Евреи в военной разведке

Евреи в военной разведке

«Красная капелла» Леопольда Треппера

Главное разведывательное управление (ГРУ) развернуло десятки шпионских сетей по всему миру. Больше всего их было в Европе. Разведывательные подразделения Красной армии и параллельно им сети разведки, подчинявшиеся НКВД, внедрялись в центры власти и управления различных стран как до нападения Германии на Советский Союз, так и во время войны.

Одной из самых важных советских сетей разведки, являвшейся частью «Красной капеллы» и действовавшей в Бельгии, Франции и Германии, руководил Леопольд Треппер. Он родился в Австро-Венгрии и в 1924 г. в возрасте 20 лет эмигрировал в Палестину, где присоединился к нелегальной коммунистической партии. Политическая активность Треппера привела к его высылке английскими властями во Францию в 1929 г. В 1932 г. он уехал в Советский Союз, где закончил Коммунистический университет. Несколько лет он работал корреспондентом в издававшейся на идише газете «Дер Эмес» («Правда»). В 1938 г. руководитель ГРУ генерал Я.К. Берзин послал Треппера в Бельгию для создания сети разведки на западе Европы и в Германии под прикрытием коммерческой фирмы.

В Бельгии Треппер встретился с Лео Гроссфогелем, знакомым с ним еще по работе в компартии в Палестине. В 1928 г. Гроссфогель вернулся в Бельгию и присоединился к коммерческой деятельности своей семьи. Треппер и Гроссфогель создали коммерческую компанию с филиалами в разных странах Европы, в рамках которой действовала агентура, состоявшая из местных коммунистов; многие из агентов были евреями. После оккупации Франции летом 1940 г. центр этой сети перевели в Париж.

Наиважнейшим событием в деятельности «Красной капеллы» стало установление связи с группой антифашистов в Берлине. Во главе этой группы стоял обер-лейтенант Харро Шульце-Бойзен, выходец из немецкой аристократической семьи и офицер разведки, служивший в управлении немецкими ВВС. Шульце-Бойзен считал, что Гитлер вел Германию к катастрофе. Он организовал группу единомышленников, передававших информацию сотруднику НКВД в советском посольстве в Берлине, а также поддерживал связь с сетью Треппера[38]. С помощью Шульце-Бойзена Треппер получил сведения о подготовке Германии к нападению на Советский Союз. Сведения были переправлены через передатчики «Красной капеллы» и через военного атташе советского посольства при правительстве Виши во Франции генерала Суслопарова. Позднее Треппер вспоминал:

В мае при содействии советского военного атташе в Виши Суслопарова сообщаю план предусмотренного нападения и указываю его изначально фиксированную дату – 15 мая, потом дополнительно информирую о ее изменении и докладываю окончательно назначенный срок. <…> 21 июня 1941 года Максимович и Шульце-Бойзен подтверждают, что вторжение в СССР назначено на завтрашний день. Еще есть время поднять Красную Армию по тревоге. Мы с Лео Гроссфогелем мчимся в Виши. Как обычно, недоверчивый Суслопаров пытается переубедить нас: «Вы абсолютно заблуждаетесь, – говорит он нам. – Сегодня я встретился с японским военным атташе, прибывшим из Берлина. Он меня заверил, что Германия не готовится к войне. На него можно вполне положиться…» Я продолжаю настаивать на отправке шифровки, пока Суслопаров не отдает распоряжение об этом [Треппер 1990: 123–125][39].

Суслопаров немедленно послал в Москву телеграмму: «21 июня 1941 г., как утверждает наш заграничный резидент Жильбер [кличка Треппера в советской разведке] и на которого я совсем не полагаюсь, командование вермахта закончит переброску сил к советской границе и на следующий день, 22 июня 1941 г. внезапно нападет на Советский Союз». На бланке телеграммы, немедленно переданной Сталину, содержится его примечание от руки: «Эта информация – английская провокация. Узнайте, кто является источником провокации, и накажите его» [Верховский, Тырмос 2005: 484].

«Красная капелла» передавала в Москву сотни сообщений, содержавших информацию о производстве самолетов и о планируемых моделях, о количестве самолетов в немецких ВВС, о планируемой атаке на Москву в ноябре 1941 г., о планируемом немецком наступлении на Кавказ весной 1942 г. и т. д. [Ржешевский 1990: 112–114]. Весной 1942 г. немцы вышли на след «Красной капеллы» и начали арестовывать членов сети, а 24 ноября 1942 г. – Треппера. Его долго допрашивали, но 19 сентября 1943 г. он сумел бежать из заключения и скрывался в Париже до освобождения города. В январе 1945 г. Треппера переправили в Москву, где он был арестован и обвинен в передаче секретной информации немцам во время допросов. В 1955 г. его освободили и сняли обвинения[40].

Одиночная сеть Льва Маневича

Лев Ефимович Маневич, уроженец белорусского города Чаусы, действовал в советской службе военной разведки под кличкой Этьен. В его биографии написано:

Родился в 1895 г. <…> Образование получил в Женеве. В Советской Армии с 1918 г. В Гражданскую войну воевал на Восточном фронте и на Кавказе. <…> Служил в Разведуправлении РККА (Рабоче-крестьянской Красной армии. – И.А.) с середины 20-х до начала 30-х годов, периодически находился за границей. Проявлял лучшие качества разведчика, самообладание и мужество. Был арестован итальянской контрразведкой и приговорен к длительному тюремному заключению. В 1943 г. передан гитлеровцам. Под именем полковника Я.Н. Старостина находился в лагерях на территории Австрии – Маутхаузене, Мельке и Эбензе. 6-го мая был освобожден американскими войсками. Будучи тяжело больным туберкулезом, вскоре умер [Ржешевский 1990: 351–352].

За этим кратким биографическим описанием скрывается деятельная фигура советского разведчика. В 1910 г. в возрасте 12 лет Маневича отправили учиться в Швейцарию, где он овладел французским, немецким и итальянским языками. В 1917 г. вернулся в Россию и годом позже пошел добровольцем в Красную армию. В Гражданской войне Лев Маневич командовал специальной разведывательной частью, действовавшей в тылу Белой армии генерала Колчака. После Гражданской войны он в 1924 г. с отличием закончил Военную академию. Некоторое время находился в Китае в составе советской военной делегации, помогавшей организовывать революционную китайскую армию Мао Цзэдуна. По возвращении выучился на летчика и начал карьеру командира эскадрильи в ВВС. Однажды начальник советской разведки Я.А. Берзин предложил Маневичу, как учившемуся в Швейцарии, посетившему много стран и владеющему несколькими языками, перейти на службу в разведку. Маневич согласился. Оценив его способности, в советской разведке решили, что он будет действовать самостоятельно, а не как часть сети.

В 1932 г. Маневич выбрал базой для своей новой деятельности Вену, где превратился в бизнесмена Конрада Картнера, совладельца патентного бюро и хозяина денежного счета в большом немецком банке. Полученные навыки летчика он использовал для создания связей в сфере авиации и в качестве дельца посещал Германию, Испанию и другие страны. Маневич перевел центр патентного бюро из Вены в Милан, где представлял немецкие, австрийские и чешские компании, заинтересованные в продаже своей продукции в Италии. Под видом бизнесмена он посетил Испанию и передал в Москву информацию о том, что Германия и Италия помогают режиму Франко. Он также неоднократно посещал Германию и получил информацию о ее вооружении. Сведения он передавал в Москву из Милана с помощью радиопередатчика и радистки Ингрид.

В 1937 г. фашистские контрразведчики в Италии напали на след Маневича и арестовали его, но он продолжал утверждать, что является австрийским бизнесменом. Его приговорили к 12 годам заключения. В сентябре 1943 г., когда после капитуляции Италии Германия захватила север и центр страны, Маневич попал в руки немцев. После длительных допросов его отправили в концлагерь Маутхаузен как русского военнопленного. Он назвался полковником Яковом Никитичем Старостиным; под этим именем его переправили в лагерь Эбензе, где он организовал подпольную группу. 5 мая 1945 г. эсэсовцы собирались загнать группу заключенных, в том числе Маневича, в пещеру, а затем взорвать ее вместе с людьми. Маневич, догадавшийся о планах эсэсовцев, на нескольких языках крикнул: «Никто внутрь не заходит!» – и предотвратил гибель людей. В тот же день фашисты покинули лагерь. На следующий день американские войска освободили узников. Маневич был уже серьезно болен, в день освобождения он весил всего 27 кг. Через несколько дней он скончался. Друзья похоронили его в австрийском городе Линце под именем полковника Старостина. Долгие годы советская разведка игнорировала личность Маневича, но несколько его друзей из Эбензе, обязанных ему жизнью, в конце концов выяснили, кто стоял за фигурой полковника Старостина, и раскрыли историю его жизни. В 1965 г. Верховный Совет СССР посмертно присвоил Маневичу звание Героя Советского Союза за «смелость и мужество, проявленные во время исполнения специальных заданий советского правительства в борьбе против фашизма» [Shapiro 1988: 368–385; Свердлов 1992а: 186–187].

Группа «Дора» доктора Радо

В Швейцарии советская разведка создала разведывательную сеть, во главе которой стоял венгерский еврей доктор Шандор Радо, географ и картограф, член венгерской компартии с 1918 г. В октябре 1935 г. его завербовал руководитель военной разведки С.П. Урицкий[41]. Центром сети стала Женева. Основной задачей сети должен был стать сбор информации в Германии и Италии, «агрессивных странах, способных в случае войны превратиться в главных врагов СССР» [Радо 1978: 36–37]. Сеть действовала с 1936 г. до начала 1944 г. под прикрытием научного института картографии и называлась «Дора». Сведения передавались при помощи нескольких радиопередатчиков. Летом 1939 г. Шандор Радо передал информацию о предстоящем вторжении Германии в Польшу. 6 июня 1940 г. в Москву ушло сообщение о намерении Германии после быстрой победы в Европе сразу направить свои войска на Советский Союз. 21 февраля 1941 г. сеть передала:

В соответствии с данными, полученными от швейцарского офицера разведки, у Германии на востоке Европы имеется 150 дивизий. По его мнению, Германия начнет нападение в конце мая.

6 апреля 1941 г. сеть сообщила Москве, что все немецкие моторизованные дивизии расположены на востоке Европы. Более точные данные об атаке были переданы в Москву 2 и 17 июня 1941 г. [Радо 1978: 89–93]. В период между началом войны и ноябрем 1943 г. сеть передавала радиограммы со сведениями о новых силах, отправлявшихся на немецкий Восточный фронт, о масштабах производства немецких танков и самолетов, о расположении военных предприятий в Германии и захваченных странах, о разногласиях между главами стран нацистского блока и о проблемах, связанных с открытием второго фронта союзников в Европе. Агенты сети Радо имели источники информации в немецком генштабе, в немецком посольстве в Берне, в прессе и т. д. Осенью 1943 г. швейцарская контрразведка смогла расшифровать радиосообщения сети и арестовать некоторых ее членов. Шандор Радо сумел скрыться и в сентябре 1944 г. бежал на юг Франции [Радо 1978: 305–308; СЭС 1986: 196][42].

Боевая разведка на фронте: история Марии Синельниковой

Мария Владимировна (Мира Вульфовна) Синельникова родилась в белорусском городе Черикове. Красивая смелая девушка первой в своем городе начала заниматься парашютным спортом. После окончания школы училась в Московском институте иностранных языков и специализировалась по немецкому языку. Когда началась война, ее отца призвали в армию пулеметчиком, а старшего брата Абрама (Авраама) – парашютистом; оба погибли еще в начале войны. В возрасте 17 лет Мария добровольно пошла в армию и настояла, чтобы ее послали на курсы связистов разведки. По окончании курсов она была направлена в отдел разведки 43-й армии Московского фронта. Начальник штаба армии генерал-майор Ф.Ф. Масленников писал о ней в своих мемуарах:

В самый тяжелый период боев под Москвой по заданию Военного совета 43-й армии в октябре 1941 г. и в январе 1942 г. Мария Синельникова неоднократно переходила линию фронта, собирая в тылу противника ценные разведданные…

Во время советского контрнаступления Марию и еще одну девушку-бойца послали за линию фронта, откуда они две недели передавали сообщения о перемещении немецких частей, о расположении немецкого штаба на фронте и т. д. 18 января передачи прекратились: разведчицы были схвачены немцами, допрошены и подверглись пыткам. На следующий день их расстреляли. Лишь через несколько лет были арестованы местные полицаи, присутствовавшие на допросе и рассказавшие о героическом поведении Синельниковой во время пыток [Абрамович 1981: 239; Шейнкер 2003: 192–193][43].

Дискриминация евреев в армии

Очевидно, что во время войны открытой дискриминации евреев в высших эшелонах власти и военного командования не было, но подспудно она имела место. По мнению полковника Ф.Д. Свердлова, участника Великой Отечественной войны и историка, до 1984 г. преподававшего в Военной академии им. Фрунзе, в годы войны продвижение по службе высших офицеров еврейской национальности тормозилось. Инициатором этой политики был Сталин, а осуществлял ее секретарь ЦК ВКП(б) компартии А.С. Щербаков, один из наиболее видных и влиятельных лидеров Советского Союза во время войны. С июня 1942 г. Щербаков в звании генерал-полковника был начальником Главного политического управления Красной армии и заместителем министра обороны. Одновременно он занимал должность главы Совинформбюро.

При награждениях, кроме оценки подвига солдата, учитывалась национальность. Списки получивших награды контролировались с целью сохранения пропорции между военнослужащими Красной армии всех национальностей. Несмотря на это Щербаков осуществлял явную дискриминацию евреев. Так, в начале 1943 г. он издал распоряжение:

Награждать представителей всех национальностей, но евреев – ограниченно [Свердлов 2002: 12][44].

То, что званием Героя Советского Союза не были награждены пилоты еврейской национальности Пресайзен и Иржак, чьи подвиги и гибель описывались выше, было, скорее всего, результатом политики Щербакова.

Кроме того, существовала тенденция не передавать в средства массовой информации сведения об отличившихся в боях и награжденных евреях и скрывать их истинное число. Так, в журнале «Большевик», официальном печатном органе ЦК ВКП(б), в начале 1943 г. появилась статья видного деятеля революционного движения и заместителя председателя Верховного Совета Алексея Бадаева, в которой перечислялось количество лиц различных национальностей, к тому времени получивших боевые награды. Были перечислены 26 национальностей и количество наград каждого вида, полученных их представителями. Список включал русских, белорусов и украинцев, а также чувашей (1362 награды), башкир (687 наград), литовцев (29 наград), эстонцев (273 награды) и т. д. Затем упоминалось, что награды получили и представители других народов, среди них коми, калмыки, буряты, якуты, евреи и др. – без подробностей. На самом деле в начале октября 1942 г., за несколько месяцев до публикации этой статьи, количество награжденных евреев составляло 5 163 человек – цифра превышает соответствующее число, например, для армян, грузин, азербайджанцев, узбеков и представителей ряда других народов, попавших в перечень. В июне 1943 г. фактическое количество получивших награды евреев достигло уже 11 903 человек. 3 апреля 1943 г. С.М. Михоэлс и Ш. Эпштейн, возглавлявшие Еврейский антифашистский комитет, написали Щербакову письмо протеста, содержащее следующие строки:

Умолчание относительно точного числа награжденных евреев – бойцов и командиров, по нашему мнению, играет на руку враждебным элементам как в СССР, так и за рубежом. <…> Мы находим, что опубликование данных в статье такого видного деятеля, как Бадаев, без указания одной из наиболее внушительных цифр <…> мешает нашей пропаганде и работе среди еврейских масс за рубежом. Помимо прочего это может быть подхвачено гитлеровскими агентами, распространяющими злостные слухи о том, что «евреи не воюют». Было бы желательно, чтобы последние официальные данные о награжденных бойцах и командирах Красной Армии, в том числе и евреях, были полностью опубликованы в нашей центральной печати [Костырченко 2005: 35–36].

Несмотря на дискриминационную политику, доля евреев среди высшего командования Красной армии во время войны превышала общий процент евреев в населении (2,2 % генералов-евреев при 1,78 % евреев в населении СССР). То же касалось и количества евреев, награжденных знаками отличия, включая звание Героя Советского Союза. Вероятно, это объясняется высоким процентом евреев среди командного состава еще в довоенный период и тем, что обстановка «солдатского братства» на фронте не давала антисемитизму проникнуть на все уровни командования.

Увольнение 30 июня 1943 г. генерал-майора Давида Ортенберга с поста главного редактора газеты «Красная звезда», центрального печатного органа Красной армии, является наиболее известной и яркой иллюстрацией антисемитской политики по отношению к высшему командованию армии. Советское руководство взяло курс на вытеснение евреев из средств массовой информации и учреждений культуры и искусства с целью усиления русского элемента. Начиная с лета 1942 г. антисемитскую линию претворяло в жизнь Управление агитации и пропаганды ЦК ВКП(б), которое возглавлял Г.Ф. Александров при поддержке Щербакова. Многие евреи-преподаватели были уволены из вузов. Принятие вместо «Интернационала» нового советского гимна, выделявшего русский народ среди остальных народов Советского Союза, также было проявлением новой политики Сталина [Kostyrchenko 1995: 14–20, 26].

Ортенберг так писал о своем отстранении:

Тридцатого июля по вызову А.С. Щербакова я явился в ЦК партии… Щербаков встал из-за стола, подошел ко мне и объявил:

– ЦК решил назначить редактором «Красной звезды» Таленского. Каково ваше мнение?

Странный вопрос! Что могло значить мое мнение о Таленском, если он уже назначен редактором «Красной звезды»? Ответил, однако, не кривя душой: «Вполне подходящая кандидатура». Затем пошел разговор о моем назначении… Под конец Александр Сергеевич спросил:

– Должность начальника политотдела армии вас устраивает?

– Вполне, – ответил я.

– Хорошо, доложу Сталину, – сказал он. – Решение сообщу дня через два.

Однако перед тем как уйти я спросил Щербакова:

– Александр Сергеевич, если меня спросит коллектив, по каким мотивам я освобожден от работы в газете, что им ответить?

Щербаков взял со стола и зачитал мне текст постановления ЦК: «Назначить Н.А. Таленского ответственным редактором «Красной звезды», освободив от этой должности Д.И. Ортенберга».

– Вот так и скажите… Без мотивировки…

Через два дня Щербаков позвонил мне по телефону домой и, как бы извиняясь, сказал, что разговор со Сталиным пока не состоялся, придется подождать. И тут же добавил:

– А может, вы пойдете редактором «Правды» по военному отделу?

– Нет, Александр Сергеевич, только на фронт…

Через день он вызвал меня и сообщил, что я назначен начальником политотдела 6-й армии Юго-Западного фронта.

Меня и поныне спрашивают, задумывался ли я о своем отлучении от «Красной звезды»? Что ж, отвечу… Да, стал задумываться, что же все-таки произошло в конце июля сорок третьего года. Чья это инициатива – Сталина или Щербакова? [Ортенберг 1997: 307–309][45].

Хотя Ортенберг и не дает прямого ответа на вопрос, по чьей инициативе и по какой причине он был уволен из газеты, но в своей книге цитирует статью редактора газеты «Гудок» заслуженного работника культуры РСФСР майора Милованова[46], во время войны работавшего старшим корреспондентом «Красной звезды»:

Нити антисемитизма тянутся от «отца народов». Мой редактор военной поры Д. Ортенберг был освобожден от должности редактора газеты постановлением ЦК. За несколько месяцев А.С. Щербаков заявил ему: «У вас в редакции много евреев… Надо сократить». Ошеломленный Давид Иосифович ответил, что уже сократил. Спецкоров Лапина, Хацревина, Розенфельда, Шуэра, Вилкомира, Слуцкого, Иша, Бернштейна и других. Они погибли на фронте. И с сарказмом добавил: «Могу сократить еще одного – себя…» Самое удивительное, что Ортенберг, занимавший столь высокий пост, не знал, да и сейчас не знает о решении Политбюро запретить евреям занимать руководящие должности. А ведь именно после этого тайного решения он был отлучен от редакции и послан на фронт. Вот ведь какая нелепость. Работать для Родины в тылу ему противопоказано, а воевать и умирать за Родину – пожалуйста [Ортенберг 1997: 307].

В октябре 1942 г., когда была упразднена должность комиссара в армии, часть политического состава, получившая боевой опыт, была переведена на профессиональную военную службу. Бывших политруков назначали командирами подразделений или посылали на курсы для обучения войсковому командованию. Однако по свидетельствам очевидцев Щербаков, воспользовавшись случаем, отдал распоряжение переводить бывших комиссаров-евреев на более низкие посты по сравнению с их прежними должностями.

Сам Сталин пренебрежительно отзывался о солдатах-евреях. 3 декабря 1941 г. состоялась встреча Сталина с главой польского правительства в изгнании генералом Сикорским, на которой присутствовали В.М. Молотов, польский посол в Москве профессор С. Кот и польский генерал В. Андерс. Участники встречи обсуждали формирование польской армии в Советском Союзе. Когда встал вопрос о мобилизации еврейских беженцев из Польши, Сталин заметил: «Евреи – плохие солдаты» и в ходе беседы даже повторил: «Да, евреи – никудышные вояки» [Пинкус 1986: 252–254; Rapoport 1991: 55–79].

Среди военнослужащих также имели место проявления антисемитизма, в том числе направленные против товарищей по оружию. Советская власть не искоренила антисемитизма в народе. Нацистская пропаганда обвиняла евреев не только в том, что они являются причиной войны, но и в уклонении от службы на фронте; немецкие листовки, сбрасывавшиеся с самолетов, иногда находили отклик у солдат. Было распространено мнение, что евреи воевали «на ташкентском фронте»[47], особенно оно было распространено в тылу, где не было солдатского товарищества.

Иллюстрацию антисемитских предрассудков среди некоторых командиров находим в книге Героя Советского Союза Г.С. Ушполиса:

В то время [1944 г.] сменился наш командир полка. Вместо любимого всеми нами полковника А. Шуркуса, который был выдвинут на высшую командную должность, командиром стал подполковник Ф. Лысенко. <…> К нам, евреям, он относился без особой симпатии. <…> Наш новый командир, узнав о большом количестве евреев, к его удивлению, в основном в пехотных ротах среди рядовых солдат и младших командиров, высказался громко приближенным офицерам, что невесело придется командовать таким полком. Но в первых же столкновениях с гитлеровцами на подступах к республике он осознал, что ошибался насчет еврейских воинов. Особенно высоко он оценил командирские качества майора Вульфа Виленского, который умело и стойко командовал третьим батальоном полка. Отличались в боях при его первоначальном командовании полком и многие рядовые солдаты-евреи, а также командиры взводов и рот. Все это заставило его отказаться от предвзятых в армейской среде взглядов и насмешек по отношению к воинам-евреям [Ушполис 1994: 138–139].

А. Шнеер приводит примеры по-настоящему преступных проявлений антисемитизма на фронте. После войны русский солдат рассказывал вдове его товарища по оружию еврея Соломона Беленького:

Мы лежали рядом после боя. Бойцы санитарного взвода подбирали раненых, а Соломону на просьбу подобрать его ответили: «Евреев не подбираем». Он остался лежать и, очевидно, умер, истекая кровью».

Даже если этот случай был исключительным, он все же произошел. Шнеер также приводит направленный в СМЕРШ рапорт, согласно которому русский офицер капитан Рунин избил командира медсанроты – еврея, сопровождая избиение антисемитскими выкриками, что Рунин и прежде неоднократно позволял себе подобные высказывания и что этим же грешит командир 29-й пехотной дивизии [Шнеер 2003 (2): 151].

Проявления антисемитизма среди солдат усилились после освобождения Украины, Белоруссии и Прибалтики. Из этих регионов на фронт были мобилизованы сотни тысяч людей, несколько лет проживших под немецкой оккупацией и подвергшихся обработке нацистской антисемитской пропагандой. Солдат-еврей, сражавшийся с начала войны на фронте, воевавший на Дону и под Сталинградом, в начале 1944 г. был ранен в боях под Кривым Рогом на Украине. Во фронтовом госпитале ему ампутировали ногу, а позже перевезли в тыловой госпиталь в Баку. Его разговор с другим раненым выявляет отношение многих солдат к евреям:

Мы прибыли в Баку. В основном тут были раненые украинцы. После освобождения Украины их сразу же мобилизовали и послали на фронт. Во время медленного выздоровления они проводили свое время за игрой кто в шахматы, кто в шашки, а некоторые даже в карты. Беседы с украинцами часто велись о евреях.

– Евреи не хотят воевать, – говорил мне один из них.

– Откуда ты это знаешь? – спросил я его.

– Посмотри вокруг, – отвечал он, – Здесь находятся пятьсот раненых, и среди них почти нет евреев.

– Допустим, – я сказал – Но каково общее количество населения в СССР?

– Двести миллионов.

– А сколько из них евреев?

– Около двух миллионов.

– Значит на пятьсот раненых сколько евреев будет?

– Ну, пять.

– Видишь, у тебя есть уже 3 еврея в двух палатах в которых лежат 38 человек, а во всем блоке ты найдешь еще человек двадцать.

– Ну пусть будет так, но все равно евреев меньше, чем украинцев, – молвил он.

После чего солдат-еврей подумал: «Хоть кол на голове теши!» [Шпитковский 1961: 316–317].

Воевавший в Сталинграде и раненый в конце февраля 1945 г. под Кёнигсбергом солдат писал о своем пребывании в московском военном госпитале:

В больнице я наткнулся на серьезные проявления антисемитизма со стороны раненых солдат. По их утверждениям, евреи не воевали и избегали участия в боях. Споры заходили настолько далеко, что меня один раз даже ударил раненый солдат. С другой стороны, были также и проявления братства и дружбы [Перчук 1961: 156].

Врачи-евреи, работавшие в госпиталях и не раз спасавшие жизни бойцов, тоже становились мишенями антисемитских высказываний. Солдат-еврей, раненый при разминировании вражеской территории около Керчи и эвакуированный в тыловой госпиталь, писал:

Я лежал в палате с русским, двумя украинцами и двумя грузинами. Один из раненых однажды заметил в разговоре со мной: «Ты хороший парень, воевавший, как и мы, но если проверить национальность работающих тут, увидишь, что начальник больницы еврей, большинство врачей евреи, завхоз еврей. <…> Наверное, наша лечащий врач тоже еврейка, потому что только тебе выписали порцию крови и только тебе велели давать картошку» [Ландман 2003: 5].

Другой солдат-еврей, прошедший всю войну, сражавшийся под Бобруйском, в Смоленске и под Москвой, после нескольких ранений летом 1944 г. направленный в часть под Витебском, вспоминал:

Здесь антисемитизм ощущался уже на каждом шагу, так как призвали много солдат, проживших под немецкой оккупацией и отравленных нацистской пропагандой. Их ненависть влияла и на других. Я не раз поражался, услышав из уст молодых людей, родившихся и выросших в Советском Союзе, о том, что евреи используют христианскую кровь для мацы, что они уклоняются от службы на фронте и что они отсиживаются далеко в тылу. <…> После освобождения Вильнюса я получил орден Славы третьей степени. <…> Все молодые солдаты от двадцати до тридцати лет, имевшие боевой опыт, были посланы на сержантские курсы. Среди них был и я. На курсах антисемитские настроения были настолько явными, что мне не раз приходилось остерегаться пули или нападок со стороны товарищей по оружию. Все обращения к офицерам не помогали, немногие служившие там сержанты-евреи были бессильны, поскольку испытывали на себе похожее отношение [Элишкевич 2003: 349].

Даже те, кто воевал плечом к плечу с бойцами-евреями и был свидетелем их отваги, могли разделять антисемитские настроения. Нередко солдату-еврею приходилось слышать от боевого товарища: «Ты хороший человек, воюешь, как и мы, но большинство евреев отсиживается в тылу, в Ташкенте».

На пленуме Еврейского антифашистского комитета 20 февраля 1943 г. писатель Илья Эренбург поднял тему антисемитских суждений по поводу уклонения евреев от прямого участия в войне:

Только вчера я вернулся с поездки по фронту в районе Курска. Здесь мы вновь встретились с одним явлением, которое вызывает у нас острую боль и большую гордость. <…> Ко мне явился пожилой еврей, отец прославленного летчика, о героизме которого писали все армейские газеты. Это был его единственный сын, он его очень любил. И вот этот еврей сказал мне: «Я разговаривал с одним гражданским начальником. Тот просил меня разъяснить ему, почему на фронте нет евреев, почему они не воюют?.. Я ему даже не ответил… Мне очень трудно было говорить. Это было через четыре дня после того, как я получил от командира части извещение о геройской гибели моего сына.

Вы, наверное, все слышали о евреях, «которых не видно на передовой». Многие из тех, кто воевал, не чувствовали до определенного времени, что они евреи. Они это почувствовали тогда, когда стали получать от эвакуированных в тыл родных и близких письма, в которых те выражали недоумение по поводу распространившихся разговоров о том, что евреев не видно на фронте, что евреи не воюют. И вот, перечитывая такие письма в блиндаже или походе, еврейского фронтовика-бойца охватывает беспокойство, беспокойство за незаслуженные обиды и оскорбления.

Для того чтобы еврейские бойцы и командиры Красной армии могли спокойно выполнять свой священный долг – бить врага, мы обязаны рассказать о том, как евреи воюют на фронтах… Не для хвастовства, а в интересах нашей общей цели – как можно скорее уничтожить фашизм. Для этой цели мы обязаны создать книгу, в которой должны убедительно рассказать об участии евреев в войне. Одной статистики мало, нужны живые рассказы, живые портреты, нужен сборник о евреях-героях, участниках Великой Отечественной войны. Необходимо рассказать правду, чистую правду, и этого будет вполне достаточно [Шейнкер 2003: 4–6].

Эренбург имел в виду план по подготовке в рамках Еврейского антифашистского комитета «Красной книги», содержащей истории воинов-евреев, параллельно с готовившейся в тот период «Черной книгой» о Катастрофе советских евреев[48].

В Красной армии в те дни многие солдаты-евреи пытались скрывать свою национальность, с одной стороны, из опасения попасть в плен, где их ждала неминуемая гибель, а с другой – из-за общих антисемитских настроений. Солдаты-евреи с нееврейскими именами или не имевшие типичных еврейских черт лица не испытывали серьезных затруднений. Многие во время войны меняли имена. Советский еврейский писатель Гершель Вайнрох писал:

Я тоже на фронте назвался типичным славянским именем. Когда мне пришлось однажды на несколько дней приехать с фронта в Москву, я нанес визит в Еврейский антифашистский комитет. Поэт Лейб Квитко, один из руководителей Комитета и редакции газеты «Эйникайт», укорял меня за то, что я называюсь нееврейским именем и тем самым уменьшаю количество евреев на фронте. Узнав достоверно о моей должности и положении на фронте, Лейб Квитко согласился со мной и даже настаивал, чтобы я не раскрывал там свою национальность [Левин 1982: 103; см. также: Гури 1971: 54–57].

Некоторые солдаты назывались именами, принятыми среди мусульманских народов, чтобы в случае попадания в плен в них не признали евреев (мусульмане также делают обрезание). Кроме того, многие советские евреи были ассимилированы еще в довоенные годы; наиболее сильное национальное самосознание было у евреев – выходцев с территорий, присоединенных к СССР в 1939–1940 гг. Свою национальность скрывали в основном евреи, воевавшие на передовой, где угроза плена была реальнее, чем в тылу, поэтому и могло создаваться впечатление, что евреев на фронте меньше, чем было на самом деле.

В целом высокий процент евреев на всех уровнях командования, а также число евреев, получивших боевые награды и высокие звания, в том числе Героя Советского Союза, свидетельствуют об отсутствии открытой и широкой дискриминации евреев. Проявления антисемитизма были скорее немногочисленными, о чем свидетельствуют воспоминания солдат-евреев. Так, из 220 евреев-ветеранов лишь 16 рассказали о столкновении с открытой враждебностью, антисемитскими высказываниями или насмешками со стороны товарищей по оружию [Шнеер 2003 (2): 147]. Вероятно, совместное пребывание на фронте евреев и неевреев, близость в окопах и во время атак, общее переживание тяжестей и ужасов войны – все это способствовало уменьшению грубого открытого антисемитизма.

Тенденцию преуменьшать заслуги бойцов-евреев, а также замедлять их продвижение по службе можно объяснить отчасти антисемитской политикой Сталина и Щербакова, отчасти – а может быть, и в основном – нежеланием советского руководства играть на руку нацистской пропаганде, утверждавшей, что война ведется только ради евреев.

*?*?*

В течение многих лет в Советском Союзе скрывали полные данные о потерях страны во время войны. Только после распада Союза в Военном издательстве в 1993 г. увидела свет книга «Гриф секретности снят» под редакцией генерал-полковника Г.Ф. Кривошеева. В книге перечислены потери по войскам, фронтам, званиям, но не по национальностям. При отсутствии официальных данных о национальной принадлежности погибших солдат можно воспользоваться лишь общими оценками. Согласно данным Кривошеева, количество погибших в Великой Отечественной войне военнослужащих (включая убитых на фронте, скончавшихся от ран, казненных за дезертирство, измену и т. п.) составило около 6 млн 885 тыс. человек. Если предположить, что число павших на войне евреев составило 1,78 % (что соответствует доле евреев в общей численности населения и в армии), можно сделать вывод, что из 490–520 тыс. евреев, служивших в Красной армии во время Великой Отечественной войны, погибло 120 тыс. человек. К этой цифре надо добавить солдат-евреев, погибших в плену. Число военнопленных евреев составило 80–85 тыс. человек, из них 75–80 тыс. погибло. Лишь немногие из них, около 4 500 человек, выжили – например, те, кто попал в плен к финнам[49].

Солдаты-евреи заплатили за победу кровавой ценой. Практически нет еврейских семей, с которых война не взяла свою дань убитыми, ранеными или инвалидами. Немало семей осталось без мужчин. Приведу фрагмент из свидетельства Мирьям Берестецки-Ярхо из белорусского города Слуцка:

Мой отец и трое братьев мобилизовались один за другим. <…> Мой отец Ишаяху призвался в Красную армию в начале 1942 г., участвовал в боях на Сталинградском фронте и пропал без вести <…> Мой брат Тувия (Тевель) был призван в Красную армию в 1940 г. и служил танкистом. Он воевал в Сталинграде и пропал без вести. Мой брат Йона (Евно) был мобилизован в Красную армию 20 марта 1940 г. В полученном от командира его части письме говорилось, что 27 декабря 1944 г. он получил ранение и отправлен в полевой госпиталь. Потом пропал без вести. Мой младший брат Яков (Яша) призвался в армию в мае 1944 г. 22 мая 1945 г. мы получили письмо от командира части, сообщавшее, что он погиб, проявив мужество и смелость в атаке на Берлин, и похоронен в братской могиле в городе Кюстрине на реке Одер…[50]

Можно с уверенностью сказать, что судьба семьи Мирьям Берестецки-Ярхо подобна судьбе многих как еврейских, так и нееврейских советских семей, члены которых участвовали в Великой Отечественной войне.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.