III

Je rencontre Max Dorian. Voil? quatorze ans que je ne le vois pas. Il m’invite prendre un verre, chez Fouquet. Nouis ?tions bons amis., en 1931, en 1933. Il travaillait chez Denoel, il faisait le service de presse pour les livres de L. F. C?line. Il venait de temps en temps chez Grasset. Puis, je fus arr?t?, condamn?, d?port? ? Lipari. Pendant ma deportation il m’?crivait tr?s souvent, m’envoyait des journaux, des revues. Puis ce fut la guerre, je le perdis de vue. Quand parut Kaputt en France, il publia sur moi quelques lignes stupides et m?chantes dans un hebdomadaire de Nice: Midi. Je lui r?pondis vertement, et de m?me fit Henry Muller, dans Garrefour, qui avait ?t? pris ? partie par Dorian, sans aucune raison. Apr?s cet incident, il m’?crivit tr?s amicalement. Je ne lui gardais pas rancune de ses propos idiots et l?ches, je suis tellement habitu? ? ?tre trahi pas les amis! Nous nous asseyons ? une table de Fouquet, comme si de rien n’?tait. Nous parlons de la pluie et du beau temps. Il me dit qu’il va partir pour l’Am?rique, o? sa femme l’attend. Et soudain il me dit: «Tu sais pourquoi je t’ai attaqu? dans Midi?» Je lui r?ponds que je ne le sais pas. «Parce que tu ?tais heureux» me dit-il. Je le regarde ?tonn?. «Es-tu s?r que j’?tais heureux, ? Paris, en 1931, 1933?» je lui demande. «Tu aimais une femme, elle ?tait jolie» me dit-il «elle venait de l’Italie pour te rejoindre ici, quand elle partait elle pleurait. Elle ?tait tr?s jolie, tres douce». Je n’?tais pas heureux ? Paris, en ces ann?es-l?» je lui dis «je santais ce qui allait m’arriver, j’en avais le pressentiment. Je pleurais tr?s souvent, sans aucune raison. Demande-le ? Daniel Hal?vy, ? Pierre Bossand Massenet, ? Gueh?nno, ? Henry Muller, ? Sabatier, ? mes amis d’alors, domande leur si j’?tais heureux, en ce temps-l?». «Je ne sais pas ce qui signife ?tre heureux» me dit Dorian. «Et apr?s tout, ce n’est pas un crime d’?tre heureux» lui dit-je. «Elle ?tait tr?s jolie» me dit-il «elle t’aimait beaucoup. Tu ?tais heureux».

Nous nous taisons un long moment. La salle de Fouquet est desert, tout le monde est sur la terrasse. Les voix font un bruit doux ? travers les vitres. Ce sont des voix ?trang?res, roumaines, italiennes, espagnoles, am?ricaines, des voix ?trang?res. Mais la voix de Dorian est fran?aise. Je n’aime pas entendre toutes ces voix ?ntrang?res, ? Paris. Je voudrais que Dorian me parle, de sa voix rapide, de sa voix fran?aise. Malgr? tout, je l’aime. Je suis fid?le ? l’amiti?. Quand un ami me trahit, je demeure fid?le au souvenir de son amiti?. Je ne peux pas le ha?r, car son amiti? m’?tait ch?re, car le souvenir de son amiti? m’est cher. «Pourquoi m’as-tu ofens??» je lui demande, «pourquoi m’as-tu calomni?? Tu sais bien que tout ce que tu as dit de moi ?tait faux.» «Oui, je le sais» me r?pond-il «mais tu ?tais heureux. Et tu ne voyais pas que moi j’?tais malheureux». «Tu es fou» lui dis-je. «Qui t’a dit que je suis fou?» me r?pond-il en me regardant fixement et rougissant «c’est vrai, j’ai faille devenir fou tout ? fait. Ce n’est pas ma faute. Je ne le faisais pas expr?s. Ma femme voulait m’abandonner. Tu ne me garde pas rancune?» «Non, je ne te garde pas rancune. Je te comprends.» «Veux-tu venir d?ner demain soir chez moi? Il y aura les Troubetzko. Je voudrais que tu sois encore mon ami.» «Je suis ton ami. Tu le sais.» «Non. Tu n’aimes pas les hommes malheureux.»

Как-то я встретил Макса Дориана, с которым мы не виделись четырнадцать лет. Он пригласил меня принять по стаканчику «У Фуке». В 1931-м и 1933-м мы были добрыми друзьями. Он работал у Деноэля, писал отзывы на книги Л. Ф. Селина для прессы. Время от времени он появлялся в издательстве Грассе. Потом меня арестовали, осудили и депортировали на остров Липари. Во время моей ссылки он часто писал мне, присылал газеты и журналы. Потом началась война, и я потерял его из виду. Когда во Франции вышел роман «Капут», он опубликовал на страницах выходящего в Ницце еженедельника «Миди» несколько глупых и злобных заметок на мой счет. Я резко ответил ему, то же самое сделал Генри Миллер из журнала «Карфур» («Перекресток»), которому тоже досталось от Дориана ни за что ни про что. После того инцидента он написал мне очень дружественное письмо. Я не таил на него зла за те подлые, идиотские сплетни, я уже привык, что меня постоянно предают друзья! Мы уселись за столик в заведении Фуке как ни в чем не бывало. Поговорили о дожде и о нашем прекрасном прошлом. Он сказал мне, что собирается уезжать в Америку, где его ждет возлюбленная. Потом вдруг спросил:

– Знаешь, почему я напал на тебя в «Миди»?

Я ответил, что не знаю.

– Потому что ты был счастливчиком.

Я удивленно посмотрел на него.

– Ты уверен, что я был счастливчиком в Париже в 1931-м и 1933-м? – спросил я его.

– Ты любил одну симпатичную женщину, – сказал он, – она приезжала к тебе из Италии, а когда уезжала, плакала. Это была очень красивая и милая женщина.

– Мне вовсе не везло в те годы в Париже, – сказал я, – я чувствовал, что-то надвигается, я предчувствовал это. И часто плакал без причины. Спроси об этом у Даниэля Галеви, у Пьера Боссана Массне, у Гуенно, у Генри Мюллера, у Сабатье, у моих тогдашних друзей, спроси их, был ли я счастлив тогда.

– Я не знаю, что такое быть счастливым, – сказал мне Дориан.

– Но разве это преступление – быть счастливым? – сказал я.

– Она была очень красива, – сказал он, – и очень любила тебя. А ты был везунчиком.

Мы надолго замолчали. Ресторанный зал был пуст. Вся публика сидела на террасе. Сквозь стекло доносились приглушенные голоса, сплошь чужие: румынские, итальянские, испанские, американские – чужие голоса. А голос Дориана – голос француза. Я не люблю слушать чужие голоса в Париже. Мне милее, когда Дориан скороговоркой говорит на своем французском. Несмотря ни на что, я люблю его. Я верен дружбе. Когда меня предает друг, я остаюсь верным памяти дружбы. Я не могу ненавидеть, потому что высоко ценю дружбу, а память о дружбе дорога мне и сейчас.

– Почему ты обидел меня? – спросил я его. – Зачем оклеветал? Ты хорошо знаешь: все, что ты сказал обо мне – ложь.

– Да, я знал и знаю это, – ответил он, – но ты был счастливчиком и не знал, каково было мне, невезунчику.

– Ты сумасшедший, – сказал я.

– Кто тебе сказал, что я сумасшедший? – ответил он, пристально глядя на меня и краснея. – Это правда, я чуть не сошел с ума. Но не моя в том вина. Я делал это ненамеренно. Моя возлюбленная собиралась бросить меня. Теперь ты не сердишься?

– Нет, больше не сержусь. Я понимаю тебя.

– Не хочешь пообедать со мной завтра вечером? Будут Трубецкие. Хотелось бы, чтобы ты остался моим другом.

– Я и так твой друг, ты это знаешь.

– Нет. Ты не любишь невезунчиков.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.