вопрос этот обсуждался с Савинковым, Филенке и через них – с Керенским. Только примитивный военно-революционный суд может скрыть участие этих лиц в предварительных переговорах и соглашении. Савинков уже должен был сознаться печатно в этом.

Движение дивизий 3-го Конного корпуса к Петрограду совершилось по указанию Керенского, переданному Савинковым… Но остановить тогда уже начатое движение войск и бросить дело было невозможно, что генерал Лукомский и высказал в телеграмме от 27 августа Керенскому…

Из-за отказа Керенского… от выступления, имевшего цель создания правительства нового состава… рушилось дело. Участники видимые были объявлены авантюристами, изменниками и мятежниками. Участники невидимые или являлись вершителями судеб и руководителями следствия, или отстранились от всего, отдав около тридцати человек на позор, суд и казнь».

В завершение своего письма Алексеев писал:

«Вы до известной степени знаете, что некоторые круги нашего общества не только жалели, не только сочувствовали идейно, но как могли, помогали Корнилову… Почему же ответить должны только тридцать генералов и офицеров, большая часть которых совсем не может быть ответственной? Пора начать кампанию в печати по этому вопиющему делу. Россия не может допустить готовящегося в самом скором времени преступления по отношению ее лучших доблестных сынов… К следствию привлечены члены Главного Комитета офицерского союза, не принимавшие никакого участия в деле… Почему они заключены под стражу? Почему им грозят тоже военно-революционным судом?

Если честная печать не начнет немедленно энергичного разъяснения дела, настойчивого требования правды и справедливости, то через пять-семь дней наши деятели доведут дело до военно-революционного суда, с тем чтобы в его несовершенных формах утопить истину и скрыть весь ход этого дела. Тогда генерал Корнилов вынужден будет широко развить перед судом всю подготовку, все переговоры с лицами и кругами, их участие, чтобы показать русскому народу, с кем он шел, какие истинные цели он преследовал и как в тяжкую минуту он, покинутый всеми, с малым числом офицеров предстал перед спешным судом, чтобы заплатить своею судьбою за гибнущую родину».

Это письмо М. В. Алексеева, безусловно несколько «тяжелое» по форме, но верное по содержанию, не могло понравиться А. Ф. Керенскому, и Милюков сделал все возможное, чтобы оно не попало на стол Верховного главнокомандующего. Но вполне возможно, что «под сукно» его спрятал и сам Керенский, который в то время для расследования заговора Корнилова уже направил следственную комиссию. По поводу этого документа Керенский, спустя годы, писал следующее: «Я прочитал его (Алексеева. – Авт.) письмо уже после Октябрьской революции… Генерал Алексеев был не только видным и проницательным стратегом, но и хитрым политиком. Он понимал причины провала попытки Ленина захватить в июле власть и последовавшего через два месяца почти мгновенного поражения Корнилова…» Но о причинах корниловского выступления не было сказано ни слова.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.