Глава 15 Операция «Эпсом»

Глава 15

Операция «Эпсом»

Незадолго до падения Шербура Гитлер в последний раз побывал во Франции. Настроение у него было отвратительное. Приказ сбросить англо-американцев в море не был выполнен, и фюрер считал, что командующие войсками на Западе поддались пораженческим настроениям. Своим ближайшим советникам из штаба ОКВ он открыто жаловался: «Фельдмаршал Роммель умеет командовать и вести за собой людей в дни побед, но стоит появиться малейшим трудностям, и он сразу впадает в крайний пессимизм».

Роммель, в свою очередь, не скрывал недовольства тем, что фюрер вмешивается в его распоряжения и приказы. Даже генералов из ОКВ раздражал мелочный педантизм фюрера. Он, например, потребовал, чтобы все позиции войск отмечались на картах масштаба 1:25 000. Однажды, знакомясь с боевым донесением, он заметил, что количество зенитных орудий на Нормандских островах на две единицы меньше, чем положено. Гитлер потребовал наказать составившего донесение офицера за преуменьшение оборонительных средств, хотя на самом деле кто-то допустил ошибку в сведениях, полученных Гитлером ранее. Ни разу не побывав в окрестностях Кана, он донимал генералов ОКВ своими требованиями разместить в этом районе две бригады (7-ю и 8-ю) многоствольных минометов «Небельверфер»[179]. Гитлер настаивал на том, что эти минометы решат исход боев в английском секторе, если разместить их в определенном районе к востоку от реки Орн.

И Роммель, и Гейр фон Швеппенбург, несмотря на свои прежние разногласия, теперь дружно хотели отвести войска за линию Орна. Гейр согласился с тем, что бессмысленно проводить крупную танковую контратаку в пределах досягаемости корабельной артиллерии противника. Вместо этого он предлагал «тактику тигра в джунглях» – внезапные короткие танковые удары. Эта мысль пришла к нему тогда же, когда и командование «Гитлерюгенда» начало делать выводы из своего поражения от канадцев. Но требования Роммеля предоставить войскам право «действовать гибко», то есть фактически отступать без предварительного согласования со ставкой фюрера, а также его предложение отвести войска за линию Орна полностью противоречили категорическому приказу Гитлера драться за каждую пядь земли.

Желая «вправить мозги» Роммелю и Рундштедту, Гитлер вызвал их на совещание. Было это еще до сдачи Шербура. 16 июня он вылетел на своем личном самолете из Берхтесгадена в Мец. В сопровождении генерала Йодля и офицеров его штаба он затем проследовал в автомобиле в Марживаль, пригород Суассона. Бункер в Марживале был сооружен еще в 1940 г. как штаб-квартира фюрера на период вторжения в Англию. Рядом с бункером проложили железнодорожную ветку с туннелем, в которой стоял наготове личный поезд Гитлера.

Утром, минута в минуту, прибыли Рундштедт и Роммель. «Фюрер выглядел нездоровым и переутомленным, – отметил начальник штаба Роммеля генерал Шпейдель. – Он беспокойно вертел в руках то очки, то цветные карандаши. Подавшись вперед, сидел в своем кресле, тогда как фельдмаршалам сесть не предложил. Казалось, вся прежняя гипнотическая сила фюрера улетучилась бесследно. Коротко и холодно поздоровавшись с прибывшими, Гитлер заговорил громким голосом, выражая свое неудовольствие успехом высадки англо-американцев, упрекал местное командование, потом приказал любой ценой удержать крепость Шербур».

Рундштедт, после нескольких вводных замечаний, попросил Роммеля подробно доложить обстановку. Роммель заговорил о «безнадежности противостояния противнику, который имеет подавляющее превосходство на суше, на море и в воздухе». Он констатировал полный провал воздушной и морской разведки, но подчеркнул, что его дивизии на побережье противнику не удалось застать врасплох и что «солдаты и офицеры, ведя неравный бой, сделали больше, чем было в человеческих силах». Далее он предсказал падение Шербура и высказался против линии Гитлера, который определил 16 городов на побережье Ла-Манша и Бретани как крепости, которые надлежит удерживать до последнего человека. На их оборону было отвлечено примерно 200 000 солдат и офицеров, бесценная техника и боеприпасы, тогда как англо-американцы чаще всего просто обходили эти крепости. Противник еженедельно высаживает на берег, продолжал Роммель, две-три дивизии, хотя действует он неспешно и методично, и ни вермахт, ни люфтваффе, ни кригсмарине не в силах противостоять его подавляющему превосходству. В итоге предложил отвести войска на 10–15 км к востоку и югу от реки Орн. В этом случае он сможет собрать в кулак танковые дивизии и нанести мощный контрудар. Фельдмаршал также настаивал на подготовке оборонительной линии по Сене. Рундштедт целиком его поддержал. Он предлагал отойти за линию Сены и Луары, оставив противнику весь северо-запад Франции.

Гитлер, не желавший смотреть правде в глаза, вышел из себя и разразился длинной речью, «гипнотизируя самого себя». Он обещал, что ракеты «Фау-1», впервые массированно примененные накануне, «будут иметь решающее влияние на исход войны с Англией». На этом месте он прервал обсуждение и продиктовал представителю рейхсминистерства пропаганды официальное заявление о мощи оружия «Фау». Оба фельдмаршала, вытянувшись, слушали монолог разъяренного фюрера. Гитлер наотрез отказался обстреливать ракетами «Фау» плацдармы высадившихся англо-американцев или южные порты Англии. Он считал, что ими нужно обстреливать только Лондон, чтобы поставить англичан на колени. Роммель пожаловался на фактическое отсутствие поддержки со стороны люфтваффе, и тут Гитлер согласился, сказав, что командование ВВС ввело его в заблуждение. Однако он пообещал, что очень скоро «тучи» реактивных истребителей покончат с господством англо-американской авиации в воздухе.

Роммель с нарастающим гневом потребовал, чтобы представители ОКВ побывали на передовой и своими глазами увидели обстановку. «Вы требуете от нас веры, – сказал он Гитлеру, – но не верите нам самим!» Гитлер при этих словах заметно побледнел, но промолчал. В этот момент, словно подтверждая доклад Роммеля о превосходстве авиации противника, прозвучала сирена воздушной тревоги, и всем пришлось спуститься в бомбоубежище.

Оказавшись там, Роммель обрисовал и общую ситуацию: Германия оказалась в изоляции, Западный фронт вот-вот рухнет, вермахту грозит поражение и на Восточном фронте, и в Италии. Он уговаривал Гитлера как можно скорее закончить войну. Гитлер метал громы и молнии. Позднее его адъютант от люфтваффе вспоминал: «Гитлер не выносил подобных речей от своих фельдмаршалов». Роммелю фюрер сказал, что Англия и Америка не пойдут на переговоры. В этом он был прав, а оптимизм июльских заговорщиков и Роммеля оказался чрезмерным. Но Гитлер добавил, что уничтожение Германии уже согласовано между ее противниками, а потому все будет зависеть от «фанатичного сопротивления». Отпуская Роммеля, Гитлер сказал ему: «Не тревожьтесь о том, как вести войну, лучше сосредоточьтесь на разгроме вторгшихся войск».

Когда Рундштедт и Роммель покидали Марживаль, старший адъютант Гитлера генерал Шмундт предупредил их о том, что через два дня фюрер намерен посетить Рош-Гюйон и лично побеседовать с командирами боевых частей и соединений. Однако, возвратившись в свои штабы, они узнали, что вскоре после их отъезда прямо над бункером взорвалась ракета «Фау», у которой вышла из строя система наведения. Гитлер в ту же ночь вернулся в Берхтесгаден и больше уже не выезжал за пределы рейха.

Поздно вечером 12 июня на Англию стали падать первые самолеты-снаряды «Фау-1», четыре из них взорвались в Лондоне. «Жителей Южной Англии в данное время тревожит только одно, – писал один британский журналист. – Им не дает покоя то, что над головой летает не просто молодой фашист, готовый нажать кнопку бомбосбрасывателя, а некий лишенный человеческого разума, жутковатый, как в книгах Г. Уэллса, робот… В настроениях людей сейчас преобладает сильное раздражение, хотя очень многие англичане охотно скажут вам, что они не против того, чтобы оказаться в одной упряжке с парнями, которые дерутся в Нормандии, пусть война здесь, в Англии, куда меньше по масштабам». Но удары «Фау» непрерывно нарастали, а вместе с ними росло напряжение англичан. «Зловещий вой сирен» в Лондоне напоминал о худших временах «воздушного блицкрига» летом 1940 г. Тысячи горожан снова стали ночевать на станциях метро.

Военный кабинет неоднократно обсуждал сложившуюся ситуацию. 16 июня Уинстон Черчилль советовался с министрами, не следует ли по ночам прекращать огонь зениток, чтобы лондонцы могли выспаться. Против «пикирующих снарядов», как прозвали ракеты «Фау», гораздо лучше действовали истребители-перехватчики. Лучше всего показали себя в операциях по перехвату «Фау» летчики авиакрыла самолетов «Темпест» («Буря»), базировавшиеся на мысе Данджнесс. Поднятые по тревоге 16 июня, они сбили из своих 20-мм пушек 632 самолета-снаряда «Фау-1» – больше трети всего числа «Фау», сбитых авиацией союзников за последующие три месяца. 42 «Фау» сбил летчик-бельгиец Рене ван Леард. «Эти штуки, – писал командир крыла подполковник Р. Бомонт, – мчались в ночном небе, треща, как готовый заглохнуть мотоцикл, а из хвостовой их части вырывалось пламя». Самолет «Темпест» имел чуть большую скорость, чем самолет-снаряд «Фау». Однажды Бомонт, израсходовав боекомплект, повел машину рядом с «Фау». Умело пользуясь воздушным потоком, обтекающим сверху крыло самолета, он заставил ракету приподняться, не соприкасаясь с ней. В результате «Фау-1» потерял ориентацию, стал вращаться и штопором рухнул на землю. В подавляющем большинстве случаев, однако, пилоты сбивали их из пушек, хотя взрыв тонны аматола в нескольких сотнях метров от самолета – вещь крайне неприятная.

Как пришлось убедиться самому Гитлеру в Марживале, «Фау-1» не отличались надежностью. В докладе генерального директора французской жандармерии вишистскому правительству указывалось, что многие самолеты-снаряды (до пяти штук в сутки) падали на землю, так и не долетев до Ла-Манша. Один упал к северо-востоку от Алансона, в тылу армейской танковой группы «Запад». И все же, несмотря на такую неточность и на то, что многие были сбиты перехватчиками союзников, на Лондон упало достаточно «Фау-1», чтобы вызвать серьезную озабоченность. Одна ракета попала в часовню гвардии, рядом с Букингемским дворцом, во время воскресной службы. Погиб 121 человек. По свидетельству фельдмаршала А. Брука, 27 июня заседание военного кабинета завершилось «жалобными причитаниями Герберта Моррисона [министра внутренних дел], который представляет собой, пожалуй, законченный образец труса. Он потерял голову от летающих бомб и того воздействия, которое они оказывают на настроения в народе. Дескать, после пяти лет войны мы не вправе просить людей выдерживать такое напряжение и т.?д. и т.?п.!». Брук в своем дневнике отметил: Моррисон настаивал на том, чтобы в корне изменить всю стратегию английских войск во Франции. «Единственной нашей целью должно стать освобождение только северного побережья Франции. В его речи были сплошные эмоции. Между тем не имеется ни малейших признаков того, что лондонцам не под силу вынести эти налеты – а если бы таковые имелись, достаточно объяснить людям, что впервые в истории они имеют возможность разделить опасность со своими сыновьями, которые сражаются во Франции, и что снаряды, падающие на Лондон, по крайней мере, уже не угрожают сыновьям. Слава богу, Уинстон быстро закрыл ему рот».

В связи с тем что большинство ракет не долетало до Лондона, комитету Двадцать было поручено изыскать возможность ввести немцев в заблуждение и побудить их направлять «Фау» на прежние цели. По распоряжению комитета, один из перевербованных агентов, Лектор, отправил через Мадрид сообщение своим берлинским хозяевам – Людвигу и Герольду. «Новое германское оружие, – говорилось в этом сообщении, – обладает потрясающим разрушительным действием. Вопреки сдержанным заявлениям английских органов пропаганды бомбардировки сеют среди населения невиданную панику… В правительственных и военных кругах высказывают мнение, что в случае дальнейшего применения этого или более совершенного оружия волей-неволей придется искать пути к компромиссу с Германией… Наблюдаются тенденции к поискам путей к миру среди весьма высокопоставленных и влиятельных лиц. В этой связи упоминают Рудольфа Гесса как возможного посредника». Возможно, подобные заявления были чрезмерными, ибо могли побудить немцев лишь к тому, чтобы упорно продолжать обстрелы, однако с учетом тогдашних условий усилия разведывательных органов представляются вполне оправданными. Как бы то ни было, слепая вера Гитлера в то, что «Фау» помогут вывести Англию из войны, несомненно, укрепила его решимость не уступать ни пяди нормандской территории. Еще до конца июня это маниакальное упрямство фюрера привело к очередной стычке с Рундштедтом и Роммелем. Оба фельдмаршала предрекали, что подобная негибкость приведет к гибели немецких войск в Нормандии и к потере всей Франции.

Тем временем Б. Монтгомери продолжал делать вид, будто в его армейской группе все идет точно по плану. 14 июня, на следующий день после катастрофического провала у Виллер-Бокажа, он писал Черчиллю: «В районе Комон – Виллер-Бокаж – Тийи, на стыке двух армий, боевые действия развиваются успешно». Через неделю с небольшим, когда в Ла-Манше разыгрался страшный шторм, Монти также не пожелал признать реальных последствий разгула стихии. Из-за погодных условий не только прекратилась доставка боеприпасов и снаряжения, но задержалось прибытие частей 8-го корпуса, которому в предстоящем прорыве отводилась роль тарана. А немцы, не теряя времени, усиливали свой фронт на участке британских армий самыми боеспособными танковыми дивизиями. Дешифровщики «Ультра» предупредили, что переброска частей 2-го танкового корпуса СС с Восточного фронта уже идет полным ходом. Англичане же, не имея достаточного комплекта артиллерийских боеприпасов, могли в то время наносить противнику лишь слабые удары на отдельных участках фронта. Эти удары стоили больших потерь в живой силе, а пространственный выигрыш давали ничтожный, зато вполне вписывались в рамки провозглашенной Монти политики: связать силы немцев, пока американцы штурмуют Шербур.

16 июня один батальон Собственного его королевского величества Йоркширского легкого пехотного полка при поддержке истощенного боями батальона «Шерманов» атаковал немцев у населенного пункта Кристо: «Мы выстроились в боевой порядок близ одной фермы, на дороге с высокими насыпями по сторонам». От гниющих трупов коров исходил невыносимый смрад, солдаты зажимали нос руками. Наступать нужно было снова по открытому пшеничному полю. «Вдруг откуда ни возьмись появился полковой капеллан. Мы преклонили колени и горячо помолились». Пехота двинулась вперед, над ее головами рассекали воздух снаряды орудий артиллерийской поддержки, но вскоре немцы прибегли к своему излюбленному трюку: они открыли по передовым подразделениям огонь из минометов, чтобы создать у наступающих впечатление, будто это своя артиллерия бьет с недолетом. Английские офицеры передали на батареи приказ прекратить огонь, и тогда хитрость немцев стала очевидной. Но участь одного солдата, прижавшегося к земле во время минометного обстрела, оказалась ужасной. Шрапнель угодила в его подсумок, где находилась зажигательная граната, и за считаные минуты бедняга умер в страшных мучениях.

Три дня спустя, в самом начале большого шторма, хлынул такой ливень, что о боевых действиях нечего было и думать. Пехотинцы понуро сгорбились в окопах, а с непромокаемых подстилок, которыми они пользовались как плащами, стекали ручьи воды. Легче было танкистам. Они рыли окоп, в котором можно было спать, а потом подгоняли к нему задним ходом танк, защищавший окоп от ливня.

22 июня, в третью годовщину нападения Германии на Советский Союз, начался первый этап операции «Багратион» – массированного наступления Красной армии в Белоруссии с целью окружения и разгрома немецкой группы армий «Центр». Советская разведка блестяще осуществила маскировку, не уступающую плану «Фортитьюд», и заставила немцев ожидать возможного наступления на Украине, что обеспечило внезапность советского удара. За следующие три недели потери немцев убитыми и пленными достигнут 350 000 человек, а в первую неделю августа «Багратион» приведет Красную армию к воротам Варшавы.

Готовы были к большому наступлению и англичане. Начиналась операция «Эпсом», откладывавшаяся несколько раз, преимущественно из-за плохой погоды. Эйзенхауэр сгорал от нетерпения, но Монтгомери категорически отказывался торопиться, а штаб 21-й армейской группы почти не давал никакой информации Верховному штабу союзных экспедиционных сил. Достоверно известно, что Монтгомери несколько раз напоминал генералу Демпси: «Совершенно незачем докладывать об этом Айку». Монти обожал не раскрывать свои карты, часто выражался намеренно туманно – тогда при успехе прорыва он мог приписать все заслуги себе одному, а в случае провала заявить, будто просто вел разведку боем, помогая наступающим американцам.

В операции было задействовано в общей сложности 60 000 человек, главным образом соединения и части 8-го корпуса, включавшего 15-ю Шотландскую, 43-ю Уэссекскую и 11-ю танковую дивизии. Большинство солдат еще не бывало в боях, но они твердо решили, что не уступят в доблести ветеранам сражений в пустыне. Замысел операции состоял в том, чтобы продвинуться западнее Кана, захватить плацдарм к югу от реки Одон, а затем развивать наступление в направлении реки Орн. Создающийся в результате глубокий выступ к юго-западу от города впоследствии можно было использовать для угрозы окружения немецких войск. Ключевой позицией в междуречье Одона и Орна являлась высота 112.

25 июня, в воскресенье, находившийся правее 30-й корпус в очередной раз завязал бой с Учебной танковой дивизией. 49-я Западно-Йоркширская дивизия и 8-я танковая бригада потеснили немцев, но те, несмотря на понесенные потери, упорно цеплялись за деревню Рорэ. Фланг англичан у деревни Фонтене-ле-Пенель прикрывал танковый разведполк. «Хитрость немцев состояла в том, – писал канадский офицер, прикомандированный к английскому разведполку, – что при нашем приближении они покидали окопы и отползали в поле». Иной раз они ползком же возвращались и открывали по англичанам огонь, но чаще всего «гунны подглядывали за нами из высокой пшеницы, не представляя никакой опасности».

Южную окраину Фонтене все еще удерживала Учебная танковая дивизия. На следующее утро «Шерман» Шервудских егерей, «завернув за угол в центре поселка, буквально столкнулся с немецким “Тигром”, неспешно двигавшимся по улице. К счастью, в стволе 75-мм пушки “Шермана” был бронебойный снаряд, который командир танка и выпустил по вражеской машине с расстояния в 27 метров, а вслед за тем – еще шесть снарядов подряд, и “Тигру” пришел конец». Еще через день егеря, потеряв несколько своих машин, очистили от противника Рорэ. Им достался ценный приз – целехонький «Тигр», брошенный экипажем. Егеря успели даже нарисовать на броне свою эмблему – лисью мордочку, – но из штаба 30-го корпуса пришел приказ отправить танк в Англию. То был первый из захваченных в Нормандии неповрежденных «Тигров».

В тот день, 26 июня, эсэсовцы начали выселять жителей-французов из деревень в своем непосредственном тылу. Они вовсе не о безопасности мирных жителей заботились – опасались шпионов, и отнюдь не из болезненной подозрительности. Немаловажную информацию от перешедших линию фронта французов – мужчин и женщин – получали и британская 7-я танковая дивизия, и другие соединения.

Ожесточенные бои разгорелись вокруг населенного пункта Тессель. Здесь сошлись в битве подразделения Учебной танковой дивизии и батальон «Белых медведей», как называли 49-ю дивизию по нарукавной эмблеме ее бойцов. «Находясь в Тессельском лесу, мы получили приказ: “Пленных не брать”, – утверждает военнослужащий Йоркширского легкого пехотного полка. – Именно поэтому лорд Гав-Гав[180] назвал нас “белыми медведями-людоедами”». Дешифровщики «Ультра» перехватили радиопереговоры Учебной танковой, из которых следовало, что в первый день боев дивизия понесла «тяжелые потери».

26 июня мощная артподготовка, в которой участвовали как полевые орудия, так и корабельная артиллерия, возвестила начало нового этапа наступления, названного Монтгомери «козырным тузом». Всю ночь шел сильный ливень, и теперь тучи нависли так низко, что самолетов в небе почти не было. Стремительно развивали наступление шотландцы из 15-й дивизии. Падали в зеленя раненые, товарищи помечали место, чтобы санитарам было легче найти: втыкали штыком в землю винтовку, а сверху водружали каску. Одному очевидцу эти маркеры напомнили «какие-то необычные грибы, беспорядочно усеявшие все поле».

Горячие бои происходили в деревнях, особенно в Ше, где Глазго-Шотландский полк за один день потерял четверть своего личного состава. На левом фланге, в Сен-Манвье, 43-я Уэссекская дивизия и 4-я танковая бригада сражались с «Гитлерюгендом». 2-й Драгунский полк («Королевские серые шотландцы») подбил четыре выползшие из леса «Пантеры». Шотландцев, включенных в состав только что прибывшей бригады 43-й дивизии, «очень смешила наша пехота. Ребята явно впервые оказались в бою и делали все строго по инструкции: вымазали лица сажей, спороли все знаки различия, а разговаривали между собой только шепотом». Тем не менее две свежие дивизии показали себя лучше, чем ветераны. Когда начало темнеть, 15-я Шотландская дивизия уже подходила к берегам Одона, который струился в поросшей густым лесом долине. Один француз, наблюдавший за битвой из Флери, южного пригорода Кана, писал: «Когда весь горизонт сразу озаряется зловещим светом, это напоминает видения из Дантова “Ада”».

Пробки на дорогах, ливень и растерянность солдат замедлили темпы наступления, но на следующий день 2-й батальон Аргайлско-Сазерлендского полка[181] захватил мост через Одон. Вместо того чтобы действовать согласно обычной тактике английской пехоты, аргайлцы неожиданно проявили инициативу и перебрались по мосту на другой берег, а затем осторожно двинулись дальше. В тот же день 15-я Шотландская с большим мужеством отбила контратаку танков противника, а захват моста позволил начать утром 28 июня переправу 11-й танковой дивизии. Командир 8-го корпуса генерал О’Коннор хотел было захватить плацдарм на противоположном берегу Орна, но Демпси приказал ему проявлять сдержанность: из перехватов «Ультра» ему стало известно, что 2-й танковый корпус СС уже прибывает на фронт. Командующий армией предпочел укрепиться на южном берегу реки, прежде чем переходить к следующему этапу операции.

Роммель же воспрепятствовал желанию обергруппенфюрера Зеппа Дитриха бросить сразу обе дивизии 2-го танкового корпуса СС в бой против захваченных англичанами плацдармов. Роммель надеялся придержать эти дивизии: 9-ю «Гогенштауфен» и 10-ю «Фрундсберг» – для крупного танкового контрудара, который пока еще так и не удавалось осуществить. Однако 28 июня, в разгар боев, Роммеля неожиданно вызвал к себе в Берхтесгаден Гитлер. А генерал-полковник Дольман всего за несколько часов до самоубийства в отчаянии отдал 2-му танковому корпусу СС приказ нанести удар в северо-западном направлении, по обоим берегам Одона, с целью разгромить западный фланг зашедших далеко вперед англичан. Корпусу придали несколько подразделений 2-й танковой дивизии СС «Дас Рейх». Когда Дольман так внезапно скончался, командир 2-го танкового корпуса обергруппенфюрер СС Пауль Хауссер получил приказ немедленно прибыть в Ле-Ман и принять командование 7-й армией. Командование корпусом он передал группенфюреру[182] СС В. Биттриху.

На следующий день, 29 июня, танкам английской 29-й дивизии удалось овладеть господствующей высотой 112. Они отбили контратаки передовых подразделений 1-й танковой дивизии СС «Лейбштандарт СС Адольф Гитлер», а также поддерживавших ее 7-й бригады реактивных минометов и сводного отряда 21-й танковой дивизии. В 11:00 бедняге Биттриху, лишь накануне вечером вступившему в командование корпусом, приказали через час начать атаку на позиции противника. Поначалу он возражал против такой поспешности, но его убедили, что обстановка не терпит промедления. 9-й танковой дивизии СС «Гогенштауфен» был передан приказ, в котором подчеркивалась особая важность поставленной задачи. В нем указывалось, что без участия обоих танковых корпусов «невозможно сдержать противника, который уже прорвался до населенного пункта Барон. Он далее дойдет до Орна, и Кан тогда будет для нас потерян». На левом фланге поддерживать атаку танков Биттриха было приказано Учебной танковой дивизии. Но англо-американцам при этом сказочно повезло: бойцы 15-й Шотландской дивизии захватили офицера-эсэсовца, при котором был оперативный план. Передовые батальоны англичан стали лихорадочно готовиться к обороне.

Вскоре после полудня 2-й танковый корпус СС решительно устремился в контратаку. В 16:05 из его штаба в штаб танковой армейской группы «Запад» доложили, что в районе Гаврю уничтожено 11 английских танков. Гейр фон Швеппенбург, накануне вернувшийся в свой штаб и снова командовавший танковой группой «Запад», приказал обеим танковым дивизиям СС возобновить атаку с наступлением сумерек. Эта атака, сказал он, предоставляет им шанс на «крупный выигрыш». Однако в тот вечер 15-я Шотландская дивизия, поддержанная огнем полевой и корабельной артиллерии, исключительно успешно отразила все атаки 9-й и 10-й дивизий СС. Уничтожены были 38 танков противника, а дивизии «Фрундсберг» пришлось отойти на исходные позиции. Такое поражение резко подорвало боевой дух обеих эсэсовских дивизий. Увы, М. Демпси так и не получил разведдонесений, сообщавших, что это и был основной контрудар противника[183]. Опасаясь крупного наступления немцев на другом фланге, он не стал посылать подкрепления 11-й танковой дивизии, а просто отвел ее назад. Высоту 112 тут же заняли немцы. Демпси допустил роковой промах: чтобы отбить высоту, потребуется много времени и куда больше жертв, чем могли бы понести англичане, удерживая ее.

На следующий день, после успешного отражения очередной атаки 2-го танкового корпуса, Б. Монтгомери приказал приостановить наступление. 8-й корпус за пять дней потерял немногим более 4000 человек. Свыше половины потерь пришлось на 15-ю Шотландскую дивизию, которая проявила в боях незаурядную храбрость. Столь же несомненно, что Демпси из-за чрезмерной осторожности упустил открывшиеся перед его войсками благоприятные возможности. Промедление с началом операции «Эпсом» привело к тому, что 8-му корпусу пришлось в итоге сражаться против самого мощного со времени Курской битвы сосредоточения танковых дивизий СС. Участвовавшие в боях английские войска дрались очень хорошо, но в последнюю минуту нерешительность командующего армией свела на нет все их героические усилия. Утешает только то, что немцы больше уже не смогли провести серьезное контрнаступление против британского сектора.

Нетрудно представить себе, как огорчила Д. Эйзенхауэра «грандиозная» стратегия Б. Монтгомери. Его самоуверенные донесения о «решительном ударе по противнику» никак не вязались с тем, что он говорил в частном порядке. Офицер разведки 7-й танковой дивизии с удивлением записал 22 июня в дневнике то, что услышал от вернувшегося с совещания в штабе 21-й армейской группы генерал-майора Эрскина (совещание происходило накануне операции «Эпсом»). «Генерал рассказал о том, что говорил ему Монти, – писал этот офицер. – Что касается нашей дивизии, все изменилось, потому что он не хочет нашего продвижения далеко в глубину. Доволен тем, что 2-я армия отбила все контратаки танков противника, теперь, по его мнению, наш фронт направлен только против Кана, а американцы пусть захватывают порты в Бретани. В связи с этим 8-й корпус должен перейти в наступление, но задача нам поставлена очень ограниченная. Монти считает, что потеря пяти дней из-за неблагоприятных погодных условий привела к тому, что он проиграл в наращивании сил». Так что чрезмерная осторожность Демпси, возможно, диктовалась указаниями Монтгомери.

1 июля, на следующий день после того, как сражение завершилось, Э. Роммель приехал в штаб Гейра фон Швеппенбурга. Их обоих потрясли результаты обстрела корабельной артиллерией с дистанции порядка 30 км. Гейр затребовал от обеих дивизий цифры потерь боевых машин от огня вражеских кораблей. Даже Гитлера удалось убедить в том, что на данный момент танкисты в силах лишь удерживаться на занятых позициях, но не наступать. Гейр тем не менее злился, что все наличные танковые дивизии были брошены против англичан: это полностью срывало его замысел.

В первую очередь Гейр возражал против раздергивания танковых соединений, что являлось мерой чрезвычайной, но создавало неразбериху в снабжении. Он высказал Роммелю мнение, что вновь прибывшие пехотные дивизии должны держать фронт, тогда как танковые следует отвести на переформирование, пополнение и подготовку контрудара. Роммель категорически отказал генералу. «Пехота с этим не справится, да она к такой роли и не готова», – сказал он. Он не верил, что вновь прибывшие дивизии сумеют сдержать наступление англичан. Подобное настроение совпадало с навязчивой идеей Гитлера не уступать ни пяди земли. Гейр же бушевал по поводу «кабинетных стратегов из Берхтесгадена», которые «ничего не понимают в применении танков». Артиллериста Йодля он откровенно презирал: «У артиллерии развились те же качества, что и у Бурбонов, – ни научиться новому не могут, ни позабыть старое, – а потому они отстали от жизни даже больше, чем пехота».

Гейр составил докладную записку, в которой не особенно выбирал выражения. Он требовал перейти к гибкой обороне и отвести – как следствие операции «Эпсом» – танковые войска к югу от реки Орн, за пределы досягаемости корабельных орудий. «Все решения принимаются непосредственно в ОКВ, – писал он, – а штаб ОКВ не располагает непосредственной информацией с поля боя, в нем преобладают радужные настроения, и решения принимаются зачастую ошибочные, да и те прибывают в войска со слишком большим запозданием». Роммель одобрил эти выводы и передал записку в ОКВ. Гитлер решил незамедлительно отстранить Гейра от занимаемой должности, заменив его генералом танковых войск Гансом Эбербахом.

28 июня, в разгар боев за переправы на Одоне, генерал-фельдмаршала фон Рундштедта снова вызвали вместе с Роммелем в Бергхоф. По словам начальника его штаба Г. Блюментритта, Рундштедт «вернулся оттуда в мрачном настроении». Проделав путь в тысячу километров от Сен-Жермен-ан-Лэ до Берхтесгадена, он прождал там с трех часов утра до восьми вечера, «после чего ему предоставили возможность обменяться с фюрером всего несколькими словами». По возвращении Рундштедт позвонил Кейтелю, причем Блюментритт слушал разговор по параллельному телефону. Главнокомандующий «прямо заявил, что удержать свои позиции в Нормандии для Германии не представляется возможным». Англо-американцы располагают такими силами, что немцы «просто не в состоянии сдерживать их атаки, а уж тем более сбросить их в море».

– И что же нам делать? – спросил Кейтель.

– Вам нужно заканчивать эту войну, – ответил ему старый фельдмаршал.

Назавтра в полдень Кейтель перезвонил и сообщил, что доложил об их разговоре фюреру. Затем позвонил Йодль, предупредил, что фюрер рассматривает вопрос о смене главнокомандующего Западным фронтом. Важнейшую роль в этом сыграло то, что Рундштедт одобрил докладную записку Гейра. Гитлер объявил, что по состоянию здоровья Рундштедт уходит в отставку, и направил в Париж своего офицера для передачи бывшему главнокомандующему письма с благодарностью от фюрера за службу, а также Рыцарского креста с дубовыми листьями. Рундштедта заменит генерал-фельдмаршал Ганс Гюнтер фон Клюге.

В ярости был и Роммель. Не сообщив ему ничего, Гитлер назначил командующим 7-й армией обергруппенфюрера СС Хауссера, поскольку эсэсовцам доверял больше. Любимцем фюрера оставался Зепп Дитрих – он не знал, что тот считает: постоянное вмешательство фюрера в военные операции ведет немцев к катастрофе в Нормандии. Роммеля Гитлер тоже охотно снял бы с должности, но этого не произошло. По словам Эбербаха, преемника Гейра, фюрер учел, «как неблагоприятно скажется такое увольнение на моральном состоянии и на фронте, и в тылу и какую реакцию подобный шаг вызовет за границей».

30 июня Эбербаху было приказано вылететь назавтра вместе с фельдмаршалом фон Клюге во Францию и принять командование танковой армейской группой «Запад». Клюге объяснил генералу, что ОКВ требует от них стабилизировать обстановку и провести крупный контрудар. В Сен-Жермен-ан-Лэ Клюге прибыл в твердом убеждении, что поступающие из Нормандии донесения грешат чрезмерным пессимизмом. До этого он восемь дней провел в Вольфшанце[184] – как раз тогда, когда разворачивалось советское наступление против группы армий «Центр», то есть операция «Багратион», – и за это время «полностью проникся царившим в ОКВ духом непреклонности». В результате он, принимая командование Западным фронтом, не склонен был оценивать ситуацию в Нормандии как безнадежную. Ганс Умник (так его прозвали, обыгрывая фамилию, которая по-немецки значит «умный») не вызывал приязни у своих коллег. Начальник штаба Роммеля писал, что Клюге был «энергичным, сообразительным, себя никогда не щадил, но и с других спрашивал без всяких скидок. Холодные глаза на его резко очерченном лице не выдавали тщательно скрываемых чувств. Гитлера он терпеть не мог, но неизменно был ему предан – возможно, потому, что не отказывался принимать от фюрера многочисленные награды и почести». Клюге, например, как и Рундштедт, получил от Гитлера в подарок 250 000 рейхсмарок.

Во второй половине дня 5 июля Клюге побывал в замке Рош-Гюйон, в штабе Роммеля. «После довольно холодного обмена любезностями» с Роммелем и Шпейделем он обратился к офицерам штаба группы армий, собранным в парадном зале замка. Он сказал, что отстранение генерал-фельдмаршала фон Рундштедта следует рассматривать как выражение недовольства фюрера командованием Западного фронта. Гитлер также считал, что генерал-фельдмаршал Роммель слишком легко поддается «впечатлениям якобы подавляющего превосходства противника в огневой мощи», а потому смотрит на обстановку слишком пессимистически. Клюге не постеснялся даже сказать в лицо Роммелю, в присутствии офицеров его штаба, что тот слишком упрям, а приказы фюрера выполняет спустя рукава. «Отныне, – заключил свою речь Клюге, – и вам, генерал-фельдмаршал Роммель, придется безоговорочно подчиняться приказам! Это я вам от души советую».

Как легко понять, такие провокационные заявления побудили Роммеля вступить в горячий спор. Он настойчиво обрисовывал реальное положение дел и «необходимость сделать из этого надлежащие выводы». Оба фельдмаршала так разгорячились, что Клюге попросил штабных офицеров оставить их вдвоем. Роммель потребовал, чтобы Клюге и устно, и письменно отрекся от своих обвинений. Он также сказал, что главнокомандующему, прежде чем делать безапелляционные заявления, следует побеседовать с командирами армейского и дивизионного звена и самому побывать на передовой. Тон Клюге особенно удивил Роммеля, поскольку он знал, что Умник имел связи среди участников военной оппозиции Гитлеру, и на этом основании считал, что уж кто-кто, но Клюге меньше всех должен находиться под влиянием воззрений Гитлера.

На следующий день Клюге отправился из Рош-Гюйона на передовую. Там командиры всех уровней так дружно высказали свою точку зрения, что Клюге был вынужден встать на сторону Роммеля и принести тому свои извинения. Главнокомандующему стало ясно, что здесь, как и на Восточном фронте, Гитлер не имеет представления о реальном положении дел, а когда его мечты не сбываются, ищет козлов отпущения.

Тем временем Эбербах принял дела у Гейра. Обнаружилось, что у армейской группы «Запад» нет должного помещения штаба и не хватает штабных офицеров. В акте о передаче-приеме дел Гейр подчеркнул несколько моментов. «Немецкие танки превосходят английские и американские по качеству брони и по вооружению». Моральное состояние немецких войск остается «сравнительно высоким» благодаря «действенной пропаганде». В английском секторе «соотношение сил вполне удовлетворительно для обороны в обычных условиях», там немцам благоприятствует и рельеф местности. Имеется «возможность противостоять атакам противника» благодаря наличию восьми танковых дивизий, зенитно-артиллерийского корпуса и двух бригад реактивных минометов. Даже генерал Йодль по окончании войны был вынужден признать: «Атаки англичан никак не позволяли нам быстро сменить танковые дивизии пехотными и раз за разом срывали все наши попытки перебросить часть войск на западный фланг. Таким образом, эти атаки существенно облегчили прорыв американских войск».

Хотя генерал Гейр настойчиво твердил, что французы настроены «доброжелательно», а нападения партизан в Нормандии весьма редки, немецкие военные власти нервничали все сильнее. Пытаясь запугать парижан, они провели по улицам столицы 600 пленных англичан и американцев. Некоторые жители шепотом подбадривали союзников, другие выкрикивали в их адрес оскорбления – вероятно, под влиянием немецкой пропаганды, всячески расписывавшей ужасы воздушных налетов. Группка пронемецки настроенных горожан стала пинать ногами американского парашютиста, плевать в него. Он выбежал из строя, желая ответить ударом на удар, и тут же конвоир кольнул его штыком в ягодицу.

Теперь у верховного командования вермахта прибавилось забот: приходилось думать о том, как отразить наступление Красной армии в Белоруссии, и о том, как ослабить давление англо-американцев в Нормандии. «Взаимовлияние двух театров военных действий было очевидным, – сказал Йодль, когда его после войны допрашивали вместе с Кейтелем. – Каждый из наших фронтов считал себя обойденным вниманием в пользу другого». Сосредоточение в Нормандии танковых дивизий, особенно переброска с Восточного фронта 2-го танкового корпуса СС, стало наглядным свидетельством неспособности немцев помешать операции «Багратион». «Война на два фронта предстала перед нами во всей своей суровости», – констатировал Йодль.

В штаб 7-й танковой дивизии прибыл с визитом представитель командовании Красной армии полковник Василевский. В характерном для советской дипломатии стиле он мягко высказал мнение, что англичане наступают слишком медленно. Офицер-англичанин попросил его показать на карте, на каком участке Восточного фронта сражается дивизия полковника Василевского. Выяснилось, что на том участке протяженностью чуть менее тысячи километров находится 9 немецких дивизий. Англичане сделали упор на то, что им противостоят 10 немецких дивизий, в том числе 6 танковых, на фронте протяженностью всего 100 км[185].

Утверждения советской пропаганды о том, что лучшие немецкие войска «по-прежнему находятся на советско-германском фронте», не соответствовали действительности, что доказывается присутствием в Нормандии шести танковых дивизий СС, а также Учебной и 2-й танковых дивизий[186]. «Мы знаем, где сейчас находятся молодые и сильные немцы, – писал в «Правде» Илья Эренбург, принижая качество немецких соединений в Нормандии. – Мы зарыли их в землю, в песок, в глину – в степях Калмыкии, на волжском берегу, в волховских болотах, в степях Украины, в крымских лесах, в Молдавии, под Ржевом и Великими Луками. А с нашими союзниками сражаются немцы-тотальники [набранные по «тотальной мобилизации»], полуфабрикаты, предназначенные на убой»[187]. Даже Эренбург, однако, соглашался с тем, что «французская сковорода понемногу становится похожей на русскую печь».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.