1. Батаан

«Мы не сможем победить в этой войне, пока она не превратится в общенациональный крестовый поход во имя Америки и американской мечты»¹, – писал репортер The New York Times Джеймс Рестон в книге «Прелюдия победы» (Prelude to Victory), ставшей бестселлером. Война уже сделалась в полном смысле мировой, но реакция американского народа, оказавшегося внезапно втянутым в этот конфликт, была поначалу очень похожа на поведение англичан в сентябре 1939 г.: благие намерения и путаница в головах. Многие с энтузиазмом записывались на курсы первой помощи, наиболее популярное пособие на эту тему разошлось тиражом 8 млн экземпляров, старшеклассники вырезали из дерева и клеили модели вражеских самолетов для уроков военной подготовки. Граждане сдавали кровь и собирали металлолом, отели Майами и Атлантик-сити размещали рекрутов. В этот суровый для отечества час решено было на время отказаться от охоты и рыбалки, а также от производства мячей для тенниса и гольфа. Процветали гадалки, выросла продажа шашек, карт мира и кулинарных книг. Залы кинотеатров были набиты битком, в том числе и потому, что у людей завелась свободная денежка в кармане: в 1942 г. число зрителей вдвое превысило аудиторию 1940 г. Даже заключенные Сан-Квентина вызвались работать на победу, и им поручили изготавливать заградительные сети против подводных лодок.

Экономическая мобилизация Америки ошеломляла наблюдателей из более бедных и не склонных к такому размаху стран. Особенно сказывалось участие крупных индустриальных компаний. Даже наиболее образованные британцы не догадывались, насколько велики, можно сказать, неисчерпаемы ресурсы Соединенных Штатов. «Разворачивается масштабная мобилизация, – писал английский маршал авиации Джон Слессор из Вашингтона начальнику генштаба ВВС сэру Чарльзу Порталу в апреле 1941 г. – Сейчас они набрали уже два миллиона и планируют призвать еще столько же. С кем они собираются сражаться такими силами, как будут переправлять такое количество солдат, я понятия не имею и сомневаюсь, стали бы они вести себя подобным образом, если бы внимательно проанализировали всю совокупность своих оборонных мероприятий и стратегических планов»².

Но скептики были посрамлены событиями, происходившими с 1942 по 1945 г. После Пёрл-Харбора генерал-лейтенант Фредерик Морган, основной разработчик планов Дня «Д» с британской стороны, отзывался об американцах так: «Они твердо решили, что это будет величайшая и наилучшим образом осуществленная кампания»³. Примерно о том же писал другу в Госдепартаменте секретарь Американо-Азиатской ассоциации: «Война будет долгой и тяжелой, но, когда она завершится, о Дядя Сэме будет говорить весь мир»⁴. Федеральный бюджет США взлетел с $9 млрд в 1939 г. до $100 млрд в 1945 г., и за тот же период ВВП вырос с $91 млрд до $166 млрд. Уровень промышленного производства вырос на 96 %, появилось 17 млн новых рабочих мест; 6,5 млн женщин пополнили трудовую армию США в период с 1942 по 1945 г., а средняя зарплата у них выросла более чем на 50 %; удвоился объем продаж женской одежды. Директивы, принимавшиеся во имя этой широкомасштабной мобилизации, играли на руку крупным корпорациям и магнатам промышленности, и те процветали. Антимонопольное законодательство было на время отменено под давлением военных нужд: на долю ста основных компаний Америки, которые в 1941 г. производили 30 % всего национального продукта, к 1943 г. приходилось 70 % ВНП. Правительство забыло свою неприязнь к монополистам: лишь бы поставляли танки, самолеты, корабли.

Шла величайшая в мире война, и все менялось в соответствии и пропорционально этим событиям: в 1939 г. в Америке было всего 4900 супермаркетов, но в 1944 г. – уже 16 000. К концу 1944 г. личные накопления среднего американца почти удвоились по сравнению с декабрем 1941 г. Предметы роскоши, напротив, оказались в дефиците, и потребители толком не знали, как потратить возросшие доходы. «Люди ошалели от денег, – рассказывал ювелир из Филадельфии. – Им все равно, что купить. Покупают, лишь бы деньги израсходовать»⁵. К 1944 г. производство потребительских товаров в Британии сократилось на 45 % от довоенного уровня, а в США меж тем оно возросло на 15 %. Во многих регионах недоставало жилья, подскочила арендная плата, потому что миллионы людей, направленные для работы на военные заводы или мобилизованные, не знали, где разместиться.

«Миф о Славной войне, – писал Артур Шлезингер, работавший в ту пору в Управлении военной информацией, – воспевает счастливую пору общенационального единства во имя благой цели. Большинство американцев признавали необходимость этой войны, однако и от низменных мотивов не отступались. Мы в Вашингтоне наблюдали изнанку Славной войны. Видели, как жадные собственники заводов противились переходу на оборонную продукцию, а потом уступали настояниям правительства, рассчитывая получить после войны какие-либо привилегии. По нашим сведениям, каждая восьмая компания нарушала Закон о предельных ценах. Мы нагляделись на то, что малоизвестный сенатор от Миссури [Гарри Трумэн] назвал проявлениями “алчности, мошенничества, халатности, грабежа”. Война от всех требовала жертв, но зараза “кидалова” распространялась повсюду. Тыловая жизнь представляла собой довольно-таки постыдное зрелище, в то время как молодые американцы погибали в разных уголках мира»⁶.

Одно из самых подлых мошенничеств, раскрытых в ту пору: крупнейший военный подрядчик, Кливлендская национальная компания алюминиевых и бронзовых сплавов (National Bronze and Aluminum Foundry Company of Cleveland), сознательно продавала металлолом под видом двигателей для истребителей. Четверо руководителей компании угодили за решетку. Американская компания по производству патронов в Сент-Луисе (US Cartridge Company of St Louis) выпускала миллионные партии бракованных боеприпасов – солдатам на фронте это мошенничество могло стоить жизни. Гражданское население приобретало недоступные законным образом товары на черном рынке, многие компании ускользали от ценового контроля. Один американец с горечью замечал, что Европа оккупирована, Россия и Китай сражаются с вражескими полчищами, Британия подвергается бомбежкам, а США, единственная страна среди великих держав, «ведет войну только в своем воображении». Пёрл-Харбор, давнишний расизм и слухи о японских жестокостях способствовали тому, чтобы американцы возненавидели своего азиатского противника, но вплоть до конца войны американцы не чувствовали той вражды к немцам, которая была так свойственна европейцам, – они даже на Гитлера не могли толком рассердиться за преследования евреев. Военный историк Форрест Пог позднее с изумлением отзывался об армии Брэдли во Франции: «Эти ребята не проявляли желания воевать. Их никак не расшевелить было, пока немцы не подстрелят кого-то из их товарищей»⁷. Профессор Норман Майер из Мичиганского университета – бихевиорист, известный наблюдениями над крысами, – считал, что более эффективным стимулом сражаться для американцев будет лишение бензина, шин и гражданских свобод, апелляция же к идеалам тут не поможет⁸. Но это уж чересчур цинично – многие люди проявили в ту пору искренний патриотизм, да и мужество многих американцев подтверждалось на поле боя. Однако верно и то, что из-за отдаленности Соединенных Штатов от основных театров войны, отсутствия угрозы непосредственного нападения на страну или даже серьезных для нее трудностей, в народе не вспыхивала та страсть, которая воспламеняла граждан других государств, страдавших в оккупации или под бомбежками.

После Пёрл-Харбора политическое и военное руководство США сознавало, что им, как прежде британцам, придется пройти через поражения и унижения, прежде чем народ соберется с силами и даст отпор японскому милитаризму. О враге знали и понимали очень мало даже те, кому предстояло сойтись с ним лицом к лицу. «Внезапно до нас дошло, что мы абсолютно ничего не знаем о япошках, – вспоминал Фред Мирс, служивший на авианосце. – Мы слыхом не слыхали об их самолетах Zero. Какого уровня их авиация, их пилоты? Насколько силен японский флот? Какие сражения нам предстоят и где? Мы были до ужаса неподготовленными»⁹.

Многие американцы давно уже поняли необходимость вступления в войну. Но так происходит в любом конфликте: пока не засвистят пули, не начнут тонуть корабли и погибать близкие или по крайней мере боевые товарищи, даже профессиональные вояки не распаляются гневом и нетерпением. «Поразительно, как много времени нам понадобилось, чтобы сориентироваться и начать реагировать быстро и по делу, – вспоминал американский моряк Элвин Кернан. – Постепенно мы осваивали войну – прежде всего как состояние духа, а потом уж как все остальное»¹⁰. Эрни Пайл на собственном опыте убедился: «Очевидно, такой стране, как Америка, требуется примерно два года, чтобы полностью втянуться в войну. Нужен переходный период, когда мы прощаемся с прошлой жизнью и начинаем жить новой, военной, живем ею так долго, что она превращается для нас в норму»¹¹.

Тем удивительнее, что уже через полгода после Пёрл-Харбора американский флот одерживал победы, изменившие ход войны в Азии. Германия к тому времени четыре года господствовала в Западной Европе, но японский периметр удалось к осени 1942 г. продавить. Продвижение американцев в регионе Тихого океана вскоре выявило неисцелимую слабость противника. Однако сначала американцам пришлось перенести тяжелые удары. В недели после 7 декабря 1941 г. японцы успели захватить Уэйк – правда, при первом натиске атаковавшие понесли тяжелые потери. Генерал Дуглас Макартур, возглавлявший оборону Филиппин, остановил командиров своего воздушного флота, которые предлагали нанести ответный удар. За десять часов после налета на Пёрл-Харбор ответные меры не были приняты – и японцы уничтожили прямо на земле без малого 80 американских самолетов.

На следующий день Макартур начал запоздалую подготовку к эвакуации американских и филиппинских частей на Лусон (полуостров Батаан), который, как представлялось, было бы удобнее оборонять. Однако быстро перебросить большие запасы провианта и боеприпасов было непросто. До начала боевых действий генерал отвергал подобные предложения, считая их проявлением «пассивности». Теперь армия спешно закупала рис у китайских торговцев, а на местных консервных заводах – столько тушенки и фруктов, сколько удавалось раздобыть. 12 декабря Макартур, также с опозданием, уведомил президента Кесона о предстоящей дислокации, а 22-го приступил к исполнению плана. Врачи предупреждали, что на Батаане свирепствовала малярия, поскольку там обитали комары – переносчики этого заболевания, однако лекарствами запасаться не стали. Манила каждый день подвергалась бомбардировкам на протяжении часа, ровно с полудня до 13:00; американские офицеры вынуждены были перенести время ланча на 11:00.

Макартур ожидал, что японцы высадятся на южной оконечности залива Лингаен, и соответственно разместил свои войска, однако японские силы вторжения смели плохо обученный и толком не вооруженный заслон филиппинцев и высадились у залива. К 22 декабря 14-я армия генерал-лейтенанта Масахару Хомма в количестве 43 110 человек укрепилась на надежном плацдарме. Из-за неисправности торпед лишь одной американской подлодке удалось провести успешную атаку на перевозившие десант корабли. Еще 7000 японцев, не встретив сопротивления, высадились в Леймон-бэй, в 350 км к юго-востоку от основной группировки. Филиппинская армия вскоре рассыпалась. Командующий воздушным флотом генерал Льюис Бреретон, лишившись большой части самолетов, благоразумно перебазировался в Австралию. Макартур в своем коммюнике фанфаронил: «Мои доблестные дивизии мужественно обороняются, отражая врага от священных берегов Филиппин. Мы нанесли противнику серьезный урон, и ему нигде не удалось надежно закрепиться. Завтра мы сбросим его в море».

На самом деле японцы продвигались к Маниле, не встречая серьезного сопротивления. В Вашингтоне главы штабов благоразумно отказались от самой идеи посылать подкрепления. Только в одном Макартуру повезло: японцы хотели первым делом захватить столицу и потому не помешали его отступлению на Батаан. Фотограф Карл Миданс 2 января наблюдал из отеля Bay View, как японцы входили в Манилу: «Они въехали на бульвары в предрассветной дымке со стороны залива – на велосипедах и крошечных мотоциклах. Двигались, не переговариваясь, стройными колоннами, в затихшем городе только и раздавался казавшийся смешным треск одноцилиндровых мотоциклов»¹². Неделю спустя Хомма провел первую атаку на линию обороны американцев и филиппинцев, проходившую поперек полуострова Батаан. Оборонявшиеся без особого труда отразили и это, и последующие нападения, хотя и несли большие потери от бомбежек с воздуха. Они также страдали от жары и голода, ведь на довольствии оказалось 110 000 человек: 85 000 американских и филиппинских солдат и 25 000 гражданских. Инженерный корпус направили в поля собирать и обмолачивать рис. Неподалеку от берега ловили рыбу ставными неводами, но неприятельская авиация их уничтожила. Резали скот. Как и предупреждали врачи, разразилась эпидемия малярии. Медсестра Рут Страуб писала в дневнике: «Мы все живем как военнопленные – стараемся выжить, и больше ничего»¹³.

Но у защитников Батаана энергии и предприимчивости оказалось больше, чем у британской армии в Малайе: все попытки японцев высадить десант в тылу противника заканчивались полным уничтожением этих отрядов. Одно такое подразделение было отброшено на утесы Кинауана. «Десятки японцев, разрывая на себе мундиры, с воплями прыгали вниз на берег, – записал капитан Уильям Дайесс. – Пулеметный огонь взрывал песок в поисках всего, что движется»¹⁴. Японская пехота прорвала периметр обороны и захватила два выступа возле Туола и Котара, но 26 января в кровопролитной контратаке американцы восстановили свою линию обороны. Бомбардировка причинила на удивление мало вреда американским артиллерийским позициям. Когда у кавалерийских лошадей закончился корм, они сами пошли в пищу обороняющимся. Почти вся фауна и флора Батаана отправилась в котел; собирали манго, бананы, кокосы и папайю, динамитом глушили морскую рыбу.

За февраль и март японцам не удалось продвинуться ни на шаг, но и защитники Батаана слабели от голода, к тому же закончилось основное лекарство от малярии – хинин. Макартур на патрульном торпедном катере бежал в Австралию вместе с семьей и приближенными, согласно приказу Рузвельта предоставив в последние недели обреченного сопротивления руководить генералу Джонатану Уэйнрайту. Под конец марта в больницу еженедельно поступало до тысячи заболевших малярией. В лагерях беженцев за периметром, по отзыву лейтенанта Уолтера Уотероуза, условия были «самые кошмарные, какие мне доводилось видеть, с чудовищным уровнем смертности»¹⁵. Бомбардировки уничтожили практически все постройки на крепости-острове Коррехидор, тысячи раненых и больных прятались в тоннеле Малинта.

Для тридцатилетней медсестры из Техаса, лейтенанта Берты Дворски, самым страшным в ее работе оказалось личное знакомство с людьми, которых доставляли к ней тяжело раненными: «Это были парни, с которыми мы общались в офицерском клубе, наши друзья. Тяжелейшее испытание для чувств. Никогда не знаешь, кого доставят следующим»¹⁶. Раненые часто спрашивали, выживут ли они, и врачи обсуждали, следует ли говорить в таких случаях правду¹⁷. Врач Альфред Уэйнстейн записывал: «Дискуссия продолжалась бесконечно, правильного решения никто не знал. По большей части мы выбирали средний путь: уклонялись от прямого ответа, но, если видели, что пациент не жилец, звали капеллана, чтобы тот совершил обряды, написал письмо близким, взял у умирающего то, что тот хотел оставить родным на память. Обычно говорить напрямую ничего и не приходилось»¹⁸.

Осаждавшие оказались не в лучшем положении, чем осажденные: среди них тоже свирепствовала малярия, а также бери-бери и дизентерия – более 10 000 заболевших к февралю. В Токио нарастало недовольство и упорством американцев, и тем, как в США «сага о Батаане» превращается в орудие пропаганды. 3 апреля Хомма, получив подкрепление, всей мощью обрушился на филиппинцев, проведя предварительно массированную бомбардировку. Филиппинцы в панике бежали от японских танков, при каждой попытке высунуться их громили с воздуха, многие так ослабли от голода, что едва могли выбраться из окопов. Японцы неуклонно продвигались вперед, прорывая одну линию обороны за другой. 8 апреля генерал-майор Эдуард Кинг по собственной инициативе решил сдать полуостров и направил к противнику парламентера под белым флагом. Из укрытий, обустроенных в джунглях по всему Батаану, уцелевшие группы оборонявшихся пробирались на остров Коррехидор, где еще держался Уэйнрайт.

Утром 9 апреля Кинг встретился с полковником Мотоо Накаяма, командовавшим оперативным отделом генерала Хоммы, и подписал капитуляцию. «С нашими людьми будут хорошо обращаться?» – спросил Кинг напоследок. «Мы не варвары», – напыщенно отвечал полковник. 11 500 американцев и 64 000 филиппинцев попали в руки врага. Путь этих измученных людей в концлагеря вошел в историю как Батаанский марш смерти. Филиппинцев убивали десятками ради забавы, на них отрабатывали штыковые удары. Американский солдат видел, как его ослабевшего товарища столкнули под танк. Блэр Робинетт сказал: «Теперь мы поняли, если кто раньше не догадывался, что нас ждет»¹⁹. Сержант Чарльз Кук видел, как пленных насаживали на штык, если они пытались подойти к воде. Старший сержант Гарольд Фейнер подытожил: «Упадешь – готово, ты покойник»²⁰. Более 300 пленных филиппинцев перебили в ущелье возле реки Пантинган. Убийцы заявили, что они бы обошлись с пленными милосердно, если бы гарнизон сдался раньше, а так «мы понесли тяжелые потери, вы уж нас извините». Согласно подсчетам, марш смерти унес жизни 1100 американцев и более 5000 филиппинцев.

Теперь японцы сосредоточили артиллерийский огонь на Коррехидоре – острове, размером не больше Центрального парка в Нью-Йорке. 3 мая Уэйнрайт докладывал уже прибывшему в Австралию Макартуру, что все строения на острове сровнены с землей и уничтожена даже растительность. Условия в нагретом, вонючем тоннеле Малинта, битком набитом перепуганными людьми, сделались невыносимыми. В ту ночь подводная лодка Spearfish эвакуировала последнюю партию, которой суждено было добраться до Австралии – всего 30 женщин и 12 мужчин. Несколько часов спустя японцы бросили морской десант на штурм Коррехидора. В полдень 6 мая, после двух дней боев, Уэйнрайт подписал капитуляцию от имени всех остававшихся на Филиппинах американских войск, предварительно сообщив в Вашингтон: «С глубоким сожалением и с величайшей гордостью за мои отважные войска я отправляюсь на встречу с японским командованием. Прощайте, господин президент». Находившийся в американском гарнизоне корабельный врач Джордж Фергюсон сел и заплакал «от такого разочарования в наших добрых славных Штатах»²¹. Однако физическое и эмоциональное истощение было слишком велико, и многие солдаты радовались тому, что сражение наконец-то закончилось. Лишь позднее они узнали, что для 11 500 военнопленных американцев главное испытание только начиналось.

Батаан и Коррехидор продержались целых четыре месяца. Погибло 2000 американцев, японцы потеряли 4000 человек. Оборона так затянулась главным образом из-за неопытности нападавших: армия вторжения была немногочисленна и не могла сравниться подготовкой и боевым опытом с теми дивизиями, которые Ямасита повел на Малайю. Если бы Хомма и его подчиненные действовали энергичнее, филиппинская сага закончилась бы раньше – в этом смысле недовольство Токио действиями своей армии было оправдано. Однако все эти соображения не умаляют героического мужества гарнизона и доблести Уэйнрайта, который исполнил свой долг куда убедительнее, чем Макартур. Уэйнрайт и его солдаты создали ту легенду, которой могла гордиться Америка и которой готов был позавидовать Черчилль. Попросту говоря, американские защитники Батаана и Коррехидора оказались более стойкими, чем британские колониальные войска в Малайе и Сингапуре, хотя тоже сражались за обреченное дело.

Бригадный генерал Дуайт Эйзенхауэр, имевший несчастье послужить под командой Макартура несколькими годами ранее, писал в дневнике: «Бедный Уэйнрайт! Он сражался, а вся слава достанется Макартуру. Как публика может принимать за чистую монету его тирады, которые мы всегда считали верхом идиотизма? Но он – герой! Так-то»²². В США комментаторы и радиоведущие выжимали из Батаанской саги каждую капельку национальной гордости, прославляли схватки на море и начавшую в Америке пока еще довольно вялую мобилизацию. Но там, на Тихом океане, никто не обманывался. Каждый солдат, матрос и летчик союзников видел, что во всех уголках этого театра войны невозбранно господствует противник. Лейтенант Роберт Келли из Третьей эскадры мотокатеров – той самой, которая эвакуировала Макартура с Коррехидора, – сказал: «В новостях изображают так, словно мы выигрываем войну. Нас от этого тошнит. Мы-то навидались этих побед. Их у нас было предостаточно – и все японские. Но, если нам удавалось хотя бы отразить атаку, заголовки газет вопили: “Победа!”»²³

Келли, как и Эйзенхауэр, недооценивал важность легенды и даже мифа для поддержания духа нации в пору несчастий. Умелая пропаганда затушевывала поражения, поддерживая в гражданском населении уверенность в победе. В конечном счете Тихий океан значил для США гораздо меньше, чем для Британской империи, а созданные Рузвельтом и СМИ Батаанский эпос и культ Макартура были для народа полезны и даже ценны. Этот генерал был скорее тщеславным ничтожеством, чем достойным командиром, и особой любви не заслуживал, но его бегство с Коррехидора едва ли достойно более сурового осуждения, чем бегство британских командующих из обреченных крепостей и городов, в том числе эвакуация Уэйвелла из Сингапура. В последующие годы образ Макартура, символа американской борьбы в юго-западном регионе Тихого океана, весьма способствовал повышению боевого духа на родине, хотя реальный его вклад в поражение Японии был не столь велик. Со стратегической точки зрения оборона Филиппин не имела смысла: небольшими силами, в отрыве от своих баз, американцы не могли удержать острова. Если бы гарнизон продержался дольше, под давлением общественного мнения, быть может, была бы предпринята заведомо безнадежная попытка послать подкрепление, чтобы снять осаду с Батаана. Для американского флота помощь Уэйнрайту обернулась бы катастрофой: японцы господствовали и на море, и в воздухе. Коррехидор сдался как раз вовремя, чтобы избавить Вашингтон от этой головной боли.

С этого момента сражения в Тихоокеанском регионе редко достигали масштабов европейских. Здесь в боях участвовало сравнительно мало солдат, но в войну были вовлечены огромные пространства и большие флотилии. Основная часть сухопутной японской армии оставалась в Китае. До той поры завоевания в Азии и на островах Тихого океана давались Токио усилиями небольших подразделений, действовавших чуть ли не на половине земного шара. США, Австралия и Британия, со своей стороны, пытались отстоять свое господство на островах и в непроходимых джунглях силами двух или трех дивизий, в то время как на территории России бились сотни таких подразделений. Ключевым фактором в каждом сражении на Тихом океане было наличие поддержки с моря и с воздуха. Солдаты и моряки на обеих сторонах знали, что их пот и кровь прольются напрасно, если противник захватит господство в воздухе и перекроет морские пути поставок. В войне с Японией главной силой сделался флот Соединенных Штатов.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.