Глава 20. Паранойя

Глава 20. Паранойя

Соединенные Штаты были самой мощной державой на Земле весной 1949 года. «Она охватывает мир, как Колосс, — написал в тот год один британский историк. — Ни одна другая держава ни в какой период истории человечества не обладала таким разнообразным или огромным влиянием на другие государства»[251]. Британская империя рухнула. Советы потеряли в войне 27 миллионов человек. Китай находился в хаосе, когда армия коммунистов шла к его столице. Германия и Япония были разгромлены и оккупированы. У Соединенных Штатов была половина всемирных материальных ценностей, половина промышленного производства, две трети машинного парка и единственный в мире ядерный арсенал. Тем не менее еще до окончания войны США потеряли свою монополию на атомную бомбу, и с этой потерей в высшие круги правительственной власти пришло чувство огромной опасности.

Гувер узнал, что советские разведчики проникли в ЦРУ, Пентагон, министерство юстиции и само ФБР.

Год начался с будоражащего прорыва «Веноны». В пятнадцати расшифрованных сообщениях советских разведчиков военного времени говорилось о некой женщине, работавшей в 1944 году в отделе борьбы с экономическими преступлениями министерства юстиции в Нью-Йорке. В 1945 году она переехала в Вашингтон и заняла другую должность в министерстве юстиции — гораздо лучшую, с советской точки зрения. Она работала в отделе регистрации иностранных агентов и в сотрудничестве с ФБР отслеживала политических агентов иностранных государств.

У нее был псевдоним Сима. «Она производит впечатление очень серьезной, скромной, вдумчивой молодой женщины, идеологически близкой к нам»[252], — доложил ее вербовщик из КГБ.

ФБР быстро определило, что только одна женщина в министерстве юстиции подходила под краткую характеристику Симы. Ее звали Джудит Коплон, и у нее был допуск к секретным документам ФБР в папках иностранных агентов, предоставлявших массу информации о преследовании советских разведчиков и американских коммунистов.

Гуверу нужно было выбрать стратегию, чтобы использовать ее против этой женщины. Бюро действовало быстро. Оно находилось внутри действующей советской шпионской сети и наблюдало за происходящим.

Первыми появились записи прослушивания разговоров Коплон из дома, с работы, из дома ее родителей и нью-йоркской квартиры русского, которому она звонила, — Валентина Губичева, сотрудника ООН, но явно советского шпиона. Пятьдесят агентов работали круглосуточно, прослушивая и записывая разговоры. Затем Боб Ламфер из ФБР «поставил капкан». Он состряпал фальшивый документ, из которого следовало, что доверенное лицо Амторга — советского торгового представительства в Нью-Йорке — осведомитель ФБР, и запустил его, как крючок с наживкой, в поток документов, которые Коплон просматривала на работе в министерстве юстиции. Она украла его.

ФБР подслушало разговор Коплон, в котором она планировала поездку в Нью-Йорк с целью повидаться с Губичевым. Агенты пошли к заместителю министра юстиции Пейтону Форду за ордером на арест. Он сказал им, что у них нет достаточных доказательств, что Коплон можно арестовать, только если поймать ее в момент передачи секретных документов агенту иностранного государства. 3 марта 1949 года Коплон села на поезд, идущий в Нью-Йорк. За ней последовала группа агентов ФБР. Коплон и советский шпион увидели, что за ними хвост. Она не передала ему документы. ФБР тем не менее их арестовало без ордера.

Коплон предстояло пережить два суда: один в апреле по обвинению в краже секретов в Вашингтоне; второй в ноябре по обвинению в шпионаже в Нью-Йорке. Оба они оказались катастрофой для Гувера и ФБР.

Коплон была шпионкой, вне всякого сомнения. Но ФБР нарушило закон, стараясь осудить ее. Оно незаконно прослушивало ее телефонные разговоры с адвокатом. На первом суде специальный агент ФБР, стоя на трибуне для свидетелей, отрицал, что телефон Коплон прослушивался, — ложь, которая позже была разоблачена.

Затем, к смятению Гувера, судья принял в качестве доказательств рапорты ФБР, в которых были упоминания о поиске информации о группе советских шпионов, охотившихся за секретом атомной бомбы, что было угрозой секретности проекта «Венона».

Чтобы защитить секреты ФБР от разоблачения в суде, 29 июля 1949 года Гувер учредил новые внутренние меры безопасности. Они стали известны как «июньская почта» — новый тайник для хранения документов о прослушивании телефонных разговоров, электронных прослушивающих устройствах, незаконных проникновениях в помещения, несанкционированных действиях секретных спецслужб и потенциально взрывоопасных донесениях из самых засекреченных источников. «Июньская почта» не хранилась и не регистрировалась в центральном хранилище документов ФБР, а находилась в потайной архивной комнате, далеко от любопытных посторонних глаз.

В штаб-квартире ФБР был издан приказ уничтожить «все административные записи в Нью-Йоркском филиале» — ссылка на записи прослушанных телефонных разговоров Коплон — «ввиду близости ее суда». На письменном приказе стоит примечание синими чернилами: «О.К. — Г.»[253].

Несмотря на усилия Гувера, о прослушивании телефонных разговоров стало известно на втором суде — было осуществлено проникновение еще в один уровень секретности ФБР. Тогда тот же агент ФБР, который солгал на первом суде, признался, что сжег записи прослушанных телефонных разговоров.

Коплон признали виновной, но этот вердикт не устоял. Судья Ленид Хэнд, который принял апелляцию Коплон, отверг приговор, требовавший двадцати пяти лет тюрьмы. Он публично осудил Гувера — редкое событие в американской юриспруденции. По словам сотрудника ФБР Боба Ламфера, который вел расследование, Гувер пришел в ярость из-за «всего этого дела Коплон, особенно в связи с отменой признания ее виновной»[254]. Судья напомнил ФБР, что запрет Верховного суда на прослушивание телефонных разговоров по-прежнему действует на территории страны. Этот запрет был основан на «соображениях морали и общественного благополучия». Арест без предъявления ордера был незаконным. Доказательство, полученное в ходе незаконного ареста, недопустимо, это «плод ядовитого дерева». Судья Хэнд также написал, что защита должна была получить право установить личность «конфиденциального осведомителя» ФБР в этом деле. Этим источником, разумеется, была «Венона», а это был самый большой секрет американской разведки.

ФБР снова поймали на нарушении закона. Впервые со времен облав 1920 года юристы, ученые и журналисты открыто поставили под вопрос полномочия, которыми пользовался Гувер. Почти все согласились с тем, что ФБР следует иметь возможность прослушивать телефонные разговоры при расследовании предательства, шпионажа и саботажа. Разумеется, прослушивание телефонных разговоров поможет ловить шпионов. Но этому же способствовало и вскрытие корреспонденции, обыски в домах и служебных кабинетах, кражи документов и установление прослушивающих устройств без юридической санкции — все эти обычные для ФБР операции были незаконными. Даже на пике холодной войны свободное общество по-прежнему неодобрительно смотрело на тайную полицию.

«Поэтому и Россия знает»

Гувер усилил давление на своих агентов, занимавшихся проникновением в секреты советской разведывательной сети. КГБ заметил надвигающуюся охоту на людей благодаря своим хорошо подготовленным шпионам в американской и британской разведслужбах.

Американские охотники на шпионов регулярно консультировались с Питером Дуайером — главным представителем британской разведывательной службы МИ-6 в Вашингтоне. В августе 1949 года Дуайер переслал несколько недавних расшифровок «Веноны» руководителям британской разведки в Лондоне.

Среди них было советское сообщение пятилетней давности, в котором содержалась дословная цитата натурализованного британского подданного — ведущего ученого-ядерщика по имени Клаус Фукс, работавшего в Манхэттенском проекте. Из нее явствовало, что Фукс был советским агентом в Лос-Аламосе в то время, когда Америка совершенствовала бомбу. Будучи первоклассным физиком-теоретиком и несгибаемым коммунистом, бежавшим из гитлеровской Германии, он оказался самым лучшим источником секретных разведывательных данных по атомной бомбе и ее более мощному преемнику — водородной бомбе — для советских шпионов. Будучи проинформированными к 7 сентября 1949 года об уликах против Фукса, англичане попытались решить, как арестовать и признать его виновным, не раскрывая «Венону» как источник своих знаний[255].

20 сентября ЦРУ выпустило отчет, в котором говорилось, что Советы, вероятно, не создадут атомное оружие еще в течение четырех лет. Три дня спустя президент Трумэн объявил миру, что у Сталина бомба есть. Американские самолеты зарегистрировали радиоактивные осадки после секретного испытания Советов. Маятник ужаса качнулся.

Гувер послал своих агентов по всей стране, чтобы они допросили ученых, которые работали с Фуксом. Американцы торопили англичан преследовать его в судебном порядке. Он наконец раскололся 31 января 1950 года после нескольких недель интенсивных допросов в Лондоне. Гарри Трумэн публично решил — чуть ли не в тот же самый час — создавать водородную бомбу. Решение президента совпадало с предупреждением Гувера о том, что Фукс пользовался почти безграничным доступом к секретам Лос-Аламоса, включая долгосрочные исследования по водородной бомбе.

«Фукс знал о водородной бомбе столько же, сколько и любой американский ученый; поэтому и Россия знает»[256], — сообщило ФБР после его признания.

ФБР отчаянно пыталось найти остальных членов шпионской группы, которая украла секреты бомбы. Но британские дипломаты препятствовали Бюро в допросе Фукса до тех пор, пока ему не вынесли официальный приговор. Гувер назвал эту отсрочку произволом, особенно потому что именно англичане рекомендовали Фукса для Манхэттенского проекта. Прошли драгоценные недели, прежде чем сотрудники ФБР допросили шпиона. Фукс многое утаил в своих ответах относительно технологического скачка от атомной к ядерной бомбе. Но Бюро получило то, что хотело: неопровержимое установление личности тайного агента, который связывал Фукса с советским разведывательным подпольем в США.

Его звали Гарри Голд, и агентом советской разведки в Соединенных Штатах он был пятнадцать лет. Его имя значилось в досье ФБР с 1947 года. Агенты из нью-йоркского отделения Бюро провели беседу с Голдом, и он охотно признал, что является частью сети русских агентов еще с военного времени. «Но после того контакта с Голдом прошло три года»[257], — сказал спецагент ФБР Дональд Шэннон. Запись беседы была отправлена в штаб-квартиру ФБР, подшита в дело и забыта.

К своей большой досаде, Гувер обнаружил, что ФБР не обращало внимания на свои собственные документы в отношении Клауса Фукса четыре года. Это были переводы на английский язык захваченных документов немецкой армии, которые находились в распоряжении ФБР со времени окончания Второй мировой войны, когда Фукс все еще шпионил для Советов в Соединенных Штатах. Из них явствовало, что Фукс был хорошо известен как «коммунист относительно высокого уровня».

Вина лежала на выдающемся, но чудаковатом руководителе контр разведывательных операций ФБР Уильяме К. Харви. В 1947 году Гувер уволил его за пьянство, и тогда он пошел работать в ЦРУ. Очевидность этого оставалась незамеченной до тех пор, пока Фукс не признался.

«Обратите внимание, — написал Гувер начальнику отдела национальной безопасности 16 февраля. — Мы не можем терпеть такую небрежность»[258].

«Что есть у противника»

В КГБ точно — что необъяснимо — знали, как будет разворачиваться дело после признания Фукса. Там предсказывали, что Фукс выдаст Голда, а Голд — цепочку советских шпионов и связных, которые пытались заполучить секреты американской атомной бомбы. В КГБ сокрушались: «Что есть на них у противника — это не только их неопровержимое участие в нашей работе, но и доказательства того, что они передавали нам секретные материалы по атомной бомбе»[259]. «Противником» было ФБР.

Это знание КГБ получил от советского шпиона по имени Уильям Вайсбанд. Он находился в штаб-квартире «Веноны» в Арлингтон-Холл пять лет.

Многое в биографии Вайсбанда и сегодня остается загадкой, включая место его рождения — Александрия в Египте? Одесса в России? — и год, когда он впервые приехал в Соединенные Штаты Америки. Он, вероятно, учился в школе Коминтерна имени Ленина в Москве в начале 1930-х годов. Он бегло говорил по-русски, без акцента — по-английски и свободно — по-арабски. К 1936 году он работал связным для советской разведки в Нью-Йорке. В 1938 году он стал американским гражданином. Он вступил в армию Соединенных Штатов и служил в радиотехнической разведке в Англии, Италии и Северной Африке.

Вайсбанд пришел работать в Арлингтон-Холл в качестве русского переводчика в 1944 году. Он был общительным и чрезвычайно приветливым. «В Холле у него была репутация любителя прогулок. Он прогуливался по окрестностям, болтал с людьми и собирал слухи, — гласит секретная история этого дела, подготовленная Агентством национальной безопасности. — Он также умел попадать в круг лиц, которым предназначались документы, не касавшиеся непосредственно работы его отдела. Будучи чрезвычайно коммуникабельным человеком, Вайсбанд имел широкий круг друзей…»[260] О его свадьбе после войны говорили как о «Кто есть кто в армейской шифровальной службе». Его жена тоже работала в Арлингтон-Холле.

С февраля 1948 года он присылал в Москву массу разведывательных данных о «Веноне». Москва немедленно сменила шифры. Советы «осуществили ряд оборонительных мер, которые привели к значительному снижению эффективности американской дешифровальной службы», — говорится в кагэбэшном досье Вайсбанда. За шесть недель до испытаний первой советской атомной бомбы он сообщил, что американская разведка «внезапно больше не смогла читать наши зашифрованные телеграммы»[261].

Тайная история Агентства национальной безопасности подхватывает эту историю. «ФБР начало систематизировать факты» о том, почему «Венона» стала буксовать. Бюро «с ошеломлением узнало в 1950 году о том, что Вайсбанд был принят на работу в Арлингтон-Холл» в качестве начальника отдела, работающего с советскими телеграммами. Он был арестован, но ничего не сказал. Он отбыл год в тюрьме за презрение к суду после того, как отказался давать показания перед большой коллегией присяжных. Потом он работал в Вашингтоне и его окрестностях — продавал автомобили и присматривал за квартирами еще шестнадцать лет до своей смерти.

Это внедрение советского агента парализовало продвижение проекта «Венона». На протяжении последующих трех десятилетий Соединенные Штаты не могли читать самые засекреченные советские сообщения. Можно было только оглядываться назад и пытаться расшифровать старые телеграммы 1940-х годов.

ФБР так и не узнало, что Вайсбанд рассказал русским. История Агентства национальной безопасности заключает: «Его дело вселило некую паранойю в профессионалов».

Эта паранойя затронула ФБР. Гувер настаивал, чтобы ФБР создало и контролировало свою собственную систему тайной коммуникации. «Господин Гувер не был человеком, который доверял кому бы то ни было, — сказал Рональд М. Фургерсон — ведущий дешифровальщик Бюро. — Он боялся, что в Агентство национальной безопасности, которое производило криптографическое оборудование, мог проникнуть враг»[262].

Вайсбанд прорыл ход в американскую разведку снизу вверх. Теперь другой советский шпион проник в нее сверху вниз.

Гувер был с самого начала убежден, что ЦРУ будет легкой добычей для советских шпионов. В октябре 1949 года в Вашингтон приехал учтивый и красноречивый новый сотрудник МИ-6, который со временем станет олицетворением страхов Гувера.

Ким Филби представился знаменитостям в ЦРУ и Пентагоне. Они посвятили его в свои самые секретные операции. Филби узнал о планах ЦРУ сбрасывать на парашютах русских и восточноевропейских эмигрантов и беженцев за железный занавес в качестве шпионов, диверсантов и ударных групп против Советского Союза и его союзников. Его предусмотрительность обрекла эти операции на провал и привела к гибели или пленению завербованных ЦРУ иностранных агентов. Он узнал все о контрразведывательной деятельности ФБР и англичан в «Веноне». Его донесения держали КГБ в курсе американских попыток проникнуть в советскую систему шифров, судьбы Клауса Фукса и угрозы членам разведгруппы, подбиравшейся к секретам атомной бомбы.

Филби свободно перемещался по коридорам Пентагона — учреждения, все еще находившегося в состоянии беспорядка через шесть месяцев после самоубийства министра обороны Джеймса Форрестола, который в состоянии психоза выпрыгнул из окна с большой высоты Военно-морского медицинского центра в Бетесде. Форрестол был самым сильным союзником Гувера в правительстве Соединенных Штатов. Его смерть углубила отчаяние Гувера по поводу американской разведки и ее способности встретить растущую советскую угрозу.

Когда Филби начинал поиски американских секретов, Гувер вел арьергардные бои с будущим директором Центрального разведывательного управления Алленом Даллесом. Будучи еще частно практикующим адвокатом, Даллес получил поручение от Пентагона провести совершенно секретное изучение плачевного состояния американской разведки. Он намеревался использовать свой доклад президенту в качестве средства подняться до руководителя ЦРУ. Даллес не консультировался ни с Гувером, ни в ФБР во время своей исследовательской работы, которая длилась в течение года, что было намеренным оскорблением. Когда Гувер с боем заполучил из Пентагона черновой экземпляр этого доклада, он увидел, что Даллес не признает данные Гуверу президентом полномочия в вопросах национальной безопасности.

«Это возмутительно, что ФБР оставлено за скобками»[263], — написал Гувер.

Даллес не ответил. После долгих усилий специальный агент ФБР получил новый бюджет ЦРУ от члена Комитета по ассигнованиям в палате представителей: он был спрятан в семи или восьми различных законопроектах Пентагона. О нем знали не более четырех членов конгресса. «Это самая шокирующая картина незаконных финансовых расчетов, которую я когда-либо видел»[264], — написал Гувер на служебной записке. А вот что было еще более шокирующим: ЦРУ тратило в пять с половиной раз больше, чем ФБР.

Гувер понимал, что ему нужно возобновлять свою битву за власть, чтобы бороться с коммунизмом.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.