Красная армия и население

Красная армия и население

Для всех русских солдат, которые поздним летом 1944 года в составе 2-го Украинского фронта Малиновского и 3-го Украинского фронта Толбухина пересекли Румынию и в пределах Дунайского региона ступили на землю Центральной Европы, это был чуждый им мир. За прошедшие двадцать лет в Советском Союзе было много сказано о капитализме и закабаленных трудящихся. Пропагандистские фильмы, театральные постановки, «документальные данные» рассказывали о нищете и эксплуатации рабочего класса в Центральной и Западной Европе. Публиковались и многочисленные фотографии, которые обосновывали все ту же тему. То, что эти документы по большей части относились к началу 30-х годов, к временам Великой депрессии, со времени которой в мире за пределами

Советского Союза произошли значительные изменения экономического характера, кремлевские пропагандисты тщательно умалчивали. В их изображении Европа была Европой не 1940-х годов, но Европой начала 1930-х годов. И вот теперь офицеры и солдаты победоносной Красной армии подошли к воротам Европы, перешагнули ее порог и пытались разобраться в западном мире. Миллионы русских солдат первый раз в жизни оказались в странах с куда более высоким уровнем жизни, чем в России, в которых крестьянские дворы свидетельствовали о зажиточности их хозяев, а самые обычные магазины выставляли в своих витринах товары, о которых русские солдаты до сих пор не могли даже мечтать. Румыния 1944 года – первая «западная страна» на пути русских к сердцу Европы – отнюдь не могла похвастаться изобилием товаров, но даже в ней выбор предметов народного потребления в больших универсальных магазинах Бухареста был куда обильнее и разнообразнее, чем в Советском Союзе.

Вольфганг Бретхольц пишет: «Особое веселье у бухарестцев вызывали многочисленные русские женщины-солдаты, которые, будучи военнослужащими Красной армии, вместе с ней оказались в Бухаресте и на которых первая встреча с «буржуазно-капиталистическим миром» произвела неожиданное впечатление. Эти женщины, которые своей грязной военной формой и старыми солдатскими сапогами смеялись над понятием женского очарования, бросались на разнообразную косметику, на модные туфли, чулки и белье, которые было возможно купить в магазинах Бухареста, и, без всякого сомнения, пытались, по крайней мере поверх и под военной формой, которую не имели права снять, подражать элегантным дамам Бухареста. Однажды мне довелось видеть, как такая женщина-красноармеец, сидя в центре города на тротуаре, окруженная толпой смеющихся румынских прохожих, без всякого стеснения переодевалась, заменяя свои шерстяные носки на шелковые чулки, разбитые солдатские башмаки на элегантные дамские туфли с высокими каблуками, и, не умея на них ходить, ковыляя, гордо удалилась под громкий смех веселящихся зрителей. Других женщин – военнослужащих видели, когда они, с неумеренной косметикой, с лицом под толстым слоем пудры, с покрытыми ярко-красной помадой губами и дерзкими прическами под солдатскими шапками, выходили из косметических салонов и веселье, которое они вызывали, воспринимали как признание удачно пройденного курса женской красоты».

Политические отделы русской армии прилагали видимые усилия, чтобы компенсировать эти впечатления от заграничной жизни усилением партийной работы в войсках. Они обязывали агитаторов в воинских частях активизировать пропагандистскую деятельность и повышать бдительность, приводя им достойные подражания примеры: «Небольшой отряд проходил по селу, когда солдат Шишкин заметил: «Только посмотрите, товарищи. У всех домов в селе настоящие крыши, а не как у нас. Черт побери, хорошо же они живут здесь!..» Агитатор тут же ответил на это: «Может быть, у этих крестьян хаты с настоящими крышами, но тракторов у них как не было, так и нет!»

Не только различные фронтовые газеты, но даже «Правда», орган Центрального комитета Коммунистической партии Советского Союза, вынуждена была прийти на помощь политическим агитаторам. Леонид Соболев, известный советский публицист, в своей статье, опубликованной в сентябре 1944 года, уделил внимание положению в Румынии. Сатирически и снисходительно описывал он в своей статье «поверхностность, пошлость и коммерциализм» Бухареста, «униженное лакейство» перед Красной армией, «хорошо одетых людей в уличных кафе», многочисленных торговцев и спекулянтов. «Бухарест не является типичным румынским городом. В Констанце проживают 80 ООО человек, однако там нет ни одного театра, ни единого концертного зала, не выходит местная газета и только две школы-семилетки и две десятилетки. Солдаты! Нам придется пройти еще по многим иностранным государствам. Ваши глаза часто могут быть ослеплены. Но не позволяйте обмануть себя этими внешними признаками так называемой цивилизации. Думайте о том, что истинной является та культура, которую вы несете в себе. <…> Когда закончится война, другие народы снова заживут своей собственной жизнью, но в их сердцах всегда будут жить воспоминания о вашем человеческом величии, останется память о душе советского народа…» Низины Румынии, продолжал он, истощены веками возделывания, и все имущество, добытое разбоем, свозилось в Бухарест. «Спокойно, с иронической усмешкой на губах, ходят наши солдаты по этим роскошным улицам. <…> Румыны дрожали при мысли о том, что в город ворвутся эти «русские звери». Им мерещились убийства, разбой и насилия. Однако ничего подобного не произошло. <…> Несколько бандитов в советской форме, которых схватили на месте преступления, оказались румынскими дезертирами…»

Однако на самом деле все обстояло далеко не так просто. В громадной, несколько миллионов, русской армии (в начале 1945 г. на советско-германском фронте Красная армия имела, без учета резервов Ставки, 6,7 млн чел. (против 3,7 млн чел. в немецких и венгерских войсках). – Ред.) было достаточно много солдат, которые воспринимали политику освобождения народов Восточной Европы от фашистского ига на собственный лад. Ослепленные расточительной – по их понятиям – жизнью людей Центральной и Юго-Восточной Европы, они пытались поправить и свое собственное благосостояние. Наряду со словами «свобода» и «хлеб» команды «давай часы!» и «давай деньги!» стали первыми русскими словами и выражениями, которым румыны, югославы, венгры и словаки научились от красноармейцев.

Грабежи и разбои принимали во многих местах немыслимые размеры, и дезертиры – число которых росло по мере продвижения в Центральную Европу в ужасающих масштабах – доставляли военному и политическому руководству армий немалые проблемы. Ему приходилось размещать в занятых тылах целые подразделения НКВД, чтобы иметь возможность совладать с бандами дезертиров. «Я своими глазами видел, когда мне приходилось бывать в глубинке, – писал Имре Ковач, ярый противник нацистов и лидер венгерской Крестьянской партии, – тысячи пойманных русских дезертиров. Где бы я ни появлялся, в каждом крупном селе и в каждом небольшом городе, мне доводилось видеть их и слышать голоса этих дезертиров, доносящиеся из мест их заключения. Они молили о хлебе, воде и сигаретах. Общая суровая судьба побуждала их сбиваться в своего рода сообщества, и, пока их ловили, эти бандформирования блуждали по стране. Порой им удавалось держать в страхе целые комитаты. Они поселялись в опустевших крестьянских дворах, лесах, охотничьих избушках, создавали службу наблюдения, оборудовали оборонительные позиции, даже минные поля и давали отпор патрулям и частям НКВД. Запуганное население снабжало их продуктами, которых им постоянно не хватало. Они вымогали еще деньги и напитки, похищали женщин и создавали трофейные «общаки». На любое сопротивление они отвечали огнем из оружия…»

Вполне понятно, что в Ставке Верховного Главнокомандования в Москве достаточно быстро поняли, что подобные «освободительные методы» не смогут усмирить покоренные страны, но вызовут партизанское движение, которое нанесет удар в спину сражающимся войскам. При этом командование желало также провести некую грань между «заклятыми врагами» – немцами и их союзниками. Поэтому Государственный Комитет Обороны СССР (своего рода высший орган управления страной во время войны) принял 27 октября 1944 года историческое решение, согласно которому Красная армия вступала в Венгрию не с целью оккупации страны, не для аннексии тех или других ее частей и не для изменения существующего общественного строя, но только из военной необходимости, «не как завоеватель, но как освободитель венгерского народа от немецко-фашистского ярма».

После этого решения военный совет 2-го Украинского фронта обратился с особым воззванием к венгерскому народу. Все советские военные органы и политические отделы развили энергичную деятельность по претворению в жизнь решения Москвы, которое должно было сохранять свою актуальность на всем протяжении ведения боевых действий на территории Венгрии. «Особое внимание при этом они уделяли требованию устанавливать корректные отношения между советскими солдатами и венгерским населением», – говорится в «Истории Великой Отечественной войны Советского Союза». «Военный совет 53-й армии писал в своем обращении к солдатам: «Чувство мести к врагам мы должны обрушить на головы главных виновников этой кровопролитной войны. <…> Ни в коем случае не следует путать венгерских трудящихся, вдвойне угнетавшихся германским и венгерским фашизмом, с преступным венгерским правительством». В приказе командующего 2-м Украинским фронтом от 30 октября мы читаем: «Следует с величайшей ненавистью бить и уничтожать врага, но к мирному населению следует относиться со всей справедливостью». После этого все командиры, политические органы и партийные организации стали принимать все меры по воспитанию и укреплению в солдатах чувства пролетарского интернационализма. Этот вопрос обсуждался на партийных и комсомольских собраниях, на совещаниях командиров частей и соединений и в речах пропагандистов. Агитаторы снова и снова поднимали его в своих статьях во фронтовых, армейских и дивизионных газетах, публикуя в них статьи об образцовом поведении солдат социалистической армии за границей.

В действительности все это были совершенно необходимые, но вынужденные шаги, поскольку грабежи и насилия в стране лишь время от времени стихали, но никогда не прекращались полностью. В целом же количество всех этих эксцессов было значительно меньше (даже если они тяжелее воспринимались населением), чем в армиях Жукова (1-й Белорусский фронт), Конева (1-й Украинский фронт) и Рокоссовского (2-й Белорусский фронт) в Восточной Германии.

Особенно печальной главой были отношения красноармейцев с женским населением покоренных стран. Писатель Лайош Зил ахи, бывший после окончания войны долгое время председателем Общества венгеро-советской дружбы и живущий ныне в Соединенных Штатах, так написал об этом в одной из своих книг: «Понимание чести женщины примитивным русским солдатом совершенно противоположно нашему пониманию. Некоторые из этих солдат происходят из племен, живущих в тундре или в киргизских степях, где муж, принимая путника или незнакомца, зашедшего в качестве гостя в его хижину, предлагает ему вместе с сырым замороженным мясом и кумысом также и лоно своей дочери или жены. Дикий половой голод бушевал в советских солдатах оккупационной армии. Женщина была самой важной и нужной ему добычей. Но даже в рядах этой армии были разные люди. Я сам видел, как один пожилой солдат ударом кулака сбил на землю пьяного майора, своего командира, и утешал перепуганную девушку, прижав ее к своей груди: «Не бойся, барышня, у меня тоже есть дочь пятнадцати лет».

Разгул солдат особенно бурно проявлялся в глубинке – бойцы Красной армии в течение нескольких лет были оторваны от семей, поскольку в ходе войны отпуск им, как правило, не предоставлялся, – и это еще долгое время отягощало отношения между венграми и русскими. Однако эта тема долго была табу в Венгрии, о ней должны были молчать даже коммунистические писатели. «Когда я на одной из встреч венгерских писателей коснулся этой темы, – рассказывал лауреат Сталинской премии Тамаш Ацел, – Матьяш Ракоши, генеральный секретарь компартии, раздраженно бросил мне: «Ах, да оставь эти глупости! Для чего писать об этом? В Венгрии есть три тысячи общин. Скажем, в каждом селе были изнасилованы три женщины. В общей сложности это девять тысяч женщин. Что, это так много? Стоит ли из-за этого поднимать шум? Вы, писатели, не знаете закона больших чисел!» Так что мне пришлось закончить свой роман в соответствии с точкой зрения партии.

Такое отношение красноармейцев к местному населению было характерно не только в Венгрии, но и в соседних странах. Биограф Тито, Дедиер, сообщает: «В последние дни войны отдельные части Красной армии принимали участие в наших операциях против немцев. <…> Везде, где они проходили, слышался женский плач. Женщины подвергались домогательствам, многие были изнасилованы, доходили слухи об убийствах и ограблениях. Поначалу мы представляли эти случаи населению как отдельные случаи, но число преступлений не становилось меньше». Все подобные случаи – когда конфликт между Советским Союзом и Югославией достиг своего максимума, то есть в начале 1953 года, – были описаны в подготовленной к выходу «Белой книге», в которой с подзаголовком «Злодеяния под покровом социализма» содержались многочисленные свидетельства очевидцев и тяжелые обвинения. Поскольку после внезапной смерти Сталина книга так и не была опубликована, эти свидетельства не стали достоянием гласности, хотя отдельные ее оттиски и были тайно переправлены на Запад.

Как и в частях 2-го и 3-го Украинских фронтов, так и в переваливших через Северные Карпаты русских войсках общая дисциплина солдат была не лучше. Один словак, кавалер русского ордена Боевого Красного Знамени и майор чехословацкого 1-го армейского корпуса, рассказал автору в ответ на вопрос последнего, что чехословаки также имели подобные проблемы, как и во всех странах, где прошла Красная армия, и защищали местное население от эксцессов. «Поначалу мы пытались бороться с подобными случаями, докладывая командирам подразделений для принятия теми штрафных санкций. Видя же, что это не помогает, мы сами взялись за оружие. С этого времени для населения наступил покой, поскольку на всякие попытки учинить бесчинства мы отвечали оружием!» – «Но разве у вас в этом случае не было неприятностей с русской комендатурой?» – «Никогда, – был ответ офицера, в настоящее время живущего на Западе. – Мне кажется, многие из них сами стыдились поведения своих солдат».

Поскольку военное командование было не в состоянии совершенно замолчать творимые солдатами бесчинства, оно решило прибегнуть к уловке. На обвинения красноармейцев в творимых ими злодеяниях уполномоченные армией органы ответили, что это вполне может быть делом рук говорящих по-русски людей, одетых в русскую форму, но не относящихся к Красной армии. Это якобы могли быть власовцы, члены Русской освободительной армии, служившие в германском вермахте под командованием генерала Власова, которые теперь – чтобы разрушить добрые отношения между Красной армией и населением – занимаются партизанщиной в тылу русских войск. То обстоятельство, что военнослужащие власовской армии вообще не участвовали в боях в Венгрии, а в других местах сражались только в составе ограниченных частей, командование совершенно не смущало. У него и без того хватало забот – было необходимо восстанавливать жизнь в тылу и обеспечивать снабжение сражающихся войск. Красная армия не везла за собой никакого обоза, но жила, как позднее выразился командовавший войсками союзников после войны в Австрии, генерал Марк Кларк, «главным образом дарами той страны, которой овладела». Уже цитировавшийся Имре Ковач смог провести свое собственное исследование этого вопроса и получил соответствующие цифры по одной только Венгрии. Он установил, что Красная армия не везла с собой из Советского Союза ни зерна, ни мяса. Она реквизировала в Венгрии 4 миллиона тонн пшеницы и кукурузы, 500 тысяч лошадей, 2,2 миллиона свиней, 1,5 миллиона овец, 1,2 миллиона голов крупного рогатого скота, 18 миллионов кур и других птиц, несколько миллионов литров вина и спиртных напитков. Но интересы «трофейных команд» не ограничивались только продуктами питания. Они изымали и отправляли в Москву ценнейшие документы из государственных архивов, среди которых были даже боевые знамена времен венгерской демократической революции 1848–1849 годов. Особая группа занималась банками, богатства которых были изъяты и вывезены. (Ущерб, нанесенный венграми на оккупированной советской территории в 1941–1944 гг., был многократно большим. – Ред.)

Об этом организованном «разбойничьем набеге» подробно повествует в своих воспоминаниях, основанных на свидетельстве очевидцев начала 1945 года, посол Швейцарии в Будапеште. Ужасы инфляции также были предсказуемы, поскольку Красная армия присвоила себе право неограниченно печатать венгерские бумажные банкноты и распределяла их среди населения в качестве законного платежного средства.

И все же было бы несправедливо видеть в пребывании Красной армии в Дунайском регионе только отрицательные аспекты. Ставка Верховного Главнокомандования с начала 1944 года готовила наступление Красной армии в Придунавье. Заблаговременно были подготовлены на различных курсах знающие язык офицеры, которые затем назначались комендантами занятых Красной армией городов. Они изучали не только языки, но также и историю и менталитет соответствующей нации, причем были достаточно хорошо подготовлены к предстоящей им миссии, во всяком случае, куда лучше, чем глава британской военной миссии в Венгрии, генерал-майор О.П. Эджкамб, который, будучи направлен в начале 1945 года в Венгрию, должен был в первую очередь взять в руки карту страны, поскольку, как он сказал, «я никогда там не был и не представляю точно, где проходят ее границы». Русские коменданты городов, без сомнения, внесли значительный вклад в возрождение жизни в тылу. Заводы и фабрики снова начинали работать, открывались магазины, а русские простирали свои заботы даже до того, что открывали церкви для верующих. Разумеется, они делали это прежде всего в противовес враждебной им пропаганде, вещавшей о преследованиях верующих в Советском Союзе. Когда епископ города Дьёра в Страстную пятницу 1945 года был убит пьяными солдатами за то, что пытался спасти укрывшихся у него в резиденции женщин, комендант города организовал его почетное погребение с почетным караулом из русских солдат.

Не состоялся и систематический увоз в Сибирь несовершеннолетних подростков, о чем постоянно твердила салашистская пропаганда. Зато немалое число гражданских лиц было выгнано на улицы и в качестве «военнопленных» увезено в Россию (как правило, переодевшихся в гражданскую одежду венгерских солдат – ранее говорилось о поголовной мобилизации, которую осуществляли салашисты. – Ред.). То, что русские в завоеванных странах – прежде всего в Румынии и Венгрии – не спешили с установлением диктатуры пролетариата, а допускали и порой в известном смысле требовали работы буржуазно-демократических партий, вызывало кое-где удивление.

Нигде и никогда также не было отмечено, что вступление Красной армии в Дунайский регион положило конец устаревшим феодальным установлениям и социальному угнетению, которые до сих пор не могли быть устранены имеющимися недостаточными средствами, а теперь навсегда и безвозвратно отошли в область былого.

С усилением немецко-венгерского сопротивления в конце 1944 – начале 1945 года в головы солдат и даже части офицерского корпуса начали приходить «известные мысли» о том, что после крупных успехов 1943 и 1944 годов внезапно наступают трудности. «Следует разъяснять солдатам, что действия 2-го и 3-го Украинских фронтов облегчают выполнение задач, которые вытекают из направления главного удара Красной армии в ходе зимней кампании 1945 года, поскольку они сковывают значительные силы неприятеля». Когда затем советские войска в середине января 1945 года начали наступление в направлении Варшава – Берлин, фронтовая газета 3-го Украинского фронта в одной из своих статей писала: «Солдат 3-го Украинского фронта! Ты должен гордиться тем, что твои удары, которые ты наносишь немецким захватчикам в Венгрии, являются одной из предпосылок нынешнего наступления Красной армии!»

Офицерский корпус в тылу также создавал трудности командованию. Коррупция процветала и во многих местах, несмотря на «социалистическое воспитание», втягивала в свои объятия ответственных русских командиров. Имре Ковач, например, повествует об одном майоре, который в предшествующих боях заслужил множество наград и получил столь тяжелое ранение, что ему пришлось ампутировать одну руку. Оказавшись же на ответственном посту в советской администрации в Бухаресте, он целиком и полностью погряз в коррупции. Будучи арестован НКВД, он был приговорен в 25 годам заключения. Бретхольц повстречал – опять-таки в Бухаресте – одного своего приятеля, директора фабрики, который испытывал трудности со своевременными поставками по репарациям. «Через щель приоткрытой двери я видел, как в соседней с моей комнатой майор, одетый в форму Красной армии и выглядевший очень воинственно, весьма по-дружески общался с директором фабрики. Под конец разговора он, как нечто само собой разумеющееся, принял от директора конверт (с несколькими миллионами леев). За это он обещал, что со следующими поставками по репарациям все будет в совершенном порядке. «Они такие же продажные, как и наши чиновники при короле Кароле[84] и мадам Лупеску[85], когда мы получали государственные заказы. Только теперь они стоят куда дороже и появляются слишком часто», – сказал мой приятель, когда русский удалился».

Даже члены высших контрольных органов в оккупированных странах не могли избегнуть соблазна поначалу им чуждого, но все же столь приятного стиля жизни. Если поначалу они еще робко и осторожно осваивались в новой для них обстановке, то уже через несколько месяцев они вполне ее восприняли. Бирюзов в своих мемуарах упоминает, что он поначалу даже опасался принять приглашение болгарского министра побывать с ним в одном из ресторанов. «Рестораны меня не интересовали. В моем сознании тут же всплывал случай, когда в годы «новой экономической политики» один мой мнимый друг смог затащить меня в ресторан, где я оказался в компании пьяных спекулянтов и полуобнаженных девиц». Вскоре, однако, пришло понимание того, что «в чужой монастырь со своим уставом не ходят» (Бирюзов). Это означало не что иное, как тот факт, что высший слой русского военного командования в оккупированных странах очень скоро приобщился ко всей той роскоши и уюту, которые до сих пор официально отвергались.

В качестве одного из многих примеров можно упомянуть маршала Ворошилова, который, будучи в течение нескольких лет председателем Союзной контрольной комиссии в Венгрии, так полюбил эту страну и тамошнюю жизнь, что с тяжелым сердцем в 1947 году расстался с Будапештом. Ворошилов занял под свою резиденцию бывший дворец некоего аристократа, в его распоряжении были охотничий замок, целый парк автомобилей и прислуга. Многочисленные приемы и другие мероприятия с участием видных деятелей местной и иностранной общественности изменили даже этого старого большевика. Знавшие его люди рассказывают, что бывший кузнец из Луганска, один из первых пяти маршалов Советского Союза стал жизнелюбивым, обходительным и любезным господином. Однако занимаемая маршалом должность была не так уж небезопасна для него; из секретного доклада Хрущева 1956 года мы знаем, что Сталин планировал арест и обвинение своего товарища по революционной борьбе, поскольку тот, установивший в Будапеште такие хорошие отношения с англичанами, попал под подозрение как «британский шпион». (Большая часть фактов «секретного» доклада Хрущева на XX съезде КПСС насквозь лжива. – Ред.)

Русский диктатор неодобрительно следил за контактами своих генералов с западными союзниками. Эти удивительные отношения ярче всего проявляются на примере взаимодействия союзников в области проведения воздушных операций. Как известно, в Красной армии не имелось стратегической авиации. (Была дальняя авиация, но ее задачи существенно отличались от тех, которые решала авиация Англии и США. – Ред.) Радиус боевого действия применения авиации составлял всего лишь самое большее от 100 до 150 километров за линией фронта. Когда фронт переместился в Дунайский регион, положение стало критическим: американская 15-я воздушная армия с начала 1944 года все чаще появлялась над Югославией, Болгарией, Румынией и Венгрией для бомбардировки важных в военном отношении объектов. Штаб американской армии в Европе был обеспокоен тем обстоятельством, что однажды вследствие ошибки может произойти столкновение в воздухе между американскими и русскими пилотами, и попытался достичь с русскими соглашения о координации ударов.

«Я получил телеграмму от генерала Арнольда[86], – пишет в своих воспоминаниях Джон Р. Дин, руководитель военной миссии США в Советском Союзе во время войны, – в которой он предлагал мне передать его поздравления маршалу Василевскому по поводу наступления Красной армии и поставить его в известность о том, что 15-я воздушная армия США получила приказ поддерживать своими действиями наступление Красной армии в те дни, когда по погодным условиям она не имеет возможности выполнять свою основную задачу – наносить бомбовые удары по городам Германии. Далее я должен был передать Василевскому, что имеющиеся на вооружении 15-й воздушной армии машины позволяют наносить удары для поддержки Красной армии по Софии, Бухаресту, Плоешти и Будапешту. Далее я должен был узнать у Василевского, желательны ли для него также воздушные удары по другим целям. Василевского в тот момент не было в Москве. Я передал оба этих вопроса заместителю начальника Генерального штаба генералу Антонову. Ни на один из них я не получил ответа».

Русские не согласились также и на предложение американцев создать авиационный штаб связи при войсках Малиновского, чтобы на месте оперативно координировать воздушные операции. Ответ Ставки Верховного Главнокомандования на это предложение гласил: «Действия авиации на Балканах должны будут координироваться в Москве». В конце концов удалось только согласовать разделительную линию для районов действий бомбардировщиков: британские и американские операции должны были ограничиваться западным берегом Дуная, русские же действовали на востоке Дунайского региона.

Переговоры относительно этого соглашения еще шли, когда произошедший в Югославии инцидент снова обострил недоверие Сталина к своим союзникам по войне.

7 ноября 1944 года боевые самолеты 15-й воздушной армии нанесли удар по двигавшейся по шоссе от города Нови-Пазар колонне русских военных грузовиков, ошибочно приняв ее за немецкий конвой. Генерал Антонов выразил резкий письменный протест против этой акции и даже высказал предположение, что этот воздушный налет, во время которого погиб командир корпуса, два офицера и три солдата, «мог быть не просто ошибкой».

Несмотря на этот прискорбный случай или даже благодаря ему, западные союзники продолжали прилагать усилия для того, чтобы организовать свой собственный штаб при 2-м и 3-м Украинских фронтах. Одно время казалось, что при армиях 2-го Украинского фронта Малиновского это удастся сделать, но едва полковник армии США Джон Ф. Батлер обосновался там и принялся за работу, как Малиновский получил указание из Москвы не допускать пребывания американского штаба в своем штабе. И позднее, в начале 1945 года, западным союзникам так и не удалось прийти к согласию по вопросу взаимодействия между ВВС западных союзников и СССР. Когда американцы попытались добиться у Ставки Верховного Главнокомандования разрешения для своих бомбардировочных армад (которые все еще действовали из Южной Италии) организовать промежуточную базу в Дебрецене, на их ходатайство был дан отрицательный ответ.

Обоснование этому очень метко сформулировал Дин, написавший в своих воспоминаниях: «На протяжении всей войны русские не только ни разу не обратились к нам с просьбой оказать поддержку их действий нашей авиацией, но зачастую отказывались от таковой. Подобная позиция вполне ясно свидетельствует о том, как они расценивали нас в качестве союзников: мы должны были сражаться против общего врага, но все же каждый по-своему. После войны американцы не должны были иметь оснований выдвигать свои ошибочные претензии относительно своего участия в разгроме немцев на русском фронте».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.