«МЫ ЕГО В ПЫЛЬ СОТРЕМ!»

«МЫ ЕГО В ПЫЛЬ СОТРЕМ!»

Сырокомский очень уважал Егорычева и от просьбы помочь в работе над речью на пленуме ЦК отказаться не мог. Рассказывал много лет спустя: «Я горжусь тем, что причастен к этой речи. Неделю мы работали с ним на горкомовской даче. Блестящий аналитик и стилист, он нуждался только в моей чисто редакторской помощи. Да и взгляд со стороны был полезен. Когда речь была готова, он ознакомил с ней некоторых секретарей горкома. Они все одобрили, хотя потом всячески открещивались от этого».

«Перед пленумом он дал мне прочитать текст, с которым намеревался выступить, — вспоминала жена Егорычева, в прошлом тоже партийный работник. — Раньше он этого никогда не делал. Он хотел знать мое мнение, так как выступление было очень ответственным, наболевшим.

Он критиковал ЦК, который мало уделял внимания обороне Москвы. Кроме того, поднял национальный вопрос. В его выступлении на пленуме этот вопрос не прозвучал так полно и резко, как он был изложен в том тексте, что я читала. Он отмечал рост национализма в республиках, затронул также еврейский вопрос, сказав, что евреев у нас унижают».

Жена посоветовала Егорычеву:

— Надо смягчить выступление. Сейчас так никто не выступает.

Он твердо ответил:

— Я буду выступать так, как подготовился.

Так что же сказал на пленуме ЦК секретарь столичного горкома? Только теперь текст его речи рассекречен.

— Хочу высказать пожелание, — говорил Егорычев товарищам по партии, — чтобы в наших отношениях с Объединенной Арабской Республикой и лично с президентом Насером было бы побольше требовательности. Чего стоят, например, безответственные заявления президента Насера о том, что арабы никогда не согласятся на сосуществование с Израилем или заявление каирского радио в первый день войны о том, что «наконец-то египетский народ преподаст Израилю урок смерти».

Егорычев отметил главное: очевидное превосходство израильской авиации над египетской ставит вопрос о надежности противовоздушной и противоракетной обороны Москвы. Достаточно ли защищена наша столица от авиации и ракет возможного противника?

— Очевидно и то, что волевые решения, принимавшиеся в области обороны, — напомнил Николай Григорьевич, — нанесли известный вред вооруженным силам, особенно авиации, флоту и в какой-то степени мотомеханизированным частям. Я прошу, товарищи, правильно меня понять. Я никого не хочу обидеть, ни на кого не намекаю. Но каждый из нас несет высокую персональную ответственность за свою работу, за свои поступки…

Генералы уверяли, что Москва надежно прикрыта с воздуха. Егорычев считал, что военные приукрашивают положение:

— Настало время на одном из пленумов заслушать доклад о состоянии обороны страны. Меня, например, как члена военного совета Московского округа ПВО, весьма беспокоит, что противовоздушная оборона столицы недостаточно надежна. Существующая система все более морально стареет, модернизация ее должного эффекта уже не дает, создание же новой системы ПВО столицы слишком затягивается.

Пока Егорычев выступал, стояла гробовая тишина. После выступления зал проводил его аплодисментами. Никто и представить себе не мог, что так резко и свободно московский секретарь выступал по собственной инициативе. Все были уверены, что речь одобрена Брежневым. В первый день пленума многие с восторгом говорили, как здорово выступил Егорычев:

— Какое блестящее выступление! Какая смелость в постановке вопроса! Какая глубина мысли!

Егорычеву вечером звонили домой, поздравляли. На следующий день когда он пришел на заседание пленума, то почувствовал, что отношение к нему переменилось. Брежневские помощники всю ночь обрабатывали членов ЦК.

«Из моих слов о волевых решениях, которые нанесли немалый ущерб вооруженным силам, Брежнев и Устинов поняли, что эта критика в их адрес, — вспоминал Егорычев. — Секретарь ЦК Дмитрий Федорович Устинов принял упоминание о «не в меру ретивых исполнителях» идей Хрущева о вооружениях на свой счет. И он был недалек от истины. Его фамилия была в моем выступлении. Но в последний момент я ее убрал. Подумал, и так ясно, о ком идет речь.

Позже один из министров оборонной отрасли рассказал, что после моего выступления их всех собрал Устинов. «Дмитрий Федорович, — говорил он, — от злости просто на стенку бросался. Кричал: «Мы этого Егорычева в пыль сотрем!»

Выступление первого секретаря московского горкома Устинов воспринял как личный выпад. Он был властным и амбициозным человеком и не терпел вмешательства в свои дела. И уже давно никто не смел сомневаться в его действиях. А тут не только Егорычев, но и другие позволили себе на пленуме высказываться о состоянии дел в военной промышленности.

Критически оценил советскую политику на Ближнем Востоке, действия министерства обороны и советской военной разведки первый секретарь Ленинградского обкома Василий Сергеевич Толстиков:

— Мы оказываем многим странам помощь оружием, причем в ряде случаев безвозмездно. Но невольно встает вопрос — всегда ли хорошо используется эта помощь? Если судить по тому, как использовали наше оружие арабы, то можно прямо сказать, что плохо. Обидно, что тысячи подготовленных в наших академиях и училищах для армий арабских стран офицеров оказались неспособными к отражению агрессии и правильному использованию оружия. Обидно, конечно, и то, что имеющие боевой опыт наши офицеры и генералы, находящиеся многие годы в арабских странах, не могли как-то повлиять на ход событий и вовремя проинформировать политбюро о действительном положении дел в армиях арабских стран. Видимо, плохо работает главное разведывательное управление…

Свое недовольство руководству военно-промышленного комплекса высказал и первый секретарь Челябинского обкома Николай Николаевич Родионов:

— На Урале в значительной степени утрачены навыки производства броневой защиты танков, не ведутся в необходимых размерах опытно-исследовательские работы по совершенствованию марок и технологии производства броневой стали… Надо приостановить катастрофическую текучесть кадров с оборонных заводов. Где уж тут говорить о сохранении секретности и высокой мобилизационной готовности. Не знаю, как в других местах, но у нас в Челябинской области самые плохие жилищные условия, больше всего бараков осталось на заводах министерства оборонной промышленности…

Кадровые последствия откровенности на пленуме не заставят себя ждать. Василия Толстикова отправят послом в Китай, оттуда в Голландию — и на пенсию. Николая Родионова тоже уберут с партийной работы, переведут в Министерство иностранных дел, потом отправят послом в Югославию.

Смертельно обиженный критикой, Дмитрий Федорович Устинов бросился к Брежневу. Леониду Ильичу втолковывали; что Егорычев лезет не в свои дела и вообще сознательно подрывает авторитет генерального секретаря, который является председателем Совета обороны и Верховным главнокомандующим. Может быть, этот Егорычев сам рассчитывает стать во главе партии?

Выступление московского руководителя вовсе не было направлено против Брежнева. Напротив, он рассчитывал на поддержку генерального секретаря. Но предложение обсудить на пленуме военные и внешнеполитические дела, которые были закрыты даже для членов ЦК, было истолковано как недоверие Брежневу, как стремление потребовать от него отчета. Внешняя и военная политика — прерогатива генерального секретаря. Остальные должны слушать и выполнять.

Доверенные секретари ЦК из «группы быстрого реагирования» получили указание дать отпор Егорычеву. Утром слово получил кандидат в члены политбюро и первый секретарь ЦК компартии Узбекистана Шараф Рашидович Рашидов. Он охотно откликнулся на просьбу одернуть московского секретаря. С укором сказал Егорычеву:

— Николай Григорьевич, противовоздушная оборона столицы начинается не в Москве, она начинается в Ташкенте. Состояние армии, ПВО на высоком уровне. Правда, мы не все знаем, но то, что мы знаем, говорит о том, что партия и правительство сделали все, чтобы и наша страна, и наш народ стали непобедимыми.

«Я сидел и думал, — вспоминал Егорычев, — что, когда в сорок первом враг оказался у порога столицы, то вся полнота ответственности за оборону Москвы легла на плечи москвичей. Конечно, нам помогала вся страна, но ведь это я со своими товарищами, а не Рашидов сидели в окопчике у моста через канал с гранатами и бутылками, ожидая немецкие танки».

Шарафу Рашидову вторил кандидат в члены политбюро и первый секретарь ЦК компартии Грузии Василий Павлович Мжаванадзе:

— Я немного знаком с положением дел обороны страны, в том числе и противовоздушной обороны Москвы… Если бы я ничего не знал, я чувствовал себя очень плохо, очень неловко, услышав о таком положении дел с противовоздушной обороной Москвы. То, о чем говорил товарищ Егорычев, я не все знаю, но я знаю, что противовоздушная оборона Москвы осуществляется не только непосредственно под Москвой, а далеко от Москвы, начиная прямо от границ СССР — Молодой первый секретарь Горьковского обкома Константин Федорович Катушев, чья карьера еще только начиналась, осудил уже самого Егорычева:

— Мне непонятен тон выступления товарища Егорычева, когда он говорил о противовоздушной обороне Москвы. Я думаю, что он совершенно не прав. Я знаю, что оружие, установленное и в нашей области, и в других соседних областях, которые являются ближними подступами обороны Москвы, является весьма совершенным, с большими возможностями и находится в надежных, опытных руках, способных отразить любые попытки нападения.

Катушев вскоре получит большое повышение — на следующий год его переведут в Москву, он станет самым молодым секретарем ЦК.

А вот еще один мобилизованный на борьбу с Егорычевым — первый секретарь Краснодарского крайкома Григорий Сергеевич Золотухин вообще прямо сказал, что незачем членам ЦК лезть в такие серьезные вопросы, не знаем ничего и знать не надо:

— Мне кажется, что ставить вопрос о том, чтобы широко обсуждать состояние наших Вооруженных Сил на пленуме ЦК, видимо, совершенно нецелесообразно, потому что это высшие наши интересы. Они, конечно, секретные. И чем. меньше людей будет знать эти секреты, тем лучше для самих секретов.

Григорий Золотухин вошел в историю, когда Хрущев, давясь от смеха и возмущения, рассказал о поездке в Тамбов:

— Вот тамбовский секретарь Золотухин все хотел, чтобы его пороли, чтобы сняли штаны и пороли. Какое удовольствие! Все виноватым себя признавал и приговаривал: да, товарищ Хрущев, надо штаны снять и меня выпороть. Он это три раза повторил. Я уже не вытерпел и сказал ему: «Что это вы все штаны хотите снять и зад нам показать? Вы думаете доставить нам удовольствие?» Какой это секретарь?

Тем не менее повинную голову меч не сечет. Хрущев высмеял тамбовского секретаря, но снимать не стал. А при Брежневе Золотухин возглавил более крупный Краснодарский край. Умение угодить начальству — самый надежный способ сделать карьеру. После пленума Золотухин вновь получит повышение. Его переведут в Москву и назначат министром хлебозаготовок.

— Хотел этого или не хотел бы этого товарищ Егорычев, он бросил тень на оборону, на наши славные вооруженные силы, — подвел итог Брежнев. — «Надо еще и еще раз самым тщательным образом взвесить, — говорил Егорычев, — готовы ли мы в любой момент отразить удар агрессора». Это не тема для дискуссий. Но я могу ответить на этот вопрос утвердительно. Да, мы готовы отразить любой удар любого врага. В отрыве от жизни, видимо, и состоит политическая ошибка товарища Егорычева, которая и привела его к тому, что он легко начал говорить об обороне страны. Я не буду, товарищи, развивать этой темы.

Попытка поставить под сомнение советскую внешнюю политику на Ближнем Востоке была пресечена. В благодарность за антиамериканские лозунги и ничего не стоящие слова любви, адресованные сменявшим друг друга советским вождям, Москва снабжала арабский мир оружием, ссужала деньгами, присылала многочисленных советников и специалистов…

Разговор о состоянии вооруженных сил и военной техники, столь важный для нашей страны, был оборван…

После пленума, 22 июня, в годовщину начала войны, Егорычев пришел к Брежневу:

— Леонид Ильич, я считаю, что в таких условиях я не могу руководить Московской городской партийной организацией. Я могу руководить только в том случае, если пользуюсь полным доверием и поддержкой политбюро и генсека. Мне такого доверия, как я понимаю, нет, и я должен уйти…

Он написал заявление:

«Генеральному секретарю ЦК КПСС тов. Брежневу Л.И.

В связи с тем что на июньском Пленуме Центрального Комитета партии моя позиция получила осуждение двух членов политбюро и двух кандидатов в члены Политбюро, я не считаю себя вправе оставаться в должности первого секретаря Московского городского комитета партии. Согласен на любую работу».

24 июня по указанию ЦК провели внеочередное закрытое заседание бюро московского горкома, на котором люди, которые формально еще оставались его подчиненными, устроили Егорычеву разнос. Особенно старалась первый секретарь Бауманского райкома Прасковья Алексеевна Воронина, которую выдвинул Егорычев и которая всегда пела ему дифирамбы…

Леонид Ильич обзвонил членов политбюро:

— Московская городская партийная организация нуждается в укреплении, и Егорычева стоило бы заменить…

Новым руководителем Москвы стал Виктор Васильевич Гришин, который до этого одиннадцать лет работал председателем ВЦСПС.

Пленум горкома провели 27 июня. Речь держал второй секретарь горкома Владимир Яковлевич Павлов. Ему объяснили, что он должен сказать:

— Товарищ Егорычев допустил грубую политическую ошибку. Высказанные им некоторые положения ни в какой мере не отвечали действительному положению дел, не имели никакого фактического обоснования, а сама их постановка на пленуме явилась политически вредной, способной нанести ущерб нашей стране… Многие товарищи высказали мнение о том, что в связи с этим товарищ Егорычев утратил их уважение и доверие, потерял тот высокий авторитет, который должен быть непременным условием для партийного руководителя, занимающего пост первого секретаря городского комитета столичной партийной организации… Бюро МГК отмечает, что он не обсудил свою речь на бюро и поэтому высказанные им политически неправильные положения не отражают мнения бюро… Бюро МГК пришло к выводу, что Егорычев не может оставаться на посту первого секретаря…

При этом участники пленума так и не узнали, что же такого крамольного сказал Николай Григорьевич. Сама его речь, произнесенная в защиту Москвы, долгие десятилетия оставалась секретом.

Опального Егорычева словно в издевку назначили заместителем министра тракторного и сельскохозяйственного машиностроения. Для многих утрата высокой должности оказалась равносильна катастрофе. Николай Григорьевич, напротив, так активно включился в работу, что очень скоро его отправили подальше от Москвы — послом в Данию. Перед отъездом его принял Брежнев. В своей мягкой манере сказал: поработай пару лет, наберись опыта, и переведем тебя в более крупную столицу… Но Егорычев так и застрял в Дании. Для кого-то комфортная жизнь в уютной европейской стране была бы подарком судьбы. Странный Егорычев рвался домой. Но он был невъездным послом.

За ним бдительно наблюдали чекисты. Ведал слежкой за «политически неблагонадежными» — не за диссидентами, а за теми государственными и партийными чиновниками, кого считали недостаточно надежными и нелояльными к Брежневу, старый знакомый и доверенное лицо генсека, его ставленник в госбезопасности — генерал армии Георгий Карпович Цинев.

Он был вхож в дом Леонида Ильича, считался другом семьи.

Людям, которые не забывали опального московского руководителя, близкое знакомство с ним дорого обошлось.

«Егорычев, — вспоминал Виталий Сырокомский, — приезжая по делам на несколько дней в Москву, обязательно приглашал меня к себе домой и расспрашивал о жизни в столице. В тот вечер, сидя в его кабинете, я яростно критиковал застойные явления в городской партийной организации, говорил о растущей апатии коммунистов. Николай Григорьевич слушал меня с большим интересом, забыв предупредить, что в его квартире установлены подслушивающие устройства, в чем он сам убедился на ряде случаев».

Когда Юрий Владимирович Андропов, назначенный все в том же 1967 году председателем КГБ, разобрался в сложном хозяйстве госбезопасности, то он из оперативно-технического управления вывел 2-й отдел, занимавшийся прослушиванием телефонов и помещений. Его преобразовали в самостоятельный 12-й отдел КГБ и подчинили непосредственно председателю. Это подчеркивало важность 12-го отдела, поскольку напрямую на Андропова выходила только разведка, 9-е управление (охрана высшего руководства страны), инспекция и секретариат.

Во главе 12-го отдела Андропов поставил своего секретаря Юрия Сергеевича Плеханова. Контролеры 12-го отдела, в основном женщины, владели стенографией и машинописью, их учили распознавать голоса прослушиваемых лиц. Смертельно опасно было высказываться о генеральном секретаре. Такие записи приносили Андропову, он сам их прослушивал и принимал решение.

Бывший помощник Егорычева Виталий Александрович Сырокомский без объяснения причин был изгнан из «Литературной газеты». Его — со сломанной ногой, в гипсе — вызвал заведующий отделом пропаганды ЦК и сказал:

— Вам нужно перейти на менее видную работу.

— Почему? — задал он резонный вопрос. — В чем я виноват? Какие ко мне претензии?

Ответа не последовало. Заведующего отделом ЦК ни во что не посвятили, и он отвечал довольно глупо:

— Вы должны сами вспомнить, в чем вы провинились перед партией.

— Да не знаю я! Я месяц не работаю, в гипсе сижу!

Тот упрямо повторил свое «Знаете!» и с угрозой в голосе посоветовал:

— Ничего не выясняйте, а то хуже будет!

Виталий Сырокомский не просто был снят с должности — ему вообще запретили заниматься любимым делом. Для него это был страшный удар. Он потратил годы, пытаясь что-то узнать и понять, в чем его вина и есть ли она вообще. Размышлял, кому он что сказал, кого из власти мог разозлить — то ли газетными материалами, то ли неосторожно сказанным словом. Заподозрил, что это дело рук КГБ. Написал Андропову, которого знал, с просьбой объяснить: в чем причина?

Его пригласил начальник главного управления контрразведки, заместитель председателя КГБ, пожал руку, был необыкновенно любезен и торжественно произнес:

— Юрий Владимирович просил меня передать вам, что у Комитета государственной безопасности не было, нет и, надеемся, не будет к вам никаких претензий.

А после смерти Андропова помощник сменившего его на посту генерального секретаря Константина Устиновича Черненко проявил интерес к этому делу и обнаружил, что виновником был КГБ. Приказ снять Сырокомского с должности отдал лично Юрий Владимирович. Чекисты записали разговор, в котором Виталий Александрович с болью в душе говорил, что ввод войск в Афганистан — преступление, что Брежнев в маразме и за страну стыдно. Андропов лично прослушал запись разговора, после чего позвонил секретарю ЦК, ведавшему средствами массовой информации, и дал указание убрать смельчака с работы. А потом разыграл целый спектакль, демонстрируя свою непричастность…

Но это уже другая история.

Когда у Кремлевской стены стараниями Николая Григорьевича Егорычева появился памятник Неизвестному Солдату, то прах взяли из братской могилы бойцов оборонявшей столицу 16-й армии, армии Константина Константиновича Рокоссовского. После войны маршал, проезжая мимо, всегда останавливался у поставленного под Москвой памятника, воздвигнутого в честь бойцов и офицеров 16-й армии. С гордостью и горечью говорил:

— Это мои солдаты.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.