В. Гончаров Царицынская эпопея в лицах: нарком Троцкий, генерал Снесарев и другие

В. Гончаров

Царицынская эпопея в лицах: нарком Троцкий, генерал Снесарев и другие

Советская историография Гражданской (да и Великой Отечественной) войны обладала одним существенным недостатком: она описывала события, а не личности. То есть жизнеописаний героев было хоть отбавляй, но все они носили характер житий святых, в лучшем случае отражая событийную часть и практически не касаясь психологии персонажей и побудительных мотивов их действий.

Современная историография переняла все эти недостатки, дополнив их своими. Теперь традиция святочных описаний перешла на белых полководцев, наиболее наглядным в этом отношении является пример многострадального адмирала Колчака. Лишь в самое последнее время, с появлением ряда действительно вдумчивых работ (биографии Анненкова и Сорокина) ситуация начала меняться. Тем не менее в описании «красной» стороны даже самые серьезные исследователи до сих пор продолжают использование штампов, пытаясь сводить разнообразие мнений большевистских вождей и их личные разногласия к примитивным интригам в борьбе за власть.

Настоящая работа представляет собой попытку реконструкции психологии и побудительных мотивов нескольких человек, так или иначе оказавшихся замешанными в узел противоречий, стянувшийся вокруг Царицына летом и осенью 1918 года. Центральной фигурой описания должен был стать военный специалист, бывший генерал А. Д. Снесарев, однако логика развития событий вышла из-под контроля автора, о чем он и уведомляет читателя, принося ему глубокие извинения.

Заняв 4 марта 1918 года пост председателя Высшего Военного совета, а 13 марта в дополнение к этому став народным комиссаром по военным и морским делам, Лев Давыдович Троцкий фактически получил в свои руки силовой аппарат, параллельный Совету народных комиссаров. Большевистское руководство это прекрасно понимало — возможность появления кандидата в военные диктаторы рассматривалась как сама собой разумеющаяся. Поэтому в качестве противовеса военному ведомству с марта 1918 года были расширены полномочия Всероссийской чрезвычайной комиссии.

ВЧК изначально подчинялась напрямую Совнаркому при контроле Наркоматов юстиции и внутренних дел, все результаты своих расследований она должна была передавать в Ревтрибунал. Однако по декрету «Социалистическая революция в опасности» от 21 февраля 1918 года ВЧК она получила право внесудебных расстрелов — правда, лишь за тяжкие уголовные преступления. К концу февраля 1918 года в органах ВЧК насчитывалось всего 120 человек, но с весны 1918 года начинается бурный рост ее структуры. 18 марта ВЧК приняла постановление «О работе ВЧК во всероссийском масштабе», предусматривавшее образование местных ЧК, создаваемых по единому образцу; во все губернские центры были направлены соответствующие распоряжения. 12 июня 1918 года Первая Всероссийская конференция чрезвычайных комиссий приняла «Основные положения об организации чрезвычайных комиссий». К августу 1918 года в Советской республике насчитывалось 38 губернских и 75 уездных чрезвычайных комиссий, к концу года было создано уже 365 уездных ЧК.

16 июля указом СНК на Восточном фонте была создана первая фронтовая ЧК под руководством М. Лациса. Осенью 1918 года аналогичные комиссии стали создаваться на Южном фронте, а в конце ноября Вторая конференция чрезвычайных комиссий приняла решение о создании ЧК во всех фронтах и армиях. 9 декабря 1918 года был создан Военный отдел ВЧК под руководством М. Кедрова. С подчинением ему в начале следующего года контрразведывательных армейских структур («военный контроль») было завершено создание Особого отдела ВЧК и соответствующих армейских ОО.

Другой структурой, уравновешивающей влияние военного ведомства, стал институт революционных военных советов. Это были коллегиальные структуры управления воинскими объединениями (фронтами и армиями), в которые должны были входить главнокомандующий и несколько политических комиссаров — представителей центральных партийных органов. Первые военные советы были созданы еще весной 1918 года в войсках завесы. Первый фронтовой РВС был создан 13 июня 1918 года одновременно с созданием Чехословацкого (Восточного) фронта: командующий Муравьев, члены РВС Благонравов, Кобозев и Мехоношин. До конца августа были созданы РВС пяти армий Восточного фронта.

19 июля был создан Военный совет Северо-Кавказского военного округа в составе А. Е. Снесарева, И. В. Сталина, С. К. Минина. 24 июля в состав ВС был введен С. К. Ковалевский, 4 августа его сменил К. Е. Ворошилов. 23 сентября ВС округа был расформирован в связи с созданием Южного фронта.

2 сентября 1918 года постановлением ВЦИК в отсутствие тяжело раненного Ленина был создан РВС республики под председательством Троцкого. Однако вопреки стараниям Троцкого ЦК ВКП(б) и Совнарком сумели уравновесить его роль в этом органе путем введения в него противников наркомвоенмора. Однако борьба за контроль над армией в рамках РВСР выходит за пределы нашего повествования.

Троцкий считается создателем и организатором Красной армии. Не умаляя его заслуг, отметим, что еще до назначения Льва Давыдовича на указанные выше посты огромную роль в развитии вооруженных сил Советской России сыграл генерал-лейтенант М. Д. Бонч-Бруевич, бывший командующий войсками Северного фронта, с ноября 1917 года занимавший пост начальника штаба Верховного главнокомандующего, а затем с марта по август 1918 года являвшийся военным руководителем Высшего военного совета, сиречь главнокомандующим РККА.

Михаил Дмитриевич был старшим братом управляющего делами Совета народных комиссаров Владимира Бонч-Бруевича; вдобавок еще с весны 1917 года он являлся членом Псковского и Могилевского советов, то есть среди всех царских генералов большевики могли считать его наиболее лояльным. По той же причине многие современные исследователи склонны относиться к нему крайне негативно, зачастую не гнушаясь пересказом ничем не подтвержденных сплетен либо же просто их сочинением. Основным лейтмотивом этих сплетен является невероятный карьеризм генерала Бонч-Бруевича; в действительности же документы свидетельствуют о том, что после ухода с поста военрука ВВС он старательно избегал занимать сколько-нибудь важные должности и даже пост начальника Полевого штаба РККА в июле 1919 года принял под давлением и с большой неохотой.

Часто Бонч-Бруевича называют ставленником Троцкого. Однако вот какую характеристику Льву Давыдовичу давал он сам:

«Смешно отрицать острый ум Троцкого и его ораторский талант. Но… во всяком случае я, являвшийся в первые месяцы организации Красной армии ее военным руководителем, не обнаруживал у него даже подобия интереса к военному делу».

И в самом деле, Троцкий в первую очередь был политиком, армия для него оставалась лишь инструментом. Он мог красоваться своей военной должностью как красивым парадным оружием в драгоценной оправе, но пользоваться им не умел и не считал необходимым. Военные специалисты, которым, как считается, покровительствовал Троцкий, на самом деле были для него лишь необходимым орудием, выполнявшим для него непонятную, но, безусловно, необходимую работу. Вникать непосредственно в военные дела Троцкий не желал — ему было просто не до того. Однако подпускать кого-то другого к этим делам он также категорически не желал. Именно в этом и заключается причина крайне настороженного отношения Троцкого к военачальникам из коммунистов: будучи для большевиков «своими», обладая партийным доверием, они априори получали б<о>льшую самостоятельность и независимость, переставая таким образом быть бессловесным орудием в руках наркомвоенмора. Не следует забывать, что вплоть до 1930-х годов большевики искренне стремились к коллегиальности управления, поэтому любой коммунист имел право апеллировать в центральные органы.

Кстати, по той же самой причине в следующем 1919 году Троцкий вдруг начал бороться с «фронтовыми пристрастиями» представителей реввоенсоветов. Дело в том, что зачастую большевистские деятели, сработавшись на фронте с теми или иными военспецами, проникались к ним доверием и начинали их всячески защищать либо даже продвигать на более высокие посты. Такие «тандемы» (Аралов — Костяев, Гусев — Каменев) представляли собой огромную опасность для безграничной власти Троцкого над старыми офицерами, ограничивая его контроль над военным ведомством.

Не удивительно, что Троцкий прилагал все усилия для ликвидации талантливых командиров-самородков из «социально приемлемой» среды, если они претендовали на сколько-нибудь важную роль. Так весной 1919 года именно Троцким был организован конфликт с Махно, незадолго до этого получившем из рук Дыбенко орден Красного Знамени. В начале 1920 года Троцкий организовал «ликвидацию» командира Конно-сводного корпуса Б. М. Думенко — поводом к этой акции стал явный бандитизм Думенко, бывшего казачьего вахмистра. В 1921 году им был уничтожен командующий 2-й Конной армией Ф. К. Миронов, арестованный за связь с мятежом Вакулина и через полтора месяца убитый при странных обстоятельствах во дворе тюрьмы. Откровенно недолюбливал Троцкий и Буденного с Ворошиловым, однако после 1918 года эти фигуры пользовались покровительством Сталина, то есть были ему уже не по зубам…

Возможно, по той же самой причине осенью 1918 года военное руководство Республики всеми мерами саботировало оказание помощи Северо-Кавказской (позднее 11-й) армии. Эта армия имела в строю до 120 000 штыков и сабель, но буквально задыхалась без патронов и снарядов, самостоятельно, практически в отрыве от остальной территории Советской России сражаясь с Добровольческой армией Деникина. Однако в ней практически не было «старых военспецов», войсками командовали «социально близкие» младшие казачьи офицеры Автономов и Сорокин.

Таким образом, не следует идеализировать отношение Троцкого к военным специалистам из царских офицеров — оно было сугубо прагматичным. Если при возникновении конфликта Троцкий становился на чью-то сторону, скорее всего, это вызывалось логикой борьбы за сохранения власти и влияния на Красную армию. Если рассматривать события, происходившие вокруг Царицына и руководства Северо-Кавказским военным округом летом и осенью 1918 года, многое становится гораздо более понятным…

Теперь познакомимся поближе с другим фигурантом нашей истории — военным руководителем округа А. Е. Снесаревым.

Андрей Евгеньевич Снесарев был образованнейшим человеком — в 1884 году он поступил на физико-математический факультет Московского университета и 1888 году окончил его с золотой медалью за диссертацию «Исследование бесконечно малых величин». Кроме того, он был великолепным оперным певцом — в 1895 году ему довелось выступать на сцене Большого театра в одном концерте с самим Собиновым. Там же, в Большом, заменяя заболевшего певца, он исполнял партию Невера в опере Джакомо Мейербера «Гугеноты».

Однако более всего Снесарева тянуло не к математике и не к пению, а к военной службе. Сразу после блестящего окончания университета он поступает… на годичное отделение Московского пехотного юнкерского училища и оканчивает его с отличием и занесением на мраморную доску. После этого молодой подпоручик (с 1893 года — поручик) семь лет служит в 1-м лейб-гвардейском Екатеринославском полку, в основном, на штабных должностях. Следует попытка поступить в Николаевскую инженерную академию (ту, что в Инженерном замке) — неудачная, Андрей Евреньевич «срезался» на рисовании. Однако молодой поручик не унывает и в 1896 году повторяет попытку, на этот раз подав заявление в Академию Генерального штаба. Закончив ее в 1899 году по первому разряду, штабс-капитан Снесарев получает направление на службу в Среднюю Азию, обер-офицером для поручений в штабе Туркестанского военного округа.

Почти сразу же новоиспеченый офицер Генерального штаба получает особое поручение — отправляется в командировку в Северную Индию через Памир, Кашгар и Афганистан. В конце 1900 года он отравляется в четырехмесячную поездку в Англию, а вернувшись, в 1902 году назначается командиром Памирского отряда. В 1903 году он выпускает двухтомное военно-географическое описание Северо-Индийского театра, затем следуют несколько работ с описаниями Памира и Восточной Бухары.

В 1904 году Снесарев получает чин подполковника и возвращается в Санкт-Петербург на должность помощника делопроизводителя в управлении генерал-квартирмейстера Генерального штаба — в современной терминологии это значит оперативный отдел Генштаба. Многие биографы Снесарева склонны утверждать, что его занятием в Генштабе была разведка. Но это не так — управление генерал-квартирмейстера занималось только пассивной обработкой и систематизацией информации, поступавшей из различных источников; непосредственное руководство активными разведывательными действиями осуществляло созданное в 1903 году «разведочное отделение» ротмистра Лаврова, в 1905 году преобразованное в 5-е делопроизводство 1-й обер-квартирмейстерской части под руководством полковника Абадаша. В 1910 году эта структура вновь была выделена из общей системы генерал-квартирмейстерства, став Особым делопроизводством, а его новый руководитель, полковник Монкевиц одновременно занял должность помощника 1-го обер-квартирмейстера Главного управления Генерального штаба.

Но мы уклонились в сторону. Занимаясь Центральной Азией, Снесарев оказывается в числе востоковедов с мировым именем. Он становится ученым секретарем Русского географического общества, членом Императорского общества востоковедения, преподает военную географию в юнкерских училищах, активно участвует в работе Российского общества ревнителей военных знаний, в 1908 году на XV конгрессе ориенталистов в Копенгагене читает на немецком языке два доклада: «Религии и обычаи горцев Западного Памира» и «Пробуждение национализма в Азии», а вскоре публикует книгу «Индия как главный фактор в среднеазиатском вопросе». В том же году Снесарев получает чин полковника, а сентябре 1910 года для прохождения «полевого ценза» назначается начальником штаба 2-й казачьей дивизии, с которой через четыре года и вступает в Великую войну.

Важная деталь: предвоенной аттестации на полковника Снесарева помощник командующего войсками Варшавского военного округа генерал А. А. Брусилов рекомендует использовать его на научной, а не на штабной и командной работе: «…его сфера, скорее, ученая деятельность, кабинетная».

В первые месяцы войны награды на отличившихся офицеров сыпались дождем. Уже за бой под Бучачем 10 августа 1914 года Снесарев получает орден Святого Владимира 3-й степени с мечами, затем — Георгиевское оружие. В декабре, уже командуя 133-м пехотным Симферопольским полком, за штыковую атаку под деревней Цисово, не позволившую австрийцам прорвать блокаду Перемышля, получает Военный орден святого Георгия 4-й степени и производство в генерал-майоры. Затем следуют ордена святого Станислава 1 степени с мечами и святой Анны 1 степени с мечами. «Я участник 76 боев, не считая малых дел, и притом участник в наиболее опасных и страшных местах», — пишет он в дневнике осенью 1917 года.

При этом очень характерно, что дневник Снесарева содержит очень мало записей, посвященных непосредственно военным действиям. Он много и подробно пишет о прочитанных книгах, дает развернутые характеристики тем или иным военным деятелям, иногда — бытовые и психологические зарисовки. Много пишет о смерти, но о самой войне предпочитает молчать. Создается впечатление, что у него, человека выдающегося, безусловно, храброго и, несомненно, гордящегося военной службой, само по себе военное дело интереса не вызывало. Так же, как и у Троцкого…

С конца 1914 года успехи русских войск на австрийском фронте прекращаются и дальнейший служебный рост Снесарева также замедляется, лишь в декабре 1915 года он становится командиром бригады 34-й пехотной дивизии, 18 февраля 1916 года назначается на должность начальника штаба 12-й пехотной дивизии, которая по рангу примерно соответствовала должности командира полка, он некоторое время командует бригадой, в 1916 году становится командиром 64-й пехотной дивизии и лишь после Февральской революции 1917 года получает Георгия 3-й степени и чин генерал-лейтенанта.

Случившееся со страной Снесарев оценивает вполне разумно и адекватно:

«Для современной обстановки русскому человеку не достает двух данных: образования и чувства гражданственности, увы, не привитых старым режимом; раньше первое заменялось опеканием бюрократии, второе выбивалось палкой. Не стало этой „помощи” — и столбы рухнули…»

Заметим, сказанное в первую очередь относится не к «образованным» слоям, а именно к широким народным массам, психологию и стремления которых русская интеллигенция была склонна либо идеализировать, либо игнорировать.

В письме к жене от 6 мая 1917 года Снесарев пишет еще более резко, демонстрируя великолепные способности к политическому анализу:

«…расчетов на авторитетность социальных групп мало, это почувствуется живо, и страна пойдет еще левее к тем, которые сулят еще более: не только землю сейчас, а не после Учредит[ельного] собрания, но сейчас и дворцы, банки и всякие благополучия… А там анархия, вновь трепетное искание лучших русских людей, мобилизация крестьянских трезвых масс и искание прежде всего власти, а с нею порядка и покоя. Я почти убежден, что все так будет, что эту многострадальную Голгофу еще раз придется пройти моей бедной стране, что еще раз — в век пара, аэропланов, Х-лучей и т. д. — она проделает тот же тяжкий путь, который она выполнила в конце IX, в начале XVII и в другие, менее яркие годы испытаний. И я буду только приятно удивлен, если моя родина вернется к порядку каким-то новым, более коротким путем. Но, увы, я не вижу созидающих сил, я не вижу и людей. Те, которые поняли и, может быть, помогли бы, бегут, как крысы с корабля, а остаются те, которые не понимают, а главное, которым безразлично».

Интересна также оценка Снесаревым генерала Лавра Корнилова, его хорошего знакомого, крестного отца родившихся в 1917 году детей Александра Евгеньевича, близнецов Александра и Георгия. Весной 1917 года, в период наивысшей «революционности» Корнилова, только что назначенного главнокомандующим Петроградским военным округом, Снесарев в письме жене от 16 апреля 1917 года он высказывает опасение:

«Кого мне жаль, это Лавра Георгиевича; в конечный его успех я не верую; все, что он может достигнуть, это внешняя благопристойность и наружный покой, но внутренней спайки и прочной дисциплины ему не создать: против его одинокого центростремительного напряжения будут работать десятки центробежных сил, и они его сомнут. Сколько раз, я думаю, он вспомнит свою славную дивизию или корпус, как часто, мне думается, его тянет на боевое поле, где много страшного, где машет смерть своими черными крыльями, но где нет условностей, нет политики и сердце храброго человека находит себе здесь и утеху, и удовлетворение. Передай ему мой поклон и благодари за добрую память».

В сентябре 1917 года Снесарев назначается начальником штаба 9-го армейского корпуса 2-й армии Западного фронта, почти одновременно солдатский комитет избирает его командиром корпуса. Однако в декабре корпус был расформирован, Снесарев выходит в отставку и отправляется в свой родной Острогожск.

Весьма характерно, что при этом большевики берут А. Е. Снесарева как крупного ученого-востоковеда на персональный учет по высшей категории «А», он назначается в Комиссию по улучшению быта ученых — ЦЕКУБУ. То есть в Красную армию в марте 1918 года Снесарев вряд ли пошел ради пайка, а принудительных мобилизаций военных специалистов в это время еще не проводилось. После непродолжительной службы в Воронеже и Орле 2 мая 1918 года бывший генерал Снесарев назначается в Царицын военным руководителем Северо-Кавказского военного округа.

Впрочем, «бывшим» сам себя он не считал, явившись в штаб округа при полной форме, с погонами генерал-лейтенанта. На удивление кого-то из комиссаров Снесарев гордо ответил, что его никто пока еще не разжаловал. В штабе пожали плечами и посмотрели на это чудачество сквозь пальцы….

Однако был ли этот жест просто чудачеством? Из него видно, что Снесарев очень гордился своей военной профессией — несмотря на то что вполне состоялся как ученый и был куда более известен в качестве востоковеда нежели генерал-лейтенанта. Поэтому не стоит удивляться той ревности, с какой он относился к вмешательству в военное дело «штатских» — в частности, Ворошилова. Вот что докладывал Снесарев Военному совету Республики 21 июля, объясняя суть конфликта, какой она виделась с его стороны:

«Лично т. Ворошилов, как войсковой начальник, не обладает достаточными нужными качествами, так, например: он, получив приказ о смене подчиненными ему войсками нуждающихся в отдыхе частей Царицынского гарнизона на позиции у Кривой Музги[280], этого приказа не выполнил, ссылаясь сначала на то, что его войска устали и могут выполнить приказ только через неделю, а затем на то, что Царицынский гарнизон сам пожелал остаться на позициях; 13 июля я встретил т. Ворошилова на ст. Царицын, при чем штаб свой он оставил, не сообщив мне, не уведомив штаба округа о своем заместителе. Из этого заключаю, что он недостаточно проникнут долгом службы и не придерживается элементарных правил командования войсками, почему, скорее, он подлежал бы удалению с занимаемой должности, чем доверием ему руководства сложной операцией на громадном фронте»[281].

Однако мы несколько забежали вперед. Перед этим в нашей истории должен появиться еще один персонаж — И. В. Сталин. 29 мая 1918 года 38-летний нарком по делам национальностей был назначен Советом народных комиссаров руководителем продовольственного дела на Юге России с чрезвычайными полномочиями.

Следует отметить важный факт, которого современные исследователи игнорируют либо просто не знают: в 1917 году в Поволжье был неурожай, валовой сбор хлеба составил около 55 % от среднего сбора за 1909–1913 годы. В 95 % уездов Саратовской губернии весной 1918 года не хватало семян для посевной, в Симбирской и Пензенской губерниях начинался голод[282]. Поэтому главными источниками хлеба для Советской России должны были стать Нижнее Поволжье, Кубань и Северный Кавказ — регион, обнимаемый Северо-Кавказским военным округом. Устойчивая связь со всем этим регионом шла только через Царицын.

В тот же день Сталин телеграфирует в Царицын, сообщая о своем назначении и задавая три вопроса, очевидно, волнующих его больше всего:

«Я хотел бы знать, где Серго, насколько обеспечена линия Царицын — Тихорецкая, какова сила внутренних контрреволюционных банд. Как дело с Автономовым, каковы ваши отношения к упомянутому назначению».

Итак, Сталина интересуют военное положение региона, наличие железнодорожной связи с Кубанью и Северным Кавказом — и отношение местных руководителей к его назначению. Уже по пути из Москвы, со станции Грязи он шлет в Москву телеграмму с просьбой немедленно выслать «путейских инженеров, а также дельных рабочих для исправления линии Хасав-Юрт — Петровск и постройки ветки Кизляр — Брянская». Таким образом, Сталин сразу же озаботился коммуникациями Северного Кавказа, «ибо Царицынская линия, безусловно, не выдержит».

6 июля Сталин прибыл в Царицын. Первым делом новый уполномоченный Совнаркома занялся налаживанием железнодорожного транспорта и управляющих им «множества коллегий и ревкомов», а также организацией поиска и ремонта паровозов. Кроме того, он отменил свободную торговлю хлебом по всему Нижнему Поволжью, введя вместо этого твердые закупочные цены и карточную систему распределения. Для пресечения спекуляции был введен запрет на перевоз продуктов питания: в поезда и на пароходы не сажались «мешочники» с хлебом. Позднее были введены жесткие ограничения на провоз продуктов питания: все излишки конфисковывались на пристанях и вокзалах. Жестко? Но иного способа избежать голода при ограниченности продовольственных ресурсов еще не придумано[283].

Продовольственную разверстку у современных исследователей принято описывать как принудительную конфискацию у крестьян всех излишков продуктов без какой-либо компенсации. На самом деле продразверстка являлась закупкой продовольствия по твердым ценам. А поскольку деньги в это время быстро обесценивались (а хлеб у крестьян и до революции считался более твердой валютой, чем купюры), Сталин 9 июня пишет в Москву:

«На немедленную заготовку и отправку в Москву десяти миллионов пудов хлеба и десяти тысяч голов скота необходимо прислать в распоряжение Чокпрода 75 миллионов деньгами, по возможности мелкими купюрами, и разных товаров миллионов на 35: вилы, топоры, гвозди, болты, гайки, стекла оконные, чайная и столовая посуда, косилки и части к ним, заклепки, железо шинное круглое, лобогрейки, катки, спички, части конной упряжи, обувь, ситец, трико, коленкор, бязь, мадаполам, нансук, гринсбон, ластик, сатин, шевиот, марин сукно, дамское и гвардейское, разные кожи, заготовки, чай, косы, сеялки, подойники, плуги, мешки, брезенты, галоши, краски, лаки, кузнечные, столярные инструменты, напильники, карболовая кислота, скипидар, сода. У Чокпрода всего денег миллионов 15 и товаров разных на 10 миллионов».

Интересная получается «ограбиловка» — треть от твердой цены на продовольствие предполагалось выплачивать крестьянам не деньгами, а промышленными товарами, дефицитными не только в деревне, но и в городе.

Однако еще до прибытия Сталина в Царицын положение в Поволжье резко ухудшилось. 30 мая выступившие против большевиков чехи захватили Сызрань, на следующий день они заняли мост через Волгу, оттеснив красноармейские отряды на левый берег реки, к станции Безенчук. 8 июля чехи захватили Самару, где было провозглашено новое правительство России — «Комитет членов Учредительного собрания», или, сокращенно, КОМУЧ. Образовался не только новый фронт Гражданской войны в дополнение к донскому — было перехвачено движение судов по Волге выше Саратова. Отныне для вывоза хлеба на север от Царицына осталось два путь — железной дорогой на Поворино, Борисоглебск и дальше через Грязи, Козлов (ныне Мичуринск) на Москву или же Волгой до Камышина, а оттуда по железной дороге через Балашов и Тамбов на Козлов.

Первая из этих веток уже находилась под угрозой и периодически прерывалась отрядами казаков из-за Дона. Эта линия прикрывалась четырьмя отрядами: Межевых у станции Иловля, Шамова — у станции Арчеда, Миронова — возле Усть-Медведицкой и станции Себряково, а также и переданной в состав округа дивизией Киквидзе, занявшей оборону вдоль линии дороги южнее станции Проворино. 14 июня приказом № 2 военрука Снесарева[284] эти четыре отряда были объединены в Хоперский фронт под общим командованием Киквидзе. Этим же приказом все советские войска по левому берегу Дона западнее Царицына от станции Иловля до станции Гашунь объединялись в Царицынский фронт под командованием Крачковского. Южнее Гашуни находилась зона ответственности Кубанского фронта, которому тем же приказом было предписано отбросить противника за Дон на всем протяжении, вплоть до Азовского моря.

Из этого приказа, как и из отчета Снесарева о поездке по Тихорецкой линии в первых числах июня, вырисовывается стиль командования бывшего генерал-лейтенанта. Он дает вполне здравую оценку ситуации, перечисляет недостатки, но при этом ничего не сообщает о своих конкретных действиях, направленных на исправление положения. Более того, в отчете сквозит беспомощность: Снесарев просто не знает, что делать с негодными командирами, как укреплять дисциплину, каким образом переформировывать плохо организованные части для повышения их боеспособности. Он привык действовать с помощью письменных приказов и явно теряется, сталкиваясь с необходимостью лично взаимодействовать с людьми, особенно если те явно или скрыто выражают сомнение в существующей субординации.

10 июня казаки численностью около 700 всадников с артиллерией вышли на поворинскую железную дорогу в районе станции Урюпино и взорвали путь между Урюпино и Алексиково. Связь с Москвой прекратилась. Однако 15 июня Сталин телеграфировал в Москву об очистке линии занятием Алексикова и Урюпина и об отправке в Центр новой партии эшелонов.

Тем временем 15 июня отступавшие эшелоны из Донбасса эшелоны 3-й и 5-й армий под общим командованием Ворошилова подошли к Дону у взорванного моста. В течение следующих дней луганские красноармейцы захватили Нижне-Чирскую, заняли плацдармы по обеим берегам реки и приступили к ремонту моста. Штаб Северо-Кавказского округа, в непосредственном распоряжении которого находились не более 6 тысяч солдат, включая все хозяйственные и учебные структуры, неожиданно получил подкрепление в виде 30 тысяч уже обстрелянных бойцов с несколькими бронепоездами и большим количеством снаряжения.

23 июня приказом военрука Снесарева[285], части бывших 3-й и 5-й армий были объединены в «группу войск товарища Ворошилова», которому одновременно подчинялись части бывшей Царицынского фронта Крачковского, то есть все силы, ведущие бои в районе излучины Дона. Ворошилову приказывалось вывести все свои силы на левый берег Дона, очистить его от казаков и занять прочную оборону по рубежу Дона от Иловли и южнее излучины реки вплоть до станции Гашунь на Тихорецкой линии. Затем, «как только позволит боевая обстановка», войскам предписывалось начать переформирование в батальоны, полки и бригады, согласно новым штатам Красной армии.

1 июля 1918 года восстановление железнодорожного моста через Дон было закончено, и к 4 июля все эшелоны Ворошилова перебрались по нему на левый берег реки.

Тем временем 25 июня 1918 года войска Добровольческой армии заняли станцию Торговая на Тихорецкой железной дороге, а 28 июня 1918 года захватили станцию Великокняжеская. Кубань оказалась отрезана от Царицына; сообщаться с ней отныне можно было только через Северный Кавказ — по морю или вдоль берега из Астрахани. 2 июля направленный на юг по Тихорецкой ветке комиссар округа Зедин доложил, что советские войска отошли от Великокняжеской за реку Сал, взорвав мост у станции Ремонтная, а затем вновь продвинулись вдоль линии на 50 км до Зимовников[286].

7 июля в письме к Ленину Сталин возложил вину за разрыв связи с Северным Кавказом на «военных специалистов» и потребовал предоставить ему (или какому-нибудь другому представителю СНК) «специальные полномочия (военного характера) в районе южной России для принятия срочных мер». Судя по всему, Сталин уже пытался самостоятельно вмешаться в управление операциями, на что ему было указано: военные имеют полномочия от Троцкого, который по статусу выше, чем какой-то нарком по делам национальностей, а полномочия по закупке продовольствия на военную область не распространяются. Поэтому в телеграмме от 9 июля Сталин обрушивается уже на Троцкого, который раздает мандаты направо и налево, в том числе крайне сомнительным лицам, и делает резкое заявление: «В таком случае я буду сам, без формальностей свергать тех командармов и комиссаров, которые губят дело… Отсутствие бумажки от Троцкого меня не остановит». В этом отношении Сталин явно рассчитывает на Ворошилова — большевика, с которым найти общий язык куда проще, чем со Снесаревым, под командованием которого вдобавок находятся самые боеспособные и многочисленные войска Царицынского района. Кроме того, Сталин заручается поддержкой военного комиссара округа, бывшего студента Зедина.

Тем временем лишь 11 июля Снесарев приказывает Ворошилову направить к Ремонтной «надежный пехотный полк силой не менее 2000 штыков». Сюда же направлялись прибывший из Поворина Курский полк и один бронепоезд. Этими силами командующему Сальской группой Болоцкому предписывалось начать наступление на юг с целью очистить путь на Тихорецкую, но не сразу же, а по сосредоточении всех частей[287].

Основной трудностью в этом деле Снесарев, как следует из его донесения Бонч-Бруевичу от 3 июля, считал нехватку боеприпасов, недостаточную боеспособность и недисциплинированность войск и отсутствие надежных командиров.

Создается впечатление, что Снесарев просто плохо представлял себе ситуацию — белогвардейское командование не могло не понимать значение Тихорецкой линии и просто обязано было бросить сюда максимум своих сил. Пока напор казаков по линии Дона был невелик, еще имелась возможность сосредоточить к реке Сал значительную часть группы Ворошилова и создать ударный кулак наибольшей силы. Главное — начать наступление требовалось как можно раньше, пока противник не успевал закрепиться.

Конечно, сейчас, зная все произошедшее, мы легко можем выбрать оптимальную стратегию — заранее отвести войска будущей 11-й армии с Кубани на восток, максимально сократив коммуникации и обеспечив возможность их надежного прикрытия. Но в тот момент этого сделать было нельзя, именно нежелание кубанцев и таманцев покидать родные места позднее вызывало раскол в руководстве советских войск Северного Кавказа. Однако Снесарев должен был как минимум прояснить эту обстановку, запросив у командующего войсками Северного Кавказа К. И. Калнина подробный отчет о положении и возможностях его сил. На основании такой диспозиции можно было уже строить конкретные планы — и требовать от кубанского командования их выполнения.

Между тем Снесарев при очистке линии рассчитывал на встречные действия Калнина, которому приказывалось «сосредоточить возможно большее количество войск и содействовать успеху операции т. Болоцкого энергичными наступательными действиями с юга в направлении на ст. Великокняжеская». Когда Калнин должен был начать это наступление, в приказе не говорилось; между тем любому военному должно быть очевидно, что неодновременная и нескоординированная атака двух группировок — верный путь к провалу наступления.

По сути, командующий округом отдавал этот приказ не зная ни расположения сил Кубано-Черноморской армии, не имея даже уверенности, что эти приказы до Кубани доходят вообще (а они и не доходили). Более того, даже заботиться о поддержании связи с Царицыным Калнин должен был сам — «периодической посылкой своих донесений самолетом, с которым будут пересылаться распоряжения и указания военрука». Этот пункт приказа уже нельзя охарактеризовать иначе чем проявление вопиющей безответственности, умывая руки, Снесарев и штаб округа постарались свалить с себя наиболее тяжелую задачу, заведомо понимая, что сама собой она не решится.

Именно военрук СКВО был обязан приложить все усилия к установлению надежной связи с Северным Кавказом и Кубанью, именно он должен был затребовать у Центра для этого самолеты, а также озаботиться доставкой Калнину работающей радиостанции. Но о последнем никто даже не подумал. В итоге именно отсутствие надежной связи стало причиной гибели сильнейшей по численному составу армии Советской республики. «Потому что в кузнице не было гвоздя…»

Как и следовало ожидать, сосредоточение сил затянулось и наступление так и не началось. В конце концов Сталин, объединившись с Ворошиловым, по своей инициативе 13 или 14 июля отправились на бронепоезде Матерна в Ремонтную. Сложившееся у них мнение о ситуации резко контрастировала с мнением Снесарева: они считали, что боеприпасов в войсках достаточно, боеспособность их вполне удовлетворительна, а численность сил (12 000 бойцов) вполне гарантирует успех наступления. «Ввиду этого я с Зединым и Ворошиловым решили предпринять некоторые шаги вразрез с распоряжениями Снесарева. Наше решение уже проводится в жизнь и дорога в скором времени будет очищена, ибо снаряды и патроны имеются, а войска хотят драться» — докладывал Сталин в Москву вечером 16 июля.

В этом письме Сталин прямо возлагал на Снесарева ответственность за отсутствие успеха на Тихорецком направлении: «Если линия до сих пор не прочищена — между прочим, потому и даже главным образом потому, что Снесарев тормозил дело». Сталин просил Ленина снять Снесарева с должности, поскольку тот «не в силах, не может, неспособен или не хочет вести войну с контрреволюцией, со своими земляками — казаками. Может быть, он и хорош в войне с немцами, но в войне с контрреволюцией он — серьезный тормоз».

Заметим, что обвинений в измене здесь нет и вообще формулировку Иосиф Виссарионович выбрал достаточно мягкую, с подтекстом: военрук не хочет воевать с белыми и его, в принципе, можно понять, поэтому лучше не заставлять бывшего генерала заниматься такими вещами.

Однако и вмешательство в свои полномочия, и настолько откровенно выраженное недоверие со стороны подчиненного не могли не взбесить Снесарева, отсюда и приведенная нами выше оценка полководческих качеств Ворошилова из доклада Высшему военному совету 21 июля. Обратим внимание: сформулированных претензий Снесарева к Ворошилову две. Во-первых, Климент Ефремович потребовал дать отдых своим войскам (действительно уставшим после трехнедельных боев на плацдарме у Нижне-Чирской и ударного строительства моста через Дон), а затем уладил вопрос смены частей Царицынского гарнизона напрямую с их командованием, через голову штаба округа. Решение, надо признать, оптимальное, но с грубым нарушением субординации. Во-вторых, Ворошилов прибыл в Царицын с фронта, не уведомив об этом штаб округа и не назвав штабу своего заместителя. Претензия, честно говоря, несколько странная: приказы вышестоящего руководства отдаются части или соединению, а не конкретному человеку, и поступают через штаб. Чтобы получать распоряжения от командования, начальнику соединения достаточно держать связь со своим штабом или оставить заместителя, но вовсе не обязательно информировать высшее руководство о каждом своем шаге или чихе, это сделают замещающие его люди в штабе, когда такое потребуется. Тем более что летом 1918 года управление войсками в значительной мере держалось на личной харизме, авторитет командира сплошь и рядом поддерживался не письменным приказом, а личным присутствием. А если бы Ворошилов был ранен, убит; наконец, оказался бы отрезан от связи вследствие непредвиденных обстоятельств, это тоже означало бы, что он «недостаточно проникнут долгом службы»?

Объяснение недовольству Снесарева дает указанная им дата — 13 июля. В этот день Ворошилов прибыл в Царицын, чтобы вместе со Сталиным на бронепоезде отправиться для осмотра Гашуньского участка. И вот это действительно являлось нарушением субординации, ибо руководителем Ворошилова являлся Снесарев. По военной линии. Но по линии государственно-политической Ворошилов предпочитал считать своим руководителем Сталина. Наконец, имелся чисто формальный момент: участок до Гашуни включительно находился в ведении Ворошилова, поэтому для появления здесь он имел законные основания. И лишь дальнейшая поездка к Котельниково и Ремонтную выходила за пределы его полномочий как командующего Царицынским фронтом.

Честно говоря, в данном случае можно понять обоих: Снесарев и Ворошилов просто мыслили разными категориями и расставляли разные приоритеты. Безусловно, Андрей Евгеньевич обладал немалым опытом — и боевым, и штабным. Однако Ворошилов тоже проявил личную храбрость, показал себя незаурядным лидером, а главное — именно он привел в Царицын 30-тысячную армию. Наконец, в условиях лета 1918 года управляемость войск зависела от личности командира и умения его подчинить себе людей, способности заставить их выполнять приказания не своим чином, а исключительно личным авторитетом. И здесь Ворошилов, как мы убедились, показал себя куда более эффективным руководителем, нежели Снесарев.

Не удивительно, что Климент Ефремович считал себя стоящим выше «военспеца» и был по-своему прав. Он не мог взять в толк, почему имел право ехать только до Гашуни, а не дальше, если руководствовался исключительно интересами дела (в том числе и необходимостью осмотреть место будущего наступления). Отношение, выраженное в приведенном выше письме, Ворошилов не мог воспринять иначе, чем оскорбление. Словом, нашла коса на камень…

Оценивая результаты действий Сталина, мы не можем обойти вниманием статью доктора исторических наук, профессора Ростовского университета А. Козлова «Царицынский опыт»[288], тем более, что эта единственная за последние полвека работа, посвященная оценке действий Сталина в Царицыне в 1918 году.

«Сталин… отменил распоряжения военрука Снесарева и вопреки его плану 16 июля развернул операции на гашунском участке фронта… Однако неподготовленное наступление по двум расходящимся направлениям — к западу и югу от Царицына — закончилось неудачей. Оказалась нарушенной устойчивость обороны советских войск. На правом фланге они были отброшены далеко на восток и потеряли железнодорожную линию между Поворином и Логом».

Трудно представить, как в столь небольшом фрагменте текста можно уложить столько ошибок и неверных утверждений. Мы видели, что Сталин не отменял приказа Снесарева о наступлении на юге — напротив, он приложил все усилия, чтобы его ускорить[289]. Более того, приказом № 10 от 16 июля Снесарев подтвердил указание войскам группы Болоцкого наступать на Великокняжескую. К действиям же на западе (точнее, северо-западе) от Царицына, на Хоперском фронте, ни Сталин, ни Ворошилов никакого отношения не имели, а наступление здесь должно было вестись по тому же приказу Снесарева от 16 июля, которым командующему Усть-Медведицким фронтом Ф. К. Миронову предписывалось оттеснить противника за реку Дон на участке от устья реки Хопер до устья реки Песковатка.

Увы, именно здесь оказался самый слабый участок фронта. Еще 15 июля в полосе дивизии Киквидзе казаки внезапной атакой ворвались на станцию Филоново, разогнав два полка дивизии Киквидзе, которые даже не выставили боевого охранения. Ответственность за этот эпизод можно возлагать на Киквидзе, на штаб округа, на военрука Снесарева, но Сталин-то тут при чем?

В этот раз станцию удалось отстоять, но в 20-х числах июня белоказаки начали наступление на участке, занимаемом Усть-Медведицкой группой Миронова. 25 июля противник занял район станции Литки, а на следующий день — станции Лог и Арчеда. Железная дорога на Поворино оказалась перерезана. 28 июля донцы, пользуясь отсутствием взаимодействия между участками обороны советских войск, захватили станции Панфилово и Бударово. 30 июля они заняли Себряково, а на следующий день красноармейцам удалось отбить станцию Лог. 2 августа казаки генерала Фицхелаурова заняли село Пролейка на берегу Волги, начав обстрел идущих вверх от Царицына судов. К 3 августа город был блокирован с севера, а весь 300-километровый участок дороги от Арчеда до Поворино оказался в руках Донской армии. Прямая железнодорожная связь Царицына с Центром прервалась до февраля 1919 года.

Тем временем 30 июля войска центрального (Царицынского) и южного (Сальского) участков действительно переходят в наступление. 31 июля взят Калач, где захвачены большие трофеи и запасы хлеба. 2 августа наступающие в направлении Великокняжеской части Сальской группы заняли Зимовники и Куберле (60 км. от Великокняжеской), 5 августа им удалось деблокировать трехтысячный отряд красного ополчения, более месяца оборонявшийся в слободе Мартыновка.

Как мы видим, наступление на расходящихся направлениях организовал именно Снесарев; и провалилось оно именно там, где ни Сталин, ни Ворошилов к его приведению никакого отношения не имели. Напротив, на центральном и южном участках был достигнут хотя и локальный, но все же успех — захвачены большие трофеи в Калаче, спасен от неизбежной (и мучительной!) гибели отряд в Мартыновке. 4 августа Сталин в телеграмме Ленину так характеризовал эту операцию: «Наступление повели в надежде, что северные участки (Миронов, Киквидзе, Поворинский участок) обеспечены от разгрома. Между тем оказалось, что эти участки наиболее слабы и не обеспечены». Далее Сталин сообщал, что ввиду этого наступление в сторону Тихорецкой пришлось прекратить, перейдя здесь к обороне, а из частей центральной группы начать формирование ударного кулака для атаки во фланг наступающей группировке противника вдоль левого берега Дона к устью реки Хопер.

Характерно, что профессор Козлов в своей статье цитирует другой фрагмент этого документа, то есть с текстом его знаком и общую обстановку представляет. Таким образом, его утверждения о начале наступления 16 июля и о его неудаче являются вполне сознательной дезинформацией, имеющей целью подогнать факты под существующую «антисталинскую» схему и озвучить соответствующие выводы. В действительности неудачи на севере не могли стать следствием наступления в центре и на юге, потому что произошли до начала этого наступления.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.