Недоукомплектованные мехкорпуса: «пришлите нам то, что они не доедают»

Недоукомплектованные мехкорпуса: «пришлите нам то, что они не доедают»

Теперь я хотел бы поговорить об одной часто встречающейся еще с советской поры и, по моему мнению, довольно спорной точке зрения. Она заключается в том, что будь все (первоначально тридцать, к июню 1941-го — двадцать девять) мехкорпуса полностью сформированы, оснащены, обучены, сколочены и пр., они представляли бы собой грозную силу при встрече с любым противником. Но, как пишут советские историки в 3-м томе «Истории Второй мировой войны», «к середине июня 1941 г. войскам недоставало значительного количества этих видов боевой техники (имеются в виду танки и бронемашины. — Прим. авт.). Танковые и механизированные соединения оказались не полностью укомплектованными по штату военного времени» (с. 421). Мнение официальных историков подтверждает «танковый» историк М. Барятинский: «Укомплектованность корпусов приграничных военных округов всеми типами боевых машин к началу войны составляла в среднем 53 %, автомобилями — 39 %, тракторами — 44 %, ремонтными средствами — 29 %, мотоциклами — 17 %» («Великая танковая война», с. 182). Ему вторит Р. Иринархов: «Механизированные корпуса находились на различных ступенях своего формирования и боевой готовности. Наряду с почти полностью укомплектованными боевой техникой соединениями (1, 4, 6 и 8-й) имелся и ряд корпусов, насчитывавших в своем составе от 60 до 300 танков (9, 17 и 20-й)» («Красная Армия в 1941 году», с. 212).

Предлагаю вновь обратиться к составленным мною таблицам с детальной информацией по мехкорпусам РККА на 22 июня 1941 года (Приложение № 3) и сравнить количество имевшихся у них танков с количеством бронетехники, которая находилась в распоряжении немецких танковых групп. Таких групп, имевших в среднем по 905 танков и САУ в каждой, было четыре. И это была страшная сила, которая позволила громить и гнать Красную Армию до Москвы, Ленинграда и Ростова. Но вот что оказывается: на момент начала войны у Советского Союза только на западных границах таких групп было десять. Так, 1, 3, 12, 6, 4, 8, 15, 22, 16 и 5-й советские механизированные корпуса, находившиеся 22 июня в приграничных округах или заканчивавшие переброску в них из «внутренних» округов (5-й мк), имели в своем составе от 672 (в 3-м мехкорпусе генерал-майора Куркина А.В. в ПрибОВО) до 1131 танка (в 6-м мехкорпусе ЗапОВО генерал-майора Хацкилевича М.Г.), или в среднем 871 танк на корпус.

Но это еще не все: укомплектованные боевыми машинами на 30–50 % 10, 11, 13, 14, 9, 19, 2 и 18-й (всего восемь) мехкорпуса имели от 295 (в 13-м мехкорпусе) до 534 танков (в 14-м мехкорпусе), или в среднем 431 танк на корпус. Последняя цифра значительно превышает количество танков в немецких танковых корпусах армии вторжения (всего их было десять) — в среднем 386 на корпус вместе с приданными САУ и огнеметными танками. Еще один «приграничный» советский мехкорпус — 24-й — имел 185 танков. Эта цифра примерно эквивалентна полностью укомплектованной германской танковой дивизии той поры. Лишь два советских мехкорпуса на западной границе имели на начало июня 1941 года совсем уж слабую оснащенность — 17-й (63 танка) и 20-й (100 танков).

Но и на этом перечисление заканчивать рано: в Закавказье деятельно готовился к вторжению в Иран (и дальше — до берегов Индийского океана) 28-й мехкорпус генерал-майора В.В. Новикова, в распоряжении которого имелось 869 танков (по другим данным, в июне 1941 года 28-й мк тоже планировали перебросить на запад), а дальневосточные рубежи СССР прикрывал 29-й мехкорпус генерал-лейтенанта В.С. Голубовского с 1000 танков. В Орловском военном округе находился 23-й мехкорпус генерал-майора М.А. Мясникова с 413 танками. Всего же, по моим подсчетам, в 29 мехкорпусах Красной Армии без учета отдельных танковых и моторизованных дивизий на 1 июня 1941 года имелось минимум 16 594 танка. В среднем это означало 572 танка на корпус, или 56 % укомплектованности. Мало?.. Конечно, всегда хочется побольше! Но в десяти гитлеровских танковых корпусах, входивших в состав четырех танковых групп, их было и того меньше — в среднем по 386 боевых машин. А это, напомню, примерно столько же, сколько в одной полностью укомплектованной советской танковой дивизии, имевшей 375 штатных танков.

Когда я смотрю на сводную табличку данных по мехкорпусам, то не могу не обратить внимания на то, что уже в июне СССР сконцентрировал на границе с Германией пять практически полностью укомплектованных мехкорпусов: упомянутые Р. Иринарховым 1, 6, 4, 8-й и «забытый» историками 5-й генерал-майора Алексеенко из состава 16-й армии. Один такой «богатырь» предназначался для Северо-Западного направления, один — для Западного фронта и целых три — для Юго-Западного направления. В каждом из этих пяти мехкорпусов боевых машин было больше, чем имелось по факту в советской танковой армии образца 1945 года. Только в составе этих полностью готовых к атаке (потому что для целей стратегической обороны их надо было бы отвести на линию старой госграницы) мехкорпусов имелось 5055 танков (общий уровень укомплектованности боевыми машинами по сравнению со штатной — 98 %). В их число входило минимум 1060 новеньких Т-34 и КВ — то есть в среднем 21 % от общей численности их танкового парка. У Вермахта же в его укомплектованных в среднем на 99 % дивизиях танковых групп вместе с приданными САУ и огнеметными танками и в отдельном батальоне трофейных танков в Карелии имелось 3914 боевых машин. Иными словами, даже если принимать во внимание только боевые машины пяти практически полностью укомплектованных советских мехкорпусов в приграничных округах, то в них имелось на 1092 танка больше, чем всей бронетехники во всей армии вторжения Вермахта.

Кроме этих практически завершивших (или завершавших в ближайшие дни) формирование и переброску пяти механизированных корпусов условно «первой волны» на западных границах находились еще пять мехкорпусов (3, 12, 15, 16, 22-й) с уровнем укомплектованности танками, равным 71 % — в целом еще 3654 машины, включая и дополнительные 307 Т-34 и КВ. Опять мало?.. Возможно. Но это все равно в среднем составляло 730 танков на корпус — больше, скажем, чем 635 танков и САУ в 4-й танковой группе Гепнера. Мало того, мои источники оперировали преимущественно данными на 1 июня 1941 года. Но ведь в течение первых трех недель июня к западным границам шли эшелоны с новыми, только что отгруженными с заводов Т-34, КВ и Т-40 (порядка 206 штук), а всего только Т-34 и КВ в приграничье на 22 июня имелось примерно 1532 единицы — примерный эквивалент двух германских танковых групп…

Давайте на секунду поставим себя на место Гитлера, германского Генштаба и генералов Панцерваффе. Давайте теперь зададим себе вопрос: что было бы лучше — иметь для вторжения в СССР четыре укомплектованных на 99 % танковых группы или пять мехкорпусов советского образца, укомплектованных на 98 %?.. А вдобавок к ним — еще пять, укомплектованных в среднем на «каких-то» 71 %, и еще десять — совсем уж «слабых», укомплектованных в среднем на 40 %? Что лучше — 3914 исправных танков и САУ или 11 660 («по Барятинскому»)? В числе которых как минимум 1532 танка — это Т-34 и КВ, являвшиеся тогда непробиваемыми аналогами «тигров» и «пантер» 1943 года… Гипотетические ответы на эти столь же гипотетические вопросы можно попробовать угадать, читая мемуары немецких генералов, испытавших настоящий шок от реальной картины технической оснащенности Красной Армии и возможностей советской оборонной промышленности, открывшихся им только после начала вторжения.

Характерно в этом плане признание, сделанное Гитлером Гудериану на совещании 4 августа 1941 года в городе Борисове: «Если бы я знал, что у русских действительно имеется такое количество танков, которое приводилось в вашей книге (имеется в виду книга Гудериана «Внимание, танки!», вышедшая в 1937 году, в которой он говорил о 17 000 советских танков. — Прим. авт.), я бы, пожалуй, не начинал эту войну» («Воспоминания солдата», с. 256). Уже упоминавшийся мною в других работах один из корпусных командиров Гудериана летом 1941 года — Герман Гейер — называл техническую оснащенность русской армии «чудовищной» и считал ее верным признаком захватнических планов мирового масштаба. Немецкий историк Пауль Карель упоминает о допросе взятого в плен командира советской 4-й танковой дивизии генерал-майора Потатурчева. «Советская 4-я танковая дивизия, — пишет он, — насчитывала в своем составе 355 танков (по другим данным — 436. Прим, авт.) — включая 21 Т-34 и 10 огромных… КВ… — и 30 бронемашин разведки. Артиллерийский полк имел на вооружении 24 ствола калибра 122 и 152 мм. Мостостроительный батальон располагал количеством понтонов, достаточным для наведения 60-метрового моста, способного выдержать 60-тонные танки. Ни одна немецкая танковая дивизия на востоке летом 1941 г. не располагала столь же внушительным вооружением. Во всей танковой группе Гудериана, состоявшей из пяти танковых и трех с половиной моторизованных дивизий, насчитывалось всего 850 танков» («Восточный фронт», книга 1, с. 57). Отметим, что «сестринская» 7-я танковая дивизия того же 6-го мехкорпуса генерал-лейтенанта Хацкилевича, столь же успешно разгромленная немцами, имела в своем составе 368 танков: 51 КВ, 150 Т-34, 125 БТ-5 и БТ-7, а также 42 Т-26. И это не считая всего остального вооружения!

Важно отметить, что летом 1941 года Красной Армии совсем не обязательно было одновременно использовать все свои мехкорпуса, сосредоточенные на западной границе. Война — несмотря на заявления о «малой крови» — планировалась тяжелая; за одним рядом хорошо отточенных, но сломанных зубов должны были вырастать новые и еще более крепкие. Мехкорпусов «первой волны» — пяти с лишком тысяч танков, включая и минимум 1060 новеньких Т-34 и КВ — более чем хватало для выполнения начальных задач советского «блицкрига». Напомню, что Вермахт готовился к ведению оборонительных действий примерно так же, как и Красная Армия, — то есть практически никак.

Также позволю себе обратить внимание на тот немаловажный факт, что больше половины советских танков (порядка 7280, если считать только машины мехкорпусов и 57-й отдельной танковой дивизии, прибывшей на Украину 22 июня) были сосредоточены на Южном направлении — на территории Киевского Особого и Одесского военных округов. Их главной задачей являлось отсечение Германии от единственного крупного — румынского — источника нефти в Европе, а сил и средств, имевшихся в распоряжении соответствующих фронтов, было намного больше, чем в распоряжении немцев и их союзников — румын, венгров и словаков. Минимум 7280 советским танкам противостояли максимум 863 танка и САУ 1-й танковой группы. Получается соотношение, пугающее воображение, — 8,4:1! Даже если добавить немцам танки союзников, соотношение остается по-прежнему жутковатым: 6,4:1!

Если принять во внимание настоящие планы товарищей Сталина, Тимошенко и Жукова, которые в итоге собирались добраться до Ла-Манша и Персидского залива, то желание иметь на разных стадиях задуманного покорения Европы и Азии постоянно возобновляемый бронекулак для проведения «глубоких операций» из 29 механизированных корпусов является абсолютно понятным и логичным. По той же причине к июлю 1941 года не были сформированы и все задуманные воздушно-десантные корпуса: не было надобности. На выброску такого количества парашютистов не хватило бы самолетов и планеров: их пока столько не построили…

Вдобавок после прочтения дневников Гальдера и других немецких генералов становится понятно, что одновременно пустить в дело все 11 660 боеготовых советских танков, тысячи бронеавтомобилей и тягачей с орудиями, а также десятки тысяч автомашин с мотопехотой, горючим и боеприпасами было бы непростым делом даже на «чужой территории»: там ведь дороги тоже были не резиновые! Когда Вермахт начал вторжение в СССР, немецкому командованию пришлось жестко регламентировать движение своих войск на советских дорогах и обеспечивать приоритет мобильным соединениям танковых групп. У немецких моторизованных частей, конечно, танков было поменьше, чем у Рабоче-Крестьянской Красной Армии, но им все равно приходилось сгонять на обочину повозки тыловиков и армейскую пехоту. Пауль Карель, в частности, сообщает: «В зоне боевых действий танковой группы Гудериана после пересечения ею Буга имелось всего две хороших дороги для наступления — из Бреста в Бобруйск и в Минск. По этим двум дорогам и передвигалось примерно 27 000 единиц техники танковой группы и еще около 60 000 машин следующей за ней пехоты, штабистов, снабженцев и связистов. Во избежание проблем и создания хаоса Гудериан выработал три уровня приоритетов…» («Восточный фронт», книга 1, с. 42). Он же вполне справедливо дополняет: «Если бы советское командование вовремя осознало данный факт (ограниченности транспортных артерий. — Прим. авт.), то смогло бы сильно осложнить и без того непростую ситуацию со снабжением у немцев» (там же, с. 43).

Одним словом, стенания большевистских генералов и историков по поводу «недоукомплектованности» советских мехкорпусов я считаю как минимум некорректными. Если бы штаты этих гигантских корпусов-армий были снижены до уровня германских танковых корпусов (в среднем 386 «панцеров» на корпус), то все двадцать девять советских механизированных соединений мгновенно оказались бы укомплектованными в среднем на 148 %! А если наоборот, вдруг взять да установить среднюю численность танков в германском танковом корпусе равной огромному штатному расписанию советского механизированного (1031), то получится, что германские соединения были в среднем укомплектованы всего лишь на 37 %… Если же поделить общее количество советских боеспособных танков в 11 660 единиц («по Барятинскому») на среднее количество танков в германском танковом корпусе, то получится, что только в приграничных округах у СССР имелся эквивалент 30 германских танковых корпусов!

Приведу следующую аналогию. Скажем, скупой худощавый француз берет маленький, но красиво нарезанный кусочек хлеба, мажет его паштетом, кладет сверху оливку и называет это дело «канапе». Здоровенный американец режет пополам целую булку-багет, щедро использует майонез и горчицу, накладывает между половинками сыр, ветчину и овощи — получился сэндвич-«субмарина». С одной стороны, гипотетический историк может и то и другое отнести к категории «бутербродов», несмотря на то, что американской «подлодкой» можно накормить троих французов, а бывшего футболиста из Миннесоты французская «канапешка» способна только расстроить. Правда, абсурд?.. Тем не менее именно таким образом подходили (и подходят) к сравнению соединений Панцерваффе и автобронетанковых войск РККА многие исследователи того периода. Если же наш гипотетический историк жил в СССР, да к тому же занимался исследованием темы советской танковой мощи в июне 1941 года, то он, скорее всего, пошел бы еще дальше. Например, начал бы утверждать, что одна украшенная укропчиком и оливкой французская «канапешка» по питательной ценности намного превосходит половину американского «сэндвича» (а то и целую «субмарину»!). Что, мол, хоть паштета из гусиной печенки на французской гренке кот наплакал, но зато как вкусно! Куда за паштетом угнаться даже полкило американских сыра и ветчины, наваленных на хрустящий багет! Понятное дело, голодного американского верзилу эти аргументы не убедят: посмотрит такой краснорожий дядька на историка, хмыкнет и предпочтет даже половину недоеденного еще сэндвича французскому кулинарному творению (и, к слову, правильно сделает). Если же «профессиональный» историк на этом не успокоится, а попробует и дальше доказывать бывшему «футболеру», что пять целых «субмарин» и еще пять половинок вместе уступают по питательной ценности десяти «канапешкам» с оливкой, тот вполне может назвать такого «ученого» ненормальным. Еще и полицию вызовет: мол, чего этот шибздик ахинею несет, питаться мешает…

Как скоро я завел речь об американских бутербродах, не удержусь и приведу так называемый «политический» анекдот советской поры, рассказанный мне юными антисоветчиками во время учебы в тульской средней школе № 4. Надо сказать, что за четыре года проживания в этом городе-герое свежее мясо в открытой продаже я видел ровно один раз. В остальное время мой отец, Терехов Михаил Петрович (доцент кафедры философии местного пединститута), раз в месяц ездил «за протеинами и витаминами» в другой город-герой — Москву, на так называемых «колбасных» электричках. Так вот, анекдот: в редакцию радиостанции «Маяк» приходит письмо от рабочего Ивана Безнадегина с тульского «Вторчермета». Передовик производства пишет: «Уважаемая редакция, в одной из своих передач вы сообщили о том, как сильно «недоедают» представители чернокожего населения Соединенных Штатов. Я и мои товарищи по бригаде слезно просим: а можно ли передать тамошним неграм, чтобы они посылали нам в Тулу то, что они не доедают?..»

Чтобы проиллюстрировать лукавство аргумента о «недоукомплектованности» гигантских советских мехкорпусов, приведу очередное свидетельство М. Барятинского. Вот что он пишет по поводу состава советских танковых армий в ходе Великой Отечественной войны в своей книге «Танки СССР в бою. 1919–2009»: «Из 64 наступательных операций, проведенных танковыми армиями указанного выше (3-корпусного) состава, в 32 случаях они действовали в двухкорпусном составе. Только одна танковая армия (3-я гвардейская) в ходе войны имела три корпуса» (с. 29). Иными словами, ровно в половине случаев советские танковые армии действовали ослабленными ровно на одну треть (а то и больше, если считать наверняка имевшую место недоукомплектованность даже бывших в наличии корпусов) по сравнению со своим штатным составом. Тем не менее немцам это не помогло: дело закончилось полной и безоговорочной капитуляцией.

Как скоро уж мы заговорили о танковых армиях, то давайте попробуем понять, что же они собой представляли. М. Барятинский подсказывает: «В конце войны танковая армия трехкорпусного состава, как правило, имела свыше 50 тыс. человек, 850–920 танков и САУ, около 800 орудий и минометов, свыше 5 тыс. автомобилей» (там же). Несколько больше конкретики на этот счет сообщает Владимир Дайнес в своем исследовании «Советские танковые армии в бою». «По штату, — сообщает он на с. 706 указанной работы, — в танковой армии насчитывалось около 800 танков и САУ и до 750 орудий, минометов и боевых машин реактивной артиллерии. Фактически различные танковые армии в зависимости от обстановки и задач имели от 200–400 до 1000 танков и САУ, от 500 до 850 и более орудий и минометов». Из таблицы № 48, приведенной на с. 714–717 книги В. Дайнеса, видно, что уровень в 1000 танков и САУ был достигнут один раз: 1019 боевых машин имела в своем распоряжении 6-я гвардейская танковая армия. Правда, столь высокая степень насыщенности бронетехникой была достигнута уже после окончания Великой Отечественной войны — летом 1945 года, перед «внезапным и вероломным» нападением на японскую Квантунскую армию. Уровень в 900 танков и САУ был достигнут и превышен один раз: 922 единицы бронетехники имела 3-я гвардейская танковая армия накануне Висло-Одерской операции. Уровень штатной численности в 800 танков (порой в дополнение к «органическим» боевым машинам танковые армии получали части и соединения усиления) был достигнут тоже один раз: 838 танков имела 2-я гвардейская армия перед началом той же Висло-Одерской операции. Уровня наличия бронетехники в 700–799 единиц советские танковые армии разных лет достигали пять раз. Средневзвешенная же численность советских танковых армий в период от начала Орловской операции до начала Пражской наступательной операции (то есть в течение второй — «победной» — половины конфликта с Германией и ее союзниками) составляла 481 единицу бронетехники (или 60 % от штатной численности в 800 танков). Важно отметить, что даже наличие всего лишь 35 танков и САУ (3-я гвардейская танковая армия накануне Проскуровско-Черновицкой операции) не стало «уважительной причиной» для того, чтобы не принимать участия в наступлении. А ведь это означало, что армия пошла в бой, имея лишь 4,4 % от штатной численности бронетехники! 153 (19 % от штата) единиц бронетехники «хватило» 6-й танковой армии для участия в Уманско-Ботошанской наступательной операции.

Ради интереса повторюсь и приведу рядышком информацию по поводу боевого состава советского механизированного корпуса накануне войны: 36 080 военнослужащих, 1031 танк, 268 бронеавтомобилей, 358 орудий и минометов, 5161 автомашина, 352 трактора-тягача и 1678 мотоциклов. В состав корпуса входили моторизованный инженерный батальон, отдельный батальон связи и авиационная эскадрилья корректировщиков У-2. Нетрудно заметить, что советская трехкорпусная танковая армия образца 1945 года весьма напоминала по составу советский же механизированный корпус образца 1941 года (не будем, правда, забывать, что в половине наступательных операций состав танковых армий ограничивался двумя корпусами). Интересно, что, по словам В. Савина («Разгадка 1941. Причины катастрофы», с. 9), практически такой же — 35–37 тысяч человек — была и численность германского механизированного корпуса (если брать две танковых и одну моторизованную дивизию) в июне 1941 года. Фактически советский мехкорпус 41-го — это более «мускулистая», «без лишнего жира», советская же трехкорпусная танковая армия 45-го: почти на треть меньше личного состава, вполовину меньше артиллерии, зато больше танков, а количество транспортных средств — практически такое же (конечно, не надо забывать, что в 45-м Красная Армия вовсю использовала великолепные американские «шевроле», «студебекеры» и «джипы»).

Это сравнение, кстати, опровергает и другой «наезд» хулителей мехкорпусов: когда они устают твердить об их «недоукомплектованности», то начинают причитать о «громоздкости» и «плохой управляемости» тех, что были сформированы практически полностью. Ну, не нравятся они им, что тут поделаешь! Видимо, логика здесь такая: если нельзя доказать, что мехкорпуса были слишком слабые, давайте покажем, что они были, наоборот, слишком сильными. И, соответственно, почти буквально «не лезли ни в какие ворота»: одновременно всю эту армаду действительно не смогла бы «проглотить» существовавшая дорожная сеть — даже немецкая по ту сторону границы. Так вот: танковая армия 1945 года была еще более громоздким и трудно управляемым организмом, чем мехкорпус 1941 года. Тем не менее как-то «управились», и совсем даже неплохо…

Еще более громоздкими являлись советские танковые армии условно «первого разлива», то есть те, что были созданы в 1942 году по образу и подобию немецких танковых групп, имевших в своем составе обыкновенные (в смысле передвигавшиеся на своих двоих и лошадях) пехотные дивизии. Вот, например, боевой состав советской 3-й танковой армии на 1 февраля 1943 года — перед началом не самой удачной Харьковской наступательной операции. Надо сказать, что Харьков вообще был для Красной Армии «трудным» городом, который пришлось сдавать и отвоевывать обратно несколько раз. Так вот, армия насчитывала 57,6 тыс. личного состава, 1223 миномета, 588 орудий и 223 танка, из которых исправными были только 85 машин («Советские танковые армии в бою», с. 73). Нетрудно заметить, что фактически по своему составу армия Рыбалко, включавшая пять стрелковых дивизий, являлась на тот момент скорее общевойсковой, чем танковой. То, что подобная структура не являлась адекватной, стало понятно довольно быстро. Уже к началу Курской битвы советские танковые армии в основном избавились от обычных стрелковых дивизий.

Если брать количество танков, то даже советский танковый корпус образца 45-го года фактически не дотягивал до танковой дивизии образца 41-го. Мало того, М. Барятинский в очередной раз подчеркивает: «Однако в подавляющем большинстве наступательных операций танковые армии не имели полного комплекта людей, вооружения и боевой техники» (там же). Для справки: по информации М. Солонина, в Львовско-Сандомирской наступательной операции Красной Армии (июль — август 1944 года) в составе 1-го Украинского фронта принимали участие три танковые армии: 1, 3 и 4-я. В указанных армиях к началу наступления имелось соответственно 419, 490 и 464 танка и самоходных артиллерийских орудий (эта информация полностью подтверждается В. Дайнесом). Иными словами, их средняя укомплектованность бронетехникой — 458 единиц — составляла 57 % (в качестве «полного комплекта» я использую цифру в 800 танков). Это практически такой же уровень укомплектованности (не забудем: при более низкой штатной численности танков), что и у всех 29 советских мехкорпусов накануне войны, вместе взятых, — в них, напомню, имелось в среднем 572 танка на корпус, что составляло 56 % от штата. Тем не менее столь явная недоукомплектованность не помешала Красной Армии к концу 1944 года почти полностью освободить территорию СССР и перейти границы Третьего рейха и его союзников.

Для большей наглядности приведем несколько конкретных фактов относительно сил и средств, имевшихся в составе той или иной танковой армии в ходе войны. Так, в конце августа 1943 года — перед началом Сумско-Прилукской наступательной операции — 3-я гвардейская танковая армия имела в своем составе 38,3 тыс. человек, 605 танков (в том числе 450 Т-34), 83 САУ, 137 бронемашин, 59 орудий, 44 противотанковые пушки и 245 минометов («Советские танковые армии в бою», с. 376). Правда, как подчеркивает В. Дайнес, в армии могло иметься 700 танков и САУ (87,5 % от штата). Интересен и следующий факт: «В танковых бригадах отсутствовали полагающиеся по штату трактора, в автотранспортных батальонах вместо 459 грузовых автомобилей, полагающихся по штату, имелось всего 318 исправных машин» (там же). К декабрю 1943 года — к началу Житомирско-Бердичевской наступательной операции — боевой состав изрядно потрепанной в боях армии значительно сократился. Даже после получения пополнения она насчитывала 244 танка (из них 207 Т-34), 104 САУ, 59 полевых, 16 противотанковых и 62 зенитных орудия, 172 миномета и — прошу обратить внимание! — 9573 «активных штыка» (там же, с. 396). Не знаю, оставались ли в армии «пассивные» штыки, но в таком виде она весьма напоминала танковую дивизию образца июня 1941 года, дополнительно усиленную артиллерией. В начале Львовско-Сандомирской наступательной операции (15 июля 1944 года) армия насчитывала 41 862 человека, 222 полевых, 39 противотанковых и 80 зенитных орудий, 271 миномет, 72 реактивные установки, 379 танков и 119 САУ, в том числе 323 Т-34 и 42 ИС-122. Вновь заострим внимание на степени моторизации. «Уязвимым местом армии, — пишет В. Дайнес, — была обеспеченность автотранспортом. Из 6575 автомашин различных типов на ходу было только 3969 (то есть на один автомобиль приходились по 10,6 чел. — Прим. авт.). Это не позволяло полностью обеспечить пехоту транспортом» (там же, с. 409). Как выходили из ситуации?.. Генерал Рыбалко проблему решил очень просто: он заставил своих «мотострелков» маршировать быстрее. «На тактических учениях, — делится этим «ноу-хау» В. Дайнес, — механизированные бригады и мотострелковые батальоны проверялись в умении совершать… марши в ограниченное время (25 км — 4 часа, 40 км — 6 часов, 50 км — 8 часов). Заметим, к слову, что при таком темпе (если, конечно, его реально добивались в боевой обстановке) условно «моторизованная» пехота, догоняя свои танки, передвигалась со скоростью не более 6,6 км/час. Через полгода — перед началом Сандомирско-Силезской наступательной операции (начало января 1945 года) — боевой состав армии вновь претерпел значительные изменения. Теперь она насчитывала около 55,7 тыс. человек, 661 танк, 22 танка-тральщика, 238 САУ, 346 орудий, 364 миномета и 48 реактивных установок М-13» (там же, с. 430). В. Дайнес подчеркивает, что ситуация с автомобилями по-прежнему оставалась напряженной:

«Обеспеченность автотранспортом, — пишет он, — оставляла желать лучшего: из положенных по штату 7465 автомашин имелось всего 5496» (там же). Выходит, что и в победном 1945 году на один автомобиль в 3-й гвардейской приходились по 10,3 человека. И что фактический уровень укомплектованности транспортом на 1 января составлял 73,6 %. И это был далеко не худший вариант.

Бывший командующий 4-й гвардейской танковой армией Д.Д. Лелюшенко любезно подсказывает: «К 10 июля 1944 г. армия была укомплектована личным составом почти на 100 % — 40 415 человек, танками и орудиями — на 80 %, автотранспортом — на 60 % (2788 автомашин) («Москва — Сталинград — Берлин — Прага», с. 250). На самом деле, имея в виду, что 4-я армия имела «урезанный» двухкорпусной состав, уровень укомплектованности нужно считать иным образом — от «базового» трехкорпусного штата. Тогда проценты получаются несколько иными: по личному составу — 81 %, по танкам и орудиям — 52 %, по автомобилям — 56 %. Заметим, что 2788 автомашин приходились на 40 415 человек: получается 14,5 человека на единицу автотранспорта. И ничего: все добрались, куда им нужно было…

Добавим также, что о тягачах/тракторах, которые должны были перевозить артиллерию армии, боевой генерал-танкист не упоминает вообще: видно, данный вопрос тревожил (или не тревожил) его в гораздо меньшей степени. Не беспокоили Лелюшенко и тактико-технические характеристики советских и поставленных по ленд-лизу американских тракторов. Совершенно очевидно: с какой бы скоростью они ни перевозили тяжелые пушки и гаубицы, ее оказалось достаточно для успешного выполнения заданий Родины. Наконец, нельзя не отметить и тот факт, что вопрос о тягачах (и их тихоходности) не поднимали и другие советские танкисты-мемуаристы, с воспоминаниями которых я ознакомился в ходе написания данной работы. Эта проблема «проявилась» в более поздний период — когда некоторым современным историкам понадобилось найти дополнительные аргументы для доказательства небоеспособности советских мехкорпусов накануне войны. Подозреваю, что, отойдя на последний рубеж обороны, они начнут подсчитывать портянки, обмотки и подворотнички. Как это еще о танкистских шлемофонах никто не вспомнил…

Ссылаясь на данные маршала И.С. Конева, В. Дайнес подсказывает, что перед началом Уманско-Ботошанской наступательной операции (начало марта 1944 года) во 2-й танковой армии насчитывалось 174 танка и 57 САУ, в 5-й гвардейской танковой — 169 танков и 27 САУ, в 6-й танковой — 121 танк и 32 САУ. Таким образом, к началу наступления 2-й Украинский фронт имел всего 670 танков и САУ. «По существу, — констатирует В. Дайнес, — в танковых армиях недоставало 75 % боевых машин» («Советские танковые армии в бою», с. 319). Иначе говоря, они были укомплектованы бронетанковой техникой на 25 %. Но это не смутило советское Главное командование. Операция началась в назначенный срок, и в ходе нее были достигнуты немалые успехи. «В ходе Уманско-Ботошанской операции, — подсказывает В. Дайнес, — была разгромлена 8-я армия (Вермахта. — Прим. авт.), а также частично 1-я танковая армия и рассечен фронт группы армий «Юг». 10 дивизий противника потеряли 50–75 % личного состава и почти все тяжелое вооружение. Войска 2-го Украинского фронта продвинулись на 200–250 км, освободили значительную территорию Правобережной Украины и Молдавии, вышли в северо-восточные районы Румынии» (там же, с. 329). Только в Умани советским войскам досталось свыше 500 совершенно исправных немецких танков и более 350 орудий (там же, с. 322). Я видел советские документальные кадры, запечатлевшие утонувшую в украинской грязи германскую бронетехнику: в числе прочего немцы бросили десятки «пантер» и «тигров». Получается, что в ходе внезапных вынужденных отходов (и, заметим, отнюдь не панического бегства) тяжелая обстановка порой заставляла даже солдат Вермахта и войск СС (а не только Красную Армию летом 1941 года) оставлять противнику гигантские трофеи. Ведь 500 танков и САУ — это примерно парк германской танковой армии того времени.

Перед началом Берлинской наступательной операции в составе четырех советских танковых армий (1, 2, 3, 4-я гвардейские танковые) числилось соответственно 709, 672, 572 и 395 танков и САУ («22 июня. Анатомия катастрофы», с. 187). Эту информацию вновь полностью подтверждает и В. Дайнес. Всего — 2348 танков и САУ. Выходит, что даже перед началом главного сражения войны — взятием Берлина — средняя укомплектованность танковых армий бронетехникой составляла не более 73 %. В наиболее укомплектованной 1-й танковой армии боевых машин имелось 89 % от штата, в наименее укомплектованной 4-й — 49 %. Как мы знаем, Красную Армию это не остановило, а немцам не помогло. Позволю себе напомнить, что в сосредоточенных (или сосредотачиваемых) в июне 1941 года на западной границе 1, 6, 4, 8 и 5-м мехкорпусах имелось 5055 танков, что составляло в среднем по 1011 танков на корпус или укомплектованность по сравнению с штатной в 98 %. Конечно, мне могут возразить: мол, советские танки 41-го нельзя сравнивать с танками 45-го. Ведь в конце войны это — Т-34-85, ИС-2, последние модели «шерманов» и т. д. Совершенно верно, но ведь и противостояли им летом 41-го не «пантеры», «ягдпантеры», «тигры» и прочие «звери». Половину немецкой бронетехники на 22 июня составляли легкие танки и танкетки. Более чем полутора тысячам Т-34 и КВ в июне 41-го немцы вообще не могли противопоставить в ситуации «один на один» ни один свой танк. К тому же в 1941 — м в польских и германских городах советских танкистов не поджидали тысячи немецких солдат с «панцерфаустами» и «панцершреками», причинившими Красной Армии и союзникам в 1945-м ничуть не меньше проблем, чем тяжелые «панцеры».

Даже из приведенной выше ограниченной информации можно, однако, сделать довольно интересные выводы. Во-первых, в ходе войны уровень укомплектованности той или иной советской танковой армии («на пике» их насчитывалось шесть) личным составом, бронетехникой, артсистемами и всем остальным мог изменяться в разы. Приведенная выше информация, касающаяся 3-й гвардейской танковой армии, является, с моей точки зрения, довольно иллюстративной: скажем, количество «активных штыков» могло отличаться в 5,5 раза. Как мы могли убедиться, ситуация со средствами моторизации в данном войсковом объединении никогда не была идеальной: подозреваю, что 3-я гвардейская в этом плане отнюдь не являлась исключением. Во-вторых, приходится признать, что ситуация с укомплектованностью оказывала мало влияния на решение Главного командования использовать или не использовать ту или иную танковую армию в той или иной наступательной операции. Если сил и средств явно не хватало, то ей просто ставились менее амбициозные задачи (правда, такие «поблажки» делались далеко не всегда). В-третьих, я пришел к парадоксальному выводу: на протяжении всей Великой Отечественной войны у Красной Армии не было такого подавляющего превосходства над Вермахтом в количестве и мощи танковых и механизированных соединений, как в июне 1941 года.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.