Приближение заката

Приближение заката

Неугомонный характер, широкие интеллектуальные запросы, темперамент и честолюбие Незбжицкого препятствовали его превращению в «узкого» профессионала, ограниченного исключительно интересами карьеры. Даже в рамках военной службы, с ее ограничениями, он никогда не забрасывал своих научных и литературных занятий. Это уже потом, после катастрофического провала польской разведки, когда она не смогла выявить признаки советско-германского сближения летом 1939 года, его многочисленные оппоненты и откровенные враги в самой разведке припомнили ему его литературные занятия как одну из причин ее фиаско на советском направлении деятельности. Он-де свои личные «научные» интересы поставил выше интересов службы, чем нанес ей невосполнимый ущерб.

Нужно сказать, что определенные основания для таких оценок деятельности Незбжицкого действительно имели место. Кроме руководства рефератом «Восток», к числу его служебных обязанностей было отнесено участие в работе так называемого «Комитета семи» – неформального образования при руководителе государства, призванного вырабатывать стратегию в отношении СССР и Германии и давать экспертные оценки по актуальным вопросам внешней политики в части выявления возможных угроз, исходящих от соседей Польши.

Кроме того, как представитель добывающего разведывательного аппарата 2-го отдела, Незбжицкий принимал участие в деятельности проводимой Экспозитурой № 2 операции «Прометей» по инспирации повстанческо-сепаратистского движения в национальных республиках СССР. Как руководитель советского направления разведки, Незбжицкий прекрасно понимал, что, в случае возникновения кризисных ситуаций, характер ее деятельности в самом Советском Союзе не даст исчерпывающих ответов на актуальные вопросы. Так, всю вторую половину 1933 года разведывательные аппараты реферата «Восток» бились над проблемой выяснения истинного состояния советско-германского военного сотрудничества. Произойдут ли принципиальные изменения в его характере после прихода нацистов к власти в Германии. Когда Незбжицкий «расписался» в своем бессилии, он был вынужден за содействием обратиться к своим коллегам из реферата «Запад», направив туда соответствующий запрос. Нужно отметить, что, в условиях «тихого» соперничества рефератов «Восток» и «Запад», сам факт такого обращения к конкурентам означал для Незбжицкого сильный удар по самолюбию.

Кстати, неравнозначное положение рефератов «Запад» и «Восток», с точки зрения оценки приоритетов польской разведки, отражалось в числе мест их расположения в штаб-квартире разведки. За первым было закреплено пять помещений, за вторым – четыре[313].

Примерно с начала 1937 года в деятельности реферата «Восток» началась череда кризисов, связанных, прежде всего, с невозможностью имеющимися силами и средствами получать из Советского Союза актуальную разведывательную информацию. Так называемая «наблюдательная» разведка, практиковавшаяся рефератом и подчиненными ему плацувками, к этому времени полностью исчерпала свой ресурс. Нужны были новые способы получения информации, прежде всего документальной, которые позволили бы удовлетворить постоянно возраставшие информационные потребности высших государственных инстанций.

Причинами, сказывавшимися на качестве работы, Незбжицкий называл и постоянно возраставшую эффективность советской контрразведки, и ужесточение режимно-профилактических мер советских властей, и быстро менявшуюся обстановку в области военного строительства. Простая фиксация происходящих в соседней стране процессов не позволяла польской разведке реализовывать свою основную – прогностическую – функцию.

С этого времени и сам Незбжицкий, и работа возглавляемых им аппаратов стали предметом острой критики, исходящей и из отдельного реферата «Россия», и от руководства разведки и Главного инспектората вооруженных сил.

В 1937 году Незбжицкий направил майору Адаму Пшибыльскому – начальнику отдельного реферата «Россия», доклад по вопросам состояния боевой подготовки частей РККА, составленный на основе информации одного из агентов. Он просил дать квалифицированную оценку содержащимся в докладе сведениям и вернуть его «со всеми поправками, рабочими отметками и дополнениями».

Объем подготовленного Пшибыльским анализа был сопоставим с самим докладом. В частности, он писал: «Я соглашусь с мнением начальника реферата “W” (“Восток”. – Авт.) насчет трудностей, с которыми сталкивается разведка на территории СССР. Считаю, что непосредственное наблюдение, ведущееся даже надежными источниками и представляющее большой объем необходимых военных сведений, никогда не сможет дать подробных знаний об организации, дислокации, мобилизационных и других возможностях Красной Армии. Для формирования целостной картины мы будем вынуждены обращаться к материалам, представленным “чистой” разведкой, причем материалы эти должны быть преимущественно документальными…

Представленный материал является, несомненно, полезным как совокупность достоверных и любопытных деталей, полученных путем долговременного и добросовестного наблюдения. Если оценивать деятельность самого наблюдателя, с точки зрения объема собранных им данных, то их ценность относительно невелика. Он делает выводы слишком поспешные и толком их не мотивирует… Порой создается впечатление, что наблюдатель представляет не только свои собственные выводы и сведения, но и данные, полученные из других, неизвестных нам источников. Так, например, наблюдатель предоставил подробную информацию о количестве вооружения и снаряжения саперной роты 2-й стрелковой дивизии. Характер этих сведений указывает на то, что только методами наблюдения их получить невозможно».

Несмотря на тесное взаимодействие в рамках изучения советской проблематики добывающего аппарата польской разведки (реферат «Восток») и информационно-аналитического (отдельный реферат «Россия»), без конфликтов и противоречий между ними не обходилось. Для правильной оценки и интерпретации получаемых от Незбжицкого разведывательных материалов офицерам-аналитикам требовались сведения, содержащие характеристики источников. Незбжицкий, стараясь не допустить их деконспирации, крайне неохотно представлял такую информацию, как правило, ограничиваясь общими положениями[314].

К 1938 году Незбжицкий, несмотря на вкладываемую в дело энергию и усилия, был неудовлетворен результативностью возглавляемого им аппарата. А тут еще потребовалось его участие в качестве эксперта в деле известного нам ротмистра Сосновского.

В письме к Каролю Дубич-Пентеру в Лиссабон он писал: «…С тех пор как живу, такого ужасного сезона не помню. С февраля 1938 года занят в судебных заседаниях, пока, по счастью, не в качестве подсудимого. Ты представляешь, наверное, что роль “эксперта” не является приятной. Афера (Сосновского. – Авт.) более чем сложная и крайне неприятная. Копаться в грязном белье десятилетней давности в целом неприятно, а в моем случае это уже просто пытка. Впрочем, изучение деятельности этого негодяя уже есть неприятность эстетического свойства».

Немного отвлечемся от личности самого Незбжицкого, чтобы обратиться к его роли «обвинителя» в деле Сосновского. Был ли он искренен в своих заблуждениях, доподлинно установить уже не удастся. Но высказать некоторые предположения относительно его мотивов можно.

Приглашая его принять участие в судебном процессе в качестве эксперта, руководство 2-го отдела, очевидно, руководствовалось желанием задействовать руководящего сотрудника разведки, «независимого» от проблематики реферата «Запад» и не связанного с его работниками лично. Это вполне понятно и оправданно. Но качественная и независимая экспертная оценка деятельности Сосновского была невозможна потому, что Незбжицкий, обладая большими познаниями и опытом работы по Советскому Союзу, был абсолютным дилетантом в германской проблематике. Он не знал специфических особенностей работы по Германии, которые резко отличались от практики работы 2-го отдела на восточном направлении.

Ярко выраженных личных мотивов неприязненного отношения Незбжицкого к Сосновскому, скорее всего, не было, потому что они просто никогда раньше не пересекались. Но вполне могла иметь место простая профессиональная зависть к результатам работы более удачливого конкурента. Нам известно, что рефераты «Восток» и «Запад» находились в состоянии «тихой» перманентной войны и были крайне подозрительны и ревнивы к взаимным успехам друг друга.

О том, что с профессиональной точки зрения расследование дела Сосновского было проведено как минимум не очень добросовестно, свидетельствует ряд фактов. Соответственно, оценка негативной роли Незбжицкого в деле также может быть более оправданной.

Мы не будем анализировать все факты «недобросовестности» следствия. Мы только попробуем остановиться на одном эпизоде, свидетельствующем о невиновности Сосновского и, соответственно, о вине следствия в целом и Незбжицкого в частности. Речь пойдет о трагической судьбе одного из агентов Сосновского – сотруднике Абвера Гюнтере Рудлофе. Предварительно оговорим, что нижеследующие замечания касаются общепринятой, а не спорной версии провала, предложенной австрийским исследователем Кохом.

Рудлоф был завербован Сосновским на основе материальной заинтересованности и около трех лет поставлял сведения о деятельности германской разведки в Польше. Нам ничего не известно о характере передаваемой Рудлофом информации, но его служебное положение одного из руководящих сотрудников Абверштелле «Берлин» позволяет предположить, что информация носила в основном контрразведывательный характер.

В ходе следствия и суда в Германии Сосновский своего агента не выдал, чем фактически сохранил Рудлофу жизнь вплоть до 1940 года, когда германская контрразведка на основе сведений архива 2-го отдела установила факт его сотрудничества с поляками в конце 1920-х – начале 1930-х годов.

Возникает вопрос, почему следствие качественно не отработало оправдательную версию в отношении Сосновского применительно к «делу Рудлофа»? В связи с тем что реализация контрразведывательной информации является одним из самых эффективных способов проверки источника, только проанализировав ход реализации сведений Рудлофа о немецкой агентуре в Польше, можно было убедиться в его добросовестной работе на 2-й отдел. В таком случае инкриминировать Сосновскому выдачу своего агента или работу на Абвер «втемную» было бы нельзя. Более того, убедившись в качестве информации Рудлофа и в том, что он после суда над Сосновским «цел и невредим», обвинительная версия в целом подверглась бы более критическому изучению.

Обвинения Незбжицкого в работе на Абвер майора Жихоня, о котором будет сказано ниже, также дают серьезные основания подозревать его в элементарной человеческой зависти к более успешным коллегам-конкурентам.

В 1938 году, при поддержке своих высокопоставленных друзей, Незбжицкий предпринимает попытку ухода из разведки. В частности, им рассматривалось несколько вариантов возможного трудоустройства. Два из них предусматривали руководящую работу в «Газете Польской» или в «Польской Збройны» – проправительственных средствах массовой информации. Третий вариант был связан с его назначением на должность директора «Польского радио».

Когда попытки не увенчались успехом, Незбжицкий писал своему корреспонденту: «Все это, однако, разбилось о решительный отказ генерала Вацлава Стахевича, который наотрез мне не позволил сделать потрясающую карьеру. Впрочем, в ситуации с кадрами в нашем “Амте” совершенно невозможно бросить все хозяйство, – это походило бы на диверсию с моей стороны»[315].

Одним из возможных преемников Незбжицкого на должности начальника реферата «Восток» был майор Владислав Михневич, руководитель киевской плацувки «В.18». Работая в Советском Союзе с 1933 по 1936 год (с небольшим перерывом), он имел все данные к назначению. Незбжицкий хорошо знал и ценил работу Михневича в Киеве, который успешно руководил небольшой, но достаточно эффективной агентурной сетью.

Но череда постигших Михневича служебных и личных неприятностей поставила на его служебном повышении крест. Началось с того, что его подчиненный – внештатный сотрудник консульства, а по совместительству сотрудник киевской плацувки «Н.5» поручик Стефан Касперский, по документам прикрытия значившийся как Альберт Рон, – «спалился» на операции по связи с агентом.

Предыстория этого дела такова. В январе 1936 года, во время нахождения в отпуске в Праге, польской разведкой был завербован гражданин Германии – агент Особого отдела ГУГБ НКВД СССР.

О его работе в Москве польская разведка была осведомлена, не зная, впрочем, что он работает на советские органы безопасности.

Офицер 2-го отдела польского Главного штаба на инструктажной беседе предупредил вновь завербованного агента, что, после его возвращения в Москву, с ним свяжется «нелегальный представитель» польской разведки, инструкции которого следовало выполнять. 28 мая неизвестный действительно связался с агентом по телефону и оговорил условия встречи в вечернее время. Звонивший был идентифицирован советской контрразведкой и взят под наблюдение, а несколько позже задержан. Им-то и оказался Стефан Касперский.

Как было написано в Докладной записке заместителя наркома внутренних дел Г. Прокофьева Сталину: «При обыске у задержанного обнаружены спрятанные под жилетом следующие шпионские материалы:

– фотографии танков новых типов,

– записи, касающиеся артиллерии, в частности зенитной,

– сведения о боевой подготовке войсковых частей РККА.

Задержанный предъявил служебный паспорт польского МИД, выписанный на имя внештатного сотрудника консульства в Киеве Альберта Рона, который в присутствии представителя НКИД СССР признал, что указанные материалы он действительно получил днем раньше от неизвестного ему лица. Рон был арестован, и по его делу начато следствие»[316].

Руководство 2-го отдела проанализировало причины провала и пришло к выводу о недостаточной профессиональной подготовке участника операции по связи с агентом и отсутствии должного контроля за ее ходом со стороны Владислава Михневича. Касперский действительно до своего назначения в плацувку «Н.5» прошел всего лишь восьминедельные курсы разведывательно-информационной работы и двухмесячную стажировку в одном из подразделений 2-го отдела Главного штаба. Убедившись, что Касперский за время двухмесячного содержания под арестом в ОГПУ сведений о деятельности польской разведки в СССР не выдал, было принято решение о его обмене на арестованного сотрудника советской разведки.

В июле 1936 года польская контрразведка нанесла ответный удар. В ходе встречи с агентом, при получении очередной партии секретных материалов, был арестован секретарь советского военного атташе в Варшаве Соколин. Из сохранившихся материалов польской контрразведки следует, что агент, с которым последний поддерживал связь, на самом деле был «подставлен» советской разведке и в течение некоторого времени использовался для передачи в Москву хорошо подготовленной дезинформации[317].

Заместитель наркома иностранных дел Н. Крестинский внес на Политбюро ЦК предложение об обмене советского разведчика на Стефана Касперского (Альберта Рона), которое 19 июня 1936 года было положительно решено[318]. По представлению Незбжицкого, работа последнего в польской разведке была закончена по причине его профнепригодности.

Личные же неприятности Михневича были связаны с тем, что, как было отражено в актах судебного заседания, он, в состоянии нервной перевозбудимости, нанес побои первому мужу своей жены. Последний занимал более высокое служебное положение, что и определило строгость наказания – один год заключения под стражей в крепости. В связи с кадровым голодом на опытных офицеров разведки, срок наказания был снижен до трех месяцев, и Михневич прямо из камеры отправился с разведывательной миссией на Восток.

Тем временем нарастали кризисные явления всего внешнеполитического курса Польского государства в целом и в его военной разведке в частности. «Мюнхенские события» стали последним относительным «триумфом» восточного направления 2-го отдела. Как писал позже начальник разведки Стефан Майер: «Во время чехословацко-германского конфликта летом – осенью 1938 года глубокая разведка в России дала удовлетворительную картину действий и планов СССР».

Одну из главных ролей в освещении планов сторон сыграл Незбжицкий, который лично руководил действовавшими в Чехословакии плацувками, а после мартовских событий 1939 года курировал вопросы, связанные с формированием на польской территории чешского добровольческого легиона.

В этот период реферат «Восток» продолжал руководить работой нескольких источников в СССР, которые, судя по оплате их услуг, входили в категорию ценных. Так, в рамках операции «Реклама» затрачивалось до 2000 злотых ежемесячно, «Тигр» – 1300. Всего за 1938 год на проведение этих операций польская разведка израсходовала 39 000 злотых – очень большую по тем временам сумму. Разведывательные возможности других 16 агентов в СССР, если судить по «шпионским гонорарам», были весьма неоднородны. Минимальная ежемесячная выплата не превышала 50 злотых, максимальная – 1000. Например, ежемесячные выплаты агенту «Вольскому» достигали 1000 злотых, «Абрамовичу» и «Франку» – до 500. Всего за 1938 год агентурные расходы реферата «Восток» составили сумму в 100 860 злотых[319].

К сентябрю 1939 года подчиненный Незбжицкому аппарат состоял из 13 человек. Так, общей секцией, занимавшейся организационными вопросами деятельности реферата «Восток», руководил капитан Ян Уряш. В секции плацувок глубокой разведки в СССР работали майор Людвик Михаловский и капитан Болеслав Скшипек. «Западной» агентурой занимались ротмистр Януш Розвадовский и капитан Бронислав Эльяшевич. Агентурой Дальнего Востока – капитан Богдан Буткевич. Ближнего Востока – ротмистр Станислав Джевиньский. Картотекой реферата ведали гражданские служащие Залесский и Задрожна. В канцелярии и чертежной трудились Ядвига Лассауд, Мария Чайнацкая, Янина Кречмар и Банчковский[320].

В польской историографии до сих пор ведутся споры о роли довоенной разведки Польши в сентябрьской катастрофе 1939 года. Большинство известных нам исследователей полагают, что причины ее поражения были связаны с двумя основными взаимозависимыми группами факторов: ошибками в области оценки поступавших по линии разведки сведений (неверная их интерпретация) и отсутствием ключевой информации о возможности советско-германского сближения с последующим заключением пакта Молотова – Риббентропа[321].

С такими утверждениями трудно не согласиться. Но хотелось бы добавить, что польская разведка, находясь в полной зависимости от внешнеполитических установок сначала Пилсудского, а затем Бека и являясь одним из инструментов их реализации, просто стала заложницей проводимого ими курса в рамках «политики равновесия». Даже если бы ей удалось получить ключевую, в том числе упреждающую информацию о советско-германском сближении в августе 1939 года, временной лимит на изменение внешнеполитического курса, вырабатывавшегося в течение двух десятилетий, к указанному периоду был полностью исчерпан. При тех политических условиях и раскладах сил в Европе альтернативных вариантов выхода из августовского кризиса у Польши просто не было.

Вместе с тем нельзя отрицать определенные успехи 2-го отдела в разведывательном изучении военного потенциала Советского Союза. Несмотря на отсутствие серьезных источников в правительственных и высших военных кругах СССР, польской разведке удалось составить в целом правильную и целостную картину состояния РККА и ее потенциальных возможностей. В частности, полякам удалось установить изменения в трех западных военных округах, вызванные усилением группировок за счет передислокации и формирования новых соединений в составе семи стрелковых, восьми кавалерийских дивизий, трех авиационных бригад и одиннадцати танковых батальонов.

На основе добытых документов о штате, вооружении и техническом оснащении 36-й моторизованной дивизии РККА реферат «Восток» спрогнозировал процесс формирования аналогичных соединений летом 1939 года[322].

Развитие внешнеполитической ситуации летом 1939 года продемонстрировало «глобальную» неэффективность польской разведки в оценке угрозы советско-германского союза. За редкими исключениями, серьезной упреждающей информации о таком сближении получено не было.

Одним из таких исключений является сообщение известного уже нам агента польской разведки под псевдонимом «Кобальт-7». В этом сообщении речь шла о заседании Политбюро ЦК ВКП (б) в марте 1939 года, на котором рассматривался вопрос об изменении приоритетов во внешней политике СССР. Из сообщения «Кобальта-7» следовало, что мнения членов Политбюро разделились. Так, якобы нарком иностранных дел Литвинов выступал за продолжение линии на укрепление отношений с западноевропейскими великими державами, особенно с Францией. Нарком Ворошилов являлся сторонником сотрудничества с Великобританией, не предусматривающего, впрочем, заключения какого-либо союза. Только секретарь Исполкома Коминтерна Дмитрий Мануильский, озвучив претензии на бывшие территории Российской Империи, выступил за изменение внешнеполитического курса в сторону улучшения отношений с Германией, включая возможность заключения с ней союза.

Интересная подробность. Из этого сообщения агента было якобы известно, что «сидевший по правую руку от Сталина Андрей Жданов предлагал не поддаваться на провокации, не дать себя втянуть в войну».

Серьезная информация о завершении стадии зондажа о возможности заключения германо-советского союза была получена из парижской плацувки «Lecomte» 22 августа 1939 года. В этой шифровке сообщалось, что Молотов поставил в известность германского посла в Москве Шулленбурга о готовности принять Риббентропа 23 августа. Эта информация и другие сопутствующие сведения были получены как собственными польскими источниками, так и французской агентурой[323].

Начавшаяся 1 сентября 1939 года война круто изменила жизнь капитана Незбжицкого. В условиях катастрофических поражений польских вооруженных сил функции начальника реферата «Восток» стали чисто номинальными, и 5 сентября приказом Верховного вождя генерала Рыдз-Смиглы он был снят с занимаемой должности. Но всем было ясно, что отстранение Незбжицкого от практической деятельности по руководству разведкой было вызвано его неосуществившимися прогнозами и катастрофой на Востоке. Но, несмотря на прошлые ошибки, потенциал опытного и знающего офицера нужно было использовать в новых условиях. Тот же Верховный вождь направил Незбжицкого в Бухарест для организации новой разведывательной сети на оккупированной территории Польши. Но его планам не суждено было сбыться. По приезде в столицу Румынии Незбжицкий тяжело заболел и несколько месяцев провел в госпитале.

После выздоровления и официальной передачи дел своему преемнику он отправился в Париж, где окунулся в привычный мир политических интриг, вызванных борьбой за власть между «пилсудчиками» и их оппонентами из лагеря оппозиции. Как известно, победа досталась генералу Сикорскому, который планомерно приступил к «зачистке» политической сцены, нещадно избавляясь от противников, группировавшихся вокруг генерала Стефана Дамб-Бернацкого.

Во Франции Незбжицкий еще некоторое время находился «на плаву», но его участие в распространении среди польских офицеров похищенных у генерала Сикорского стенограмм его переговоров со Сталиным поставило на его дальнейшей карьере жирный крест. Интриги Незбжицкого в Париже и Лондоне привели к тому, что за попытку установить конспиративную связь с арестованным к тому времени генералом Дамб-Бернацким он был даже на короткое время арестован англичанами[324].

При таких драматических обстоятельствах осуществились планы Незбжицкого по уходу из разведки. Он был назначен редактором «Польской Збройны», а несколько позже – преподавателем в одной из специализированных школ, готовившей сотрудников разведки.

Звезда аса польской разведки на профессиональном поприще капитана Ежи Антония Незбжицкого закатилась навсегда. Новое польское руководство и слышать ничего не хотело о нем, не говоря уже о том, чтобы назначить на должность, соответствующую его опыту и знаниям.

Последний раз имя Незбжицкого громко прозвучало в середине 1943 года, когда он вместе с другим офицером разведки майором Тадеушем Новиньским выступил с обвинениями в работе на германскую разведку известного уже нам майора Жихоня. Начало этой интриги восходит еще к марту 1939 года, когда Незбжицкий первый раз доложил подполковнику Тадеушу Скиндеру о своих подозрениях в отношении Жихоня. Скиндер позже говорил, что он, считая обвинения Незбжицкого безосновательными и вызванными обыкновенной человеческой ревностью, не придал им ровно никакого значения.

В 1940 году, уже находясь в Париже, бывший шеф реферата «Восток» повторил свои обвинения перед полковниками Тадеушем Василевским, Станиславом Гано, Леоном Миткевичем. Делу был дан законный ход, и вскоре в Морском военном суде состоялись слушания по делу Жихоня. Представший перед судом майор отмел все нападки Незбжицкого и Новиньского, тем более что обвинения носили общий и бездоказательный характер.

Так, Жихоню инкриминировалось достаточно вольное поведение в Данциге, которое было якобы вызвано его желанием, подставившись немцам в качестве кандидата на вербовку, установить с ними контакт. Поразительная схожесть материалов, передаваемых Жихонем в Центр, с документами, полученными в свое время плацувкой Сосновскоего «In.3» в Берлине, по мнению Незбжицкого, также указывала на сотрудничество обвиняемого с Абвером. Напомним, что к тому времени «вина» последнего в суде была доказана.

Еще один тезис обвинения выглядел совершенно надуманным, но указывал на наличие личных мотивов обвинителей, обусловленных завистью и ревностью к успехам Жихоня. В частности, они считали, что высокий служебный уровень германской агентуры Жихоня, в отличие от других его коллег по 2-му отделу, которые не могли «похвастаться» подобными успехами, мог свидетельствовать о вольном или невольном его участии в аферах германской контрразведки.

По результатам судебных слушаний он был полностью оправдан и выдвинул последним встречный иск о «защите чести и достоинства». Суд приговорил Незбжицкого и Новиньского к нескольким неделям ареста, признав, однако, что оба офицера имели право предъявить свои претензии и подозрения.

Несмотря на то что Жихонь по суду был полностью оправдан, он навсегда порвал с любимым занятием, перейдя на строевую офицерскую должность.

Справедливости ради нужно сказать, что не только Незбжицкий и Новиньский страдали «манией преследования». Аналогичные обвинения в адрес уже нашего героя о его якобы работе на советскую разведку высказал упоминавшийся выше Владислав Михневич, который, впрочем, кроме предполагаемой связи бывшей жены Незбжицкого с представителями ОГПУ, никаких убедительных доводов не представил[325]. Все подобные обвинения были обусловлены любимой забавой польской эмиграции по поиску виновных в трагической судьбе своей родины.

Участие Незбжицкого в делах по обвинению двух заслуженных офицеров польской разведки Сосновского и Жихоня в работе на иностранные разведки дает серьезные основания присоединиться к мнению Скиндера о том, что он в своих действиях руководствовался не интересами службы, а обычными человеческими страстями и недостатками, такими как зависть и ревность. В совокупности это дает основания некоторым польским исследователям считать, что Незбжицкий своими интригами способствовал поражению своей разведки.

Но гораздо ценнее свидетельства коллег по разведке, лично его знавших по совместной работе. Так, после войны майор Л. Садовский дал такую характеристику Незбжицкому: «Этот офицер, несомненно умный, способный и знавший как разведывательные принципы в целом, так и Советы в особенности, пользовался исключительным положением во 2-м отделе. Он располагал доверием как руководителя 2-го отдела полковника Пельчиньского, который опирался на его мнение, минуя компетентный реферат анализа, так и руководителя главного штаба, сильно поддерживался кругами Главного инспектората вооруженных сил (GISZ). Его политические и публицистические интересы выходили за служебные рамки, не говоря уже о разных дополнительных важных функциях, которые поручались ему не только в рамках 2-го отдела, но и за его пределами. Складывается такое впечатление, что он в рамках своего ведомства занимался собственной кадровой политикой. Независимо от этого Незбжицкий был связан с определенными политическими группами по линии санации или за их пределами… Можно смело утверждать, что в отделе глубокой разведки в течение нескольких предвоенных лет не было никакой попытки улучшения положения дел»[326].

После столь скандальных действий Незбжицкого, когда от него отвернулись многие бывшие товарищи, он больше никакого практического участия в разведывательной деятельности не принимал. После окончания войны Незбжицкий, как высококлассный аналитик и знаток Советского Союза, работал «консультантом» по советским делам при МИД Франции. Перебравшись в 1958 году в США, работал консультантом при библиотеке Конгресса и научным сотрудником Института Гувера при Стенфордском университете. Сотрудничал с ЦРУ. Продолжал писать.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.