Варшавские эпизоды агентурной борьбы

Варшавские эпизоды агентурной борьбы

О характере работы первых «легальных» советских разведчиков в Польше в начале 1920-х годов красноречиво свидетельствуют воспоминания бывшего первого секретаря украинского полпредства в Варшаве Г. Беседовского. По его словам, деятельность резидента украинского ИНО ВЧК-ГПУ Петра Дехтяренко представляла собой непрерывную цепь всяческих курьезов. Переведенный в Варшаву с должности заместителя председателя Киевской губчека, он сохранил за собой повадки и ментальность сотрудника «внутренних» органов безопасности. Вопреки всем правилам конспирации, он на дверях помещения резидентуры приказал повесить табличку: «Варшавское губернское отделение Чрезвычайной комиссии». Только благодаря вмешательству полпреда Шумского такой вопиющий факт «расконспирации» заграничного аппарата разведки развития не получил.

В качестве компромисса удалось договориться, чтобы злополучная вывеска перекочевала на внутреннюю часть двери помещения резидентуры[337].

Встречи со своей агентурой Дехтяренко проводил в варшавских ресторанах и кафе в присутствии своей жены, якобы бывшей графини. О «результативности» его разведывательной деятельности свидетельствуют два характерных эпизода. Первый заключался в том, что, несмотря на свою бурную деятельность по насаждению агентуры в лагерях военнопленных, Дехтяренко «проморгал» рейд армии Тютюника осенью 1921 года на территорию Советской Украины.

Много язвительных замечаний он заработал также от Шумского, когда представил «секретный военный договор» между Польшей и Люксембургом, предусматривавший совместные боевые действия против… Советской России. Причем за участие Люксембурга в войне на стороне Польши последняя в качестве компенсации «обязалась» передать Познань.

Нам сейчас трудно оценить правдоподобность таких воспоминаний, но, очевидно, какие-то основания так судить о деятельности некоторых первых разведчиков у Беседовского были.

Косвенное подтверждение сведений о неблагополучном положении в варшавской резидентуре и личности резидента ИНО ГПУ УССР Петре Дехтяренко содержится в так называемых «бумагах Павловского (Сумарокова)» – бывшего сотрудника советской разведки, ставшего на путь измены. В частности, он описывает историю с попыткой реализации дорогого платинового браслета с бриллиантами в 37 карат. Этот браслет изначально предполагалось переслать в Берлин местному резиденту Владимировскому на покрытие его расходов по руководству агентурой.

В присутствии начальника оперативной части ГПУ Зонова браслет под расписку был передан Павловским дипкурьеру, направлявшемуся из Харькова в Берлин. Через три месяца выяснилось, что резидент в Берлине Владимировский, не получив браслета, был вынужден свернуть работу своей резидентуры из-за отсутствия денег. Для выяснения обстоятельств утраты сам Павловский был вынужден ехать на «разбор полетов» в Варшаву.

Там-то и выяснилось, что браслет был самовольно отобран у дипкурьера Петром Дехтяренко и передан якобы в счет возмещения долгов резидентуры на продажу заместителю полпреда Хургину, направлявшемуся в Берлин. Браслет так и не был обнаружен. В своем рапорте о случившемся Павловский, надо думать, описал роль Дехтяренко с соответствующими комментариями, что и явилось причиной его увольнения из разведки[338].

Большую проблему для сотрудников варшавской резидентуры ИНО доставляли так называемые инициативники. Являясь в советские диппредставительства, они предлагали свои услуги в добывании разведывательной информации. Сложность для разведчиков заключалась в том, чтобы в массе таких заявителей выделить действительных доброжелателей, располагавших реальными разведывательными возможностями, и, отсеяв разного рода авантюристов и откровенных провокаторов, начать с ними повседневную работу. Польская контрразведка регулярно направляла своих агентов в надежде, что им удастся «втереться в доверие» к сотрудникам резидентуры и со временем стать агентами-двойниками. При этом подчас она не жалела усилий для придания передаваемым в советскую разведку сфабрикованным материалам вид реальных документов. И нужно признать, что ей в значительной степени удалось решить проблемы внедрения своей агентуры в сеть варшавской резидентуры и обеспечить московский Центр большим объемом дезинформационных сведений[339].

Послевоенная обстановка и привычка к агрессивным действиям заставляли тогдашних сотрудников разведки предпринимать нестандартные и в целом жесткие действия в отношении своих противников, включая подставляемых на вербовку польских агентов.

Так, осенью 1921 года в советское посольство явился бывший белогвардейский полковник Леснобродский, предложивший за высокую плату снабжать советскую разведку важными документами польского Главного штаба. Когда 10 октября 1921 года он доставил в представительство очередную порцию секретных материалов, включая дело по организации польской разведки в Германии, и предложил купить документы за 500 тысяч марок, сотрудниками резидентуры было принято решение о его физическом обыске.

При обыске было обнаружено удостоверение за № 3825, подписанное сотрудником 2-го отдела майором Кешковским. В ходе опроса было установлено, что Леснобродский, в качестве агента польской контрразведки, должен был заинтересовать сотрудников ИНО своими информационными возможностями и стать агентом-двойником. По его словам выходило, что целая группа польских контрразведчиков в течение долгого времени занималась фабрикацией указанных материалов с сохранением всех оригинальных реквизитов (подписи, резолюции руководителей, входящие – исходящие штампы и т. д.).

После завершения опроса Леснобродский вместе со своими документами был передан польским властям. Уже через два дня в польское министерство иностранных дел советским полпредством была направлена нота с перечислением всех подобных фактов провокационной деятельности[340].

В марте 1926 года польская контрразведка, в рамках оперативной игры «Бобер», направила в советское полпредство в Варшаве капитана Бобровского и капрала Венцковского со сфабрикованными секретными документами. Задание участникам операции предусматривало установление прочных конспиративных отношений с советскими разведчиками. Такую задачу можно было решить путем предоставления важной военной информации, которая позволила бы советской разведке убедиться в лояльности заявителей и их хороших оперативных возможностях. Но предлагаемая к покупке «Инструкция по обучению войск в зимний учебный период 1925–1926 года» у представителей советской разведки интереса не вызвала.

Полякам было предложено достать документацию по местам расквартирования и техническому оснащению отдельных танковых батальонов, а также другую информацию, относящуюся к планам развития бронетанковых сил Войска Польского.

К очередной встрече с советскими разведчиками, состоявшейся 7 марта 1926 года, польская контрразведка подготовила запрошенные документы и смогла получить за них 30 американских долларов.

Прибывший из Москвы эксперт, после изучения следующей партии предложенных к покупке документов, их полностью забраковал, а Бобровскому заявил, что «свинства не беру», имея в виду незначительность представленных сведений.

На встрече 23 марта советский разведчик предложил достать документы по мобилизационной готовности польской промышленности на военный период, обещая заплатить за них 10 000 долларов. Как ни старались польские специалисты придать сфабрикованным документам приемлемое содержание, им это не удалось. Очередная встреча Бобровского с представителем полпредства, состоявшаяся 27 марта 1926 года, продемонстрировала полякам хорошую информированность советской разведки о состоянии и потенциальных возможностях польской военной промышленности и заставила их озаботиться причиной таковой. Советский разведчик обвинил Бобровского в нечестности, заявив, что прерывает отношения[341].

На следующий, 1927 год приходится сразу две попытки польской контрразведки внедрить своих агентов в сеть резидентуры в Варшаве. Так, агент отдельного информационного реферата Командования 1-го корпуса (SRI DOK № 1) «Менковский» сумел войти в доверие к сотруднику советского полпредства по фамилии Афанасьев. Сохранившиеся польские документы свидетельствуют, что вначале ход операции для поляков складывался благоприятно. Вопросы, задаваемые Афанасьевым польскому агенту, свидетельствовали о заинтересованности советской разведки в получении информации по широкому кругу вопросов. В частности, ее интересовали мобилизационные документы некоторых польских полков, дислоцированных на восточной границе Польши, на участке Сарны – Тарнополь, планы учений и военных игр, структурное построение Корпуса пограничной охраны и т. д.

Отдельные вопросы были вызваны желанием Афанасьева установить судьбу двух советских летчиков, совершивших на своем самолете посадку в Польше. Характер вопросов свидетельствовал о том, что советским властям не было известно, была ли посадка вынужденной, или имело место дезертирство летчиков.

17 февраля 1927 года командующий войсками 1-го округа генерал Врублевский обратился к начальнику 2-го отдела Главного штаба с предложением подготовить и передать Афанасьеву часть запрашиваемых им документов. Чем закончилась операция с участием агента «Менковского», не известно[342].

Также не известно, чем была завершена операция польской контрразведки с внедрением своего агента «Чарноцкого» в сеть резидентуры Разведупра в Варшаве. Указанная операция также осуществлялась по инициативе отдельного информационного реферата Командования 1-го военного округа. Агент «Чарноцкий» был направлен в советское полпредство с четырьмя секретными приказами и «Инструкцией по организации полевого артиллерийского полка в военное время». Документы были переданы сотруднице полпредства, которая через пять минут вернулась к польскому офицеру, как он писал в своем отчете, в сопровождении мужчины «с выраженными семитскими чертами лица». Поляку было передано 10 долларов и заявлено, что представленные им документы интереса не представляют, а Инструкция в распоряжении полпредства уже имеется. Деньги же заплачены заявителю в знак признательности за инициативу и как свидетельство желания продолжить контакт.

Неназвавшийся мужчина предложил польскому офицеру собрать информацию по следующему кругу вопросов:

– организация кавалерийских частей в мирное и военное время, места их дислокации;

– расположение инженерно-саперных и других технических войск;

– места производства и базы хранения отравляющих веществ;

– сведения о деятельности польской разведки на советском и германском направлениях и т. д.[343].

Следующая известная попытка внедрения в агентурную сеть советской разведки относится к 1929 году. Бывший офицер Войска Польского поручик Тадеуш Гурецкий, ранее уволенный из армии за присвоение доверенных ему денег, в 1927 году случайно вошел в контакт с неким Зигмунтом Лелециньским, предложившим продать русским или немцам имеющиеся у него секретные документы. Гурецкий вначале обратился в германское консульство в Кракове с предложением о продаже, но представители германской разведки от ведения дальнейших переговоров в Польше уклонились и предложили ему выехать в Германию.

Опасаясь возможных неприятностей, Гурецкий рассказал польским контрразведчикам о своем участии в попытках продать документы. Когда последним стал известен характер материалов Лелециньского, они решили использовать его «втемную» и через Гурецкого предложить сотрудничество уже советской разведке.

В декабре 1929 года, после получения дополнительного инструктажа, Гурецкий выехал в Варшаву и, явившись в советское консульство на Познаньской улице, попросил связать его с «каким-нибудь военным представителем при консульстве».

Рассказывая свою историю советскому дипломату, Гурецкий не стал скрывать неблагоприятные факты биографии, но, выполняя рекомендации польских контрразведчиков, использовал их для решения задачи по внедрению в советскую разведку. Так, сообщая о своем заключении в военной тюрьме, Гурецкий указал, что в это время он сблизился с некоторыми функционерами коммунистического подполья, общение с которыми заставило его пересмотреть взгляды на «новое общественное устройство». Таким образом, в мотивацию секретного сотрудничества с коммунистами был добавлен идеологический мотив. Предлагая сотрудничество и рассказывая о своих разведывательных возможностях, Гурецкий всячески подчеркивал, что он не хочет, чтобы советские представители рассматривали его как «платного агента», а относились к нему как идеологическому единомышленнику.

На вопрос, как он мыслит себе работу в пользу Советской России, Гурецкий ответил, что, как бывший польский офицер, он имеет друзей, продолжающих служить в Войске Польском, и что он готов, либо «втемную», либо вербуя их, получать интересующую советскую разведку информацию. Особо советского разведчика якобы заинтересовала персона друга детства Гурецкого, служившего в общей канцелярии отдельного информационного реферата (контрразведка) Окружного корпусного командования № V в Кракове.

Возвратившись в Краков, Гурецкий рассказал своим кураторам в польской контрразведке обстоятельства переговоров и представил тематику и вопросы, интересующие советскую разведку: изменения в организации и штатной расстановке командования частей и соединений Войска Польского, новая организационная структура ВВС и т. д.

К очередной встрече с советским разведчиком, состоявшейся 7 января 1930 года, Гурецкий был снабжен некоторыми оригинальными документами польской контрразведки, исходящими от его «друга», включая секретную переписку начальника отдельного информационного реферата ДОК-V и командира 5-го полка тяжелой артиллерии. Кроме оригинальных, Гурецкий передал сфабрикованные польской контрразведкой документы по вопросам боевого применения 2-го отдельного саперного батальона и 5-го полка польских ВВС, дислоцированных в Кракове. Далее состоялось несколько подобных встреч Гурецкого с советским разведчиком.

Ход операции, с учетом ее значимости для польской контрразведки, был взят на особый контроль тогдашним начальником контрразведывательного отделения 2-го отдела Главного штаба майором Стефаном Майером, имевшим значительный опыт проведения подобных операций в бытность его начальником Экспозитуры № 1 в Вильно. Но уже в марте 1930 года так успешно начатая игра была прервана по инициативе советской стороны: сотрудник консульства, контактировавший с Гурецким, в экстренном порядке выехал в Советский Союз.

Обстоятельства прекращения операции оценивались в среде сотрудников польской контрразведки, принимавших непосредственное участие в ее проведении, крайне неоднозначно. Одни считали, что причиной неудачи было низкое качество передаваемой дезинформации, другие – что в какой-то момент советская разведка получила твердое указание о проводимой поляками операции. Но все они сходились во мнении о высокой оценке профессионализма советских разведчиков[344].

На основе анализа совокупности всех данных, относящихся к ходу операций по внедрению агентов «Бобровского», «Менковского», «Чарноцкого» в сеть советской разведки, таких как поведение советских разведчиков, характер задаваемых ими вопросов и отрабатываемых заданий, польские контрразведчики пришли к выводу, что большинство их инициатив противником вскрыта. Многие же задания давались не с целью получения объективной информации, а были вызваны желанием скрыть истинные объекты заинтересованности советской разведки[345].

В 1923 году на совмещенную должность резидента Разведывательного управления и ИНО в Варшаве был назначен Мечислав Логановский. В годы Гражданской войны он проявил себя как преданный делу партии коммунист и за заслуги на поле боя был награжден орденами Красного Знамени. Беседовский характеризовал его как человека «твердой воли, железной выдержки и зверской жестокости». Объединенная резидентура Разведупра и ИНО действовала под прикрытием советского полпредства в Варшаве и имела в своей практической деятельности большие полномочия, обусловленные высокой степенью доверия Логановскому со стороны руководителей внешней и военной разведок и самим характером деятельности в стране будущего вероятного противника.

Заместителем Логановского по военной разведке был сотрудник Разведупра Стефан Узданский (псевдоним Еленский)[346], а по линии иностранного отдела ВЧК-ОГПУ – Казимир Баранский (псевдоним Кобецкий)[347]. Беседовский обоих характеризует как высоких профессионалов в своих сферах специальной деятельности.

В совокупности у нас нет данных, чтобы судить о результативности разведывательной работы варшавской резидентуры внешней разведки, но некоторые опубликованные документы дают основания считать, что, несмотря на противодействие польской контрразведки, советская разведка в тот период добилась серьезных успехов в освещении значимых для советской стороны военных и военно-политических процессов в соседней стране. В частности, к этому периоду относится работа ценного источника в аппарате польской разведки, проходящего по учетам ИНО ОГПУ под криптонимом «68»[348].

В его агентурных сообщениях содержались сведения не только о «внутренней кухне» 2-го отдела Главного штаба, но и информация политического характера, получаемая по каналам польской разведки из других стран.

В апрельской сводке 1923 года читаем:

«…9) 2-й отдел люблинского корпуса доносит во 2-й отдел Генштаба, что рядовой в 13-й пехотной дивизии, некий Ковальчук, является советским разведчиком и поддерживает связь с неким Клейманом Янкелем, который пребывает в Варшаве. По этому же делу замешан сержант или поручик 35-го батальона пограничной стражи, который способствует агентам Ковальчука и Клеймана при переходе границы.

10) Тот же самый отдел люблинского корпуса сообщает, что в прифронтовой полосе в районе Ровно имеется телефонная связь с каким-то приграничным пунктом советской стороны. По этому поводу упомянутым отделом ведется усиленное наблюдение.

11) 2-й отдел Брестского корпуса сообщает во 2-й отдел Генштаба, что им завербован некий еврей, проникший в организацию “Полотная”, во главе которой стоит Плотников-Вель-Гинзбург.

В письме не сказано, какого рода эта организация.

12) Поручик Вернер Тадеуш из реферата Центральной Агентуры уезжает на некоторое время в Москву (предположительно на 3 месяца), для работы в какой-то пляцувке…

17) Польский агент Андрей Волянский, работавший раньше в Львовской экспозитуре, командирован сейчас в Данциг для установления связи в русскими монархистами, к которым он явится якобы с поручением от русских монархистов из Харькова…

25) Работника ГПУ, завербованного львовской экспозитурой 2-го отдела, о чем уже писали… звать Макаренко Дмитрий. Последний числится на службе 2-го отдела с 1 мая с. г. и работает, по нашему предположению, на одном из пограничных пунктов КРО правобережной Украины».

Как видно из приведенного примера, информация «68-го» отличалась точностью и актуальностью. Каждый пункт агентурного сообщения по оперативным вопросам давал возможность советским спецслужбам предпринимать неотложные действия как по нейтрализации польской агентуры (Макаренко, Волянский), так и по спасению своих собственных агентов от «застенков дефензивы» (Ковальчук, Клейман). Сведения по численному составу, организации и планах использования Войска Польского также высоко ценились в соответствующих отделах НКО РСФСР.

Можно предположить, что человеком, скрытым под криптонимом «68», был кадровый сотрудник 2-го отдела Главного штаба С. С. Бор-Боровский. О нем известно относительно немного. После демобилизации из рядов Войска Польского он был принят на службу в органы разведки, где последовательно занимал должности заместителя начальника приграничной плацувки и нелегального резидента. После его вербовки в 1922 году сотрудниками ОГПУ он в своей работе замыкался на представителей КРО, действовавших под прикрытием советской репатриационной комиссии в Варшаве. После того как поляки заподозрили его в работе на советскую разведку, Бор-Боровский был арестован, но, очевидно, за отсутствием улик был отпущен.

После своего бегства в СССР он еще какое-то время работал на органы безопасности, но, не пользуясь с их стороны доверием, был исключен из состава негласной сети[349].

В первые годы становления органов зарубежной разведки, когда разведчики только осваивали новую для себя сферу деятельности, имелись многочисленные недостатки и случаи различного рода недоразумений, заметно снижавших эффективность работы.

Заместитель Логановского по линии военной разведки Еленский рассказал Беседовскому об одном из своих агентов Курляндском, который одновременно использовался и представителем киевского аппарата ИНО Дехтяренко. Такая практика свидетельствовала о ненормальных взаимоотношениях между Центром, его региональными представительствами и зарубежными аппаратами.

Относительно низкой была деятельность по обеспечению собственной безопасности резидентуры. Одна из самых результативных агентурных групп, замыкавшихся на варшавский аппарат Разведупра-ИНО, действовала под руководством двух польских офицеров-коммунистов поручика Багинского и подпоручика Вечоркевича. Например, один из сотрудников Логановского Калнаруткис, обеспечивавший связь этой группы с резидентурой, ездил на встречи с агентами на автомобиле диппредставительства с советским флажком, «гарантировав» себе таким нестандартным образом «дипломатическую неприкосновенность». Калнаруткису, очевидно, было невдомек, что такими своими действиями он ставит под удар польской контрразведки замыкавшихся на него агентов.

О серьезных нарушениях в деятельности варшавской резидентуры по обеспечению безопасности группы Багинского – Вечоркевича свидетельствует тот факт, что информация о них относительно свободно циркулировала в стенах диппредставительства. Сам Беседовский, не являясь кадровым разведчиком, был осведомлен о характере их работы, включая особо секретную ее часть, связанную с организацией и осуществлением диверсионных и террористических актов в отношении представителей польских властей.

В мае 1923 года поручики Багинский и Вечоркевич были арестованы польской контрразведкой. Значимую роль в освещении их разведывательной и диверсионной работы сыграл неизвестный агент польской политической полиции, внедренный в организацию, возглавлявшуюся польскими коммунистами. Состоявшийся вскоре суд счел доказательную базу обвинения в целом несостоятельной, так как она базировалась на показаниях одного агента. Несмотря на то что в них достаточно подробно излагались обстоятельства работы польских офицеров в пользу советской разведки, судом они не были восприняты в качестве процессуально доказанных эпизодов их противоправной деятельности. По доказанным же эпизодам поручики Багинский и Вечоркевич тем не менее были приговорены к казни, но решением тогдашнего президента страны Станислава Войцеховского были помилованы в надежде организовать обмен на арестованных в Советской России польских агентов – священнослужителей римско-католической церкви Уссаса и Цепляка.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.