Активная и пассивная отвага

Активная и пассивная отвага

Вечером того же дня мы сидели в более просторной комнате дома, который теперь мой штаб делил с начальником отдела личного состава штаба дивизии. Кроме нас, присутствовали также оба майора, мой адъютант, Герд Мейер, Нитман, командир 2-й батареи и однорукий адъютант начальника отдела штаба дивизии. Все мы находились в приподнятом настроении, поскольку все поставленные на сегодня цели были достигнуты нашими подразделениями. Непосредственный доступ к основной линии обороны по Лабине был опять возможен, захваченные было орудия взвода Людвига были отбиты у неприятеля. (Еще одна местечковая победа перед взятием Красной армией Краснодара 12 февраля и бегством немцев и румын на Тамань. – Ред.)

Начальник отдела личного состава штаба дивизии отправил дозорную группу, которая должна была прояснить ситуацию на правой части нашего участка фронта, где в тылу нашей линии обороны еще появлялись, по крайней мере время от времени, русские разведгруппы. Кроме того, дозорной группе было поручено проложить линию связи к линии обороны и при необходимости по дороге доложить о прокладке этой линии. Эту проделанную ими работу командир группы, унтер-офицер, постарался преподнести во всех деталях, сделав себе рекламу. Почти десять минут он расписывал совершенный ими подвиг. Когда он, наконец, сообщил о взятии в плен русской разведгруппы, начальник отдела личного состава сказал:

– Это просто выдающийся унтер-офицер. Надо будет представить его к Железному кресту I класса.

Эта реплика стала прелюдией к теме орденов, тем более что этот начальник отдела лично оформлял представления о награждении того или иного военнослужащего дивизии.

– Я желал бы, – возразил я, – этому человеку получить Железный крест I класса, если бы я не знал наверняка, что все мои люди заслужили точно такую же награду. Все, о чем доложил этот унтер-офицер, не более чем повседневная рутина. По собственному опыту я знаю, как легко взять в плен пару русских, когда за ними не присматривают комиссары. (Автор опять увлекся фантазией о «смирных» и «управляемых» русских. Видимо, впечатления от общения с предателями-«хиви» он переносит на весь народ, который и сломил мощь Германии (как до этого Франции в 1812–1814 гг., Швеции в 1700–1721 гг., Польши в XVII в., Османской империи в XVIII–XIX вв. и т. д.). – Ред.) И когда я вижу, что ныне все больше и больше входит в моду переполнять боевые сводки самовосхвалениями, я задаю себе вопрос: что нынче происходит с принципом – больше быть, чем казаться! Больше делать и меньше выставлять это напоказ! Партийные методы поощрения, к сожалению, теперь все больше и больше становятся похожими на армейские обычаи. Когда кто-то добросовестно выполняет свой долг, он в конце концов представляется к ордену. Но когда я представил командира батареи к награждению Железным крестом I класса, потому что он своей выдающейся по точности и действенности стрельбой обеспечил успех боя, тут же задается вопрос: а где свидетельства его отваги?

– Конечно, – отвечал начальник отдела личного состава дивизии, – Железный крест I класса должен даваться только за проявленную отвагу и доблесть, и я строго слежу за тем, чтобы им награждали только за по-настоящему активную отвагу. Артиллерист же в основном может проявлять лишь пассивную отвагу.

– А артиллерист орудия, когда батарея ведет артиллерийскую дуэль? – бросил я ему. – А водитель или погонщик мулов, которые доставляют боеприпасы сквозь вражеский огонь? И наконец, артиллерийские наблюдатели на передовой?

– Все это пассивная отвага, даже в случае наблюдателей. В то время, когда пехотинцы активно сражаются с противником, наблюдатель работает с таблицей стрельбы.

При этих его словах разразилась буря негодования. Герд Мейер в знак протеста вышел из комнаты, громко хлопнув дверью. Командир 2-й батареи ограничился саркастическим замечанием.

Можно смеяться над тем, что люди, ежедневно глядящие в лицо смерти, принимают вопрос о наградах столь близко к сердцу; можно приводить доводы, что справедливое распределение наград просто невозможно, что оно иногда пробуждает патологическое честолюбие и многое другое, но для солдата-фронтовика орден означает память о боевых действиях, когда он рисковал жизнью, о деяниях, которые нельзя вознаградить чем-то материальным. Каждое сословие имеет свой кодекс чести, и каждый член этого сословия жаждет признания, признания того, что он во исполнение сословных законов чести совершил особо выдающиеся деяния. В этом смысле орден для солдата есть «знак чести». Если кто-либо отнимает у него этот знак или запрещает носить его – не стоит удивляться, что солдат этого никогда не забудет.

Наша дискуссия о наградах была прервана появлением молодого лейтенанта. Он оказался командиром учебной роты и имел задание обеспечить со своими людьми безопасность нашего опорного пункта в течение ночи. После того как он доложил о выполнении этого задания, начальник отдела личного состава сказал:

– Покажите на карте, где и сколько вы расположили своих людей для обеспечения безопасности.

– Показать по карте я не могу. Я просто поставил по широкому кругу вокруг опорного пункта по одному человеку через каждые сто шагов.

– Боже! Чему же вас учили в вашем гитлерюгенде? – спросил начальник отдела личного состава с оправданной резкостью.

В этот момент со своего места поднялся его однорукий адъютант:

– Я приведу все в порядок. Пойдемте со мной!

Он вышел в ночь вместе со смущенным лейтенантом и долго не возвращался.

После выпитой водки нас всех наконец-то потянуло в сон. Мы стали устраиваться на ночь на широких деревянных нарах, которые почти полностью занимали одну стену комнаты.

Если прошедший день требовал на нашем участке обороны выравнивания линии фронта, то ситуация на нашем левом стыке с соседями была еще более угрожающей. Там противник, двигаясь по долине реки Афипс и поднявшись по ее юго-восточному склону, значительно углубился в наши позиции ударным клином, который мы вместе с нашими соседями и должны были оттеснить назад, насколько это возможно, и перекрыть русским путь (на Краснодар. – Ред.). Это была уже задача наступающего дня.

Боевая группа начальника отдела личного состава штаба дивизии, к которой я был прикомандирован для «совместного выполнения боевой задачи», нанесла вражескому ударному клину удар во фланг. Однако неистовый контрудар русских заставил нас перейти к обороне. Столкновение пехотных сил происходило у подножия горы, на склоне которой я занял место в качестве артиллерийского наблюдателя для моей батареи. Но из-за волнообразного профиля склона я не мог видеть этого столкновения. Однако другие передовые наблюдатели управляли оборонительным огнем с хорошими результатами. Русская атака захлебнулась. Неприятель отошел на исходный рубеж. Теперь мы полностью видели нашу цель на пространстве долины и на противоположном склоне и смогли приступить к планомерному обстрелу вражеских позиций.

Тем временем у нас появился начальник отдела личного состава штаба дивизии со своими подчиненными, тут же к нему подошел командир саперного батальона, чтобы доложить обстановку.

– Каково воздействие артиллерии? – спросил штабист.

– Выдающееся. Там, куда она не может достать, я работаю пулеметами и огнем пехоты.

– Этого, естественно, не происходит до тех пор, пока мы обрабатываем массовые цели сосредоточенным огнем. Для точечных обстрелов один наблюдатель должен был бы работать с одним отдельным орудием. Но для больших сражений это очень неудобно, поскольку наблюдатель в этом случае действует совсем иначе. Для подобных задач и существует тяжелое оружие пехоты. Слева от нас находится одна-единственная полевая пушка. И подобные задачи она решает превосходно. Некоторое время назад я наблюдал ее работу.

– Я вовсе не хотел привередничать, – сказал саперный капитан, обращаясь ко мне. – Господину майору надо было бы в самом деле взглянуть, как работают его снаряды. Там внизу, в долине, мертвые русские лежат.

– Предпочитаю обойтись без этого зрелища. Думаю, вы тоже.

Саперный капитан удалился. Начальник строевого отдела продолжал стоять с сотрудниками штаба за моей наблюдательной позицией и осматривал поле боя.

– Эта ситуация прекрасно иллюстрирует мои высказывания вчера вечером, – произнес он. – Там, внизу, пехота ведет тяжелый бой, а ваши артиллеристы сидят здесь, наверху, совершенно недоступные врагу, и управляют огнем по таблицам стрельбы.

– Все очень скоро изменится, если вы еще дольше простоите здесь со своим штабом.

Едва я успел произнести эти слова, как недалеко от нас разорвались два русских снаряда. Противник явно пытался поразить группу людей, собравшихся в одном месте.

Начальник отдела тут же скрылся вместе со своим окружением в одном из оставленных блиндажей, который находился непосредственно за нашей наблюдательной позицией. Это было весьма благоразумно, и я бы поступил точно так же, если бы не был должен управлять огнем своих орудий. Однако я не смог удержаться от того, чтобы не бросить им вслед ехидное замечание:

– О, пассивная отвага!

Когда в ходе боя наступил перерыв, я со своим адъютантом тоже зашел в блиндаж, чтобы спокойно позавтракать. Внезапно наша батарея открыла беглый огонь.

– Что у них случилось? – спросил меня начальник отдела личного состава.

– Понятия не имею.

– Разве вы не хотите пойти и посмотреть?

– Нет. Там есть свой командир, так что мне не о чем беспокоиться.

Когда огонь прекратился, в наш блиндаж зашел командир 2-й батареи и доложил:

– Я разнес огнем русскую вьючную колонну, которая пыталась доставить наверх боеприпасы.

– И какие потери у врага? – спросил начальник строевого отдела.

Командир 2-й батареи развернулся к нему всем корпусом, встал по стойке «смирно» и отрапортовал:

– Пятеро убитых, семеро тяжелораненых, четверо легкораненых и двое контуженных, так что они больше не смогут участвовать в сражениях.

– Вы немыслимый нахал, молодой человек.

– Никак нет, господин майор. Но всего лишь артиллерийский офицер. А потому только пассивно отважен, но достаточно интеллигентен.

Тут уже рассмеялся и начальник отдела личного состава:

– Ну что ж, отлично. Давайте по глоточку из бутылки за здоровье артиллеристов!

– И по второму глотку, – добавил к этому я, – за благородного командира нашей боевой группы, который вчера вытащил нас из полного дерьма!

Дружеские отношения между братскими родами войск были восстановлены.

Боевая задача, поставленная на этот день, была достигнута до такой степени, что русский ударный клин в значительной степени был оттеснен назад и изолирован. Поэтому на данном участке фронта боевые действия снова перешли к позиционной войне (всего на несколько дней. – Ред.). В сводках о ходе боев без конца повторялось: ничего нового.

Поскольку я теперь мог собрать всех солдат своего подразделения и поговорить с ними, мне пришлось с удивлением узнать, что ни один из них не говорит по-немецки. Из Донецка мы выступили, полностью укомплектованные германским личным составом, за исключением украинских добровольцев, которые составляли примерно десять процентов от нас. Теперь же немцы были в меньшинстве. До плановой численности мы были укомплектованы за счет «хиви» из всех народов советских республик, бывших в основном водителями и погонщиками, да наскоро обученными фольксдойче[35], не понимавшими ни слова по-немецки и говорившими только по-польски. В противоположность прочему смешению народов в нашем подразделении, между которыми установились хорошие товарищеские отношения, эти фольксдойче оказались довольно плохими солдатами, поскольку явно не хотели проявлять доброй воли.

Герд Мейер счел необходимым поговорить с ними совершенно откровенно и ввел официально «командирский час» для фольксдойче своей штабной батареи. С помощью переводчика он объяснил им, что весьма удивлен тем, как плохо, с неудовольствием они несут свою службу. Для этого должны быть определенные основания. Он попросил их высказаться совершенно откровенно.

В этой команде нашелся вполне интеллигентный человек. Получив заверения, что он может высказать все абсолютно искренне без всяких нежелательных последствий для себя и своих товарищей, он выложил следующее:

– Мы никакие не фольксдойче, а поляки. В наше село пришла команда войск СС. Нас, молодых мужчин, собрали вместе и спросили, кто мы такие – фольксдойче или поляки. Мы испугались, что нас могут повесить или отправить в концлагерь, если скажем, что мы поляки. И поэтому мы сказали, что были немцами. Мы думали, что после этого нас отпустят на все четыре стороны. Но нам объявили, что поскольку мы являемся фольксдойче, то должны сражаться за Германию. Вот так нас сделали германскими солдатами. Но мы не хотим сражаться за Германию.

– Вы сражаетесь здесь прежде всего против большевизма. И много людей других национальностей делают это вместе с нами, немцами. Вы же сами можете видеть: в наших рядах румыны, бельгийцы из валлонского батальона, взвод казаков, а также украинцы, туркестанцы и азербайджанцы. Вы все знаете, почему сюда попали. Или вы все же предпочитаете быть рабами Советов?

– Никак нет, господин обер-лейтенант. Но мы не хотим быть и рабами СС. Мы всего лишь крестьяне. И мы хотим вернуться домой в свои деревни.

Этим и закончилось сообщение Герда Мейера о проведенном им «командирском часе».

– А как развивались события дальше? – спросил Нитман.

– Вообще-то никак, – бессильно развел руками Мейер. – Я больше не проводил «командирский час», поскольку понял, что этот раскол никак нельзя урегулировать. Мы же не можем распустить этих людей по домам. Такое закончится плохо даже для них самих. Будут существовать так же, как и до этого разговора. Обижаться на них за это я тоже не могу.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.