2 Приостановки призыва северокавказских народов в 1941–1942 гг

2

Приостановки призыва северокавказских народов в 1941–1942 гг

Одновременно с постепенным снятием барьеров для службы в армии «политически чуждых элементов» советская власть проводила совершенно противоположные по смыслу и содержанию мероприятия в отношении неславянских граждан СССР. В 1941–1942 гг. был издан ряд совершенно секретных постановлений ГКО, приказов НКО и директив начальника Главного управления формирования и укомплектования войск РККА (Главупраформа), ограничивавших призыв и службу в армии значительного числа народов СССР, среди которых оказалась часть закавказских народов и все северокавказские народы. Целесообразно рассмотреть все документы в хронологической последовательности их издания и анализировать их затем как единый комплекс.

19 сентября 1941 г. Закавказскому фронту было предписано прекратить призыв в армию и уволить из ее рядов представителей некоторых народов, которые считались властями этнически родственными и исторически близкими населению сопредельных государств – Ирана и Турции. К этой категории были отнесены аджарцы, хевсуры, курды, сваны Кедского, Хулойского, Земо-Сванетского, Квемо-Сванетского районов и горцы Казбегского района и Хевсурского сельсовета Душетского района Грузинской ССР (мохевцы)319. Вскоре сюда же были включены уроженцы ряда сельсоветов Кобулетского и Батумского районов Аджарии320. В 1942 г. отсрочка от призыва и мобилизации на год была распространена на всех аджарцев (постановление Военного совета Закфронта № 077 от 16 сентября 1942 г.). В феврале 1942 г. военнообязанные запаса по Казбегскому райвоенкомату ГССР были освобождены от перерегистрации (а значит, и от дальнейшей мобилизации в армию)321.

В начале апреля 1942 г. был издан приказ начальника Главупраформа армейского комиссара 1-го ранга А.Е. Щаденко (передается в изложении штаба СКВО: директива № ОМУ/01275 от 2 апреля 1942 г.), в соответствии с которым было предписано всех военнослужащих рядового и младшего начальствующего состава по национальности чеченцев и ингушей уволить в запас и отправить по месту их жительства с отметкой в военном билете: «Уволен в запас до особого распоряжения»322. В сводных «Сведениях об остатках ресурсов военнообязанных и призывников по Северо-Кавказскому военному округу» по состоянию на 1 июня 1942 г. чеченцы и ингуши были показаны в графе не призываемых «как отсеянных по политико-моральным причинам» (иных категорий отсеянных в типовом бланке не было).

26 июля 1942 г. постановлением ГКО № 2100сс была объявлена общегосударственная кампания по призыву «полностью всех граждан» 1924 года рождения, «независимо от их места работы и занимаемых должностей»323. Через несколько дней, 30 июля, приказом НКО № 0585 было внесено уточнение: «Призыву не подлежат призывники горских национальностей представителей горских, то есть коренных национальностей Чечено-Ингушетии, Кабардино-Балкарии и Дагестана и национальностей, не призывающихся по Закавказью»324. Освобождены от призыва оказались 9439 уроженцев Северного Кавказа325. (По итогам приписки призывников 1924 г. рождения к призывным участкам, проводившейся в конце мая – начале июня 1942 г. в СКВО, имелось людских ресурсов горских национальностей: абазин – 107, адыгейцев – 380, кабардинцев – 879, балкарцев – 202, карачаевцев – 460, осетин – 1431, черкесов – 143, чеченцев и ингушей – 2321, дагестанцев – 3516.) Правда, в это же время в Дагестане проводился допризыв молодежи 1922 и 1923 гг. рождения326. В Закавказье вне призыва оказались представители 26 народов (свыше 80 % – греки), большинство которых считались представителями народов, враждебных СССР или воюющих с ним. Однако в одном списке с «враждебными» народами оказались такие северокавказские народы, как лезгины, адыгейцы, абазины, чеченцы, компактно проживавшие в Закавказье327.

28 июля 1942 г. постановлением ГКО № 2114 было объявлено о сформировании на территории Северо-Кавказского военного округа восьми стрелковых дивизий. Из перечня людских ресурсов, пригодных к укомплектованию новых соединений, были исключены горцы Чечено-Ингушетии и Кабардино-Балкарии328. При колоссальном дефиците людей на данное мероприятие – 52,5 тыс. чел., этим республикам был дан мизерный наряд – в совокупности 700 чел. В Дагестане надлежало призвать 1600 чел. 1924 г. рождения329. Позднее в отчетном докладе о работе отдела организационно-мобилизационного и укомплектования Упраформа Закфронта отмечалось, что трудности в укомплектовании частей в числе прочего «вызывались необходимостью комплектовать части с учетом их национального состава»330.

Если военнообязанные из числа титульных народов ЧИАССР не принимались в армию с апреля 1942 г., то в отношении дагестанцев такая мера была принята в августе 1942 г. 11 августа из Главупраформа было получено указание: «Военнообязанные народностей Дагестана призыву в армию не подлежат»331. 24 августа 1942 г. на основании директивы начальника Главупраформа был издан соответствующий приказ командующего Закавказским фронтом (Дагестанский РВК входил в структуру Закфронта)332.

Призыв в армию призывников и военнообязанных по национальности карачаевцев, черкесов и адыгейцев прекратился по объективным причинам в связи с оккупацией этих районов противником в августе 1942 г.

Приказ НКО № 0974 от 21 декабря 1942 г. о призыве лиц 1925 г. рождения (начало призыва было назначено на 15 января 1943 г.) повторил норму о приостановке «до особых указаний» призыва в армию представителей горских, то есть коренных национальностей Чечено-Ингушетии, Кабардино-Балкарии и Дагестана, а также национальностей, не призывавшихся по Закавказью333.

Если в мае – июне 1942 г. призывники 1925 года рождения горских национальностей, наряду со своими ровесниками других национальностей, были приняты на списочный учет: с ними была развернута плановая допризывная работа (лечение, обучение грамотности и русскому языку, паспортизация и проч.334), то уже в ноябре 1942 г., в преддверии призыва, республиканские военкоматы Северного Кавказа подавали сведения только по славянским контингентам. Военкоматам ставилась задача перерегистрировать всех военнообязанных запаса, но призыву и последующей отправке в запасной полк подлежали только военнообязанные до 50 лет «европейских национальностей»; военнообязанных горских национальностей надлежало «оставить в резерве», а принимать в войска было разрешено только призывников горских национальностей и «только на укомплектование гужтранспортных рот»335.

В 1942 г. в обиход органов военного учета и мобилизации прочно вошел термин «европейские национальности», употребляемый в противовес «местным», «северокавказским», «горским» национальностям. В исчерпывающий список «европейских национальностей» безотносительно их реальным этническим категориям включали русских, украинцев, белорусов и… евреев. Причем иногда уточнялось происхождение евреев – «европейские евреи» – против горских евреев, которых относили к горским национальностям. Неудивительно, что такая причудливая этническая номенклатура вызывала некоторое недоумение и вопросы у работников военкоматов336. От местных органов укомплектования посыпались и иные запросы. Одним из наиболее частых был вопрос о призыве той или иной национальности на территории республик, где они не являлись титульными. Например, поступали телеграммы о возможности призыва чеченцев, компактно проживавших на территории Дагестана (542 военнообязанных до 45 лет и 115 призывников 1924 г. рождения337), дагестанцев на территории Орджоникидзевского (Ставропольского) края (79 чел.338), дагестанцев (аварцев и лезгин), проживавших на территории Азербайджана (всего 3 военнообязанных и 222 призывника339). В Грузии также имелось некоторое количество представителей северокавказских народов340. (В том числе: представителей народностей Дагестана – 35 военнообязанных в возрасте до 45 лет и 17 призывников; чеченцев – 2 и 2 чел. соответственно, кабардинцев и балкарцев – 2 военнообязанных. Кроме того, в Казбегском районе ГССР проживало 553 военнообязанных горцев (осетин) и 85 призывников.) Руководствуясь общими указаниями Главупраформа, Управление формирований Закфронта запретило призыв представителей этих народов в республиках Закавказья. В то же время Упраформ Закфронта считал, что призыв горских контингентов при «условии их годности к службе и тщательного изучения [их] политико-моральных качеств», возможен341. Соответствующий запрос был отправлен в Главупраформ РККА.

В 1941–1942 гг. официально ограничения не коснулись осетин. Осетины не упоминаются в документах с перечнями народов, не подлежавших призыву. Так, в сводке по остаткам ресурсов Закфронта по состоянию на 20 октября 1942 г. осетины не показаны в графе «освобожденных от призыва по национальному признаку»342. Осетины-военнообязанные и призывники, наряду с русскими, отводились в августе 1942 г. в тыл, так же как и людские контингенты Краснодарского и Орджоникидзевского краев. Всего с территории СОАССР было выведено 6652 чел.343 Во второй половине 1942 г. на военном учете по республике оставалось всего несколько сот человек344. Наряд для военкоматов Северной Осетии по новобранцам в 1942 г. составил лишь 400 чел.345 В связи с тяжелыми боями, развернувшимися летом и осенью 1942 г. на территории республики, деятельность военкоматов была фактически прекращена. Из десяти райвоенкоматов осенью 1942 г. территории шести оказались полностью оккупированными противником, еще два – частично.

Кроме осетин, призывники и военнообязанные горских национальностей летом 1942 г. не отводились в тыл в связи с угрозой оккупации территории Северного Кавказа346. Например, с территории ЧИАССР в июле 1942 г. было выведено 6554 призывника 1923 и 1924 гг. рождения, а также военнообязанных до 50-летнего возраста негорских национальностей. Если вывод людей прошел без инцидентов, то одновременный вывод лошадей, затронувший интересы горского населения, был сорван в горных районах республики из-за противодействия горцев – колхозников347.

Во избежание недоразумений следует подчеркнуть, что в отношении многих тысяч северокавказских горцев, уже находившихся на фронте к тому моменту, никаких ограничительных мероприятий не велось. Даже упомянутое распоряжение начальника Главупраформа об увольнении в запас чеченцев и ингушей, касалось прежде всего лиц, недавно призванных в армию и пребывавших в запасных частях. Основная масса горцев, встретивших начало войны в частях РККА или мобилизованных после 22 июня 1941 г., отправились на фронт и приняли участие в борьбе с фашизмом, пройдя боевой путь до Дня Победы (правда, часть горцев по разным причинам отсеивалась уже из воинских частей, о чем подробно речь пойдет в следующем разделе). Из архивных данных известно, например, что из Северной Осетии в течение 1941 г. и в первой половине 1942 г. на фронт отправилось 1809 командиров запаса, 39 299 военнообязанных запаса и 8655 призывников348. По данным военкома ДАССР подполковника Бронзова, только за 1942 г. по Дагестану было призвано и мобилизовано 87 680 чел., причем 75 % от этого количества – представители местных национальностей349. Всего же с начала войны до конца 1943 г. из Дагестана было призвано около 122 тыс. чел.350

После 1943–1944 гг. ограничения коснулись представителей тех северокавказских народов, которые были депортированы с исторической родины. Их увольняли из рядов вооруженных сил одновременно с проведением репрессивных акций на их родине.

К сожалению, полной статистики по национальному составу призванных на Северном Кавказе в начальный период войны обнаружить не удалось. Многолетняя работа с фондами Центрального архива Министерства обороны и изучение огромного массива документов учетномобилизационных органов позволяют утверждать, что таковой в указанный период не велось.

Мероприятия по ограничению призыва по социально-политическим и национальным мотивам отличались тотальностью и бескомпромиссностью, оставляли за бортом десятки тысяч здоровых и нередко обученных военному делу мужчин. К сентябрю 1942 г. только по трем республикам – КБАССР, ЧИАССР и ДАССР – числилось 19 748 призывников 1924 и 1925 гг. рождения и 62 508 военнообязанных непризываемых национальностей – всего свыше 82 тыс. чел.351 В дальнейшем, по мере налаживания учета военнообязанных, расширения перечня непризываемых национальностей и постановки на учет возрастов 1926 и 1927 гг. рождения, эти цифры только росли.

Между тем во второй половине 1942 г. годные к военной службе людские ресурсы в регионах СССР, не оккупированных врагом, оказались на исходе. 18 октября 1942 г. начальник Управления формирований и укомплектования войск Закавказского фронта генерал-лейтенант В.Н. Курдюмов констатировал, что «основные ресурсы военнообязанных запаса уже призваны и использованы на укомплектование войсковых частей. Между тем потребность в людских ресурсах на пополнение действующих частей армии и новых формирований не уменьшается, а, наоборот, продолжает увеличиваться»352. С точки зрения интересов восполнения потерь действующей армии и укомплектования новых формирований мероприятия по ограничению призыва по национальному признаку не логичны и нуждаются в объяснении. Призывные кампании на Кавказе в годы войны прежде не рассматривались историками в контексте национальной политики Советского государства. Учетно-мобилизационные мероприятия требуют тщательного изучения, основанного на выявлении их корреляции с установками государственной национальной политики.

В случае с населением Аджарии (Кедский, Хулойский, Кобулетский и Батумский районы) увольнение в запас велось в рамках общей программы очистки рядов Красной армии от представителей национальностей, «враждебных Советскому Союзу и состоявших с ним в войне». В данном случае аджарцы считались близкородственным народом туркам, с которыми Советский Союз находился на грани войны.

Отмена призыва не вызывалась конкретными проявлениями враждебности в отношении советской власти и представляла собой превентивную меру, издревле укоренившуюся в практике ведения войн. Еще в довоенный 1939 год, игнорируя конституционные нормы и недавно принятый Закон о всеобщей воинской повинности, нарком обороны запретил прием в армию ряда национальностей, чья лояльность социалистическому Отечеству в условиях осложнения международной обстановки считалась сомнительной. Очередному призыву не подлежали граждане СССР по национальности турки, греки, японцы, китайцы, корейцы, немцы, поляки, финны, прибалтийские народы и болгары353. Эта норма затем повторялась в ежегодных мобилизационных планах, в том числе и в мобилизационном плане на 1941 г.354 В начале войны все граждане СССР вышеперечисленных национальностей были уволены из рядов вооруженных сил, а прием их в армию прекратился. В одном из официальных документов эти национальности определены как «несоветские»355.

Тенденции развития государственной национальной политики следует, как представляется, рассматривать в контексте развития социально-политической ситуации в стране и внутренней политики в Советском Союзе в годы войны. Тяжелая, почти катастрофическая ситуация, в которой оказалось Советское государство в начальный период войны, стала причиной резкого ужесточения внутренней политики. Красная армия терпела тяжелые поражения и непрерывно отступала. В тылу у противника оставались самые населенные и промышленно развитые регионы страны. Развитие событий требовало от советского руководства немедленных мер по наведению порядка на фронте и в тылу, искоренению имевших большое распространение панических и пораженческих настроений. Уже в первом после начала войны публичном выступлении Сталин ориентировал народ и армию на решительную борьбу с провокаторами, паникерами и трусами356. Еще более резкий тон содержит приказ НКО № 270, изданный 16 августа 1941 г. В нем констатировалось наличие опасной тенденции к снижению боеспособности Красной армии из-за участившихся случаев измены Родине среди военнослужащих всех рангов, чему приводилось несколько примеров (впоследствии неподтвержденных) о переходе на сторону противника ряда советских генералов. Уникальная откровенность этого документа и степень огласки – приказ в обязательном порядке доводился до каждого бойца – означали, что руководство страны оценивало ситуацию как отчаянную и готово было на радикальные меры для ее исправления. Такое сложное и противоречивое явление, как трагедия окружения и плена, подавалась здесь лишь в ракурсе предательства и измены Родине357.

Приказ НКО № 270 имел долговременный политический и пропагандистский эффект. В совокупности с Указом Президиума Верховного Совета СССР «О каре за измену Родине», соответствующими разделами Дисциплинарного устава, постановлением ГКО № 1069 от 27 декабря 1941 г., посвященного выявлению в войсках шпионов, дезертиров и окруженцев, а позже и приказа НКО № 227-1942 г. («Ни шагу назад!»), он составил основу репрессивной нормативной базы, действовавшей в армии на протяжении войны. Упредительно-угрожаю-щий тон приказа № 270 («Если дать волю этим трусам и дезертирам, они в короткий срок разложат нашу армию и загубят нашу Родину») наряду с наделением командиров и комиссаров правами внесудебной расправы с изменниками Родины (предписывалось «уничтожать их всеми средствами», «расстреливать на месте») означали открытие новой жестокой и бескомпромиссной кампании бдительности358. Атмосфера страха, всеобщей подозрительности, шпиономания, активно культивировавшиеся государственной пропагандой, с началом войны многократно усилились, приобрели тотальный характер, всячески нагнетались прессой.

В этих условиях любые признаки социальной напряженности, независимо от ее природы, квалифицировались как антисоветские и «контрреволюционные» и часто влекли за собой неадекватно жесткие меры. Нередко эти меры из соображений подстраховки и оперативности носили превентивный, внесудебный и тотальный характер. Характерный ход мысли сталинского руководства демонстрирует Указ Президиума Верховного Совета СССР от 28 августа 1941 г. о переселении немцев Поволжья из мест традиционного проживания и ликвидации государственной автономии советских немцев. Здесь безапелляционно было заявлено, что, по неким «достоверным данным», среди них «имеются тысячи и десятки тысяч диверсантов и шпионов, которые по сигналу, полученному из Германии, должны произвести взрывы». Однако остальное население из числа немцев не оповещает об этом советские власти, чем содействует шпионской деятельности. Поэтому правительство вынуждено «принять карательные меры против всего немецкого населения Поволжья»359. Аналогичным образом в начале войны велись мероприятия по изъятию из рядов Красной армии выходцев из западных областей СССР, которым поголовно инкриминировалось ведение «черного дела по разложению войск». Один советский командир отмечал, что «даже если те ведут себя образцово, это признается как напускное» (курсив наш. – Лет.) 360.

Одной из конфликтных сфер советской внутренней политики являлся национальный вопрос. Экономические и социально-политические эксперименты 1920– 1930-х годов нарушили традиционный быт горцев и вызвали брожение в их среде. Еще до войны в некоторых регионах Северного Кавказа случались вооруженные восстания, которые подавлялись силой361.

В условиях войны лояльность горцев Советскому государству имела особую важность, поскольку стоял вопрос о допуске их к оружию и профессиональной военной подготовке. Призыв в армию или отказ от него стал средством коррекции государственной национальной политики в интересах воюющего государства. Можно сказать, что учетно-мобилизационная практика отражала степень политического доверия государства к этническим и социальным категориям своих граждан. Чувствительность призывной политики в годы войны к изменениям политического климата в кавказских национальных автономиях стала одной из ключевых ее характеристик.

Связанные с началом войны многочисленные налоги, мобилизации скота и транспорта, оборонительные работы, денежные займы не всегда воспринимались с пониманием местным населением. По мере приближения линии фронта этот нажим лишь увеличивался. Сложная задача довольствия более чем миллионной армии, оборонявшей Северный Кавказ, в основном была решена за счет местного населения. Принятое вскоре после начала битвы за Кавказ постановление Военного совета Закавказского фронта требовало «усилить использование местных продовольственных и фуражных ресурсов и особенно муки, жиров, круп, мяса, зернофуража» Дагестанской, Северо-Осетинской, Кабардино-Балкарской, Чечено-Ингушской республик, Орджоникидзевского (Ставропольского) и Краснодарского краев. Одновременно прекращался завоз перечисленных продуктов на территории этих республик и краев362.

Иногда военными допускались перегибы. Представитель Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) Битиев, командированный в сентябре 1942 г. на Северный Кавказ, наблюдал весьма распространившуюся с приближением линии фронта картину. Группы военных под предлогом военных нужд, без предъявления нарядов изымали у колхозников хлеб, скот, материальное имущество. На строительство полевых сооружений без особой нужды разбирались новые дома. По словам Битиева, «все эти факты вызывают большое недовольство у населения», а их искоренение тормозится покровительственным равнодушием военных властей363. Такие «факты безобразного обращения с местным населением»364 выставляли советские войска в очень невыгодном свете. Приходилось принимать экстренные меры для предотвращения этого явления, применяя жесткие меры в отношении лиц, допускавших экспроприации без санкции военных советов армий и фронта365.

Гражданские власти, выполняя правительственные задания, также часто прибегали к грубому администрированию. В Дагестане во многих районах работы по сооружению оборонительных рубежей не оплачивались, людей кормили плохо366. Имела место жестокая практика захвата в заложники членов семей, уклонявшихся от работ367. Между тем число уклонистов достигло к концу года 10 тыс. чел.368

Бескомпромиссная борьба с бандитизмом в автономных республиках порой принимала недопустимые формы. В начале сентября 1942 г. несколько партизанских отрядов сожгли два чеченских аула. Это было акцией возмездия за то, что бандиты из числа жителей этих аулов участвовали в нападении на группу красноармейцев369. Такие меры лишь способствовали эскалации насилия в отношении представителей советских властей. Заместитель начальника отдела по борьбе с бандитизмом НКВД Руденко к числу главных причин расширения повстанческого движения относил «допускаемые перегибы в проведении чекистско-войсковых операций, выражающиеся в массовых арестах и убийствах лиц, ранее не состоявших на оперативном учете и не имеющих компрометирующего материала»370.

Благодаря круговой поруке и местничеству республиканским властям подолгу удавалось замалчивать неблагоприятную ситуацию в своих регионах. Так, в Дагестане проверка, проведенная в первой половине сентября 1942 г. сотрудниками НКВД, выявила крупнейшие упущения и злоупотребления в административном управлении горными районами республики. В результате многолетних засух и недородов их население находилось на грани голода.

Оно активно выражало свое недовольство, игнорируя колхозы, уклоняясь от призыва в армию, дезертируя, уходя в леса. Однако местные партийные, советские и военные власти самоустранились от проблем, опасались брать на себя инициативу в столь сложном деле и ожидали указаний сверху371. Аналогичная ситуация складывалась и в других северокавказских регионах. Заместитель наркома внутренних дел СССР И.А. Серов докладывал в Москву: «В течение длительного времени местные органы власти не завозили в горные районы товаров широкого потребления (керосин, спички, мыло, соль и т. д.), в результате [чего] небывало возросли цены на эти товары. Это все в известной степени восстанавливало местное население против органов власти…»372 Председатель СНК Дагестана А.Д. Даниялов впоследствии признавал, что «во многом дезертирству способствовала нечеткость в работе аппаратов райвоенкоматов, партийных, советских и комсомольских организаций, слабая разъяснительная работа»373. В условиях быстро приближавшейся линии фронта, особенно с учетом того, что главный удар немцев ожидался через территорию Дагестана на Дербент и Баку, такая ситуация становилась нетерпимой.

13—14 сентября член ГКО Л.П. Берия совместно с командующим войсками Закавказского фронта генералом армии И.В. Тюленевым и членом Военного совета фронта А.А. Алиевым лично проверили работу дагестанских органов власти, отправив по ее итогам 15 сентября И.В. Сталину шифрованную телеграмму, в которой возложили всю ответственность за сложившуюся обстановку на первого секретаря обкома и его ближайших помощников: «Секретарь обкома Линкун не обеспечивает руководство обкомом, не обеспечил правильного руководства деревней, очень редко бывает в районах». В вину Линкуну вменялся широкий набор просчетов, среди которых упоминалось даже незнание им ни одного местного языка (при этом сообщалось также, что «второй секретарь – еврей по национальности – также не знает этих языков и редко бывает в горных районах»), жесткое взимание им с пострадавших от засухи районов государственных налогов и недоимок и проч.374 Думается, что, кроме реальных упущений Линкуна, его личность сознательно была демонизирована. Понятно, что русский по национальности первый секретарь Дагестанского обкома оказался на этой должности не по своей воле, – такова была общая политика организации власти в национальных окраинах. Выколачивание налогов любой ценой – тоже диктовалось «сверху».

На основе предложений члена ГКО и наркома внутренних дел Л.П. Берии, командующего войсками Закавказского фронта И.В. Тюленева и первого секретаря ЦК КП(б) Азербайджана М.-Д.А. Багирова 16 сентября было издано специальное постановление ГКО по Дагестану № 2309 за подписью И.В. Сталина, в соответствии с которым со своей должности был снят первый секретарь Дагестанского обкома Н.И. Линкун375. Решением Берии из Махачкалы и Баку в горные районы были направлены соль, сахар, чай, спички, керосин, 150 тыс. метров мануфактуры, а также списывались недоимки по налогам за прошлые годы и отменялся налог за 1942 г. Сталин все эти мероприятия на следующий день утвердил, распорядившись оформить свое решение в виде постановления ГКО376.

На последовавшем сразу за этим XIV Пленуме обкома ВКП(б) Дагестана, стремясь отмежеваться от возможных обвинений, недавние коллеги Линкуна выплеснули наружу масштабную картину бедствий, постигших республику. Говоря о последствиях голода среди горцев-аварцев в 1941 г. и их стихийном переселении на равнину, обернувшемся многочисленными жертвами, один из выступавших отмечал: «Все происходило на наших глазах, и только после вмешательства ГКО мы делаем удивленные лица: искривления нашей национальной политики… Не мы ли были свидетелями этого невольного переселения… когда многотысячная армия бедствующего народа спустилась с гор на плоскость, голодала и вымирала, кто из нас на наших партийных совещаниях и конференциях, пленумах открыто сказал об этом? Никто, ни один. Все это как-то считалось явлением обычным, проходило мимо нас и называлось «неорганизованным переселением»377.

Самым важным индикатором остроты социально-политической обстановки было распространение антисоветского повстанческого движения и организованного бандитизма.

Вопрос о масштабах банддвижения в горских республиках Северного Кавказа активно обсуждается в современной научной литературе и периодике. Опираясь на находящиеся в открытом хранении документы Северо-Кавказского военного округа, Закавказского фронта, а также войск НКВД, охранявших тыл действующей армии, можно составить представление по этому вопросу. Обострение криминогенной обстановки в предгорных районах Северного Кавказа относится к началу Великой Отечественной войны. В первой половине 1942 г. командующему войсками СКВО пришлось издать несколько распоряжений, направленных на борьбу с бандитизмом. В частности, 3 апреля 1942 г. был издан приказ № 0099 «О мероприятиях по борьбе с наземным, воздушным противником и возможными бандитскими группами на территории СКВО». 3 июля 1942 г. был издан приказ № 00283 «Мероприятия по борьбе с дезертирством, бандитскими группами и лицами призывного возраста, уклоняющимися от призыва в ряды Красной армии». Также вышел ряд приказов, направленных на повышение бдительности, усиление гарнизонной службы, деятельности заградотрядов и проч.378 Силами частей СКВО, органов милиции и подразделений внутренних войск НКВД, а также советских и партийных органов были взяты под контроль основные дороги, учтены «места, способствующие укрывательству дезертиров и бандитских элементов», население было обеспечено пропускными документами установленного образца, велась поголовная проверка документов379.

Нельзя не отметить, что воинские преступления, такие как дезертирство, уклонение от воинского учета и призыва, толковались в одном ряду с организованным бандитизмом и антисоветским повстанческим движением. Все эти преступления понимались как тяжкие преступления против Советского государства. Национальность уклонистов и дезертиров обязательно фиксировалась.

Принятыми мерами к концу апреля 1942 г. удалось существенно сократить количество активных банд. По состоянию на 20 апреля на учете числилось всего 14 банд, насчитывавших 63 чел. Все они действовали на территории ЧИАССР380.

Однако со второй половины 1942 г., с началом обороны Кавказа, повстанческое движение резко активизировалось. В течение 1942 г. на территории Северного Кавказа было проведено 43 войсковых чекистских операции (не считая операций, проводившихся частями Красной армии), в ходе которых было ликвидировано 2342 бандита. Существовала вполне определенная тенденция к организационному оформлению банддвижения и провозглашению лидерами крупных бандгрупп в Кабардино-Балкарии, Карачае и Черкесии, Чечено-Ингушетии, горном Дагестане политических целей. Уголовный бандитизм перерождался в антисоветское профашистское повстанческое движение. Бандгруппы имели штабы, базы, средства связи. Одно из формирований, разгромленных на территории Чечни, насчитывало около 600 человек381. В октябре 1942 г. командующий Закавказским фронтом И.В. Тюленев, на которого была возложена оборона предгорий Северного Кавказа, доносил в Ставку: «Нужно сказать, что бандитизм развивается в размерах, с которыми приходится считаться и привлекать на [его] подавление немалые силы. (Курсив наш. – Лет.) Помимо частей НКВД, от фронта занято борьбой с бандитизмом 18 отдельных рот и два усиленных батальона; на всех военных дорогах держатся усиленные гарнизоны, оружие для которых выдано за счет фронта»382. Указаны были и наиболее пораженные этим явлением регионы – Чечено-Ингушетия и юго-западный Дагестан383.

В другом аналитическом документе регионами, где политический бандитизм получил значительное распространение, названы Карачаевская автономная область, Северо-Осетинская и Чечено-Ингушская автономные республики384. В Кабардино-Балкарии повстанческим движением были охвачены пять районов385.

Наибольшее беспокойство вызывала ситуация в Чечено-Ингушетии. Именно отсюда впервые стали поступать тревожные данные об обострении социально-политической ситуации. Политическое повстанческое движение и уголовный бандитизм здесь не угасали с момента установления советской власти в начале 1920-х гг., несмотря на жестокую непрерывную борьбу с этими явлениями386. Советские институты власти и хозяйствования за двадцать лет советской власти в горных районах укоренились слабо. В марте 1941 г. нарком земледелия Бенедиктов вынужден был констатировать, что в ЧИАССР планы производства сельхозпродукции ежегодно не выполняются, машинно-тракторные станции все убыточны; грубо нарушается агротехника; земля в горных районах не обобществлена, а практически во всех – и скот. Колхозы влачат жалкое существование, резко убыточны, общественные посевы в огромных количествах погибают387.

Очевидно, что такое положение в сельском хозяйстве являлось отражением общественных настроений определенной части населения республики. Уже первая мобилизация в июне – июле 1941 г. прошла с напряжением и обнаружила, что определенные слои горцев не желали служить в Красной армии. Все последующие военно-мобилизационные мероприятия: приписки и призывы молодежи, перерегистрации, освидетельствования и мобилизации военнообязанных, конского состава и материальных средств – проходили при все усиливавшемся сопротивлении населения388.

Наблюдалась тенденция к распространению антисоветских и профашистских настроений среди жителей республики. В специальном постановлении Военного совета 44-й армии констатировалось: «Элементы из местного населения… ведут антисоветскую агитацию и сеют пораженческие настроения… Контрреволюционная часть населения сама встает на этот путь и тем самым активно содействует противнику в проведении его планов. Так, установлено немало случаев скупки населением оружия, укрытия банд, подведения немцев к нашим окопам…»389 Особенно опасной была поддержка антисоветских настроений со стороны представителей самих советских, партийных властей и руководства силовыми ведомствами Чечено – Ингушетии390.

С началом войны бандитизм резко активизировался. Современные исследователи подчеркивают тесную связь повстанцев в Чечне, Дагестане с германской разведкой абвер, всячески (материально и организационно) стимулировавшей антисоветские настроения горцев и старавшейся взять движение под свой контроль391. Интенсивная борьба с повстанчеством шла и в 1943 г., после освобождения края от оккупантов. Ее результаты представлены в табл. 2.

Таблица 2

Сведения о результатах борьбы с бандитизмом на Северном Кавказе. Январь – 10 октября 1943 г.

РГВА. Ф. 38650. On. 1. Д. 128. Л. 3.

Тесно связанной с распространением бандитизма была тенденция роста уклонения от службы в армии, саботаж мобилизационных мероприятий и дезертирство, в том числе массовый уход с оборонных работ. По словам председателя Верховного Совета ДАССР Тахтарова, выступившего в сентябре 1942 г. на XIV пленуме Дагестанского обкома ВКП(б), еще три-четыре месяца назад эти явления не были широко распространены в республике392. Аналогичная тенденция отмечалась в горах Кабардино-Балкарии и Чечено-Ингушетии.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.