Трагедия «Спартака»

Трагедия «Спартака»

Увы, но с момента обнаружения англичанами «Спартака» вся операция была полностью провалена. Впрочем, при такой организации и руководстве было бы странно, если бы она закончилась по–другому. Теперь Раскольникову оставалось одно — спасаться бегством, ведя бой кормовыми орудиями. При большой скорости и маневренности эсминца это было возможно. Больше того, опыт боев на Балтике показывал, что при грамотном маневрировании вполне возможно завлечь противника на одну из многочисленных отмелей, и тем самым сразу же изменить соотношение сил, атои вовсе переломить ход боя. Именно так в свое время одержал победу над тремя германскими эсминцами однотипный со «Спартаком» эсминец «Новик». Но такой бой надо было планировать и готовить заранее. Секрет успеха здесь крылся в ювелирной работе штурмана и рулевого, а также в отработанности орудийных расчетов.

Думаю, что ни о чем этом «красный лорд» не имел ни малейшего представления.

Никакого боя на отходе Раскольников принимать не хотел. Все мысли начальника отряда теперь сводились к одному — как бы побыстрее удрать от англичан.

И снова предоставим слово Федору Раскольникову: «Вдруг случайный, шальной снаряд, низко пролетев над мостиком, шлепнулся в воду вблизи от нашего борта. Он слегка контузил Струйского и сильным давлением воздуха скомкал, разорвал и привел в негодность карту, по которой велась прокладка. Это временно дезорганизовало штурманскую часть. Рулевой, стоявший у штурвального колеса, начал непрестанно оборачиваться назад, следя, где ложатся неприятельские снаряды.

Раздался оглушительный треск, и наш миноносец резко подбросило кверху. Он завибрировал и внезапно остановился. Мы наскочили на подводную каменную гряду. Все лопасти винтов отлетели к черту.

Позади нас торчала высокая веха, обозначавшая опасное место.

— Да ведь это же известная банка Девельсей, я ее отлично знаю. Она имеется на любой карте. Какая безумная обида! — с горечью восклицал Струйский.

Осознав полную безвыходность нашего положения, я послал „Олегу“ радиограмму с приказанием возвращаться в Кронштадт.

Английские матросы рассказывали потом, что адмирал, находившийся на головном корабле, уже поднял сигнал к отступлению: отогнав наш миноносец от Ревеля, он считал свою миссию законченной. Но при виде нашей аварии английские суда опять пошли на сближение. Ни на минуту не прекращая огня, они не сделали ни одного попадания, хотя расстреливали нас почти в упор. Сидя на подводных камнях, наш миноносец продолжал отстреливаться из кормового орудия. Но никакого вреда неприятельскому флоту тоже не причинил.

Заметив наше беспомощное положение, английская эскадра решила захватить миноносец „живьем“. Я предложил открыть кингстоны, но это приказание не было выполнено. Инженер–механик Нейман ответил, что кингстоны не действуют».

Еще раз проанализируем эту часть воспоминаний Раскольникова. Оно того стоит! «…Вдруг случайный, шальной (это при прицельной–то в бою стрельбе? — В.Ш.) снаряд, низко пролетев над мостиком, шлепнулся в воду вблизи от нашего борта. Он слегка контузил тов. Струйского (помощника Раскольникова по оперативной части… — В.Ш.) и сильным давлением воздуха скомкал, разорвал и привел в негодность карту, по которой велась прокладка».

Увы, как ни прискорбно говорить, но Раскольников снова беспардонно врет. На самом деле в тот момент (в 13.30) произошло вот что: комендоры вздумали ввести в дело одно из носовых орудий, развернув его в корму. Чуть ли не при первом выстреле вырвавшиеся из его ствола пороховые газы пронеслись над мостиком, сметя за борт карты и контузив не Струйского, а штурмана. Короче говоря, англичане тут были совершенно ни при чем.

Несмотря на присутствие командира отряда, командира эсминца, комиссара, «случившееся, — по словам Раскольникова, — временно дезорганизовало штурманскую часть. Рулевой, стоявший у штурвального колеса, начал непрерывно оборачиваться, не столько смотря вперед, сколько следя за тем, где ложатся неприятельские снаряды». Результат не замедлил сказаться — «Спартак» с ходу вылетел на камни, сорвав гребные винты.

— Да ведь это же известная банка Девельсей, я ее отлично знаю! — изумился Струйский.

Было чему изумляться — за кормой «Спартака» раскачивалась веха, предупреждавшая мореплавателей об опасности. Никто из находившихся на эсминце просто не обратил на нее внимания.

Отметим, что среди организаторов посадки эсминца на мель мы видим всех участников ночного «чаепития». Здесь и «скромный и сдержанный» командир Павлинов, который вместе с «неутомимым рассказчиком анекдотов веселым» штурманом Зыбиным в элементарных условиях, при наличии ограждающих вех, посадил корабль на мель. Здесь и «несколько замкнутый» артиллерист Ведерников, который оказался не в состоянии организовать сколько– нибудь действенный огонь по врагу и, судя по всему, вообще не руководил артиллерией корабля. Здесь и «умный, общительный, жизнерадостный» помощник Раскольникова по оперативной части Струйский. К слову сказать, на тот момент Струйский занимал должность флагманского штурмана Балтийского флота и фактически являлся одним из лучших штурманов отечественного флота. И вдруг именно он сажал эсминец на прекрасно всем известную банку? Ну и, разумеется, сам руководитель и вдохновитель всего происходящего Федор Раскольников.

Вся эта веселая «гоп–компания» и сдала врагу новейший эсминец без всякого сопротивления. Скажу честно, что, собирая материалы по трагедии 26 декабря 1918 года, я не мог отделаться от мысли, что поведение командного состава «Спартака» было в тот день на редкость неадекватным. Только личной трусостью и нежеланием драться за новую власть его не объяснить. Причем весьма странно вели себя практически все участники ночного «чаепития». А потому у меня и сложилось твердое убеждение, что пьянка в ночь с 25 на 26 в кают–компании «Спартака» была настолько грандиозной, что даже к обеду следующего дня ее участники все еще находились под воздействием спиртных паров и мало что вообще соображали в происходящем вокруг них.

Именно поэтому предоставленные сами себе артиллеристы наводили баковое орудие прямо через ходовой мостик, а глазеющие на англичан и не ведущие наблюдение в своих секторах сигнальщики попросту «не заметили» ограждающую мель веху прямо перед своим носом.

Самое поразительное в посадке «Спартака» на мель состоит в том, что посадили его люди, которые должны были как «Отче наш» знать все местные мели, около которых плавали всю свою жизнь.

Но они умудрились посадить, в то время как англичане, плававшие на Балтике всего какую–то неделю и не изучившие к этому времени даже лоции, ни на какие мели не садились. Надо понимать, что «Спартаком», скорее всего, вообще никто не управлял. Раскольников с собутыльниками пучил бессмысленные глаза на мостике, штурман умудрился «потерять» навигационную карту, а перепуганные рулевые рулили туда, куда бог на душу положит…

После посадки «Спартака» на мель противники некоторое время обменивались безрезультатными выстрелами. Потом британцы прекратили огонь, послушно замолчал и «Спартак». Почему не получивший ни одного попадания корабль вдруг столь внезапно прекратил сопротивление? Можно было бы понять, если бы просил пощады уже тонущий эсминец с выбитой командой. Но в «Спартак» не было ни одного попадания, не было ни погибших, ни раненых! Объяснение только одно — на корабле царили полная паника и безвластие, и ни командир, ни Раскольников не владели ситуацией, а может, и сами не хотели ей владеть.

Позднее Раскольников нагло утверждал, что он якобы велел радировать на «Олег», чтобы тот уходил в Кронштадт. Этим он между строк утверждал, что до конца думал о деле и других людях, не потерял трезвости ума, а держался настоящим орлом. Во все это не слишком верится. Если бы Раскольников действительно известил в 14.00 26 декабря командование флотом о происшедшем, то вся трагедия и ограничилась бы только потерей «Спартака», и тогда, разумеется, не произошла бы еще одна трагедия. Поэтому можно утверждать, что никаких радиограмм Раскольников в тот момент никуда не отправлял. Не до того было насмерть перепуганному любимцу Троцкого.

Судя по всему, Раскольников вообще потерял рассудок из–за происходящего вокруг, и в тот момент члена Реввоенсовета Республики не волновали более никакие дела, кроме спасения своей собственной шкуры.

В одном из документов значится, что сигнал со «Спартака» якобы передавали на «Олег» флажковым семафором. Но ведь это полное вранье! Флажковый семафор можно передать лишь в пределах прямой видимости. Но в момент посадки «Спартака» на мель в пределах прямой видимости были только английские корабли. Кому же тогда семафорил своими флажками сигнальщик?

Самое интересное заключается в том, что, когда «Спартак» стал уходить, англичане действительно решили прекратить погоню, полагая, что, отогнав советский эсминец, свою задачу они выполнили. Внезапная остановка эсминца из–за посадки на мель стала для них настоящим подарком. Думаю, что не менее были удивлены англичане, когда эсминец затем прекратил огнь и сдался.

Здесь будет нелишне вспомнить, что царские офицеры, которых так поносил Раскольников со товарищи, не спускали флаги даже в куда более безнадежных ситуациях. Вспомним хотя бы трагедии эсминцев «Страшный» и «Стерегущий» у Порт-Артура, когда погибающие корабли отстреливались от врага до последнего снаряда и сражались до последнего офицера и матроса. Позор «Спартака» становится еще горше от того, что сам корабль изначально носил славное имя капитана 1–го ранга Миклухо-Маклая, командовавшего в Цусимском сражении броненосцем береговой обороны «Адмирал Ушаков». Этот корабль сражался с врагом до последнего снаряда и погиб, так и не спустив Андреевского флага, вместе со своим доблестным командиром. Увы, у членов Реввоенсовета было, по–видимому, какое–то свое понятие о воинской чести.

В своих мемуарах Раскольников пишет, что в последний момент он якобы приказал открыть кингстоны, чтобы затопить корабль, сидевший на камнях всем корпусом (!), но инженер–механик Нейман (еще один участник ночной пьянки — «всегда чем–то неудовлетворенный инженер–механик Нейман») вдруг заявил, что они не действуют.

Здесь опять явное вранье! Если корабль прочно сидел на мели, так что не смог одернуться с нее машинами, то о каких кингстонах может идти речь? Открывай их, не открывай, но корабль никак не утонет, так как сидит на мели! Для того, чтобы в руки противнику не попал боевой корабль, следовало делать совершенно иное: дать команду матросам покинуть корабль, а оставшейся на борту подрывной команде — подорвать главные машины, выбросить за борт орудийные замки, уничтожить секретную документацию, а по возможности и взорвать артиллерийский боезапас, чтобы у англичан уже не было никаких шансов ввести захваченных корабль в строй. На все это времени у Раскольникова и командира «Спартака» было предостаточно. Но ни у кого из них даже не возникло мысли об этих, казалось бы, предельно ясных любому моряку, вещах.

Честно говоря, упоминание Раскольникова о неисправных кингстонах вообще очень настораживает. Если все дело было действительно в них, то получается, что «Спартак» вовсе не садился ни на какую мель. Он просто остановился и спустил флаг. Но если Раскольников не пишет ни о каком открытом неповиновении команды эсминца в ходе перестрелки с англичанами, то получается, что «Спартак» остановили и сдали врагу сами начальники, во главе с самим Раскольниковым! А история о посадке на мель была придумана им позднее для собственного оправдания в глазах того же Троцкого.

В неповиновение матросов ивих бунт во время боя я не верю, по нескольким причинам. Во–первых, команда на эсминце была опытная, прошедшая горнило мировой войны. Несколькими неточными выстрелами запугать ее было сложно. Во–вторых, о факте матросского неповиновения молчит сам Раскольников. Нет об этом никаких, даже слабых, намеков в материалах расследования обстоятельств сдачи «Спартака». В–третьих, порукой тому, что матросы «Спартака» выполнили свой воинский и революционный долг до конца, служит их поведение в плену, о чем мы в свое время еще расскажем.

Один из отечественных историков так описывает обстоятельства сдачи «Спартака». Он пишет: «Машины „Спартака“ находились в плохом состоянии, но кочегары и механики „выжали“ из них все возможное, в результате чего расстояние до противника перестало уменьшаться. На преследовании противник вел редкий огонь, „Спартак“ отстреливался из кормовых 102–мм орудий, тем не менее попаданий не достигла ни одна из сторон. Спустя три четверти часа после начала погони англичане готовы были прервать преследование, и около 14.00 Тэсиджер (командир отряда английских кораблей. — В.Ш.) уже отдал приказ поворачивать на обратный курс, как с крейсера „Калипсо“ заметили, что „Спартак“ вдруг будто подбросило вверх, и он остановился. Оказалось, что эсминец крепко засел на мели, и причиной аварии стал сделанный около получаса назад единственный выстрел из носового орудия, который имел для корабля фатальные последствия. При выстреле носовая четырехдюймовка была направлена под слишком острым углом к корме, и от действия дульных газов были выбиты стекла в ходовой рубке, штурман Н. Струцкий контужен, а карта, по которой прокладывался курс корабля, как и ящик с остальными навигационными картами, уничтожена. На мостике, где выстрел приняли за попадание неприятельского снаряда, возникла паника. Во избежание новых попаданий рулевой изменил курс, приведший „Спартак“ на мель Девелси (сейчас Карадимуна — в дословном переводе с эстонского „дьявольские яйца“ — две скалы на глубине 5,4 и 3,4 м). В результате аварии эсминец получил повреждения рулевой машины и обшивки корпуса, лопасти гребных винтов были сломаны.

Оценив безнадежность ситуации, в которой оказался корабль, Раскольников приказал открыть кингстоны, но отменил свой приказ после того, как механик эсминца, Нейман, ознакомил комиссара с плачевным состоянием донного оборудования.

В момент аварии английские корабли находились всего в 30 кбт. Вполовину сократив расстояние, они легли в дрейф и спустили шлюпки. Прибывшая на эсминец призовая партия была поражена его запущенным состоянием не меньше, чем неопрятностью и расхлябанностью самих „красных военморов“. Еще большее удивление англичан вызвал стихийный митинг, который возник по вопросу запуска помп для осушения пробитого корпуса. Вопрос решался чуть ли не голосованием. Тем не менее собрание постановило дать пар к помпам. Затем экипаж „Спартака“ был перевезен на английские корабли. Вечером того же дня эсминец „Вендетта“ стащил „Спартака“ с мели и привел на буксире в Ревель.

Тем же вечером эстонские власти устроили роскошный банкет для победителей. Обилие блюд и напитков удивило даже видавших виды англичан, тем более, что всем было известно о недостатке продовольствия в Ревеле. Попойка продолжалась до поздней ночи, когда британским морякам пришла пора отправляться на свои корабли. По прибытии на борт крейсера „Калипсо“ коммодор Тэсиджер приказал доставить ему все бумаги, захваченные на „Спартаке“, из которых он и узнал, что неподалеку от острова Готланд должен находиться крейсер „Олег“. Немедленно был отдан приказ выйти в море крейсеру „Карадок“ и эсминцу „Вэкефул“, а остальным кораблям отряда готовиться к скорому выходу».

Из дальнейших воспоминаний Раскольникова: «…Вскоре английские крейсера окружили нас и спустили в воду шлюпки. Военморы из команды „Спартака“ увели меня в кубрик и переодели в матросский бушлат и стеганую ватную куртку. Они заявили, что ни в коем случае не выдадут меня, и тут же, впопыхах, сунули мне в руки первый попавшийся паспорт военного моряка, оставшегося на берегу. Я превратился в эстонца, уроженца Феллинского уезда. При моем незнании эстонского языка это было как нельзя более неудачно, но в тот момент некогда было думать. Кок миноносца — товарищ Жуковский — взял на хранение мои часы.

Не успели мы оглянуться, как на борту нашего миноносца появились английские матросы. С проворством диких кошек (!) они устремились в каюты, кубрики и другие жилые помещения и самым наглым, циничным образом на глазах у нас принялись грабить все, что попадалось под руку. Затем стали перевозить нас на свой миноносец.

Сидя в шлюпке, я прочел на ленточках надпись „Wakeful“ („Бдительный“). Обратил внимание на внешнюю интеллигентность физиономий наших.

На миноносце „Wakeful“ нас посадили в кормовой трюм. Кормили галетами и крепким чаем. Со школьной скамьи я вынес плохое знание языков и лишь с грехом пополам разбирал английскую речь. Но все же, многое мне было понятно. Матросы, приносившие нам еду, рассказывали о высадке в Риге английского десанта. Захлебываясь от шовинизма (??!), они ликовали по поводу поражения Германии: „С Германией покончено. Немецкий флот находится в английских портах“.

На следующее утро миноносец „Wakeful“, ставший для нас плавучей тюрьмой, снялся с якоря и отправился в поход. Прильнув к иллюминатору, я тщетно старался определить направление корабля».

И снова вопросы, на которые член Реввоенсовета Республики не дает ответа, а вернее, явно избегает отвечать. А вопросов немало. Кто именно отдал приказ о прекращении огня по врагу? Кто спустил с мачты красный флаг? Как происходила сдача корабля? Почему не были выведены из строя орудия и механизмы? Как, наконец, вели себя в момент сдачи командир эсминца, бывшие офицеры, матросы? Каждый из этих вопросов имеет огромное значение, ибо в ответе на них и кроется разгадка трагедии «Спартака». Получив ответ на них, многое для нас в этой истории сразу же стало бы ясным. Дать исчерпывающие ответы на все вышеперечисленные вопросы и должен был в своих воспоминаниях Раскольников, если бы он действительно являлся честным и порядочным человеком, каковым он себя всем представлял.

Так о чем же повествует нам в данном случае Раскольников? А пишет он о том, как спрятался от англичан в матросском кубрике, где, выбросив комиссарскую кожанку, напялил на себя грязный матросский бушлат и ватник.

В тот момент Раскольникова нисколько не волновала ни сдача врагу новейшего боевого корабля (которых у Советской республики было всего раз, два, и обчелся!) ни судьба своих братьев–матросов. Раскольников боялся одного — быть узнанным и нести ответственность в соответствии с занимаемой им должностью. «Они (матросы) заявили, что ни в коем случае не выдадут меня, и тут же, впопыхах, сунули мне в руки первый попавшийся паспорт военного моряка, оставшегося на берегу». В тот момент он более не желал быть членом Реввоенсовета Советской республики, командиром отряда кораблей и любимцем товарища Троцкого. В тот момент Раскольников желал быть кем угодно, лишь бы остаться в живых! По данным англичан, «орел Троцкого» прятался от них на камбузе за мешками с картошкой. Что и говорить, поистине легендарной храбрости был человек!

Весьма странно на этом фоне выглядит описание Раскольниковым «внешней интеллигентности» и «яркого румянца щек» англичан. Об этом ли думать командиру отряда в момент пленения его корабля врагом?

О чем жалеет Раскольников? О провале затеянной им операции? О потерянном для республики боевом корабле? О десятках загубленных из–за него человеческих судеб? Совершенно нет! Он жалеет о том, что впопыхах прикинулся эстонским матросом, совершенно не владея эстонским языком. Раскольников опять печалится исключительно о своей особе. Постыдное поведение Раскольникова, в попытке переодеться в матроса не имеет аналогов в истории отечественного флота. Так трусливо военно–морские офицеры себя никогда не вели.

За тринадцать лет до трагедии «Спартака» подобно Раскольникову в схожей ситуации повел себя лишь печально знаменитый «красный лейтенант» Петр Шмидт, который после провала мятежа на крейсере «Очаков» пытался бежать в Турцию на паровом катере. После того, как катер остановили, Шмидт переоделся в робу кочегара и вымазал себе лицо угольной пылью. Это его не спасло, и Шмидт получил по заслугам. При этом «красный лейтенант», как известно, много лет состоял на учете в психиатрической лечебнице и не раз там лечился, как шизофреник, страдающий манией величия. Вольно или невольно, но возникают определенные параллели в поведении двух «красных лейтенантов»…

И еще одна любопытная подробность. Уже после Гражданской войны, пытаясь поднять свой авторитет среди моряков, Раскольников будет утверждать, что по линии отца его родословная нисходит к знаменитому герою Чесменского сражения лейтенанту Дмитрию Ильину, сжегшему на брандере турецкий флот. Зная склонность Раскольникова к вранью и эпатажу, в родственность с одним из самых героических моряков в истории России мне верится с трудом. Мало ли однофамильцев в России, да и Ильин — далеко не самая редкая фамилия. Но даже если все обстояло действительно так, то остается констатировать, что от своего геройского предка Ильин—Раскольников не унаследовал абсолютно ничего, предав даже собственную историческую фамилию.

А вот версия эстонского историка Мати Ыуна по книге «Эсминцы „Леннук“ и „Вамбола“: история строительства, службы и продажи в Перу» (Таллин, 1997): «…для выяснения обстановки на море у Таллина был сформирован отряд из линкора „Андрей Первозванный“, крейсера „Олег“, и эсминцев „Спартак“, „Автроил“, и „Азард“. Целью операции было выяснение присутствия английских боевых кораблей в Таллине и их возможное количество. „Автроил“ не смог выйти в море в означенное время 25 декабря, поскольку занимался исправлением повреждений, полученных от плавания во льдах. На подходе к Таллину выяснилось, что на „Азарде“ заканчивается топливо и его может не хватить на обратный путь. Эсминец пришлось отпустить в Кронштадт. Линкор остался на позиции у маяка Шепелева, а „Олег“ направился к острову Суурсаар. Раскольников, не дожидаясь подхода „Автроила“, решил на „Спартаке“ произвести разведку боем. Ранним утром 26 декабря эсминец направился в сторону Таллина. Погода была ясной, видимость хорошая. Около 10 часов „Спартак“ подошел кострову Аэгна. Был задержан финский пароход, вышедший из Таллинской гавани, на него высадили двух вооруженных матросов и отправили в Кронштадт. После чего был произведен обстрел Аэгны. Ответного огня не последовало. Затем был обстрелян Найссаар с тем же результатом. Около 13: 00 „Спартак“ взял курс на Таллинский рейд и тут же были замечены английские корабли, выходящие из гавани. Эсминец тут же развернулся и лег на обратный курс. Преследователями были английские легкие крейсера „Карадок“ и „Калипсо“, а также эсминец „Уэйкефул“. Британцы шли полным ходом и довольно быстро нагоняли „Спартак“. Когда дистанция сократилась до 60 кабельтовых, крейсера открыли огонь. „Спартак“ отвечал из кормовых орудий».

Насчет дальнейших событий есть две версии. Историк Мордвинов утверждает, что во время стрельбы из носового орудия, которое приходилось разворачивать за траверз, пороховыми газами и воздушной волной была полностью приведена в негодность карта, по которой шла прокладка курса, а рулевой матрос был оглушен. Раскольников же утверждает, что примерно в 13:30 одним из близких разрывов был легко ранен его помощник по оперативной части Струйский. Это произвело сильное впечатление на рулевого, и он уже больше следил за разрывами снарядов, нежели за тем, чтобы держать эсминец на курсе. В результате «Спартак» на полном ходу вылетел на мель, повредив гребные валы и винты. Англичане подошли на 15 кабельтовых, лениво постреливая. Раскольников приказал открыть кингстоны, но инженер–механик Нейман доложил, что они неисправны. Сочтя положение безнадежным, подняли сигнал о сдаче в плен. Всю команду «Спартака» перевезли на британские корабли и отправили в Таллин. Вечером того же дня эсминец «Вендетта» сдернул «Спартак» с мели и также отбкусировал его в Таллин.

Итак, 26 декабря 1918 года новейший советский эсминец «Спартак», вопреки Морскому уставу, был сдан противнику практически без сопротивления, а Ф. Ф. Раскольникова англичане опознали, несмотря на маскарад с переодеванием.

На захваченном корабле англичане обнаружили секретные документы по замыслу и проведению разведывательной операции, бланки радиограмм. Почему могло случиться последнее? Неужели трудно уничтожить документы, когда под рукой специальный мешок–киса со свинцовым грузом, ведь выкинуть кису за борт — дело нескольких секунд? Предположим (и небезосновательно), что этому помешали бывшие офицеры, но Раскольников? Ведь он учился на гардемаринских классах и такие азы, как уничтожение секретных документов в случае опасности их захвата, должен был бы понимать! Увы, в те минуты, когда можно было уничтожать секретную документацию, Раскольников думал совсем о другом — о том, как спасти свою собственную шкуру.

Отметим, что «гордые сыны» Туманного Альбиона вели себя на «Спартаке» как банда мародеров. Они обшарили корабль, выломали и увезли приборы управления огнем, разграбили каюты и утащили обстановку. За несколько часов они ограбили «Спартак» «подчистую», не гнушаясь даже ложками и вилками! При этом в своих воспоминаниях о событиях тех дней англичане говорят об устроенном им грабеже плененного «Спартака» с гордостью! Оказывается, можно гордиться и мародерством! Лучше бы уж молчали!

Пленных военморов англичане разместили под вооруженной охраной на своих кораблях, в основном на эсминце «Вэкефул». Сам корабль был в тот же день уведен в Ревель. Последний факт говорит о том, что «Спартак» или вообще не сидел на мели, или сидел, но не столь основательно, что его нельзя было бы снять работой собственных машин «враздрай».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.