24-XII-17/6-I-18

Сегодня Matin и вечерний Temps принесли печальные сведения. Если бы не прочел сам, я бы не поверил, и даже прочтя, я продолжаю думать, что это не совсем так.

Франция признала независимость Финляндии. Франция, не признавшая Петроградское правительство как правительство России, ссылаясь на согласие Петрограда, первая, а Швеция вторая, о ней я не говорю, это другая статья, признает отделение от России. Этим она признает и Петроградское правительство как законное правительство России.

B этом, фактически, крупное недоразумение и несоответственность. Что такое же намерение существует у французского правительства по отношению к Украине, это еще менее утешительно.

Поведение германского правительства более серьезное и последовательно – оно предложило Финляндии раньше договориться с Россией.

Зачем эта торопливость? Зачем это вмешательство в столь тяжелые условия, которые мы переживаем, во внутренние наши дела нашего самого близкого союзника? Какие соображения практического свойства или сердечного характера могли побудить французское правительство на такой шаг?

Но ведь Россия и правительство, в особенности со стороны прессы и, скажу, общественного мнения запада, всегда пользовалась незавидной репутацией, чтобы не сказать ненавистью. На это были причины и, скажу, главнейшие: незнание России, ее народов, их бытовых условий, нашей истории, географии.

Самодержавное правление приноравливалось к деспотичному и тогда, когда в России уже функционировали законодательные учреждения, в ней была законная власть, разделяемая монархией с законодательными палатами.

Будучи страной демократической по своему составу, она управлялась учреждениями по назначению короны от министра до урядника включительно. Много было стеснений, но не столько, скажем, личности, сколько течения дел, которые были оплетены нашей гидрой – канцелярией во всех областях жизни. Но жизнь, в сущности, протекала более свободно, чем у культурных соседей, и не только для привилегированных, но и вообще.

Но как очень большая страна, с разнообразными условиями жизни, она шла медленно по пути улучшения, но все-таки шла. Если вспомнить, что в сущности подавляющая масса при этом была безграмотна, беспомощна отстать от многих пережитков жизни, беспомощна извне, а помощи этой почти неоткуда было придти скоро и действительно, то и не удивительно, что развитие и улучшение жизни шли медленно.

Правительство могло придти на помощь народу раньше, но говорить, что правительство не желало, было бы несправедливо. Правящие желали, но не всегда умели.

Тяжело было жить тем, кто задавался целью все перевернуть. Между правящими и борющимися шла глухая борьба, куда затягивались и другие элементы.

Для меня, как военного, всегда далеко стоящего от политики, эта сторона нашей прежней государственной жизни была совсем мало известна. Все мы, будучи молодыми, мечтали и горячились, думая о судьбе России, обсуждая, что у нас не хорошо. Из моей среды, в 60-х и в начале 70-х годов, вышли Кравчинский{116} и Рогачев{117}, причем последнего в старших классах Орловского корпуса я любил и был с ним дружен. Это был славный кадет, сильный, смелый и готовый на шалость, но не подлость.

Много было сломлено жизней в этой борьбе, много, очень много ушло за границу не с любовью к российским порядкам, а со злобой, которая и передалась заграничной печати и обществу. По ним судили о России, ими пользовались. Были и хорошие среди этих выходцев, но были и негодные. Но если взять % их к 160–180 млн. народонаселения России, то % будет ничтожный. Нехорошо жилось евреям. Кто устраивался, тому было хорошо, но и те и другие были проникнуты неприязнью и ненавистью ко всему русскому. Может быть, это естественно, тем более что и мы, в общей массе, тоже не отвечали им приязнью. Но на это были глубокие причины.

Для восстановления против России заграницы это был главный элемент, ибо еврейство заграницей уже в лице своих корифеев и служителей невозбранно стало в роли вершителей финансовой и политической жизни западных государств.

Извне Россия была окружена врагами, с ней считались как с большой военной силой, но не любили и не верили, ибо не знали ее. Знать слабости – не значит знать народа, а о России знали, что она безличная, ленивая, неряшливая, пьяная и в делах не всегда чистая. Ohne Pflichtgef?hl[21], как говорили немцы, и в последнем они отчасти и были правы.

Как-то расползлось это чувство, которое в прежнее время было присуще русскому народу. Да, невежество и водка вытравили в нем это чувство.

Не одно правительство, но и то, что было позажиточнее и выше, пообразованнее, до известной степени виновны перед главной массой крестьянства тем, что оно, еще невежественное, но по природе умное и способное, было ими предоставлено самому себе или власти пропагандистов, под флагом свободы игравших на поддержании в нем низменных инстинктов.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.