На заводе как в концлагере

На заводе как в концлагере

Советская власть любила хвастаться, что «освободила» рабочих от ярма капиталистов. На самом деле даже самым жадным «буржуинам» не приходило в голову создать столь невыносимые условия труда, как это сделал Сталин в годы войны. Помимо уже упоминавшегося выше Указа от 26 июня 1940 г., фактически насильственно прикреплявшего рабочих к предприятиям, Верховный Совет СССР 26 июня 1941 г. издал Указ «О режиме рабочего времени рабочих и служащих в военное время». Отныне директорам предприятий, транспорта, сельского хозяйства и торговли было предоставлено право устанавливать обязательные сверхурочные работы для рабочих и служащих продолжительностью от одного до трех часов. То есть отработал смену, потрудись еще два-три часа.[371]

Примечательно, что этот указ вышел ровно через год после предыдущего. Можно было вполне ожидать, что еще через год Верховный Совет и вовсе запретит рабочим уходить с завода даже на ночь. К чему тратить время: поспал прямо у станка и снова за работу. Впрочем, год ждать не пришлось. Ровно через шесть месяцев – 26 декабря 1941 г. – государство «порадовало» тружеников новым Указом «Об ответственности рабочих и служащих военной промышленности за самовольный уход с предприятий». Отныне рабочий, самовольно покинувший завод, за которым был закреплен, объявлялся «трудовым дезертиром» со всеми вытекающими последствиями.

Типична судьба Анатолия Коровина, поступившего на работу на машиностроительный завод № 92 им. Сталина в ноябре 1941 г. Сам он потом вспоминал: «С 1 октября 1940 г. я учился в ФЗУ. Как попал? Очень просто. Учился в 7-м классе. Подал заявление. Попал в группу фрезеровщиков. Изучал металловедение и машиноведение. По плану должен был выпуститься через два года. И вот в 15 лет встретил войну. Вскоре вышел приказ – досрочно перевести на завод. 26.11.1941 г. вместе с шестью друзьями я был определен на артиллерийский им. Сталина, где меня направили в механический цех № 18. Первый мой станок назывался № 67 «Дзержинец». Это был немецкий станок «Франц Вернер». Поскольку роста я был небольшого, мне сделали специальный настил.

Первый же мой рабочий день составлял 12 часов. Мне сразу же объяснили, что опаздывать на работу категорически запрещается, за 20-минутное опоздание будут полгода вычитать 25 % заработка. И я так и трудился по 12 часов до самого конца войны! И никаких тебе выходных и праздников. За всю войну у меня было лишь два дня отгулов. Два свободных дня за три с половиной года. Раз в месяц происходила ломка смен. Тогда приходилось работать с 13.00 до 07.30 утра, т. е. 18 часов подряд».

Мастер обучает подростка работе на фрезерном станке

Как же люди выдерживали такое, да еще, согласно советской пропаганде, постоянно перевыполняли нормы? Объяснение простое. Все люди, жившие в СССР, знают, что работать и находиться на работе – это две разные вещи. Главное было вовремя добраться до проходной и до своего станка, а дальше можно было спать, курить и отдыхать. Суровые советские законы предусматривали строгие наказания только за прогулы и опоздания, невыполнение норм и сон на работе наказывались куда мягче, да и то если поймает начальство.

Что касается норм, то, как сказал Анатолий Коровин, «нормативы изготовления деталей искусственно завышались. На то, что можно было сделать за две минуты, по нормативам давали пять – десять. Стоило чуть-чуть поднажать, и норма перевыполнялась на 50–70 %». Нормы завышали начальники цехов и участков, прекрасно понимавшие, что с них спросят именно вал, цифры, а не реальную выработку конкретным рабочим.

Впрочем, до работы надо было еще добраться. Если до войны, скажем, по Горькому ежедневно ходили 180–200 трамвайных вагонов, то к концу 1941 г. их число сократилось до 167, а весной следующего года на линии выходили в среднем 80 единиц. И причиной тому были не только плохое состояние вагонного парка и нехватка вагоновожатых, но и банальные перебои с электричеством. Люди часами стояли на переполненных остановках, а когда же наконец появлялся трамвай, начинался штурм. Пассажиры висли на окнах, залезали на крышу, «присаживались» на подножки. Особенно напряженная ситуация складывалась в утренние часы пик. Вагоны попросту проезжали остановки или тормозили в 50–70 метрах от них. Наиболее отчаянные рабочие поджидали попутный грузовик и на ходу запрыгивали в кузов, а потом «десантировались» у нужной остановки.

Основным городским трамваем в 30-е – 40-е годы в СССР был вагон серии «Х», появившийся на рельсовых дорогах в 1933 г. Он сильно отличался от современных. Перегородки, отделяющей место водителя от салона, не было, сидячих мест имелось всего шестнадцать. Сделано это было ради экономии пространства, чтобы в салон могло набиться побольше народу. Поэтому почти все пассажиры ездили стоя, держась за эбонитовые поручни, закрепленные брезентовыми тесемками. Не случайно в некоторых городах эти вагоны прозвали «скотовозами».

Фото сохранившегося до настоящего времени трамвая серии «Х»

Максимальная скорость трамвая серии «Х» со средней загрузкой составляла 30 км/ч. На линиях ходили как одиночные вагоны, так и сцепки из двух-трех. Отопление в них отсутствовало, как, впрочем, и двери. Вернее, двери как таковые в вагоне имелись, но закрывались они вручную кондуктором или самими пассажирами. На многих трамваях они были вообще выломаны. Поэтому зимой водители работали в полушубках, валенках и рукавицах, а пассажиры могли запрыгивать и выпрыгивать прямо на ходу. Нелегко приходилось в этих условиях и кондукторам.[372]

В весенние и летние месяцы 1942 г. положение с движением трамваев в Горьком несколько улучшилось, в июне на линии выходили в среднем по 173 вагона в день.[373] Но к октябрю эта цифра снова упала до 115–118. По вине плохой работы городского трамвая на авиационном заводе № 21 в октябре было зафиксировано 617 опозданий, в ноябре – 508, а в декабре – 264, а на радиотелефонном заводе им. Ленина – соответственно 285, 285 и 567. Подобная ситуация наблюдалась и на других предприятиях города.

Анатолий Коровин вспоминал: «Жил я на Почаинской [около 10 км от завода № 92. – Примеч. авт.]. Вставать приходилось в 4.30, чтобы к 7.30 успеть на Бурнаковскую проходную завода. Нередко приходилось на ходу запрыгивать в грузовые автомашины. Делал я так. Присмотрел на Маяковке[374] большую яму, перед которой грузовики всегда притормаживали. Поджидал за тумбой с объявлениями и, когда машина начинала с грохотом переваливаться через ухаб, быстро запрыгивал в кузов и залегал там. Дорог в те времена было мало и было ясно, что хотя бы до Московского вокзала машина дойдет. А оттуда уже можно было и пешком до завода. Спрыгивал тоже или на ухабе, или на переезде, где машина притормаживала.

Был случай, рабочие заблокировали выезд «полуторки» с Бурнаковской проходной с просьбой «Дай хоть до станции Сталинская доехать». Но водитель отказал и начал газовать, пробиваясь через толпу. Но несколько ребят все же запрыгнули в кузов. Тогда шофер вышел, взял лом и ударил одного по спине. В ответ рабочие разбили фары и стекла в кабине, после чего разбежались. И такие случаи были нередки. Однажды я сам получил заводной ручкой по спине.

Езда на трамваях тоже была «веселая». Нередко приходилось ездить, вися на окнах или даже на крыше. В 1942 году такой способ, я бы сказал, вошел в моду. Некоторые любители забирались на крышу, даже если еще было место в вагоне. Был случай, нескольких рабочих убило током на крыше 6-го трамвая. Погиб во время езды на работу и мой друг Борис Горохов. Он ехал на крыше трамвая, вдруг оборвался провод и сбросил его вниз».

Салон трамвая серии «Х»

Те же, кто не мог на ходу прыгать в машины и ездить на крышах трамваев, многие километры ходили пешком. Три часа ходу до работы и обратно не было редкостью. Нередко голодные и измотанные рабочие попросту валились с ног и замерзали. Никаких больничных и отгулов не существовало. Начальство же на состояние рабочих не обращало никакого внимания. Наоборот, при отсутствии иных способов «мотивирования», в ход шли оскорбления, мат, а иногда и рукоприкладство. Под угрозой «невыполнения плана» людей заставляли трудиться буквально до изнеможения.

Хуже всего дело обстояло зимой. Типичный пример – общежития ГАЗа и завода им. Маленкова. Помещения практически не отапливались, и температура в них держалась не выше +8 °C. Дабы не замерзнуть, рабочие вынуждены были жить на кухнях, где имелась печь, и спать на столах. Бытовое обслуживание было почти или полностью заброшено. Постельное белье не менялось по 20–30 дней, а зачастую и вовсе отсутствовало. Так, в общежитиях автозавода им. Молотова из 3200 проживающих одеяла имелись только у 200. В результате рабочие должны были спать прямо в верхней одежде и накрываться матрацами с коек соседей, работавших в другую смену. Медицинская помощь рабочим не оказывалась. Характерный случай – смерть рабочего цеха № 7 завода № 112 Копосова. 25 декабря 1942 г. он заболел и слег. Однако в течение трех дней к нему никто не подошел, и за два дня до Нового года человек скончался.[375]

Но еще хуже были условия труда заключенных, чей труд в массовом порядке использовался на сотнях предприятий. Получая за работу лишь мизерный продуктовый паек, они жили в сырых, неотапливаемых бараках, десятками умирая от туберкулеза и дистрофии. Известны даже случаи, когда людей цепями приковывали к станку!

В бараке в среднем на одного заключенного приходилось по 1,8–2 кв. метра площади. Но в Горьковской области имелись лагерные пункты – Унжа-1, Нукша-1, – где на каждого приходилось 1,5–1,3 кв. метра и менее. То есть там фактически даже лечь поспать было негде. Поэтому неудивительно, что только в исправительно-трудовой колонии № 4 в течение 1942 г. умерли 2465 человек.

Надо заметить, что руководство ГУЛАГа все же заботилось о сохранении бесплатной рабочей силы. 11 апреля 1942 г. глава НКВД Лаврентий Берия своим приказом № 182 установил единые нормы питания заключенных, которые по некоторым параметрам даже превосходили нормы граждан 2-й категории. Согласно им, зэки должны были получать в день 700 граммов хлеба, 25 граммов мяса (750 – в месяц), 100 граммов рыбы, 10 граммов сахара (300 – в месяц), 0,6 кг картофеля и др.[376]

Однако на практике этот приказ часто не выполнялся. К примеру, Ленинградский горсовет 8 июня 1942 г. самовольно изменил нормы питания заключенных, понизив выдачу хлеба до 400 граммов в день, а мяса и рыбы – до 1 кг в месяц и т. д. Незаконные нормы просуществовали до 20 октября того же года, пока не были отменены по указанию областной прокуратуры. Нарушался приказ Берии и в других регионах.

В особенно морозные дни и недели часть рабочих вообще не покидали завод. Анатолий Коровин рассказывал: «Зима 1942 г. была очень суровая, морозы доходили до минус сорока градусов. Бывали случаи замерзания насмерть. В этих условиях рабочие не шли домой, а направлялись в горячие цеха и там спали. Но и тут поджидали опасности. Один рабочий залез в ковш для жидкого металла, а утром сгорел в печи. Страшный случай! Мы из цеха № 18 не ходили в горячие цеха, а спали у батарей отопления в бухгалтерии».

И что же получали рабочие за свой героический труд, кроме «спасибо», от Родины? Средняя зарплата на военном предприятии составляла 800 рублей, на других и того меньше. К концу войны оклад был повышен до 1000 рублей, но это было смешно в сравнении с инфляцией. При этом буханка хлеба на рынке стоила 400 рублей, то есть 50 % месячного оклада! Поэтому главную ценность представляли продуктовые карточки. По ним человек, работавший на военном заводе, «получал» 800 граммов хлеба в день.

Цех по производству корпусов мин

Почему «получал» в кавычках? Потому что карточки еще надо было отоварить, а у рабочего, трудившегося по двенадцать часов в день, не было времени давиться в километровых очередях. А зачастую и отоварить было нечем. Поэтому вместо килограмма мяса давали 800 граммов, а остальное – грибами или еще чем-нибудь. Еды постоянно не хватало, и чувство голода преследовало рабочих постоянно. В пищу шли картофельные очистки, крахмал, свекольные листья и т. п. Анатолий Коровин вспоминал: «У каждого рабочего был противогаз. Без него не пропускали через проходную и не выпускали обратно. Уж чего-чего, а противогазов у нас хватало. И применение им мы нашли: сливали в фильтрокоробку масло, а потом продавали на рынке».

Но государство иногда все же вознаграждало за стахановский труд. Раз в год рабочему давали бутылку водки или пачку сигарет. Водка представляла особую ценность, играя роль конвертируемой валюты. Стоимость бутылки сорокаградусной на черном рынке составляла в провинции до 1000 рублей, а в Москве и того больше. А это больше самого высокого месячного оклада. За бутылку можно было получить две-три буханки хлеба.

Однако рабочие, особенно молодежь, несмотря на все эти, по сути, лагерные условия, все же относились к жизни оптимистически. Молодые люди объединялись в дружные компании, ходили друг к другу в гости, вместе отмечали праздники, влюблялись. В молодом возрасте легче было переносить военные тяготы.

Бытовое обслуживание населения осуществлялось плохо, чем не замедлили воспользоваться предприимчивые граждане. Хотя экономика СССР вроде бы была плановой и государственной, полностью уничтожить рыночные механизмы и удушить стремление активных людей к предпринимательству советская власть не смогла. Наряду с государственными гастрономами продолжали работать рынки, наряду с государственными предприятиями – частные артели и кооперативы, а наряду с комбинатами бытового обслуживания – частные ремонтные мастерские. Причем, как и в нынешние времена, существовали такие проблемы, как работа с отсутствующим разрешением (лицензией), неуплата налогов, рост цен в кризисные времена и так далее.

Девушки на работе в снарядном цехе

Вот сломался, к примеру, у человека электрочайник или иной электроприбор. Государственные предприятия по обслуживанию из-за нехватки кадров и запчастей в основном позакрывались. Приходилось идти к частнику. А там за смену электроспирали брали 150 рублей, за ремонт утюга – 170 рублей.[377] Такая же проблема возникала с элементарным ремонтом обуви. В государственных мастерских ее либо чинили в течение нескольких недель, либо вообще отказывали, ссылаясь на отсутствие материалов. Но ходить-то людям надо было в чем-то.

29 января 1943 г. уполномоченный Комитета партийного контроля при ЦК ВКП(б) по Горьковской области И. А. Филиппов писал в служебной записке: «Получившим отказ в производстве ремонта заказчикам многие мастера тут же в мастерской предлагают произвести ремонт частным образом… В сапожной мастерской № 2 Сталинского промкомбината по ул. Луначарского, дом № 23, не принимают в ремонт валяную обувь из-за отсутствия материалов. Мастер этой мастерской предложил отремонтировать валенки за 325 руб. или две буханки хлеба».[378]

Данный текст является ознакомительным фрагментом.