Глава восьмая. Перед схваткой

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава восьмая. Перед схваткой

Если просмотреть всю обширную литературу, посвященную началу войны, в особенности труды сторонников «капитана Ледокола», то можно заметить одну очень любопытную особенность. В них не рассматривается и не анализируется построение советских и немецких войск по состоянию на 21 июня 1941 года, то есть перед самым началом войны. Марк Солонин так и написал: «Описание всей группировки займет у нас слишком много времени и места, поэтому ограничимся рассмотрением дислокации «пяти богатырей», пяти мехкорпусов, на вооружении которых обнаруживается от 700 до 1000 танков, в том числе более 100 новейших танков Т-34 и КВ, сотни тракторов (тягачей), тысячи автомобилей»[174]. И в его пухлых сочинениях так и не нашлось места подробному разбору дислокации противостоящих армий.

Между тем это вещи исключительной важности. Это был очень напряженный момент, когда передовые подразделения двух огромных армий разделяли немногие километры, а на некоторых участках границы (как в Бресте) – сотни метров. Построение и численность противостоящих войск непосредственно перед началом боевых действий позволяют оценить, каковы были намерения и шансы на успех у каждой стороны. Да, рассмотрев дислокацию на 21 июня 1941 года, мы можем уверенно судить о намерениях каждой стороны, ибо их за несколько часов до начала сражения уже скрыть нельзя.

Раз так, то, казалось бы, чего проще? Собрать сведения о дислокации советских и немецких частей и соединений, взять карту соответствующего масштаба, да и нанести на нее. В ряде случаев этого даже не приходится и делать, поскольку эту работу уже сделали как сами участники событий, вроде Л.М. Сандалова, так и исследователи. Для историков-ревизионистов, которые стараются доказать тезис о том, что СССР якобы хотел напасть на Германию, эта карта дислокации должна быть на самом видном месте во всех их трудах, карта и анализ сосредоточения войск противоборствующих сторон в последние мирные часы должны были быть сияющими алмазами во всей их работе. Марк Солонин, если он в самом деле хочет доказать, что под его обвинениями в адрес СССР есть хоть какие-то основания, должен эту карту разворачивать при всяком удобном случае, сверкать алмазами, одним словом.

Но их нет, алмазов этих. Ни подробных карт, ни детального анализа, если только не считать рассуждений Виктора Суворова и Марка Солонина про дислокацию механизированных корпусов в выступах, где они якобы «сбились в кучу», от которого пошла в широкий обиход идея, что это якобы «раскрывает все агрессивные замыслы». Идея красочная и неверная, поскольку она противоречит тому факту, что мехкорпуса были включены в состав армий (соответственно, вне армий их учитывать бессмысленно), и противоречит принятой тогда тактике танковых войск.

Подобные фигуры умолчания очень интересны. В предыдущей книге я отмечал подобный момент, что Виктор Суворов в своих книгах никогда не цитировал сборник документов высшего руководства нацистской Германии, составленный полковником В.И. Дашичевым. И отсутствие цитирования при ознакомлении с документами становится понятным: документы из этого сборника полностью разрушают всю концепцию Виктора Суворова об «агрессивном Советском Союзе» и о «превентивном ударе Гитлера». Вот и здесь такая же фигура умолчания – позиции сторон 21 июня 1941 года. Это наводит на мысль о том, что за этим также кроется нежелание признавать некоторые неудобные факты.

Вслед за «капитаном Ледокола» потянулись и его сторонники, которые, словно по команде, тоже обходят этот вопрос стороной. У Марка Солонина в его пухлых томах тоже не нашлось для этого места. Он, при всей своей многословности и писучести, совершенно обошел этот вопрос стороной – у него ведь уже есть теория, которая «все объясняет». Какое, мол, еще построение войск, если войска эти были готовы разбежаться по лесам в любой момент? «Бочка без обручей», «колосс на глиняных ногах» и так далее. Даже М.И. Мельтюхов, который изучал планы прикрытия границы побольше, чем кто-либо из других сторонников Виктора Суворова, также почему-то не дошел до изучения этого вопроса о позициях сторон, ограничившись лишь общим подсчетом сил.

Эта еще одна фигура умолчания появилась неслучайно. Доступные нам сведения, в том числе происходящие из работ непосредственных участников событий, показывают, что построение Красной Армии в последний день войны исключало какие-либо наступательные действия.

Тонкая оборонительная линия

День 21 июня 1941 года, который часто представляют как «последний мирный день», был, как видно по целому ряду источников, весьма напряженным днем. Немецкие войска вышли на исходные позиции для перехода границы и наступления, велось интенсивное прощупывание границы, шла переброска диверсионных и разведывательных групп и воздушная разведка противника.

За 19–21 июня 1941 года пограничники отметили 55 случаев нарушения воздушной границы[175]. В ряде случаев пограничники замечали скопление противника на сопредельной территории. Так, сосредоточение немецких войск за Бугом не было секретом для Брестского погранотряда. 20 июня польский крестьянин Иосиф Барджинский предупредил его о готовящемся нападении. Разведотдел погранотряда ночью на 21 июня отправил разведчика за Буг, который вскоре вернулся и сообщил, что весь противоположный берег забит немецкими войсками и средствами переправы, готовыми к немедленным действиям[176].

К обороне готовились все приграничные округа, и в них шла интенсивная и бурная деятельность. Вот Марк Солонин привел занятный список подготовительных мер в ПрибОВО накануне войны:

к 19 июня – доложить порядок прикрытия от пикирующих бомбардировщиков крупных железнодорожных и грунтовых мостов, артиллерийских складов и важнейших объектов,

к 20 июня – обеспечить развертывание узлов связи,

к 21 июня – обеспечить затемнение городов, представить план разрушения мостов, создать склады противотанковых мин, взрывчатых веществ и противопехотных заграждений, собрать в округе все бензоцистерны и передать их 3-му и 12-му мехкорпусам[177]. И это только один приказ командующего ПрибОВО генерал-полковника Ф.И. Кузнецова от 18 июня 1941 года. Как видим, работы в «последний мирный день» в приграничных округах было более чем достаточно.

Основные силы армий прикрытия должны были быть выдвинуты на оборонительную линию, проходившую за пограничниками (советские пограничники были весьма серьезной силой; к началу войны вдоль западной границы было 47 сухопутных и 6 морских погранотрядов, 9 отдельных комендатур и 11 полков общей численностью 100 тысяч человек[178]), в 8–10 км от границы. Для занятия этого рубежа обороны выделялось более половины сил армий прикрытия, тогда как за ними других оборонительных рубежей не готовилось. За полосой обороны, в 30–40 км от границы, располагались механизированные соединения армий, которые должны были контратаковать прорвавшегося противника. Это были предвоенные планы прикрытия государственной границы, которые так и не были выполнены.

Вокруг этого плана прикрытия было написано и сказано очень много, высказывались противоположные мнения. Сторонники Виктора Суворова всеми силами пытаются доказать, что это была «готовая к нападению» Красная Армия, которой оставались считаные дни для «вторжения в Германию». Марк Солонин даже считает, что нельзя говорить о прикрытии границы: «Иногда точное выражение «прикрытие мобилизации, сосредоточения и развертывания» заменяется внешне похожим «прикрытие границы». Эта небольшая на первый взгляд неряшливость в терминологии была и остается краеугольным камнем, на котором строится большая ложь о начале войны»[179]. Только это не более чем игра фразой. На деле прикрытие границы и недопущение ее прорыва противником – это и есть прикрытие мобилизации.

Военные историки, в том числе и военачальники, лично принимавшие участие в приграничном сражении, в один голос заявляют, что план прикрытия границы с задачей не допустить прорыва вражеских войск на территорию Советского Союза был нереальным. «Основным недостатком окружного и армейского планов являлась их нереальность», – отмечает Л.М. Сандалов[180]. Мнения, как видим, самые противоположные: от готовности к вторжению до нереальных задач даже для обороны.

Сторонники «капитала Ледокола», в том числе и Марк Солонин, приложили немало усилий к тому, чтобы сформировать негативное отношение к заявлениям военачальников, мол, они скрывали подготовку к нападению на Германию, которая не получилась, и теперь оправдываются. Мол, «правда скрывалась», «архивы закрыты» и «историю приходится восстанавливать по крупицам». Однако если внимательно почитать теперь уже широко доступные труды этих советских военачальников, то нетрудно увидеть, что под их мнением было свое мощное обоснование.

Вот возьмем 4-ю армию, которая стояла на направлении главного удара немецкой группы армий «Центр». Район, занимаемый армией, был весьма приличным: 150 км по фронту вдоль границы и около 100 км в глубину. Площадь, на которой была размещена 4-я армия, превышала 10 тысяч кв. километров. Аналогичное положение было в соседней 5-й армии, располагавшейся южнее и занимавшей район 170 км по фронту и 100 км в глубину (она была на главном направлении удара группы армий «Юг»). При этом численность 4-й армии составляла 68,7 тысячи человек[181], в том числе 50 тысяч человек в первом эшелоне[182], а численность 5-й армии – 142,5 тысячи человек[183].

Перед самой войной 4-ю армию ослабили тем, что передали ей половину района прикрытия № 3 (в дополнение к району прикрытия № 4, занимаемому армией по плану прикрытия госграницы), из-за того, что 13-я армия, предназначенная для района прикрытия № 3, так и не была сформирована. Тут стоит указать, что Солонин утверждает, что якобы предвоенные планы развертывания были выполнены с большой точностью[184]. Разница якобы составляла пару дивизий, переданных их одной армии в другую. А вот Сандалов указывает, что целой армии так и не было сформировано и ее участок обороны поделили между соседями. И это указание непосредственного участника и руководителя сражений вдребезги разбивает гипотезу Солонина и о том, что предвоенные планы были выполнены «с большой точностью», и о том, что «развертывание армии было близко к завершению». Какое еще может быть «завершение развертывания», если на обороняемой границе отсутствовала целая армия?

Основная часть сил приграничных армий выделялась в первый эшелон и должна была оборонять приграничные укрепления. К ним подтягивались стационарные склады, рассчитанные на 15 суток ведения боевых действий. В глубине построения армий располагались резервы, если они были. Например, у 4-й армии резервов фактически не было, 100-я стрелковая дивизия, выделенная в резерв, располагалась в Минске и должна была подойти только на третий день мобилизации. В глубине построения армий не создавалось оборонительных линий, на которые пехота могла бы отойти в случае неудачи, весь расчет строился на линию долговременных укреплений и на второй эшелон из подвижных моторизованных соединений.

Другой непосредственный участник событий, А.В. Владимирский, заместитель начальника оперативного отдела штаба 5-й армии, располагавшейся южнее 4-й армии, отмечает: «Так, например, предусматривался только один вариант развертывания войск армии – на приграничном оборонительном рубеже. Совершенно не учитывалась возможность нападения противника до занятия этого рубежа нашими войсками, на этот случай не были предусмотрены и подготовлены запасные рубежи в глубине и возможные варианты развертывания на них войск армии. В плане не была четко выражена основная идея обороны, то есть на каком направлении необходимо сосредоточить главные усилия»[185]. Насколько можно судить, это решение было следствием явно недостаточной работы армейской разведки, которой не удалось полностью вскрыть группировку и намерения противника. Даже в 5-й армии, в которой к разведке относились весьма серьезно (в частности, с мая 1941 года на границе были оборудованы наблюдательные посты от штабов дивизий первого эшелона армий, с которых велось наблюдение за немцами), не удалось выявить полностью группировку противника. Армейская разведка считала, что против них выдвинуто 15 немецких дивизий, в том числе две танковые, тогда как в реальности была 21 дивизия, в том числе 5 танковых. Сосредоточение 1-й танковой группы перед армией вообще не было замечено[186]. Л.М. Сандалов пишет, что командованию было известно о развертывании против Западного особого военного округа 45–47 немецких дивизий, но не предполагалось, что противник нанесет главный удар в полосе 4-й армии[187].

Однако были и другие причины, не связанные с работой разведки. Принятые немцами меры: строгая секретность, обширная программа дезинформации, переброска механизированных соединений и авиации в самую последнюю очередь и сосредоточение их в последние дни перед нападением – все это и привело к тому, что командование Красной Армии не смогло получить надежные данные о сосредоточении и намерениях противника, в особенности о направлениях возможного удара. Также стоит упомянуть, что очень ограниченные транспортные возможности не позволяли сосредоточить на границе больше войск и эшелонировать построение, подготовить в срок дополнительные рубежи обороны. По этой причине и был выбран самый простой вариант – развернуть стрелковые соединения в одну оборонительную линию вдоль всей границы.

Неизбежным следствием этого решения было то, что плотность обороны на каждом участке этой линии получалась очень небольшой. В 5-й армии против главных сил немецкой группы армий «Юг» оказались только две стрелковые дивизии 27-го стрелкового корпуса: 87-я и 124-я, прикрывавшие фронт протяженностью 92 км. В среднем на дивизию приходилось 45 км фронта, а на стрелковый батальон – 6–7 км, что было вчетверо ниже, чем требовала тактика обороны[188]. Плотность же построения немецких дивизий, изготовившихся к нападению, доходила до 5–6 км на дивизию. Сосредоточенным силам противника не представляло особого труда проткнуть эту тонкую линию обороны.

Поскольку не все читатели могут ясно представить себе, что такое плотность войск, то проиллюстрируем это простым условным примером. Если взять немецкую пехотную дивизию штатной численностью 16,8 тысячи человек и если всех солдат выстроить плечом к плечу на фронте в 5 км, то получится три шеренги и еще одна треть четвертой шеренги. Теперь возьмем советскую стрелковую дивизию штатной численностью 14,5 тысячи человек. Если выстроить ее так же, плечом к плечу, на фронте 45 км, то одна-единственная шеренга занимает чуть более трети этого расстояния. Если мы солдат распределим равномерно, то на каждого придется чуть более трех метров. Шеренга получается с большими просветами. Вот что такое плотность войск в образном представлении.

В бою, конечно, солдаты не шли такими плотными шеренгами. Но плотность построения означала, что у командира немецкой пехотной дивизии имелся резерв на случай неудачной атаки и для второй и даже для третьей атаки, тогда как у командира советской стрелковой дивизии такого резерва не было. Он мог отбить две или даже три атаки противника, но после этого ему все равно пришлось бы отступать под угрозой полного уничтожения.

Советские военачальники прекрасно понимали еще до начала боевых действий, что при такой плотности обороны они не смогут удержать назначенный для обороны рубеж. Именно поэтому они говорили о нереальности задач, поставленных в планах прикрытия государственной границы.

Стрелковые полки против дивизий

Вокруг темы, имел ли Вермахт численное превосходство над Красной Армией, тоже было сломано несчетное количество копий. Тоже высказывались диаметрально противоположные мнения, от ссылок на мемуары Г.К. Жукова, в которых говорилось о 5–6-кратном превосходстве противника, до утверждений, что Красная Армия якобы имела численное превосходство над Вермахтом и его союзниками. Виктор Суворов в своих книгах живописал процесс «бамбукового» роста советских дивизий, что подводило к выводу о численном превосходстве Красной Армии над Вермахтом и подпирало тезис об армии, «вот-вот готовой напасть». Критики не раз указывали, что сам Виктор Суворов и его сторонники сравнивали несравнимое: ударную группировку Вермахта с общей численностью Красной Армии, включая в расчет даже те дивизии и армии, которые находились за сотни километров от границы и которые не могли принять участие в сражении в первые дни войны.

От разбора этой длинной и запутаной дискуссии нас избавляет то, что в ней, как и во многих других случаях, было упущено главное – немцы имели решающее численное превосходство на направлениях главных ударов над противостоящими им соединениями Красной Армии, что неплохо доказывается имеющимися сведениями.

М.И. Мельтюхов приводит весьма интересные данные о соотношении сил. Общая численность войск Германии и союзников составляла 4,3 млн человек, 42 601 орудие, 4171 танк и 4846 самолетов. Численность Красной Армии составляла 3,08 млн. человек, 57 041 орудие, 13 924 танка и 8914 самолетов[189]. Из этого сторонники «капитана Ледокола» часто делают вывод, что раз Красная Армия обладала таким численным перевесом в танках и авиации, то она могла размазать Вермахт «как таракана по стенке», как выражается Марк Солонин. Мол, если бы все эти почти 14 тысяч танков вышли в чисто поле, то они бы наголову разгромили немцев.

Однако если отойти от общего уровня и сравнить противостоящие фронты Красной Армии и группы армий Вермахта, которые и схватились в первые дни войны, то картина уже становится несколько другой. Данные М.И. Мельтюхова становятся уже куда более красноречивыми[190]:

Как видим, по крайней мере в Прибалтике и Белоруссии у немцев было превосходство в численности личного состава и в орудиях, причем особенно выраженный перевес был в численности группы армий «Север». На этих направлениях был возможен прорыв фронта, что сразу же ставило более сильную группировку Красной Армии в Западной Украине в невыгодное положение. Собственно, так и произошло, прорыв на западном направлении и разгром Западного фронта заставил отступать Юго-Западный и Южный фронты под угрозой их обхода.

Но если мы перейдем на армейский уровень, то мы увидим, что немцы на направлениях главных ударов имели гораздо более выраженное превосходство в численности[191]:

Таким образом, на направлениях главных ударов немцы имели в среднем четырехкратное превосходство в численности и двух-трехкратное превосходство в артиллерии. При таких условиях несколько большее количество советских танков уже ничего не решало, потому что немцы могли противопоставить им более многочисленную артиллерию – главное противотанковое средство в ту эпоху. Для Т-26 и БТ – основных типов танков, стоящих на вооружении танковых войск приграничных округов, немецкая пушка Pak 35/36 калибром 37 мм была серьезным противником. На направлениях главных ударов ими было создано превосходство, позволяющее успешно наступать и разбить основные силы армий прикрытия задолго до окончания мобилизации. Дальше немецкие войска могли громить по частям подходящие резервы и развивать наступление в глубь советской территории, срывая мобилизацию, сосредоточение войск, создание оборонительных рубежей, что, как мы видим, и произошло в начале войны.

М.И. Мельтюхов на этом остановился, хотя уже эти данные полностью опровергают тезис о том, что Красная Армия была готова к наступлению и нападению на Германию. Эти же данные выбивают почву из-под утверждений Марка Солонина, который тоже считал только танки и сравнивал 1-ю танковую группу со всеми войсками Юго-Западного и Одесского военных округов и заявлял о «семикратном численном превосходстве»[192]. Такой «подсчет» – это грубая и наглая фальсификация. В первые дни войны противником 1-й танковой группы была одна 5-я армия Юго-Западного фронта, против которой у немцев было втрое больше живой силы и вдвое больше орудий, а «семикратное превосходство» этой армии в танках не просматривалось даже близко.

Можно было бы пойти дальше, но ни Мельтюхов, ни кто-то из других сторонников Виктора Суворова на это не решился. Мы же пойдем дальше и посмотрим на то, какими силами должна была прикрываться приграничная оборонительная линия, или, иными словами, чем должны были встречать вражеское вторжение в первый день войны. И какие силы им противостояли.

Возьмем 8-ю армию Северо-Западного фронта, которая прикрывала границу на участке от Паланги до Юрбакаса, против которой была развернута 4-я танковая группа. Участок границы прикрывался силами четырех стрелковых дивизий: 10-я, 90-я, 125-я и 48-я, которые должны были развернуть на оборонительной линии 11 стрелковых полков. Против них немцы развернули: восемь пехотных дивизий, три танковые дивизии, две моторизованные дивизии и одну охранную дивизию, занимавшую стык между 26-м и 1-м армейскими корпусами. Итого, 11 стрелковых полков против 14 дивизий.

11-я армия Северо-Западного фронта – та же самая картина. Четыре стрелковые дивизии: 5-я, 33-я, 188-я и 128-я, которые должны были развернуть 14 стрелковых полков, а также разведбатальон на левом фланге 33-й стрелковой дивизии и два батальона 23-й стрелковой дивизии на левом фланге 128-й стрелковой дивизии. Против них немцы развернули: 11 пехотных, 4 танковые и 3 моторизованные дивизии, а также резерв 16-й немецкой армии в составе трех пехотных дивизий. Итого около 15 стрелковых полков против 19 дивизий, не считая немецкого резерва[193].

Дальше, 4-я армия Западного фронта, прикрывавшая Брестский район: 6 дивизий, в том числе одна танковая. Против нее немцы сосредоточили в первом эшелоне у самой границы севернее Бреста 4 дивизии, в том числе 2 танковые, и южнее Бреста 6 дивизий, в том числе две танковые[194]. Всего против 4-й армии были развернуты 21 дивизия и одна бригада.

5-я армия Юго-Западного фронта аналогично армиям Северо-Западного фронта развернула для прикрытия границы на участке 176 км четыре стрелковые дивизии: 45-ю, 62-ю, 87-ю и 124-ю, которые должны были развернуть на приграничной оборонительной линии 9 стрелковых полков. Против них немцы сосредоточили в первом эшелоне 12 дивизий, в том числе две танковые, во втором эшелоне – 8 дивизий, в том числе три танковые[195]. Плотность вражеских войск составляла в среднем 5 км на дивизию.

Построение войск 5-й армии ослаблялось тем, что 62-я стрелковая дивизия к моменту начала войны находилась в лагерях в районе Киверец, и ей требовалось три дня, чтобы подойти к границе. Свое выдвижение дивизия начала только вечером 19 июня и к началу сражений не успела выйти к отведенным ей позициям. Кроме того, полки 87-й стрелковой дивизии находились в лагере в районе Владимир-Волынского, в 30–40 км от границы. В итоге в полосе 5-й армии на оборонительной линии не было даже девяти стрелковых полков. Между 87-й и 124-й стрелковыми дивизиями был разрыв шириной 20 км, в котором кроме пограничников и трех опорных пунктов укрепрайонов больше ничего не было. Эти «ворота» должна были закрыть 135-я стрелковая дивизия, которая выходила из района Дубно, Острог, Шепетовка, то есть более чем в 80 км от границы, и немецкое нападение она встретила в районе Киверец. В этот день через «ворота» в построении войск 5-й армии прошли 44-я и 299-я немецкие пехотные дивизии[196]. Итого, 5–6 стрелковых полков против 12 немецких дивизий.

Виктор Суворов все уши прожужжал нам своими утверждениями о том, как Красная Армия «была готова к нападению». Ему вторили его сторонники, в том числе Марк Солонин. Но вот после этих данных нужно задать вопрос, и какими же силами Красная Армия собралась наступать, чем она собиралась крушить Рейх? Вот чем 5-я армия должна была сокрушить мощную группировку противника и пойти дальше на Люблин? Силами девяти стрелковых полков?

Подобное соотношение сил, по большому счету, не оставляло Красной Армии никаких шансов в приграничном сражении. Немцы в любом случае сбили бы части прикрытия с приграничной оборонительной линии, даже в том случае, если бы все назначенные части подошли бы вовремя и были бы полностью подготовлены к бою. Военачальники это прекрасно понимали, почему и считали, что план прикрытия границ был совершенно нереальным, не обеспечивающим выполнение поставленных перед армиями прикрытия задач. Приграничные армии могли своими действиями в приграничном сражении лишь замедлить наступление противника, связать его боями, наносить ему потери и заставлять его тратить время. Но в конечном итоге им все равно бы пришлось отступать.

Тезис о «сосредоточенности» Красной Армии и о том, что удар якобы был назначен не то на 6 июля, не то на 23 июня, – это миф, старательно культивируемый самим Виктором Суворовым и его сторонниками. Этот миф подкрепляет как тезис Виктора Суворова об «агрессивных планах Сталина», так и тезис Марка Солонина о том, что войска якобы не хотели воевать за Сталина. Эти мнимо противоположные тезисы растут на почве одного и того же мифа. А сам же этот миф стоит на фальсификации, на скрывании и замалчивании реальной расстановки на границе сил противостоящих сторон перед самым началом войны. Потому ни Виктор Суворов, ни его последователи никогда не касаются построения противостоящих войск на 21 июня 1941 года, отделываясь рассуждениями про мехкорпуса и толщину брони танков. Это неудивительно. Рассмотрение этого вопроса полностью разрушило бы всю их аргументацию и выставило их в чрезвычайно глупом свете. Лишь М.И. Мельтюхов отважился прикоснуться к «горячей сковородке», но сделал это так, чтобы не обжечься.

Загадочная «линия Молотова»

Еще одна тема, по поводу которой было высказано немало стенаний и плачей, это усиление обороны путем строительства приграничной долговременной линии обороны, более известной как «линия Молотова». Строительство этой линии укреплений считали одной из загадок начала войны, хотя, если судить по литературе и многочисленным дискуссиям в Интернете, мало кто всерьез пытался разобраться в самом факте появления этой линии укреплений и ее военном значении. Основное внимание было сосредоточено на том, что линия укреплений не была достроена и занята войсками и потому не сыграла особой роли в приграничном сражении, а все остальное отошло на второй план.

Однако если посмотреть на складывавшиеся тогда обстоятельства, то можно сделать гораздо более интересные наблюдения.

Надо начать с того, что осенью 1939 года, когда устанавливалась граница между СССР и Германией по бывшей польской территории, она была проведена без учета потребностей обороны. Это только Марк Солонин может усмотреть какую-то предусмотрительность в проведении границы: «Благодаря предусмотрительно вырисованной в сентябре 1939 г. «линии разграничения государственных интересов СССР и Германии на территории бывшего Польского государства»…»[197], – намекает он на «обстоятельства».

Однако внимательный анализ показывает, что этой самой предусмотрительности не было. Так, в состав Германии был передан район Сувалки, прилегающий к юго-восточной границе Восточной Пруссии[198]. Он и составил территорию Сувалкинского выступа, с которого возможно было наступление как в Прибалтику, так и в Белоруссию. С учетом хорошо развитой транспортной системы и железных дорог Восточной Пруссии военное значение этого выступа было совершенно очевидно. В нем позднее была сосредоточена 3-я танковая группа, совершившая рывок на Минск. Незадолго до войны СССР попытался выкупить у Германии эту территорию и даже получил согласие, но сделка так и не состоялась.

Далее, на новой советско-германской границе были две крупные крепости, которые могли стать узлами приграничной оборонительной системы: Брест и Перемышль. Первая крепость была построена еще в Российской империи, хотя реально оборонялась только польскими войсками 14–17 сентября 1939 года. В Первую мировую войну она была оставлена и частично взорвана русскими войсками при отступлении в августе 1915 года, а в межвоенный период поляки использовали ее в качестве военных казарм, складов и политической тюрьмы. До сих пор в Кобринском укреплении Брестской крепости сохранились бывшие казармы 30-го полка легкой артиллерии польской армии, которые потом занимал 125-й стрелковый полк Красной Армии, встретивший здесь войну. Вторая крепость – австро-венгерская осаждалась Русской армией в сентябре 1914 – марте 1915 года и капитулировала после того, как гарнизон расстрелял все боеприпасы. Несмотря на то что обе крепости были старыми и сильно разрушенными, тем не менее они могли бы стать мощными узлами приграничных укрепрайонов. Однако в 1939 году граница была проведена таким образом, что крепости оказались разделены на части. В Бресте немцам достались Тереспольские укрепления на левом берегу Западного Буга. Перемышльская крепость оказалась разделенной границей почти пополам, причем она прошла через цитадель крепости, в силу чего она совершенно утратила оборонительное значение.

Это указывает на то, что при разделе польской территории об обороне не думали, потому что в противном случае или добились бы передачи крепостей целиком, или же договорились бы о срытии остатков укреплений. Если же «думали о наступлении» и для этого провели границу с образованием Белостокского выступа, то вот пусть Марк Солонин нам объяснит, почему это 10-й армии Западного ОВО (99 тысяч человек, 571 танк и 964 орудия), располагавшейся на острие этого самого выступа, в апреле 1941 года была поставлена задача на оборону? Сам же Солонин пишет: «Оборона на пассивных участках (3-я и 10-я армии) органически включалась в общий оперативный план первых операций Западного фронта (наступление силами 4-й и 13-я армий от Бельска – Бреста на Варшаву – Радом и оборона силами 10-й и 3-й армий в центре и на северном фланге фронта)»[199]. Мы прекрасно помним, что Брест и Бельск находились у южного основания Белостокского выступа, и эти утверждения Марка Солонина, которые он вписал в свою книгу сам, полностью разбивают все его утверждения, а заодно и утверждения Виктора Суворова о том, что якобы наступление будет из Белостокского выступа (и там «сбились в кучу» мехкорпуса) и что якобы границу провели с каким-то там расчетом. К этому еще стоит добавить свидетельство Л.М. Сандалова, что 13-я армия на границу не прибыла, в результате чего оказывается, что на 22 июня 1941 года Западный ОВО был совершенно не готов к наступлению и мог только обороняться, да и то с призрачными надеждами на успех.

В конце 1939 – начале 1940 года высказывались разные мнения по поводу обороны новой границы, и, по словам Л.М. Сандалова, зимой 1939 года Генеральный штаб Красной Армии начал работы по подготовке строительства линии укреплений, во многом под влиянием опыта Финской войны. Линия Маннергейма наглядно показала, что долговременные укрепления могут надолго задержать вражеские войска. Оказывал также влияние французский опыт укреплений в Первую мировую войну и строительства линии Мажино. Идеи долговременной обороны буквально носились в воздухе. Так, в марте 1940 года первый секретарь ЦК КП(б) Белоруссии П.К. Пономаренко предлагал Сталину строительство системы укреплений.

Тогда высказывалось две точки зрения на строительство укреплений в Белоруссии. Первая точка зрения состояла в том, чтобы строить непосредственно у границы, а вторая – в том, чтобы строить в 25–50 км от границы по рубежу рек Бебжа и Нарев. Второй вариант выглядел как будто более привлекательным: приграничная полоса превращалась в предполье укрепрайонов, строительство можно было вести скрытно на выгодном оборонительном рубеже. Обычно решение о строительстве укреплений на границе рассматривают как «волевое» решение Сталина, то есть как ошибку. Однако первый вариант также имел веские преимущества. Он опирался на крупные водные преграды: Западный Буг и Августовский канал, а также линия обороны прикрывала важные железнодорожные узлы: Брест, Бельск, Белосток и Гродно, на которые было завязано снабжение армий, а также созданные в этих же городах крупные военные склады.

Наконец, наиболее важный момент в истории приграничных укреплений состоит в том, что активное строительство укреплений началось летом 1940 года. Документы очень скупо освещают вопрос о подготовке этого строительства. В «Акте о приеме Наркомата обороны Союза ССР тов. Тимошенко С.К. от тов. Ворошилова К.Е.», датированном 7 мая 1940 года, указывается, что план строительства укрепрайонов на 1940 год не был утвержден и отсутствуют исчерпывающие директивы на этот счет. Из этого документа видно, что план строительства укрепрайонов был подготовлен, но не был введен в действие. Хотя, в более поздней недатированной записке (не позднее 25 июня 1940 года, во всяком случае после передачи Наркомата обороны) Сталину и Молотову К.Е. Ворошилов ставит вопрос о создании второй линии обороны из укреплений на бывшей советско-польской и советско-финской границах, а также предлагает дать задание Наркомату обороны разработать в месячный срок план строительства укрепрайонов до конца третьей пятилетки[200].

Видимо, в этот момент шла интенсивная дискуссия в высшем руководстве об обороне западных границ, поскольку 30 июня 1940 года Наркомат обороны направляет записку Сталину и Молотову об устройстве полосы предполья и с предложением строительства новых укрепрайонов (в частности, Струмиловского и Коломыйского УР). Однако документы прямо не указывают на то, какова была судьба плана строительства укрепрайонов на 1940 год и какие конкретно по нему были приняты решения.

Даты документов позволяют судить, что к рассмотрению вопроса о готовности Красной Армии и строительстве укреплений высшее руководство подвигли события в Европе. Апрель 1940 года – немецкая операция в Норвегии и Дании, и в этот момент происходит детальное рассмотрение боеготовности Красной Армии, выразившееся в «Акте передачи Наркомата обороны Союза ССР». Норвежская операция показала, что Германия вовсе не собирается останавливаться на достигнутом и продолжит свои территориальные захваты, а СССР вполне может стать объектом нападения. Следовательно, надо быть готовыми, и в рамках этой подготовки была проведена проверка армии и смена руководства, и, как оказалось, очень своевременно. Акт о передаче наркомата был подписан 7 мая 1940 года, за три дня до германского вторжения во Францию.

После быстротечной французской кампании и разгрома британских и французских войск вопрос об обороне встал ребром, и здесь разгорается дискуссия о строительстве укрепрайонов. Ворошилов в своей записке прямо ссылается на опыт обороны линии Мажино, указывая, что одной линии укреплений недостаточно – немцы ее или прорвут, или обойдут. Ворошилов предлагает создать целую систему укреплений: две основные полосы («линия Молотова» и «линия Сталина») с отдельными узлами обороны между ними.

Отказались ли от этой идеи или нет? Можно подумать, исходя из документов, что отказались, но другие документы показывают, что идея Ворошилова не только была принята, но и даже существенно развита. В записке от 15 мая 1941 года содержится указание о начале строительства линии обороны в глубине советской территории, на подступах к Москве, а недавно была обнаружена «Схема укрепленных районов третьего рубежа по линии: Осташков, Ржев, Вязьма, Спас-Деменск», датированная 17 мая 1941 года. На ней был обозначен план строительства четырех укрепрайонов (Ржевский, Вяземский, Спас-Деменский и Брянский УР) в составе 4878 ДОС, причем 2439 ДОС должны были достроить к 1 января 1942 года[201]. Была определена также смета строительства. Но работы так и не начались. Карта была обнаружена случайно среди документов и карт Западного фронта, откуда она и попала в архив и была рассекречена вместе с остальными документами фронта.

Таким образом, получается, что к маю 1941 года планировалось создавать три линии долговременной обороны: приграничная, на бывшей советско-польской границе и по рубежу рек Волга, Днепр и Десна. В 1940 году все силы были брошены на строительство самой западной линии укреплений. Наркомат обороны СССР, то есть С.К. Тимошенко, окончательно обосновал строительство укреплений вблизи границы, и в записке от 30 июня 1940 года есть ясное указание на мотивы этого решения:

«4. УР создаются в непосредственной близости к государственной границе в следующих случаях:

а) если по оперативным соображениям отход от госграницы нежелателен;

б) если госграница проходит по естественному рубежу, представляющему собой серьезную преграду (реки, озера, болота и т. д.), или тактически выгодному рубежу (господствующие высоты);

в) когда отнесение оборонительного рубежа от госграницы угрожает промышленным, административным центрам или узлам путей сообщения»[202].

Действительно, ослаблять оборону крупных железнодорожных узлов в Западной Белоруссии и Западной Украине, которые и без того имели недостаточную пропускную способность и этим влияли на развертывание войск и их снабжение, было совершенно недопустимо. Похоже, что именно в это время окончательно оформилась концепция прикрытия границы: создание приграничной линии обороны с долговременными укреплениями, которая будет усилена полевой обороной и стрелковыми частями армий прикрытия, с основной целью максимально возможно задержать немецкие войска в начале вторжения и тем самым обеспечить мобилизацию и развертывание Красной Армии по штатам военного времени. И это решение было принято после падения Франции, то есть в тот момент, когда обстановка в Европе для Советского Союза стала наихудшей, чем было учтено в каких-либо предвоенных планах. Это было вынужденное решение, продиктованное обстановкой, и оно стало одним из звеньев целого ряда вынужденных решений, принятых в предвоенный период.

Конечно, командование Красной Армии вовсе не рассчитывало отсидеться за линией укреплений, поскольку перед глазами был свежий пример того, как немцы обошли линию Мажино, да и у Красной Армии был свой опыт проламывания долговременных укреплений, вполне поддающихся интенсивному обстрелу гаубичной артиллерией. Если посмотреть на состав 13 укрепрайонов «линии Молотова», то видна интересная закономерность. Из ее состава три укрепрайона: Ковельский, Владимир-Волынский и Струмиловский УР были заметно слабее остальных. Остальные УР включали в себя от 300 до 600 долговременных огневых сооружений (ДОС), например Каунасский – 599, Гродненский – 606, то вот эти три укрепрайона имели 138, 141 и 180 ДОС соответственно.

Вряд ли это случайно. С одной стороны, эти три укрепрайона прикрывали с запада огромный труднопроходимый район болот и лесов Припяти, который делил театр военных действий на две части. «Припятская проблема» занимала важное место в планировании операции «Барбаросса», поскольку с нею был связан выбор направления главного удара – севернее или южнее припятских лесов, в Белоруссию или на Украину. Потому вроде как особо оборонять этот участок границы не имело смысла, удары все равно бы пошли севернее или южнее припятских лесов и болот.

Но с другой стороны, эти решения окончательно принимались уже после французской кампании, в которой немцы обошли линию Мажино через труднопроходимый лесистый район Арденн. С этой точки зрения ослабление участка приграничных укреплений могло иметь стратегический смысл – подготовить немцам ловушку. Немецкая разведка, бесспорно, нащупала бы это слабое место, и удар, если бы он пошел через этот участок, отклонился к югу от припятского Полесья, через Новоград-Волынский, Луцк, Дубно и дальше по Украине. Военно-хозяйственное значение Украины как цель кампании также было очевидным. Если бы немцы клюнули на эту уловку, то в этом случае контрудар львовской группировки Красной Армии, в которой были сосредоточены подвижные соединения, на Люблин, под прикрытием с правого фланга мощного Рава-Русского укрепрайона, имел бы шансы привести к поражению всей группы армий «Юг» и резкому изменению положения на фронте в пользу Красной Армии. Видимо, в таком замысле и заключался секрет приказа о наступлении на Люблин, отданного Главным командованием Красной Армии 23 июня 1941 года, который мы рассмотрим чуть позднее.

Чтобы сторонники «капитана Ледокола» не выкрикивали «В главном-то он прав!», нужно отметить, что для выполнения этого плана требовалось совсем немного, буквально начать да кончить: достроить и укомплектовать укрепрайоны (согласно постановлению СНК СССР от 4 июня 1941 года «Об укрепленных районах» формирование частей строящихся укрепрайонов должно было окончиться к 1 октября 1941 года), доукомплектовать подвижные и стрелковые соединения, мобилизовать тыл, подтянуть резервы и сосредоточить второй эшелон армий. Для всех этих мероприятий требовалось время примерно до начала 1942 года.

Без этой подготовки нельзя было рассчитывать на успех. Почему даже успешный контрудар на Люблин в июне 1941 года не привел бы к разгрому немецкой армии, вполне понятно из того, что Вермахт был очень силен, и за его плечами стояла мощная военная экономика. Свалить Рейх одним ударом было совершенно невозможно, а война сразу бы перешла в череду крупных сражений с огромными потерями обеих сторон, которые развернулись бы на территории бывшей Польши, исход которых предсказать было нереально. Потому нужна была и мобилизация, и подтягивание резервов, в том числе на случай возможного поражения и наступления противника в глубь советской территории. Это было понятно еще в 1940 году, когда стали готовиться к строительству сразу нескольких рубежей долговременной обороны.

Самое главное – без готовых укрепрайонов этот замечательный план контрудара на Люблин был совершенно невыполним. Укрепрайоны играли в нем одну из ведущих ролей, обеспечивая решение сразу нескольких задач. Во-первых, прикрытие небольшими силами больших участков фронта (по планам развертывания общая численность гарнизонов укрепрайонов должна была достигнуть 239,5 тысячи человек, в 2,3 раза больше, чем численность пограничных войск), что позволило бы концентрировать войска на направлениях контрударов. Во-вторых, сковывание сил противника и особенно его артиллерии, что делало действия немцев более или менее предсказуемыми, а их силы делало более уязвимыми для контрударов. Таким образом, по опыту войны с Финляндией и по опыту немецкого прорыва линии Мажино был принят комбинированный «финско-французский» сценарий начала войны, когда укрепрайоны используются для прикрытия мобилизации и сосредоточения войск, как делали финны, и был запланирован ослабленный участок обороны в «линии Молотова», что-то вроде рукотворных Арденн, которым немцы могут попробовать воспользоваться для прорыва линии укреплений, подставив свой левый фланг под удар львовской группировки.

План в начале войны сорвался полностью и безнадежно из-за неготовности «линии Молотова», в которой из 5807 ДОС было завершено 880. Большая часть сооружений была недостроена и не вооружена, а часть ключевых дотов вообще не были начаты постройкой. В результате в укреплениях имелись разрывы шириной от 10 до 80 км, не прикрытые огнем. Например, в Гродненском УР, в котором должно было быть 373 ДОС, было завершено 165, строилось 38 сооружений, но два ключевых опорных пункта на правом фланге вообще не были начаты[203]. Брестский укрепрайон строился силами саперных частей 4-й армии и 33-го инженерного полка округа, стройматериалы доставлялись из Слуцкого укрепрайона и из бывшего польского Барановичского укрепрайона[204]. На момент начала войны в этом укрепрайоне было построено 128 ДОС, которые оснащались вооружением с Мозырского укрепрайона, и в боевой готовности было всего 23 ДОС: 8 – в районе Бреста, 3 – южнее Бреста, 6 – в районе Дрохичина и 6 – в районе Семятиче[205]. Последние два пункта почти в 100 км к северо-западу от Бреста. В начале войны вместо единого укрепрайона в распоряжении 4-й армии оказалось лишь четыре группы дотов, между которыми были огромные разрывы и удержать немецкие войска они не могли.

Такое же положение было и на укрепрайонах в полосе 5-й армии. Владимир-Волынский укрепрайон предполагался в составе 7 узлов обороны с 25 опорными пунктами, в которых должно было быть 141 ДОС. Реально же к началу войны было построено 4 правофланговых узла обороны с 8 опорными пунктами, в которых было сооружено 97 ДОС, из которых боеготовых – 61[206]. Были также на 80–90 % сооружены укрепления полевого типа из 10 батальонных районов. Состояние Владимир-Волынского УР было гораздо лучше, чем Брестского, однако же недостроенный левый фланг укрепрайона не закрывал «ворот» между 87-й и 124-й стрелковыми дивизиями. Это оказалось самое слабое место на всем участке 5-й армии, именно через него немцы осуществили прорыв в глубь построения армии. Ковельский укрепрайон, который располагался севернее и должен был включать 9 узлов обороны со 138 ДОС, вообще не был начат постройкой. Было сооружено лишь предполье из 15 батальонных районов и одного отдельного ротного опорного пункта. Доты не были даже заложены, и как такового укрепрайона не существовало, вместо него была полоса полевых укреплений[207]. А.В. Владимирский вынужден был признать: «Вследствие этих недочетов долговременные сооружения приграничных УРов вместе с их гарнизонами могли рассматриваться лишь как некоторое дополнение и усиление системы полевой обороны»[208]. Полевые укрепления, местами усиленные бетонными дотами, – это вовсе не обеспечивало того преимущества, которое давала полностью готовая линия укреплений.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.