Советская атомная лаборатория

Советская атомная лаборатория

17 ноября 1944 года генерал Василий Махнёв составил очередную служебную записку (разумеется, под грифом «сов. секретно»). Документ был адресован Берии, и говорилось в нём о том, как и в каких условиях трудятся советские атомщики:

«В настоящее время работы, порученные Лаборатории № 2, несмотря на особую их важность, организованы крайне кустарно. Научные работники, коим поручено заниматься проблемами урана, разбросаны в Москве, Ленинграде, Свердловске, Казани…

Жилья для научных работников, служащих и рабочих нет. Для исследовательских работ нет лабораторного оборудования, материалов и литературы, для конструкторских работ нет никакой механической базы».

Вот ещё один документ об «атомных» кадрах — письмо Курчатова от 24 ноября 1944 года. Оно тоже было адресовано Берии, и речь в нём шла об учёных, которых, по мнению начальника Лаборатории № 2, следовало привлечь к работам по урану. Первым в списке стоял академик П.Л. Капица. Ему давалась такая характеристика:

«… замечательный физик-экспериментатор, выдающийся учёный, специалист по низким температурам и магнитным явлениям. Он, вместе с тем, — блестящий инженер, конструктор и организатор.

Вопрос о привлечении его к работе над ураном ставился мной при докладе у тов. В.М. Молотова».

Капице было тогда 50 лет. Он находился в пике работоспособности, славился своими энергичностью, напористостью, был генератором идей. И возглавлял созданный им Институт физических проблем, а также Главное управление кислородной промышленности при Совете Народных Комиссаров СССР.

Курчатов предлагал включить этого человека в свою атомную команду.

Но на какие роли?

Сначала было высказано предположение, что «П.Л. Капица мог бы с успехом работать над диффузионной машиной». Но тут же Курчатов вдруг «вспоминал», что «… решение этого вопроса сейчас обеспечено член-корр. АН СССР тов. И.К. Кикоиным, член-корр. АН СССР тов. И.Н. Вознесенским и академиком С.Л. Соболевым».

Иными словами, подключать к этому делу академика Капицу не представлялось возможным.

Но зачем тогда вообще было заводить разговор о диффузионной машине? Затем, чтобы предложить Петру Леонидовичу должность «консультанта по работам над диффузионной машиной». Блестящий учёный и… консультант!

Следующей задачей, которая, по мнению Курчатова, «могла бы быть поручена акад. П.Л. Капице» — это «задача промышленного получения тяжёлой воды». Но тут же следовала оговорка: «Над получением тяжёлой воды в Ла.б. № 2 АН СССР работает проф. М.О. Корниец, но ввиду сложности, срочности и важности задачи необходима независимая работа над ней ряда учёных».

Таким образом, в Лаборатории № 2 Капице предлагались роли только второго плана.

А вот И.К. Кикоину Курчатов доверял. Хотя, как мы помним, специалистом в атомных делах Исаак Константинович не являлся.

Кроме академика Капицы в курчатовском письме предлагалось привлечь «для работ по проблеме» академика А.Ф. Иоффе, известных физиков: профессоров Л.Д. Ландау, К.Д. Синельникова, А.К. Вальтера, Л.А. Арцимовича, а также академиков Н.Н. Семёнова и Несмеянова (фамилию выдающегося советского химика-органика Александра Николаевича Несмеянова Курчатов почему-то привёл без инициалов).

По поводу кандидатуры А.Ф. Иоффе в письме сказано следующее:

«Академик А.Ф. Иоффе, вице-президент АН СССР. выдающийся учёный, создатель большой школы советских физиков. В 1942 году он был привлечён как научный организатор работ над ураном, но в дальнейшем руководство было возложено на меня.

Научные интересы ак[адемика] А.Ф. Иоффе далеки от тех вопросов, которые существенны для проблемы урана, и поэтому широкое привлечение его к работе нерационально».

Иными словами, от помощи своего учителя Курчатов отказывался категорически. Предлагая ЛФТИ и его директору заняться решением «частных задач».

Подобную жёсткость курчатовской позиции, скорее всего, можно объяснить теми изменениями, что произошли к тому моменту в советском обществе. Иосиф Виссарионович Сталин, бывший нарком по делам национальностей, вдруг резко изменил своё отношение к национальному вопросу и стал поощрять настроения черносотенного толка. В стране, трубившей на весь мир о своей политике интернационализма, неожиданно возникли ростки антисемитизма.

И в атомной Лаборатории появлялись люди с шовинистическим душком. Их волновали не столько «урановые проблемы», сколько то, что «атомными делами» занимается слишком много людей еврейской национальности.

Многочисленные «сигналы» о том, что в кадровом составе ряда советских ведомств слишком завышен процент «отдельных нацменьшинств», стали поступать отовсюду. Как бы отвечая на них, в республиканские ЦК, крайкомы и обкомы был разослан документ, написанный главным партийным кадровиком страны Советов Георгием Маленковым. Этот циркуляр (его стали называть «маленковским») чётко разъяснял, на какие должности можно, а на какие нельзя назначать евреев.

Впрочем, до атомного ведомства это секретная бумага не дошла. Лаврентий Павлович не позволил. До поры до времени, разумеется. У советских физиков-ядерщиков других забот хватало.

1 декабря 1944 года генерал Махнёв докладывал Берии:

«За месяц работы над вопросами, связанными с Лабораторией № 2, я убедился, что академик Курчатов более 50 % своего времени тратит на разрешение всяких хозяйственных, в том числе мелких вопросов и мало занимается научной работой…

Желательно было бы назначить заместителем академика Курчатова по административно-хозяйственным вопросам одного из работников НКВД— опытного и энергичного человека».

Такой человек (опытный и энергичный чекист) вскоре был найден. Это был полковник НКВД Павел Васильевич Худяков. Он вскоре приступил к работе, освободив Курчатова от мелких хозяйственных забот.

В тот же день (1 декабря) генерал Махнёв направил Берии ещё одну записку:

«Прошу Вас дать указание начальнику связи Кремля т. Платонову об установке для академика Курчатова И.В. в здании Лаборатории № 2 Академии наук СССР телефона кремлёвской связи».

Лаврентий Павлович распорядился:

«Установить. Л.Берия. 1.XII.1944 г…».

А в разведорганы продолжала поступать тревожная информация: резиденты сообщали о том, что Запад вот-вот изготовит атомную бомбу.

Руководство СССР крепко задумалось.

3 декабря 1944 года после долгих согласований было, наконец, принято постановление ГКО № 7069сс «О неотложных мерах по обеспечению развёртывания работ, проводимых Лабораторией № 2 Академии наук СССР». Этот документ позволял вести работы по урану в более широком масштабе.

Приведём выдержки из четырёх последних пунктов постановления:

«7. Обязать народных комиссаров <…> и начальников главных управлений при Совнаркоме СССР <…> лично принять меры, обеспечивающие срочную поставку НКВД СССР и Лаборатории № 2 Академии наук СССР оборудования, приборов, инструмента, материалов и товаров и о выполнении поставки докладывать ГОКО (т. Берия) 2 раза в месяц».

Обратим внимание, что в этом документе советский урановый проект, пожалуй, впервые упоминался как детище Наркомата внутренних дел. Все материалы и оборудование следовало направлять в НКВД. И лишь затем указывался главный получатель грузов — Лаборатория № 2 АН СССР.

«8. В целях обеспечения быстрого развёртывания работ, проводимых Лабораторией № 2 Академии наук СССР, поручить председателю Госплана СССР т. Вознесенскому впредь предусматривать <…> выделение Лаборатории № 2 Академии наук СССР отдельной строкой всех необходимых на эту цель материалов и оборудования…».

Иными словами, с этого момента советские атомщики недостатка в средствах испытывать были не должны.

«9. Обязать академика Курчатова И.В. в месячный срок разработать план научно-исследовательских работ в области использования урана на 1945 год и представить его на утверждение ГОКО.

10. Возложить на т Берия Л.П. наблюдение за развитием работ по урану.

Председатель Государственного комитета обороны И.Сталин».

С этого момента дело создания атомного оружия страны Советов полностью переходило в руки товарища Лаврентия Берии.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.