ОБЩЕСТВО КИТОЛОВОВ

ОБЩЕСТВО КИТОЛОВОВ

Дождливым осенним днем 1868 года вдова отставного инженер-капитана Екатерина Семеновна Миклуха везла одного из своих сыновей в Морской корпус Владимир (так звали мальчика) с малолетства мечтал стать моряком, и, не устояв перед натиском сына, мать разрешила сдавать ему экзамены в Морской корпус. Так как влиятельных друзей или выгодных знакомств в Санкт-Петербурге не было, рассчитывать Владимиру нужно было только на себя. Тогда же в сентябре, успешно сдав вступительные экзамены, он был зачислен воспитанником в Морской корпус

Живой и подвижный мальчик быстро освоился в непривычной мл него среде и уже через месяц-другой стал заводилой во многих шалостях. Рыжие вихры его мелькали то тут, то там. По принятому в кадетской среде обычаю каждый имел прозвище. Владимира прозвали Казаком за буйный нрав и родословную, берущую свои корни в стане запорожских рыцарей. Шалости и проказы, однако, не мешали ему хорошо учиться и держать первенство по многим предметам.

Через год в Санкт-Петербург приехал старший брат Владимира. Еще в начале 60-х годов он был исключен из Санкт-Петербургского университета за участие в студенческих волнениях, без права поступления в высшие учебные заведения империи. Пришлось уезжать в Германию, где в 1868 году Николай с блеском окончил Иенский университет. За плечами его были путешествия на Канарские острова, в Марокко и на берег Красного моря, отчеты и наблюдения о которых принесли ему широкую известность в Европе. В память об одном из племен, с которым он познакомился в путешествиях, Николай взял псевдоним «Маклай», которым и подписывал свои научные статьи. Псевдоним так ему понравился, что несколько позднее он просто присоединил к своей фамилии, став, таким образом, Миклухой-Маклаем

Затем Николай Николаевич вернулся в Россию, чтобы договориться с Морским министерством о новой экспедиции, на этот раз к берегам Новой Гвинеи. Русские военные корабли совершали в это время многочисленные океанские плавания, и Николай Николаевич надеялся, что морской министр не откажет ему в просьбе добраться до гвинейских берегов на борту одного из русских кораблей. К всеобщему удивлению, просьба была удовлетворена в самое короткое время. Дело в том, что управляющим Морским министерством России был в то время адмирал Краббе. За плечами боевого адмирала были многолетние географические исследования на реках Средней Азии, поэтому путешественник понял путешественника с полуслова. Николаю Николаевичу было предложено отправиться к Новой Гвинее на корвете «Витязь», уходившем в скором времени на усиление Тихоокеанской эскадры.

Надо ли говорить, как мечтал отправиться вместе со старшим братом Владимир! Но отпустить из корпуса его никто не мог, да и старший брат был против.

— Чтобы стать настоящим путешественником, надобно много знать, — наставлял он Владимира. — Вот выучишься, тогда и отправимся в экспедицию вдвоем, а пока учись!

И кадет, выполняя наказ брата, учился только на «отлично». А наступал вечер, он и его друзья собирались в дальней, курительной, комнате. Рассевшись на подоконниках, вели они разговоры, далекие от обычных кадетских тем. Горячо обсуждали работы Герцена и Добролюбова, до хрипоты спорили о Белинском и Чернышевском. Огромной популярностью пользовалась и запрещенная книга Лассаля «Положение рабочего классам.

Постепенно из числа самых яростных спорщиков образовалась небольшая группа, члены которой гордо именовали себя революционерами. В число «революционеров» входили кадеты: Коля Суханов, Коля Юнг, Серебрянников, Добротворский и другие. Вольнодумцы мечтали о республиканском строе, всеобщем братстве и равенстве. Взглядов своих особенно не скрывали, доносительство было у кадетов не в чести.

Выстраивая хронологию последующих событий, необходимо особо подчеркнуть, что большинство кадет — «революционеров» в будущем — ожидала блестящая карьера, их имена не раз заносилось в списки лучших воспитанников, а в истории Отечества эти лее имена неразрывно связаны с героикой Русско-японской войны. Думается, что это было не случайно, так как в кружок вольнодумцев входили наиболее развитые, думающие и радеющие за Отечество мальчишки.

Поступление в училище Миклухи и его друзей совпало с приходом туда нового начальника капитана 1-го ранга Епанчина. Пунктуальный и строгий Епанчин сразу же завел специальный «кондуитский журнал», в который ротные командиры обязаны были записывать любые, даже малейшие подозрения в отношении какого-либо кадета или гардемарина. Делалось это как бы с благой целью: уберечь будущих офицеров от зловредных либеральных влияний. По сути же начался самый настоящий сыск. Впрочем, Епанчин как в воду глядел.

Первым в «кондуитский журнал» угодил кадет Серебрянников. Случилось это осенью 1871 года. В час досуга по скрипучей лестнице, оглядываясь, Петр поднимался на чердак. Там в укромном месте хранил он журналы, приносимые «с воли». Зажигал огарок свечи и читал, давал читать друзьям. И Миклуха, и Юнг и другие были частыми гостями его угла на чердаке. Прошел месяц, другой — все обходилось. Серебрянников старался лишний раз не попадаться на глаза дежурным воспитателям, по сигналу барабанщика спускался к ужину, всегда застегнутый на все пуговицы, старательный, аккуратный… И вдруг, как гром среди ясного неба, — инспектор училища. Можно было бы спрятаться в закоулках темных галерей чердака. Но Серебрянников вышел навстречу.

— Ах ты, нигилист чистой воды! — покачал головой инспектор, отбирая у Петра журнал «Отечественные записки».

Перед Епанчиным сразу встал вопрос, где юноша пристрастился к этой литературе? Ответ, думается, дает известный в ту пору писатель П.Д. Боборыкин, учившийся несколько раньше в Нижегородской гимназии: «… я видел большой интерес к чтению. Формальный запрет, лежавший, например, на журналах «Отечественные записки» и «Современник» у нас в гимназии, не мешал нам читать на стороне и тот и другой журнал». Видимо, так обстояло дело тогда не только в Нижегородской гимназии.

Теперь Еианчин уже предметно занимался поиском вольнодумцев. Вскоре по ряду косвенных опросов и личных наблюдений ему стало ясно, что в училище тайно существует некий политический кружок. Так что, отдавая приказ «доглядать» за воспитанниками, начальник училища мог поздравить себя: в так называемом «тайном обществе» состояло более двадцати кадетов и гардемаринов. Теперь перед Епанчиным стояла нелегкая дилемма: докладывать ли о своем открытии наверх, или постараться разобраться во всем самому и постараться разрулить ситуацию самому. Епанчин предпочел второй вариант, о чем вскоре пожалел.

Дело в том, что одновременно с вольнодумским обществом в училище возникло и другое, члены которого гордо именовали себя «бутылочной компанией». Во главе его встал известный любитель спиртного и склонный к подлостям Дюбрейль-Эшаппер Первый, друживший с самим наследником престола.

Обе группы смертельно враждовали, борясь за влияние в кадетской среде. Но если «революционеры» первенствовали в учебе, да и в словесных стычках последнее слово неизменно оставалось за ними, то «бутылочники» верховодили в пьянках и в уличных драках с армейскими — юнкерами. Опухшие, с подбитыми глазами «бутылочники» не вылезали с корпусной гауптвахты. Авторитет их резко падал. Наконец настало время, когда редко какой кадет стал подавать им руку. Влияние же «революционеров» росло: их отличало за успехи в учебе начальство, к ним прислушивались товарищи, а посиделки в курилке превратились в настоящие сходки. Поняв, что «бутылочная компания» скоро окончательно распадется, Дюбрейль-Эшаппер поймал как-то после вечернего чая кадета Хлопова.

— Нигилисты вконец обнаглели, — сказал он, пристально глядя Хлопову в глаза. — Пора бы и на хвост им наступить!

— Пора! — согласился туповатый Хлопов.

— Тогда сделай, что я скажу, — понизил голос до шепота Дюбрейль. — Начинай ходить по вечерам в курилку к нигилистам, и что вредное против императорской фамилии и самого монарха услышишь, мне доноси. А уж я передам твои слова куда следует.

— Боязно что-то, — передернул плечами Хлопов. — Как бы морду за фискальство не набили. У Миклухи с Сухановым кулаки здоровенные!

— Не бойся, — приободрил его главный «бутылочник». — Все останется между нами, а я по выпуску за тебя кому надо словечко замолвлю. Услуга за услугу. Согласен, а?

— Ага! — кивнул Хлопов и поплелся в курилку к «нигилистам».

Забравшись с ногами на подоконник, он принялся напряженно запоминать все сказанное состязавшимися в красноречии кадетами.

Вскоре всю добытую информацию Дюбрейль передал своему отцу, а тот напрямую оповестил о творящихся безобразиях в стенах морского училища, жандармское управление. Теперь отвечать предстояло не только самим вольнодумцам, но и капитану 1-го ранга Епанчину, как знавшему, но не донесшему по команде.

В ночь на шестое февраля 1872 года в корпусе внезапно появился жандармский полковник Левашев. За его спиной хищно блестели примкнутые штыки конвойной команды. Левашев протянул дежурному офицеру лист бумаги.

— Это список бунтовщиков, свивших гнездо в вашем славном корпусе. Соблаговолите мне их представить! — грозно рыкнул он на перепуганного лейтенанта. — Тащите их сюда по одному!

Заспанных "революционеров" выхватывали прямо с коек и пинками разгоняли по карцерам. Миклуха и Суханов завязали было драку с солдатами, но те, навалившись на них, быстро скрутили бунтовщикам руки.

— Не имеете права! Это незаконно! — кричал Коля Суханов.

— Молчи, морда каторжная, а то счас тебе зубы почищу! — двинул его прикладом в спину краснолицый фельдфебель.

Увидев Владимира, полковник обрадовался как сыну родному.

— По стопам братца своего идете, юноша, смотрите, наплачетесь!

Еще вчера шефу корпуса жандармов Шувалову поступил донос, в котором указывалось, что в Морском корпусе существует разветвленная организация заговорщиков, "вынашивающих планы ниспровержения правительства и существующего порядка для того, чтобы освободить народ от угнетения, устроить лучшие порядки в России…" Там же были и списки заговорщиков.

Управляющий Морским министерством вице-адмирал Краббе, получив известие о происшествии в морском училище, немедленно вызвал к себе Епанчина. Тот доложил все без утайки, да и что ему еще оставалось. Выслушав Епанчина, Крабе был поражен, брови у него поползли вверх. Что он говорил Епапчину, история умалчивает, но, думается, начальник училища получил за своих воспитанников по полной программе.

К чести Крабе, он был человеком незлобливым, а, кроме того, выдающимся царедворцем Адмирал понимал, что чрезмерное раздутие этого дела ни к чему хорошему не приведет. Разумеется, можно снять с должности Епанчина и выгнать из училища кадет-вольнодумцев, но это вызовет большой скандал. Император, безусловно, будет раздражен делами в министерстве, и от этого прогадает в первую очередь сам Краббе. А потому мудрый адмирал, прежде чем выплеснуть гнев наружу, решил провести расследование лично, что было, разумеется, для того времени исключением из правил. История русского флота такого еще не знала, чтобы делами провинившихся кадет лично разбирался сам морской министр. Утром следующего дня арестованных начали по одному возить к управляющему делами Морского министерства. Распорядился об этом сам Краббе, когда узнал о внезапных ночных арестах. Адмирал пользовался особым расположением и доверием императора Александра II и мог позволить себе некоторые вольности по отношению к жандармскому корпусу.

— Ты не бойся, голубчик, — отечески пробасил он, обращаясь к Владимиру, когда того втолкнули в адмиральский кабинет. — Как твоя фамилия, кто отец, мать?

— Кадет Миклуха!

— Уж не уважаемого ли Николая Николаевича братец? — вскинул удивленно брови Краббе.

Много лет назад управляющий Морским министерством несколько лет занимался обследованием Арала и Аму-Дарьи и с тех пор всегда особо покровительствовал путешественникам и исследователям, проявляя живой интерес ко всему, что касалось географии и океанографии. Покровительствовал Крабе и Николаю Миклухе-Маклаю, а потому личность младшего брата знаменитого путешественника вызвала в нем живой интерес

— Так точно, ваше превосходительство. Я младший! — скромно ответствовал Миклуха.

Из своего угла зло смотрел на происходящее жандармский полковник Левашев, которому министр разрешил присутствовать на допросе, но запретил вступать в разговоры.

— Да, Николай Николаевич — это наша национальная гордость. Трудный, но славный путь у него! — пустился в долгие рассуждения управляющий делами министерства.

Левашев раздраженно закашлял, давая понять, что пора приступать к допросу. Краббе недовольно покосился на жандарма.

— Ну-с, — сказал он, тарабаня пальцами но столу, — и о чем же вы там в своей курилке болтали?

Адмирал так умело повел разговор, что Владимиру, по существу, не приходилось ничего говорить. Пока он соображал, что ответить на очередной вопрос адмирала, Краббе уже сам отвечал за него и вел беседу дальше. Жандарм, не переставая, кашлял, но адмирал демонстративно делал вид, что не замечает его.

— А мечтал ли ты, как и старший твой брат, стать путешественником, чтобы в исканиях своих прославлять Родину и обогащать науки? — прозрачно намекал он.

— Конечно, ваше превосходительство, конечно, мечтал! — не понимая, к чему клонит адмирал, но вполне искренне отвечал кадет.

— Похвально, похвально, — закивал седобородый Краббе. — Ну а с товарищами обсуждал ли ты смелые прожекты будущих своих плаваний?

— Конечно, ваше превосходительство! — громко отчеканил Миклуха, начиная уже о чем-то смутно догадываться.

Жандарм Левашев в углу беспокойно ерзал на стуле.

— Все, — сказал Краббе удовлетворенно. — Иди, Владимир, и думай о нашем разговоре. Пусть он послужит тебе уроком на всю жизнь!

После допроса «революционеров» поместили по приказу Краббе в одно помещение. Возбужденные происшедшим, друзья обменивались впечатлениями, договаривались, как себя вести на последующих допросах.

— Всем надо молчать о наших разговорах, а донос отрицать как наговор, — горячился, размахивая руками, Николай Суханов. — А кто испугается и признается, тому «темная» и всеобщее презрение!

— Верно! — поддержали его Юнг с Серебрянниковым — Пусть хоть на дыбу вешают, слова не скажем!

Не принимал участия в общем разговоре только Миклуха. О чем-то сосредоточенно думая, он мерил шагами карцер.

— Да ты сядь, Казак, а то аж в глазах рябит от беготни твоей! — шикнул на него здоровенный и упитанный кадет Добротворский по прозвищу Слон.

— Придумал, я, кажется, придумал! — внезапно закричал Владимир Миклуха. — Отныне мы все китоловы!

— Ты что, того? — присвистнул от удивления Юнг. — Никак умом тронулся. Тут сухари сушить надо, а он на рыбалку собрался!

Несмотря на драматизм положения, все рассмеялись. Подождав, пока иссякнет остроумие товарищей, Владимир пересказал им свою беседу с Краббе.

— У меня есть план, — продолжал Владимир. — Все мы читали книжку исследователя Максимова об освоении Севера. Помните, он писал, что следует начать в полярных водах отлов китов, отчего казна государственная большой доход иметь будет. Вот о китоловной экспедиции мы в своей курилке и мечтали.

— А разговоры о республике? — поинтересовался Добротворский.

— Не о республике, а о совете капитанов на манер республиканского во время северных плаваний! — перебил его быстро все понявший Суханов.

— А общество наше предлагаю назвать обществом китоловов, — выкрикнул с нар Серебрянников.

На следующий день кадеты дружно доложили администрации, что все как один желали содействовать развитию промышленности на Севере путем отлова китов. Краббе остался доволен догадливостью, а жандармы были посрамлены.

— Желания ваши весьма похвальны, но для пущей острастки назначаю вам по шесть недель без городского отпуска! — деланно насупил брови адмирал.

Он тут же отправился к императору с докладом о происшедшей ошибке с кадетами. Александр Второй воспринял доклад о закрытии дела спокойно. Умный Краббе ловко сумел обратить случившееся в остроумную шутку.

— Я вполне готов забыть их проступок, — заявил Александр Второй адмиралу. — Может, из этих шалопаев еще и настоящие моряки вырастут!

Историк пишет: «Во время беседы адмирал смотрел на провинившихся с отеческой добротой и, убедившись, что кружковцы никакие не апостолы, не преобразователи общества, а просто-напросто мальчики-романтики, решил в мягкой форме изложить великому князю Константину Николаевичу — шефу флота. Генерал-адмирал поверил на слово, что воспитанники хотели создать "Общество китоловов", которое должно было способствовать освоению Севера путем развития промыслов и торговли. Великий князь, в свою очередь, доложил императору. На докладе Александр II наложил резолюцию: "Вполне забыть их проступок"».

Едва закончилась эпопея с "китоловами" и в семье Миклухи вздохнули с облегчением, как появился слух о гибели Николая в далекой Гвинее. Владимир тут же заявил матери, что только он сможет разыскать брата, так как знает его планы.

Утопающий хватается за соломинку, и Екатерина Семеновна обратилась к управляющему Морским министерством с наивной просьбой определить Владимира на один из кораблей, отправляющихся осенью в дальневосточные воды. «Может быть, что во время плавания и находясь поблизости тех мест, куда отправился Николай Миклуха, он успеет собрать о брате точные сведения и узнать о судьбе его…» — писала она.

— Вот уж беспокойная семейка, — покачал головой адмирал Краббе — То один пропадает на океанских островах, а второй то ли революционер, то ли китолов, и вот теперь второй рвется куда-не зная куда, спасать первого. С этими Миклухами точно не соскучишься!

Ответ матери двух беспокойных братьев: «Милостивая государыня Екатерина Семеновна… имею честь уведомить Вас … что отправление в кругосветное плавание сына Вашего Владимира Миклухи представляется совершенно невозможным, т.к. распределение гардемаринов на суда, идущие за границу, уже сделано, отправляется молодых людей этих весьма немного и при том старше по списку, а сын Ваш находится в числе младших и, наконец, по мнению управляющего Морским министерством молодому человеку этому необходимо прослужить некоторое время здесь, чтобы он на глазах начальства мог своею службою оправдать оказанную ему милость по поводу дела об участии некоторых воспитанников Морского училища в недозволенном обществе. Что же касается собрания на местах сведений о другом сыне Вашем г. Николае Миклухе, то по званию гардемарина, г. Владимир Миклуха не может иметь никакого влияния на благоприятный исход этого дела, о котором до получения еще Вашего письма Морское министерство сочло нужным озаботиться. Справедливо интересуясь судьбою молодого ученого, предпринявшего столь трудную и опасную экспедицию, г. управляющий Морским министерством телеграфическою депешею поручил начальнику отряда судов наших в Тихом океане отправить одно из этих судов к месту высадки ученого путешественника, и приказание это приведено уже в исполнение. О тех сведениях, которые будут доставлены в министерство о Николае Миклухе, я не замедлю сообщить Вам тотчас по получении их в Морском министерстве…»Тогда все обошлось. Вскоре пришло письмо от Николая, что его поездка в Новую Гвинею закончилась благополучно.

По выпуску из корпуса Владимир Миклуха был направлен в 4-й флотский экипаж на броненосный фрегат "Севастополь". Всю кампанию следующего года он провел в плавании по Балтике. Тогда же, после успешной сдачи экзамена, Миклуха был произведен в мичманы.

Обуреваемый жаждой путешествий, он, едва представилась возможность, перешел на службу в гидрографическую экспедицию в надежде на участие в дальнем вояже. Но большого плавания не получилось. На пароходе «Ладога» под командой капитана 2-го ранга Анжу он участвовал в обследовании Ладожского и Онежских озер. Впрочем, любой опыт — это тоже опыт.

Несмотря на нелегкую корабельную службу, молодой мичман, как и другие «китоловы», своей революционной деятельности не оставил. В редкие свободные от службы дни он вместе с Юнгом и Серебрянниковым возил нелегальную литературу. Жандармы морских офицеров никогда не осматривали. Этим и пользовались «китоловы», переправляя адресатам чемоданы, доверху набитые запрещенными журналами «Вперед», брошюрами «Емельян Пугачев», «Сказка о четырех братьях», «Анархия по Прудону» и другими.

В том самом году Николай Николаевич Миклухо-Маклай, путешествовавший по Малакке, писал в дневнике, что мечтает продолжить свои походы по Океании вместе с братом. Но этой мечте так и не суждено было сбыться…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.