Глава VII Заселение Старой Линии
Глава VII
Заселение Старой Линии
Следующими за черноморцами засельщиками Кубанской области были донские казаки. Когда занята была Черноморским войском Кубанская линия в нижней ее части, естественно, явилась необходимость в заселении этой военной полосы и на остальном ее протяжении. Трактатом с Турцией 28 декабря 1783 года река Кубань была признана границей русских владений. По левую сторону ее обитали черкесские племена и часть оставшихся здесь ногайцев. Те и другие представляли собой крайне беспокойных и неуживчивых соседей, склонных к набегам и грабежам. Прилегающие к правой стороне Кубани пространства после ухода ногайцев были не заселены. Оставалось, следовательно, продолжать далее вверх по Кубани принятую для Черноморского войска систему военной колонизации.
Таким образом, господствовавшими здесь условиями заранее определялся характер этой колонизации. Требовались военные люди, которых можно было бы противопоставить беспокойным соседям. Такими засельщиками Кубанской линии правительство считало донских казаков.
В своем месте уже отмечены условия, при которых сложилось Донское казачество. Организованное первоначально по типу Запорожской Сечи, оно осело на Дону таким же военным станом, как и Сечь; но очень скоро потом приняло свои собственные оригинальные формы: расселилось по Дону и его притокам городками или станицами, а станичную жизнь построило на семейном начале. Обе эти особенности — станичные порядки и семейный уклад — имели решающее влияние на дальнейшую судьбу войска. Войско развилось и окрепло семьями в станичных общинах; выборные представители этих общин — атаманы — были представителями патриархального начала; их слушались, как старших в семье, как казачьих отцов-атаманов, приводивших в исполнение распоряжения казачьего круга или схода; с ними, как таковыми, считалось как центральное русское правительство, так и местное начальство; атаманами, наконец, поддерживались военные предприятия и усиливались или ослаблялись народные волнения. Последние, как общее выражение народных настроений, особенно характерны для истории Донского войска.
Казачьи волнения на Дону носили в разное время различный характер. Они, можно сказать, шли рука об руку с развитием войска и с изменениями в его организации.
Первые по времени казачьи вожаки — Ермак Тимофеевич и Стенька Разин — отличались широкой казачьей удалью, неразлучной с боевыми набегами и наживой на счет врага. Это была общая мерка международных отношений южнорусских кочевников и засельщиков того времени, обнимавшая как чисто военные столкновения, так и удалые набеги с грабежами. Ермак, однако, сумел вовремя заглушить в себе и в товарищах буйные порывы к набегам и грабежам и, завоевавши Сибирское царство, занял в истории почетное место завоевателя, усилившего и расширившего возобновлявшуюся, после свержения татарского ига, Русь. Разин остался до гробовой доски бесстрашной, широкой натурой повольника, «тешившегося кровавыми боями». Казалось, этот зверь-человек не признавал иной жизни, кроме кровавых похождений по Волге и Каспию. Таким Стенька Разин остался и в мирной обстановке казака, заменивши разбой борьбой с правительством. Давши, после первых своих разбойничьих подвигов, русскому правительству обещание прекратить набеги казачьей вольницы на Волгу и Каспийское море, — Разин сразу стал на сторону раскольников. Под флагом защитника казачьих прав и вольностей он запретил строить православные церкви, «выгнал, — по словам Ригельмана, — попов и велел венчать людей к браку около вербовых дерев». Жестоко потом расправившись с правительственными агентами, Разин поднял народную массу на защиту ее прав и раскола, бесчеловечно поражая противников до тех нор, пока сам не был пойман и четвертован.
Следующие затем вожаки казачьих волнений — Булавин и Пугачев — действовали исключительно под влиянием зашиты прав угнетенной массы. И Пугачев даже вышел из рамок чисто казачьих интересов. Булавин поднял бунт за право казачества принимать в свою среду помещичьих крестьян, а Пугачев, обещая в положении самозванца народу землю и волю, повел борьбу против помещиков и закрепощения крестьян.
Лились потоки крови, совершались невероятные жестокости, зверствовала масса, зверствовали войска, вообще борьба обеих сторон — народа и его противников, проявлялась в ужасных формах взаимного истребления; но всеми этими ужасами, даже в слабой степени, не окупались те скромные приобретения, которые удавалось удержать массе в области своих интересов и прав. Булавин боролся за раскол, а никогда еще раскольники не испытывали таких утеснений, как после Булавинского бунта, и Некрасову все-таки пришлось бежать со своими единомышленниками на Кубань. Пугачев истреблял помещиков и давал волю крепостным, а именно после подавления Пугачевского бунта наиболее усилилось поместное право и сильнее, чем когда-либо, стеснены были помещичьи крестьяне. Так всегда поступают победители с побежденными.
Забунтовали и те донцы, которых правительство предназначило к переселению на Кубань, но это был чисто колонизационный бунт.
В это время уже были отчасти сделаны подготовления к колонизации Кубанской линии. Начиная с 1788 и по 1891 год в некоторых местах Кубанского правобережья были устроены крепости, редуты и ретраншементы в направлении Кордонной линии. К началу 1792 года здесь числилась крепость Прочноокопская, укрепление Преградный стан, ретраншемент Темнолесский и 17 редутов: Барсукловский, Кубанский, Надзорный, Недреманный, Убежный, Державный, Григориполисский, Западный, Царицынский, Терновский, Темишбекский, Кавказский, Казанский, Тифлисский, Ладожский, Усть-Лабинский и Воронежский. Названия некоторых редутов были даны по именам тех полков, которые здесь были расположены; но никаких поселений на Кубани тогда еще не существовало. Самые укрепления отличались примитивным устройством. Редуты, напр., представляли собой временные летние помещения для мелких частей войск. На зиму редуты оставались пустыми, так как войска выходили на зимние квартиры в Ейское укрепление, Азов, Таганрог, в Бахмутский округ и в ближайшие к Черкаску донские станицы.
В конце 1791 года, до заключения 29 декабря того же года мира с Турцией в Яссах, главнокомандующему войсками на Кавказе и Кубани Гудовичу предложено было высказать свои соображения об укреплении Кавказской линии на всем протяжении от Каспийского до Черного моря. России необходим был твердый оплот против беспокойных горских племен. И Гудович 16 января 1792 года представил правительству подробные сведения о состоянии как всех укреплений по линии, так городов и селений, находившихся в окружности тех мест. Основываясь на этих сведениях, он со своей стороны находил необходимым, во-первых, соорудить более фундаментальные и сильные крепости, редуты и др. укрепления взамен существующих, и во-вторых, образовать новую Линию из 12 станиц между Белой Мечетью и Усть-Лабой. Ряд новых станичных поселений Гудович проектировал в таком порядке: первую станицу между Соленым бродом и Белой Мечетью, вторую при Константиногорской крепости; третью при Кумском фельдшанце, четвертую при Воровсколесском редуте, пятую при Невинномысском редуте, шестую при Темнолесском ретрашементе, седьмую при Недреманном редуте, восьмую при Прочноокопской крепости, девятую при Григориполисском укреплении, десятую при Кавказской крепости, одиннадцатую при Тифлисском редуте и двенадцатую при Усть-Лабинской крепости. Только две первые из двенадцати станиц проектировались в нынешней Терской области, остальные десять станиц находились в пределах Кубанской области. Первые четыре станицы Гудович находил возможным заселить казаками Волгского полка, следующие три казаками Хоперского полка и остальные пять станиц донскими казаками в количестве трех переведенных с Дона полков. Указом 28 февраля 1792 года приказано было привести в исполнение предположения Гудовича по устройству Линии от устья р. Терека и до Екатеринограда и по возведению крепостей и редутов между Екатериноградом и Воронежским редутом. Тогда же для этой цели назначен был из Оренбурга инженер Фере. Тем же указом одобрен был план расположения войск по Кавказу и переселение оставшихся после суворовского выселения ногайских татар на Молочные Воды, по р. Куме и к трухменцам. Но правительство не имело в виду тревожить Волгский и Хоперский полки, сидевшие уже оседло на Кавказе. Взамен этого Высочайше повелено было заселить новую Линию донскими казаками в количестве 3000 семейств, для чего оставить 6 донских полков, служивших на Линии. С весны казакам приказано было начать постройки во вновь заселяемых станицах, и для ускорения строительных работ назначены были расположенные по Линии регулярные войска. Переселяемых казаков решено было снабдить всем необходимым для житья в станицах и продолжать выдачу жалованья, провианта и фуража, пока они не обзаведутся хозяйством. На каждую семью назначено по 30 р. денежной субсидии и для постройки церквей по 500 рублей на станицу. Казакам предоставлялось посылать взамен себя охотников с Дона, а самое переселение начать осенью на подводах от донских станиц, обеспечив переселенцев всем необходимым в пути. Поселение новых станиц поручено было командиру Моздокского казачьего полка генерал-майору Савельеву под руководством Гудовича. В положении командующего пограничными войсками генерал Гудович должен был согласовать двоякого рода цели: выгода наилучшей защиты края от набегов черкесов и удобства новых поселенцев. Так как эти последние были военными людьми, то Гудович должен был ввести их в свой общий план военных предначертаний.
На обширном пространстве от Каспийского моря и до границы Черноморского войска Гудович располагал 4-мя драгунскими полками, 3-мя карабинерными, одним пехотным мушкатерским четырехбатальонного состава и 6-ю полками двухбатальонного состава, 2-мя егерскими полками и 5-ю казачьими полками, а всего, следовательно, 21 полком. В ведении же Гудовича находились Хоперское, Волгское, Терское, Семейное и Гребенское казачьи войска. Предстоящая задача состояла в том, чтобы расположенные по Кордонной линии войска смогли и черкесов удержать в пределах их владений, и возвести ряд предполагаемых укрепленных пунктов. Работы эти начались с постройки Кумской крепости на Песчаном Броде, вблизи нынешней Суворовской станицы. Июля 26-го сюда прибыл инженер капитан Брюзгин, назначивший место как для Кумской крепости, так и для Тамлыкского редута близ Воровского леса, а 19 июня начались и работы. Особенное значение Гудович придавал Усть-Лабинской и Кавказской крепостям, как главным оплотам против набегов горцев. Последняя, как расположенная в крайнем пункте излучины Кубани, должна была закрывать правый фланг Кубанской линии и преградить главную, наиболее проторенную дорогу, по которой направлялись горцы в набеги. Поэтому еще 26 июня генерал Булгаков, располагавший тремя мушкатерскими и одним драгунским полками, назначил отряд для заготовления леса на казармы. К этому числу заготовлено уже было 1200 бревен и 500 деревянных лопат. 9 июля прибыл сюда инженер-майор Грызлов и приступил к планировке Кавказской крепости на месте бывшей Павловской, которая была построена Суворовым в 1778 году, но в следующем же году была срыта, вследствие заключения мира с Турцией. Знаменитый полководец сразу же нашел наиболее важный пункт для преграждения набегов черкес, и графу Гудовичу оставалось только осуществить это указание проницательного полководца. Тогда же избраны были места для четырех редутов — первое у Сухого дуба на броде через Кубань, второе в четырех верстах выше Темишбека, третье на Копанях и четвертое на Егорлыке близ нынешнего Вестославского селения Ставропольской губернии. 6 августа инженер Грызлов представил графу Гудовичу окончательно разработанный план Кавказской крепости, и в том же месяце войска приступили к вырытию рва и насыпке вала. Когда прибыл из Оренбурга главный инженер генерал Фере, то 8 сентября он нашел работы по сооружению Кавказской крепости в полном ходу и, как он выразился в рапорте графу Гудовичу, «в неожиданном успехе», почему и просил главнокомандующего «великодушно наградить солдат заработанными деньгами». Инженеру Грызлову и поручику Радину Фере приказал строить редуты у Сухого дуба и выше Темишбека, обозначив на избранных местах главными линиями размеры редутов. Отсюда Фере отправился вниз по Кубани и избрал место для Усть-Лабинской крепости. Постройка крепости велась по всем правилам тогдашнего военно-инженерного искусства. Земля для валов просеивалась через грохоты, просеянная земля смачивалась водою, перекладывалась при насыпке на валу кореньями трав и утрамбовывалась ручными колотушками. Уклоны и покатости выравнивались по градусной доске и обрезывались под рейку. Работы вообще велись аккуратно и о ходе их представлялась графу Гудовичу подробная отчетность через каждые 6 дней.
Но другому плану правительства о переселении донских казаков на Кубань, плану быстрому и скороспелому, не суждено было так же быстро и беспрепятственно осуществиться. И это понятно. Тут пришлось иметь дело не с бревнами и просеянной землей, а с живыми людьми и целым укладом народной жизни. Нужно было переселить на Кубань донцов, которые не хотели этого. Между тем правительство, после разрушения Запорожской Сечи и подавления пугачевщины, привыкло к решительным мерам против казачества и не считалось с его интересами. На казаков смотрели, как на беспокойный государственный элемент, и не стеснялись с ними. При переселении донцов на Кубань, помимо явной несправедливости поселения на Кавказе казаков, отбывших здесь очередную службу, как тяжелую повинность, правительство не захотело считаться с обычными порядками казаков по наряду их на службу и на переселение; оно даже не известило, кажется, атамана Донского войска о проектируемом выселении донских казаков на Кубань. По сложившимся у Донского войска обычаям, как отправление казаками службы, так и в особенности выселения с родины производились по очередям и по жребию. Наряды правильной и регулярной службы велись поочередно известными частями войск, и в конечном результате получалось, что каждая часть войска участвовала в более или менее равномерном отбывании военной повинности. Когда же казаку приходилось жертвовать более серьезными и трудно поддающимися очередной системе интересами, как, например, при переселении на другие места, тогда казаки бросали жребий. В описываемом случае колонизации Кубанской области донскими казаками правительство бесцеремонно нарушало именно эти порядки, без всякой нужды в том. Оканчивая службу на Кубани, казаки с нетерпением ожидали того дня, когда распустят их по домам, а на смену им придут другие очередные полки. И вдруг получается распоряжение навсегда оставить на Кавказе этих чающих возвращения домой донцов. Вполне понятно, что казаки взволновались.
В эту именно пору три донских полка — Поздеева, Луковкина и Кошкина, — отбывшие свою трехлетнюю очередную службу на Линии, должны были смениться новыми тремя полками Давыдова, Реброва и Алексея Поздеева. Мелкими командами служившие полки занимали кордонные посты по Кубани и распределены были частями при отрядах регулярных войск. Полк Поздеева, или атаманский, в начале мая 1792 года стоял лагерем около Григориполисского укрепления, а части этого полка находились при редутах Ладожском, Казанском, Царицынском, на р. Егорлыке, Терновском и Расшеватском. Штаб полка Кошкина расположен был при Недреманном ретраншементе, а отдельные части Кошкина и Луковкина полков занимали посты при редутах Скрытном, Кубанском, Державном, Убежном и при Недреманном ретраншементе. Из шедших на смену полков прибыл только полк Давыдова, расположенный у Темишбека; полки же Реброва и Алексея Поздеева были задержаны на Дону в момент казачьих волнений. Вообще же, следовательно, донцы стояли не целыми полками в определенных местах, а были разбиты на части и разбросаны на огромных пространствах. Это, однако, не помешало их объединению на почве возникших волнений.
Общее недовольство казачества выразилось в наиболее острой форме прежде всего в атаманском полку Поздеева. Получивши от генерал-майора Савельева распоряжение о назначении полком известного количества рабочих для рубки леса и постройки домов, казаки отказались исполнить это распоряжение. Напрасно местные власти и казачьи офицеры уговаривали их подчиниться начальству. Казаки не послушались, и волнения, охватившие атаманский полк, быстро распространились и на другие полки. Казаки стали устраивать тайные сходки и остановились на мысли об уходе на Дон. Во главе недовольных стал казак Поздеева полка Екатерининской станицы Никита Иванович Белогорохов. Это был человек энергичный, решительный, готовый грудью стать за казачьи порядки и умевший влиять на массы. У администрации он был уже меченым человеком. В архивных документах были глухие указания на то, что Белогорохов, родившийся в Пятиизбянской станице, был выслан на временное поселение к Таганрогу или Азову вместе с другими семействами за какое-то «дурное поведение». Отсюда его переселили во вновь устраивавшуюся станицу Екатерининскую, в которой он, по словам архивного документа, «и поныне дурного поведения». В это время Белогорохову было около 40 лет. Это был мужчина высокого роста, «лицом и корпусом сух, собой рус, борода русая же, не великая, глаза серые», как описан он в одном из исторических документов.
Белогорохов высказал товарищам соображение, что, вероятно, их приказали поселить на Кубани не по царской воле, а по желанию войскового атамана, считая последнего виновником нарушения казачьих порядков. Поэтому он советовал казакам обратиться за разъяснениями к войсковому атаману, настаивать на отмене состоявшегося распоряжения о поселении на Кубани служивших здесь полков, а в крайнем случае взяться даже за оружие. Казаки, горевшие естественным желанием возвратиться поскорее домой, разделяли соображения своего вожака и сочувствовали его намерениям. В атаманском полку поэтому Белогорохов сразу же избран был предводителем, и полк беспрекословно подчинился его распоряжениям. Помощником его считался казак Фока Сухоруков. В полку Кошкина главой протестующих казаков избран был казак Трофим Штукарев. Позже, когда объединились казаки всех трех полков — Поздеева, Кошкина и Луковкина, — главенство единогласно признано было за одним Белогороховым. Объединенные донцы решили прежде всего узнать на месте, действительно ли прислана на Дон Высочайшая грамота о переселении их на Кубань. Трем избранникам — Фоке Сухорукову, Степану Моисееву и Даниле Елисееву — поручено было отправиться тайно в Черкасск. 22 мая явились они неожиданно к войсковому атаману Иловайскому. Но прежде, чем возвратились посланцы из Черкасска, казаки, около 19 или 20 мая, захвативши с собой 15 знамен и бунчуков, двинулись в количестве около 400 человек на Дон, оставивши на месте своих офицеров. Едва ли к этому было подготовлено начальство. До того казаки только явно не хотели выходить на работы для рубки леса.
Извещенный об уходе казаков на Дон Гудович послал 22 мая с курьером предписания войсковому атаману Иловайскому в Черкасск и князю Щербатову в Ростовскую крепость о недопущении беглецов на Дон. Мерой этой главнокомандующий имел в виду не допустить волнения в донских станицах. Но было уже поздно. Хотя в тот же день, т. е. 22 мая, посланцы казаков получили от Иловайского на руки приказы в полки Поздеева, Луковкина и Кошкина и личное распоряжение атамана немедленно возвратиться в свои полки, но казаки взбунтовавшихся полков были уже далеко за пределами Кубанской линии. Дела сразу приняли совершенно неожиданный оборот.
Как видно из приказов войскового атамана, последний был совершенно не подготовлен к текущим событиям. Видимо, он или совершенно не знал о задуманном правительством выселении на Дон казаков, или же был слабо посвящен в обстоятельства дела. В своем приказе он сначала констатирует факт прибытия к нему Сухорукова, Моисеева и Елисеева, которые письменно и устно донесли, что 150 казаков атаманского полка не исполнили распоряжения генерала Савельева и не вышли на рубку леса для домов вновь учрежденных станиц, опасаясь, что если они, не справясь с войском, станут на работы, то тогда, самим этим фактом, они оставлены будут «на вечное поселение», не в очередь и без установленных в войске жеребьевок. Извещенный еще 17 мая главнокомандующим Гудовичем о непослушании казаков, Иловайский тогда же послал приказы в полки о беспрекословном повиновении начальству и о выходе на работу. В своем приказе по этому поводу Иловайский успокаивал казаков заверением, что он лично будет ходатайствовать в Петербург перед Государем относительно оставления за казаками прежних привилегий и установившихся обычных порядков.
А порядки эти были таковы. Обыкновенно выселялись казаки на новые места добровольно. Государи посылали пригласительные грамоты на выселение в известные места; а казаки собирали круги, «вычитывали» на них царские грамоты и вызывали охотников на переселение. Таким образом, с согласия войска формировались целые отряды охотников, пополнявшие старые войска или образовывавшие новые. Так было при Петре Великом, когда казаки вышли с Дона на Терек, и при Анне Ивановне, когда донцы заняли Волгу.
И вот эти-то старинные порядки не были соблюдены при переселении донских казаков на Кубанскую линию. Об этом переселении не только казаки не были извещены грамотами на казачьих кругах, но и сам войсковой атаман был плохо осведомлен.
Дело в сущности было серьезнее, чем оно представляется на основании приказа, явно ослабившего резкие и густые краски события. По тогдашним законам поступок казаков карался смертью, а только что улегшиеся после пугачевщины волнения должны были служить зловещим признаком надвигающегося события. Власти едва ли склонны были гладить по головке казаков за такие проступки, как неповиновение начальству и своевольный уход с военных постов и линий. Нужны были серьезные побуждения, чтобы сам войсковой атаман решился ехать в Петербург и хлопотать там об отмене встревожившей казаков меры. И эти побуждения несомненно крылись «в нарушении казачьих привилегий». На протесте против этого пункта могло объединиться все донское казачество.
Между тем оставившие Кубанскую линию казаки 30 мая прибыли к реке Дону и расположились лагерем на противоположном от Черкасска берегу этой реки. В это время Дон необычайно разлился, и целое море воды отделяло взбунтовавшихся казаков от города. После короткого отдыха казаки по обычаю составили войсковой круг. В центре были помещены полковые знамена и бунчуки, а вокруг их, на известном расстоянии, выстроились казаки. Древний обычай и серьезность момента должны были внушающе действовать на казаков. При наступившей тишине предводитель толпы Белогорохов торжественно спросил казаков: «Знаете ли вы, отчего мы ушли с Линии и зачем пришли сюда?» — «Знаем!» — коротко и дружно загудел ответ толпы. Тогда Белогорохов предложил всем сесть, как делается это обыкновенно у народа в случаях серьезного шага в каком-либо крупном деле. Затем последовало распоряжение вожака «помолиться Богу». Казаки встали и помолились Богу. И когда закончены были все эти церемонии, Белогорохов властно приказал дать торжественную клятву друг перед другом стоять твердо и положить животы за предпринятое дело. Казаки клялись и в подтверждение своей клятвы целовали преклоненные перед ними знамена. В конце концов толпа решила переправиться в Черкасск и потребовать от войскового атамана, чтобы он показал грамоту о переселении казаков на Кубанские места, в существовании которой они сомневались.
Разлившийся на громадное пространство Дон воспрепятствовал, однако, казакам привести немедленно в исполнение свое намерение. У казаков не было лодок для переправы. Но так как при разливе реки часть казачьего скота осталась за Доном и казачье население приезжало на пастбища на небольших лодках, то казаки, захвативши несколько таких лодок, ночью незаметно подплыли на них к пристани, устроенной у Черкасска на правом берегу Дона, и забрали отсюда необходимое им количество судов.
На другой день, рано утром, вся казачья толпа переправилась на правый берег Дона и, распустивши знамена, торжественно вступила в Черкасск во главе с Белогороховым. Остановившись у дома войскового атамана, казаки «с превеликим криком» потребовали выхода к ним войскового атамана для объяснений. Атаман после некоторого колебания вышел к толпе и спросил бунтовщиков, чего они хотят. В ответ на это посыпался целый град упреков и угроз из бушевавшей толпы. Казаки обвиняли атамана в том, что он их «не защищал, а погублял», и по обыкновению вычитали ему и собственные его грехи, и грехи его отца, бывшего также атаманом. Иловайский объявил, что на переселение донских казаков на Кубань действительно есть Высочайшее повеление. Казаки закричали: «Покажи его нам!» Чтобы успокоить толпу, атаман приказал войсковому дьяку Мелентьеву, стоявшему на крыльце атаманского дома, сойти вниз и прочитать грамоту о переселении. Когда же Мелентьев начал читать грамоту, то казаки неожиданно заявили, что они ничего еще не ели и что, поевши, опять придут. На базаре, куда отправилась толпа, казаки вели себя чинно и платили за все деньги.
Появление в Черкасске толпы вооруженных казаков, ушедших с Кубани, взволновало городское население. Атаманский дом окружили любопытные горожане и казаки ближайших к городу станиц. Ввиду распространившихся слухов о возможности покушения на жизнь Иловайского, к атаманскому дому был приставлен караул из вооруженных казаков. Толпа бунтовщиков не нашла, однако, поддержки в массе городского населения. Некоторые горожане пытались уговорить казаков подчиниться начальству, но казаки не обратили внимания на увещания.
Поевши, казаки вновь собрались у дома войскового атамана. Здесь войсковой дьяк по требованию казаков прочел им копию с именного Высочайшего повеления о переселении, и когда, окончивши чтение, он произнес: «на подлинном написано так: Екатерина», из толпы раздалось грозное: «Вы нас обманываете!» В толпе поднялся невообразимый шум. Казаки бросились на дьяка, нанесли ему несколько ударов и отняли бумаги; дьяку, однако, удалось вырваться из рук толпы. Дело приняло такой оборот, что приставленный к дому атамана караул приготовился дать залп по толпе, но в это время Белогорохов поднял вверх свою шапку и толпа, по одному этому мановению своего вожака, сразу смолкла и успокоилась. Пользуясь этим затишьем, «почтенные люди и старики» попытались было уговорить казаков, но они не хотели ничего и никого слушать. Толпа с криками отправилась к генералам Мартынову и Луковкину и спрашивала их: «что вы с нами делаете»? Мартынов ответил, что он ничего не знает, а Луковкин пытался было успокоить казаков, но окончил также отговоркой о незнании.
После этого толпа снова отправилась к войсковому атаману, и когда последний стал уговаривать бунтовщиков и уверять, что ради защиты казачьих интересов он сам едет в Петербург, казаки кричали: «Без резону не езди, и мы тебя не пустим, а назад ехать не хотим, хотя сейчас нас всех велите побить». Результатом объяснений с Иловайским явилось требование казаков выдать им такие билеты, по которым в станицах их приняли бы не как беглецов, а как бы возвратившихся с очередной службы домой. Войсковой атаман пошел и на это, объявивши казакам, что он пошлет по станицам соответственные приказы, а им велел разойтись по домам. Казаки, видимо, несколько успокоились. Часть их снова переправилась на левый берег Дона к месту своей стоянки, а часть осталась у дома атамана, боясь, что он выедет, не давши им обещанных билетов.
По донесению князя Щербатова, находившегося с войсками в Ростовской крепости и зорко следившего за волнениями в Черкасске, взбунтовавшиеся казаки в дальнейшем вели себя следующим образом. Казаки, заручившись обещанием войскового атамана о зачете им службы на Линии и о признании их в приказах не бунтовщиками, изъявили желание выдать начальству захваченные ими на Кубанской линии полковые знамена. Июля 1-го они переправились на левую сторону Дона, а 2 июля в 6 часов вечера около 200 человек разместились в семи лодках и приплыли с распущенными знаменами к городу. Белогорохов с тремя товарищами явился к войсковому атаману, у которого собралась казачья старшина, атаманы, «старики» от всех городских станиц, и доложил атаману о «прибытии знамен». Последний приказал ему сдать знамена, что и было исполнено. После этого Белогорохов стал требовать грамот в станицы от войскового атамана и, будучи недоволен одними его приказами, потребовал, чтобы такие же документы были посланы в станицы и «за подписями судей от гражданского правительства». И войсковая администрация была вынуждена исполнить эти требования.
Тогда и от Белогорохова, в свою очередь, было потребовано возвратить бумаги, захваченные казаками у дьяка Мелентьева. Сопровождавшие Белогорохова казаки вынули из-за пазух эти бумаги и передали войсковому начальству.
Наконец, войсковой атаман спросил вожака бунтовавшихся казаков, поместили ли они в свою жалобу те обиды, какие были чинимы им на Линии, и получил утвердительный ответ. Присутствовавший при этом генерал Мартынов заметил, что, быть может, жалоба составлена неудовлетворительно; надо бы просмотреть ее и исправить. На это другой генерал, Луковкин, возразил, что «поправлять дело не наше, а пусть лучше останется попросту». Белогорохов вынул из-за пазухи жалобу и молча передал войсковому атаману. Последний взял жалобу, «не смотря ее», и обещал ходатайствовать у государыни, посоветовавши казакам быть спокойными и отправиться по домам. Белогорохов и его товарищи поклонились начальству и отправились к казакам. Казаки сняли караулы, разделились на две части, и одна их них отправилась в станицы левым берегом Дона, а другая правым.
Со своей стороны, войсковой атаман Иловайский послал Гудовичу письмо, в котором явно выгораживает из этой неприятной истории себя и всячески старается сгладить резкие черты в поведении взбунтовавшихся казаков. По его словам, продолжавшееся в течение целого дня 1 мая «волнование» казаков «привело всех сограждан в ужасный страх». «Казаки, — пишет Иловайский, — искали собственно моей головы», обвиняя одного его в том, что их выселяли без очереди и жребия на Кубань. Если бы атаман поступил со своей стороны строго, то дело не обошлось бы без кровопролития и невинных жертв.
Атаман прибегнул поэтому не к оружию, «а к единой ласковости и увещаниям» и усмирил, наконец, тем, что склонился на их требования к роспуску их по домам, обнадеживши, что будет ходатайствовать «о прощении их поступка и об избавлении их от поселения». Другими словами, войсковой атаман дал полное удовлетворение взволнованным казакам и выполнил все требования их, и в довершение всего лично отправился в Петербург отстаивать интересы казачества.
Такое нетактичное и несогласное с правилами военной дисциплины поведение атамана было, несомненно, самой разум-ной мерой успокоения взволнованных казаков. И войсковой атаман, и другие казачьи генералы хорошо понимали, на какой горючей подкладке разыгрались волнения казачества. Были нарушены исконные казачьи обычаи и права. Волнения, заставившие 400 казаков Поздеева, Луковкина и Кошкина полков уйти с Линии, могли охватить все донское казачество. Да и сами казачьи генералы Иловайский, Мартынов и Луковкин в душе считали справедливыми требования казаков, как это видно из их нерешительных и полусочувственных действий.
В сущности, плохо и поверхностно задуманной мерой заселения Кубанской линии отбывшими очередную казачью службу полками нарушались такие обычаи и порядки, на которых строилась и покоилась вся жизнь донского казака. И петербургская военная бюрократия, и командующий на Кавказе войсками генерал-аншеф Гудович не понимали, что творили, и наверное были незнакомы с бытовыми условиями казака или считали излишним входить в рассмотрение их. Привыкши произвольно распоряжаться на военном поле не отдельными лицами, а целыми полками и отрядами, и передвигать их с места на место, как пешки, они, не стесняясь, распорядились зачислить в переселенцы целых шесть донских полков, отбывших очередную службу на Линии. Это было так удобно и легко. Стоило только распределить отдельные полки по разным частям Линии и переправить к ним жен, детей, стариков, старух, скот, имущество и разного рода домашнюю рухлядь, — и переселение готово. Появится живой оплот по Кубани от беспокойных горцев. Но у живого оплота грубо были затронуты самые чувствительные струны общественной жизни.
Все донские казаки строили свою личную, семейную и хозяйственную жизнь по одним и тем же общим для всего войска порядкам: одни части казаков оставались на дому, а другие отправлялись по очередям на службу, например, на три года или на время похода, кампании. Дома в таких случаях семья жила и вела хозяйство с расчетом на возврат рабочей силы через определенный срок, а сам казак, состоя на службе, запасался скотом и имуществом у черкесов при набегах на них.
Таким образом, и дома, и вне его у казака все принаравливалось к определенной очередной службе. И вот эти-то расчеты казаков нарушены были начальством. Тут казаку обидны были, конечно, не столько материальные убытки и потери, сколько нарушение всего строя его бытовой и обычно-правовой жизни. Казаков лишали веками освященной самостоятельности во внутренних их порядках и взаимоотношениях. Вот почему рядового казака поддерживал и казак чиновный, и даже сам войсковой атаман, категорически указавший в своем приказе на нарушение казачьих «привилегий». Иловайский хорошо понимал, что заваренную Белогороховым и его товарищами кашу придется расхлебывать всему войску. Так и случилось.
Побеги с Кубани не прекратились с приходом партии Белогорохова в Черкасск. Казаки небольшими партиями продолжали уходить с Линии до половины июня. Так, капитан 2-го егерского батальона Асеев донес полковнику Тараканову, что казаки Кошкина и Луковкина полков оставили самовольно посты при редантах Скрытном, Кубанском, Державном, Убежном, и Недреманном и «бежали» на Дон, и что посты Кубанский и Скрытный поэтому пришлось занять карабинерами Каргопольского эскадрона. В остальные укрепления, как в Темнолесский ретраншемент, приходилось производить разъезды за неимением казаков. Взамен донцов были присланы в небольшом количестве уральцы.
Начальник гарнизона на Вестославском редуте секунд-майор Тетюнин 11 июня донес графу Гудовичу, что в погоню за шестью бежавшими донскими казаками он послал прапорщика Есипова с семью казаками; но безуспешно проскакав за беглецами 22 версты до редута Верхне-Егорлыцкого, Есипов принужден был возвратиться обратно, так как сопровождавшие его донцы нарочно сдерживали лошадей, чтобы дать время своим землякам скрыться от преследования.
Тот же Тетюнин задержал 3 июня с помощью эскадрона Нарвского карабинерного полка 20 казаков, намеревавшихся бежать из полка Поздеева.
В Прочном-Окопе побег 30 казаков Кошкина полка предотвращен был отобранием у них лошадей. Чтобы удержать от побега казаков Поздеева полка, расположенных у Григориполиса, прислан был пикет из 24 егерей, но около полуночи семь казаков убежало и их не удалось поймать за темнотой ночи.
Около того же времени бежало на Дон из Царицынского редута 20 казаков и из Ладогского редута 9 казаков. Для поимки бежавших были посланы целых два эскадрона Таганрогского полка с орудием и 15 хоперскими казаками. Отряд этот не нашел, однако, «следа» бежавших казаков, а направился к Григориполису, намереваясь здесь отобрать у казаков лошадей.
Из Терновского редута бежало 7 казаков, но их нагнала команда карабинеров майора Кауфмана, и «те казаки, не давшись в руки, сами поворотили к Григориполису в полк». Здесь у них было отобрано оружие и сами они взяты под караул.
Июня 16-го ротмистр Фишер, посланный с командой карабинеров для преследования бежавших казаков, заметил партию казаков у реки Егорлык и окружил ее карабинерами после переправы через эту реку. Сначала Фишер попробовал уговорить казаков, но это привело их в такое раздражение, что они начали стрелять в него. Тогда, по команде Фишера, карабинеры дружно бросились на казаков, смяли их и захватили всю партию в 37 человек; ночью, однако, два казака успели уйти и скрыться. Партия была арестована, и генерал-майор Булгаков, признавши их виновными в покушении к побегу, приказал «в страх другим, а им к воздержанию», наказать плетьми перед полком. Также в «страх другим, а им к воздержанию» тот же генерал Булгаков велел наказать плетьми перед полком 7 казаков, бежавших с редута Терновского.
Общее число бежавших из трех полков, расположенных на Линии, по спискам, доставленным графу Гудовичу, простиралось до 784 человек, в том числе полка Поздеева 330, полка Луковкина 241 и полка Кошкина 213 человек.
Уход с Линии казаков в сильнейшей степени ослабил военные резервы по Кубани. Помимо недостатка в людях, трудно было положиться на оставшихся на Линии донцов, явно разделявших взгляды Белогорохова и его партии. Охрана передовых постов по Кубани поэтому поручена была регулярной кавалерии, но последняя была неподготовлена к этому роду службы, составлявшему специальность казаков. Можно полагать, что черкесы не знали о побеге донских казаков и временном ослаблении Линии и потому только не воспользовались этим обстоятельством для своих набегов. Командующий войсками Гудович продолжал постройку крепостей и укреп-лений по всей Линии. Кубанская линия подготовлялась к заселению и ждала своих переселенцев.
Между тем волнения, вызванные казаками полков Поздеева, Луковкина и Кошкина, не угасли окончательно, отразившись в других местах в других формах.
После отъезда в Петербург войскового атамана Иловайского его место заступил генерал-майор Мартынов. Другой генерал, князь Щербатов, находившийся с регулярными войсками в крепости Ростовской, имел непосредственное отношение к казачьему возмущению в качестве командира кубанского корпуса, в состав которого входили волновавшиеся донские полки. Все время князь Щербатов внимательно следил за событиями, имевшими место в Донской области, и явно негодовал на казачью администрацию за ее медлительные и нерешительные по отношению к бунтовщикам действия.
Очень интересная переписка завязалась по этому поводу у Щербатова с Мартыновым. Первый взял на себя руководящую роль, несмотря на старшинство Мартынова, и бесцеремонно позволял себе обвинять исполнявшего обязанности войскового атамана в упущениях. Так, князя Щербатова возмущали прежде всего те слухи, которые циркулировали между казаками в виде легенд, волновавших свободолюбивое казачество. Сообщая Мартынову, что Черкасск, в котором находился этот последний, посещается мелкими партиями бунтовщиков, Щербатов иронически спрашивает Мартынова, известно ли ему о «неистовом возмутителе», который грозит взбунтовать всю Донщину, взять Таганрог и крепость Азовскую и Св. Дмитрия и натворить вообще всевозможных бед. В этом сообщении регулярного генерала к казачьему сквозит явное недоверие к представителю казачества, которого он, между прочим, просит ничего не скрывать от него.
Через 8 дней после того князь Щербатов послал Мартынову длинный и дерзкий рапорт, доходящий до обвинения в бездеятельности казачьего генерала. По розыскам Щербатова выяснилось, что бежавшие в Подпольное казаки из полка Поздеева, в количестве 16 человек, хотели ехать прямо в Аксай, но Мартынов потребовал, чтобы они явились к нему. Казаки не послушали наказного атамана, и когда за ними была послана команда, то они, зарядивши ружья и пистолеты, угрожали стрелять в команду. «Хотя вы и извещаете меня, — рапортует далее в виде выговора по начальству князь Щербатов, — что никаких нарушающих спокойствие слухов до вас не доходило, но мне донесли, что в станице Михалковской и в других застарелые невежды и гнусные отступники от церкви читают темной толпе какие-то книги и одну из них называют книгой Святого Кириллы. По толкованиям этих начетчиков, в половине восьмой тысячи, — не знаю по какому исчислению, — прибавляет князь Щербатов, — опустеет Дон на семь лет и тогда будет конец века». Легенду эту князь связывает с волнениями казачества. Таким образом, судя по этой переписке двух генералов, во взглядах их на текущие события и в образе действий, связанных с этими событиями, замечалась существенная разница. Князь Щербатов стоял на точке сыска и деятельно занимался им, а генерал Мартынов находился на страже казачьих интересов, нарушенных непопулярной правительственной мерой о выселении донцов на Кубань.
Вообще казачьи генералы старались всячески успокоить высшее начальство, действуя со своими казаками по-своему. Войсковой атаман Иловайский поскакал в Петербург, чтобы защитить «казачьи привилегии» и отвратить переселение донцов на Кубань. Мартынов заботится, чтобы в прошение бунтовщика Белогорохова с товарищами попала веская аргументация в пользу претензий взволновавшегося казачества, Луковкин политично отговаривается перед казаками незнанием того, что творит с ними высшее начальство. Испытание на этом пути поставлено было и бригадиру Платову.
Платов в это время уже пользовался широкой популярностью у донских казаков. При первых же вестях о волнениях казаков на Кубани граф Гудович немедленно вызвал к себе из Черкасска Платова и поручил ему объехать все донские полки, расположенные на Кавказской линии, и повлиять на казаков увещаниями о повиновении начальству и о поддержании воинских порядков в полках. Со своей стороны, председатель Военной коллегии граф Салтыков поручил Платову сообщить казакам, что те из них, которые не участвовали в волнениях и остались на Линии, могут рассчитывать на освобождение от переселения и возвращение на Дон. Платов исполнил возложенные на него поручения и донес, что все у донцов обстоит благополучно, казаки, по его словам, «признали себя весьма довольными» обещанием правительства «и уверили меня, что других мыслей никаких не имеют, как только выполнять все должное по службе и повиноваться начальству».
Тогда же и Мартынов доносил Гудовичу, что оставшиеся на Линии казаки наверняка не уйдут на Дон, а находящихся на Дону беглецов старожилы и «порядочного состояния люди» всячески склоняют к тому, чтобы они возвратились в полки на Линию.
А между тем, несмотря на заботливое охранение донских казаков их высшими представителями, Донщина в глубине своих бытовых тайников глухо волновалась, обнаруживая два противоположных течения: одни стояли за открытый протест вместе с Белогороховым и его единомышленниками, другие за подчинение требованиям правительства, сулившего прощение за казачью покорность. Само правительство всячески старалось склонить казаков к возврату на места по Кубанской линии. Граф Салтыков приказал заранее объявить бежавшим казакам, что если они сами возвратятся обратно в свои полки, то будут прощены за побег и освобождены от переселения на Кубань. Но беглецы не поддавались никаким увещаниям. Одни под разными предлогами остались дома, другие опирались на приказы Иловайского, в силу которых они считали себя отбывшими на Линии службу, а третьи ожидали результатов поездки войскового атамана в Петербург.
Мартынов предпринял целый ряд мер, чтобы убедить казаков возвратиться добровольно на Линию. С этой целью собирались сходы, посылались на них и по станицам особые лица от войска для увещания. С этой же целью есаулу Кондакову поручено было объехать ряд станиц. Кондаков побывал по Дону в станицах: Раздорской, Цымлянской, Быстрянской, Нижне-Каргалинской, Кумшацкой и по Донцу в Екатерининской, Быстрянской, Верхней и Нижней Кундрюченской и на хуторе, где жил Белогорохов. Казаки, по выражению Кондакова, «единогласно отказываются от возвращения». Были колеблющиеся. В некоторых случаях одни ссылались на других, давая тем понять, что за другими готовы были бы последовать и они. Но все безусловно боялись нарушить клятву, данную Белогорохову перед знаменами, которые они целовали. Сила клятвы была велика, а авторитет Белогорохова безграничен.
В частности, о Платове ходили слухи, что начальство отрешило его от командования прежними казаками и что поэтому он будто бы старается вызвать их на Линию и сделаться над ними атаманом. Остальные же казаки, не причастные к волнениям, боялись появления в станицах регулярных войск, и поэтому многие изъявляли готовность выслать силой беглецов на Линию, если прикажет Донское войско. Между беглецами и другими станичниками нередко возникали ссоры, беглецов упрекали в побеге, а беглецы, ссылаясь на атаманские приказы, не прочь были выйти из станиц, чтобы избавиться от утеснений.
Сам Белогорохов выехал 28 июня из дома для сбора денег на поездку в Петербург. Он действительно, собравши деньги, отправился вскорости в Петербург, чтобы подать там императрице прошение; но его схватили на дороге по распоряжению высшей петербургской администрации и посадили под арест. Оставшийся на месте руководителем Фока Сухоруков сгруппировал около себя около 150 человек и с ними переходил из станицы в станицу, всюду поддерживая энергично необходимость открытого протеста против выселения казаков на Линию. Когда же из Черкасска выслана была против него команда, то он оказал вооруженное сопротивление, был арестован и отправлен вместе с другими вожаками — Трофимом Штукаревым, Саввой Садчиковым, Иваном Подливалиным и Дмитрием Поповым — в Петербург.
Таким образом, главные виновники казачьих волнений находились в руках правительства под стражей и в следующем, 1793 году, были преданы суду особой комиссии, учрежденной при Государственной Военной Коллегии.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.