X Рассказ командира Кременчугского егерского полка о занятии русскими войсками города Кракова (в 1846 году)

X

Рассказ командира Кременчугского егерского полка о занятии русскими войсками города Кракова (в 1846 году)

7 или 8 февраля 1846 года, в девять часов вечера, я получил в Кельцах эстафету от начальника Корпусного щтаба, полковника Фролова: «…иметь ближайший к полковому штабу 2-й батальон командуемого мною полка готовым к выступлению в Краков, где, по сведениям от тамошнего русского резидента, вспыхнул мятеж».

А в ночь с 10-го на 11-е число пришло повеление фельдмаршала: «.с получения сего батальону выступить, забрав с собой стоящих на пограничном кордоне казаков». Я сделал надлежащее распоряжение, и батальон выступил утром 11-го, а через 24 часа был уже в Мехове (70 верст от Кельц.) Здесь мы нашли Радомского военного начальника, полковника Горлова, и местного начальника уезда, Пентковского, в большой тревоге. Ходили слухи, что Краков с окрестностями встал и учредил Народное правительство, а войска австрийцев прогнаны. Поэтому в Мехове боялись вторжения повстанцев и спешили отправить в Кельцы дела присутственных мест и казенные суммы… Военный начальник вскоре передал мне полученную им на мое имя эстафету из Галиции, от нашего резидента, который, извещая меня о выходе из Кракова австрийского гарнизона, с городской милицией и всеми тремя резидентами, остерегал, что занятие сказанного города, где инсургенты действительно учредили свое правительство, едва ли возможно теми силами, которыми я располагаю.

Вследствие этого я распорядился так: местную жандармскую команду, при офицере, послал на рекогносцировку к деревне Скальберж и местечку Олькуш, откуда нападение казалось более вероятным. Одну роту моего полка двинул к Михаловицкой таможне, по шоссе; другую к пограничной заставе Шиц, проселочной дорогой, а третью, с батальонным командиром, в местечке Сломники. Четвертая осталась, с батальонным штабом и обозом, в Мехове. Сам я, одновременно с выступлением первых трех рот, отправился в почтовой бричке к Михаловицкой таможне, куда прибыл довольно рано утром 13 февраля, и остановился у корчмы, где были казаки. К удивлению моему, я нашел их лошадей расседланными и всех людей в разброде. Сделав выговор сотенному командиру и велев проворнее подседлать и быть готовыми к встрече неприятеля во всякую минуту, сам пошел с сотником в таможню, дабы передать ему кое-какие письменные инструкции относительно казаков.

Не прошло и десяти минут после нашего прибытия в таможню, как стражник, стоявший у шлагбаума, вбежал к нам с испуганным лицом и объявил, что по шоссе от Кракова едут какие-то всадники, в красных шапках и темных бурках. Все чиновники выбежали вон и закричали: «Кракусы! Кракусы!» Я выскочил также на крыльцо и точно увидел два эскадрона на полных рысях, направлявшиеся к таможенной заставе. Поравнявшись с последним верстовым столбом, они придержали лошадей, по-видимому для того, чтобы собраться в одну кучу, – и потом понеслись во весь карьер к шлагбауму. Начальник, как говорили после, Мазараки, очень известный в тех местах, так как он арендовал разные имения в Меховском уезде, – и его адъютант мчались впереди. Подскакав к самому шлагбауму, начальник закричал сторожу: «Отворяй!» Шлагбаум был заперт; сторож долго суетился, ища ключ, однако нашел и отпер, – и повстанцы понеслись к корчме.

Пока это происходило, казначей таможни успел втолкнуть меня в бричку, сел подле меня сам и крикнул ямщику: «Пошел!» Мы мчались, а повстанцы висли у нас, что называется, на хвосте и, конечно, захватили бы в плен, если бы только догнали. Но мы примчались благополучно к корчме, где были казаки, совсем готовые к бою. Завязалась перестрелка, кончившаяся несколькими ранеными и убитыми с обеих сторон. После сего Мазараки с кракусами снова скрылся за заставой. Как мы узнали после, с их стороны был, между прочим, ранен один из иорданов, тоже наш помещик, собравший небольшую банду.

На другой день подобное нападение должно было повториться: повстанцы явились уже с отрядом пехоты, но мы имели у корчмы одну карабинерную роту, которую я послал накануне с дороги. Простояв несколько времени в полуверсте от корчмы, повстанцы воротились в Краков.

Донесение мое о появлении кракусов на самой границе и о стычке их с казаками произвело в Варшаве тревогу, вследствие чего фельдмаршал предписал начальнику дивизии, генерал-лейтенанту Панютину, сформировать значительный отряд из пехоты, кавалерии и артиллерии и двинуться с ним к Мехову (Панютин находился в Кельцах). Я тоже счел необходимым концентрировать свой батальон и собрал роты из Сломников, Шиц и Михаловиц в Мехов, оставя на границе, для наблюдения за неприятелем, одних казаков; Мехов же с уездом объявил на военном положении и отобрал у жителей всякое оружие.

15 февраля на заре мы услышали со стороны Кельц резкий лошадиный топот: это был авангард генерала Панютина. Мусульмане, считавшиеся конвоем наместника, на своих лихих карабахских конях – изрядная вольница, позволявшая себе по пути разные азиатские шалости. Более всего доставалось от них кондитерским. Так и в Мехове, они ту же минуту разбили кондитерскую, карабахских своих лошадей ставили по лучшим домам и тут же сами спали! Впрочем, фельдмаршал за все это щедро платил из своего кармана.

В 9 часов утра прибыл генерал-майор Безак, исправлявший должность начальника штаба, так называемого «Краковского отряда», а часом позже и сам командующий отрядом, генерал-лейтенант Панютин. Им отвели помещение на почтовой станции, как в лучшем доме города. Безак сей же час назначил войскам новую диспозицию: второму батальону Кременчугского полка выступить немедля, с мусульманами, в местечко Сломники и там остановиться, пока не подойдут в Мехов два батальона пехоты (4-й Севский и 4-й Кременчугский) и казачья конная батарея. В Краков послали для собрания сведений жандармского полковника Повало-Швейковского. Были слухи, что войска инсургентов намерены оставить Краков в ночь с 18-го на 19 февраля ст. ст.; поэтому я предлагал двинуть один батальон к границе, чтобы потом немедля занять Краков, но мне этого не разрешили.

19-го числа отряд из Сломников, состоявший, как сказано выше, из батальона пехоты, дивизиона мусульман и казачьей батареи, подвинулся к Михаловицкой таможне. Было 11 часов дня. Мы ждали с нетерпением возврата полковника Повало-Швейковского, но он не прибывал. Уже начали думать, что он не вернется вовсе, попав в руки повстанцев… Из предосторожности от внезапного нападения были приняты все меры: выдвинута вперед артиллерия на позицию и заряжены пушки. Так войска стояли и ждали неизвестно чего. Полковник князь Бебутов, начальник нетерпеливых горцев, не выдержал и стал проситься в город. После долгих соображений и советов наконец ему дозволили это, и он не только беспрепятственно въехал в город, но и разъезжал там довольно долго по разным улицам, после чего расположил свой отряд на площади в предместье Клепаже и стал дожидаться прибытия пехоты.

Этой пехотой была прежде всего моя карабинерная рота, почти бегом пробежавшая пространство от заставы до Кракова. Мы заняли все караулы, как то: у главной гауптвахты, у городской тюрьмы, у казначейства, и другие мелкие посты, переданные инсургентами избранным гражданам. Три егерские роты моего же полка расположились по приходе в казармах, что близ бывшего королевского замка, на Вавеле. Нам было очень приятно, что мы, русские, первыми вошли в город, упредив вступление австрийцев, которые, как говорят, потому не вступили в город перед нами, что принимали разъезжавших по Кракову мусульман за новый отряд повстанцев. Войдя после нас, часа через два, через три, они не нашли удобного помещения, и это, по-видимому, их сильно раздражало. Нечего и говорить о том, что они не нашли также и своего имущества и тяжестей, брошенных ими в городе при отступлении за Вислу две недели тому назад.

20 февраля утром князь Бебутов с мусульманами и казаки с полковником флигель-адъютантом Барятинским пустились преследовать инсургентов, уходивших форсированными маршами к Силезской границе, через местечко Кршешовице. Я, по смене с караула моей карабинерной роты, тоже отправился вслед за кавалерией, имея весь второй батальон Кременчугского полка и 4 орудия казачьей конной артиллерии. Грязь была страшная. Солдаты с трудом передвигали ноги, тем более что им приходилось нередко вытаскивать на себе увязнувшие пушки, хотя каждую везло 8 добрых лошадей. Едва в 9 часов вечера достигли мы до местечка Кршешовиц, не видавши никаких повстанцев, кроме нескольких отсталых. Князь Бебутов, как уверял после, сталкивался с ними не раз, но не решился, не имея пехоты, ударить.

На другой день, 21-го числа, мы получили предписание вернуться в Краков, куда прибыли, между тем, корпусные командиры трех покровительствующих держав: австрийский фельдмаршал-лейтенант граф Врбна, наш генерал-адъютант граф Ридигер и прусский генерал от инфантерии граф Бранденбург. Из них и трех резидентов составилась конференция, которая положила на первых порах «содержать прибывшие войска контрибуционным способом, располагая их частью в самом городе, частью внутри области». Таким образом австрийцы (пехота, артиллерия, шеволежеры, генерал-губернаторское управления и полковые штабы) поместились в Кракове. Прусские войска – в местечке Хршанове (по одному батальону от 10 и 11-го линейных полков, 4 эскадрона улан и батарея пешей артиллерии); второй батальон Кременчугского полка – в местечке Кршешовице, 4-й – в монастыре Могила, в семи верстах от Кракова. Все эти войска состояли под главной командой австрийского фельдмаршал-лейтенанта графа Кастильони, который вместе с тем был и генерал-губернатором города Кракова и области.

Первые три дня прошли в смотрах и разводах с церемонией. Все это у австрийцев и пруссаков почти по-нашему. Разница кое в каких мелочах, например, при отдаче паролей и приказаний адъютантами во время развода, прусские фельдфебеля записывают это в книжках, которые имеют при себе. Но так как это поглощает довольно времени, то для развлечения войск играет музыка. У австрийцев же играла музыка на главной гауптвахте всякий раз при смене часовых. Сдача часовых на всех постах между немцами и русскими происходила посредством пантомимных знаков, что было очень странно и вызывало улыбки наблюдателей.

По окончании конференции все корпусные командиры, наш, прусский и австрийский, выехали из Кракова, а я остался начальником всего нашего отряда. Жизнь текла по-прежнему: смотры, учения. В большие праздники, приходившиеся на долю той или другой нации, каждый отряд давал обеды, завтраки, как только можно было пышнее и лучше, по средствам города, приглашая к участию и других, мы немцев, немцы – нас. На мою долю выпало отпраздновать тезоименитство государыни императрицы Александры Федоровны. Огромная монастырская зала наполнилась цветами. Завтрак па 500 человек высших чинов готовил лучший ресторатор Кракова La Rose. Войска расположились завтракать в монастырском саду. Было множество штаб– и обер-офицеров, прусских и австрийских, также и простых солдат. Жители города приехали вместе с женами. Тосты провозглашались в таком порядке: за русского императора и императрицу, за австрийского императора Фердинанда и за прусского короля Вильгельма IV. Музыка играла гимны всех трех наций. Песельники пропели несколько песен, очень занимавших немцев.

Любезность и предупредительность австрийцев в отношении к нам была чрезвычайная, хотя в душе они только и думали, чтобы нас поскорее выпроводить восвояси. В моем полку умер один молодой офицер, подпоручик Чайковский, католик. Граф Кастильони тотчас разослал по войскам циркулярные предписания, приглашая всех к церемонии похорон. Духовенство костела Девы Марии одело внутренность храма трауром и зажгло необыкновенное множество свечей. Дамы убрали гроб цветами и гирляндами. Особый хор артистов заменял клир, и ими был исполнен великолепный реквием. Граф Кастильони, с высшими чинами, провожал гроб до могилы пешком. Было много почетных лиц города и дам высшего общества. Сверх полковой музыки шла за гробом музыка шеволежеров (Гогенцоллернского полка). При опущении гроба в могилу дамы сняли с него цветы и наделали из них маленьких букетов, которые раздавали толпе. Кому не досталось букета, тот получил кусочек галуна от гроба. Иные прицепляли к груди обрывки золотой бахромы. Так хоронил Краков русского подпоручика – по-видимому, в пику австрийцам.

Около 28 июня пришло известие из Вены, что, по согласию трех покровительствующих держав, вольный город Краков присоединяется к Австрийской империи; русские же и прусские войска должны очистить Краковскую область к 1 (13) июля. Надо было видеть, как вдруг подняли нос австрийцы, и наши взаимные отношения мгновенно изменились. Граф Кастильони дошел до того, что разослал маршруты нашим и прусским войскам, куда и как идти. Нам предписывалось выступить ночью и миновать Краков. Это нас взорвало, тем более что в маршруте, полученном тогда же из корпусного штаба, требовалось, чтобы мы шли именно на Краков и, разумеется, днем. Я уведомил об этом графа, но получил от него новое предписание, уже в виде совета, чтобы я, следуя на Краков, расположил войска ночевать по деревням, а не в городе, так как последнее будто бы менее удобно солдатам. В сущности, австрийцы боялись демонстрации жителей в пользу наших войск. Нечего делать, я согласился, и когда полк стал под Краковом, я, с корпусом офицеров, пошел откланяться бывшему нашему начальнику. В кратких словах мы благодарили графа за постоянное к нам внимание. Он отвечал такой же точно речью, выразив благодарность офицерам и в лице их войскам, за сохранение порядка и проч. и проч. Не мог, однако, скрыть некоторого внутреннего удовольствия, что мы завтра все-таки уходим. Когда офицеры вышли, я объявил графу, что по существующим узаконениям и обычаю мы должны перед уходом отслужить напутственный молебен, почему я прошу его сиятельство назначить для этого в городе соответственный плац. Граф Кастильони стал резко возражать, что это, вследствие разных причин, неудобно; и когда я объявил ему, что отступить от правил никоим образом не могу, он сказал, что никакого распоряжения относительно плаца не будет и что русские войска к рассвету должны быть на границе.

Я поклонился и вышел. Дело этим, разумеется, кончиться не могло. Явясь немедля к нашему резиденту, барону Унгерн-Штернбергу, я просил его отправиться к графу Кастильони и объяснить ему, что выступление наших войск в том виде, в каком он желал, помимо уже нарушения наших военных постановлений, прямо не прилично в политическом смысле; что так бегут только от врага, но не расстаются с союзником, с которым жили до тех пор мирно и решали общие важные вопросы. Унгерн-Штернберг отправился и все это изложил графу в таком виде, что тот немедля отменил первое приказание, предписав всем своим генералам, штаб– и обер-офицерам собраться к 8 часам утра (2/14 июля) в моей квартире, для провода русских войск; велел усилить караул на главной гауптвахте, дав ему знамя, и когда мы пошли в колоннах через город, этот караул отдал нам честь, и знамя салютовало нашим знаменам. Сборное место для молебна было назначено в предместье Клепаж, – та площадь, на которой князь Бебутов дожидался прибытия пехоты 19 февраля. Батальоны командуемого мною полка были построены правым флангом к Флорианским воротам, во взводных колоннах. Граф Кастильони приехал с огромной свитой раньше назначенного времени, именно в 5-м часу утра, когда войска только еще строились. Несмотря на такую рань, народу из Кракова и предместий собралось очень много. Граф Кастильони, поздоровавшись с солдатами, благодарил их за службу и примерное поведение. После этого был отслужен молебен, по окончании которого батальоны переменили дирекцию налево, став лицом к Флорианским воротам, и пошли церемониальным маршем, повзводно, мимо меня, к заставе, имея впереди песельников. Граф Кастильони ехал во главе колонн до первой деревни, после чего, съехав с шоссе, пропустил батальоны мимо себя, раскланялся со мною и уехал. А народ провожал нас гораздо дальше, иные до самой границы, крича поминутно «ура».

В заключение замечу, что за несколько дней до нашего ухода из Кракова явилась ко мне депутация от города, с предложением дать нам прощальный завтрак; но я, вследствие происшедшей у нас размолвки с австрийцами, должен был отклонить от себя эту честь и только просил передать городу нашу глубокую благодарность.

Граф Кастильони жаловался на меня фельдмаршалу за грубости, якобы мною ему оказанные, и мне велели подать объяснительную записку г-ну и. д. начальника штаба 3-го пехотного корпуса, полковнику Веселитскому, что я и исполнил 2 августа, изложив подробно наш выход и предшествовавшие ему объяснения мои с австрийским главнокомандующим.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.