Откровения мир Акая

Откровения мир Акая

Ежегодно по окончании зимних муссонных дождей южные провинции Афганистана накрывал «афганец». Беспощадные пыльно-песчаные бури, получившие такое обобщающее и почти ласковое название, для всех нас были несусветным мраком, наравне с неимоверной жарой, захватывающей провинцию в свои знойные объятия почти на восемь месяцев.

В прошлом году дувший словно из аэродинамической трубы «афганец», обозначив себя первыми порывами ветра в марте месяце, окончательно выдохся только после двухнедельной песчаной бури, бушевавшей в провинции в середине лета. Неужели и в этом году нас ждет та же участь? Судя по всему, предпосылки к этому уже имеются. Задув в день отлета Рафи, «афганец» не прекращался вот уже третий день. По ночам, когда температура воздуха резко падала почти до нулевой отметки, ветер стихал до полнейшего штиля, с тем чтобы с первыми лучами солнца завыть, зашуршать песком с еще большой силой. К обеду концентрация липкой пыли и колючего песка в атмосфере достигала такой плотности, что контуры подступающих к городу скалистых хребтов бесследно исчезали в этом однообразном пыльном мареве. Наэлектризованные песчинки, гонимые знойным ветром из зыбучего Регистана, ударяясь об антенну советнической радиостанции, наводили в ней статическое электричество, которое по шлейфу спускалось вниз и далее уходило в землю, треща мини-молниями на грозоотметчике.

А в городе опять неспокойно. Ночью «духи» прорвались в Декходжу, одновременно обстреляв несколько царандоевских постов. Буквально в полутора километрах от городка советников всю ночь что-то горело и взрывалось, а малиновые «светлячки» трассирующих пуль шмелями разлетались в разные стороны. Кто, куда и в кого стрелял, было совершенно не понять.

Дежурный по царандою, позвонивший рано утром на коммутатор ооновского городка, сообщил, что потери среди личного состава на этих постах весьма существенные. Одних только убитых было больше двух десятков. После официального доклада дежурный передал распоряжение командующего насчет того, чтобы никто из советников не покидал сегодня днем пределов «Компайна», поскольку в Декходже с утра проводится жесткая зачистка, и «духи», не успевшие под покровом ночи покинуть город, ввязались в бой с военнослужащими царандоя и ХАДа.

Стало быть, на работу мы сегодня не едем и у нас появился еще один незапланированный выходной день. Да и кому на ум пойдет лезть под душманские пули ради встречи с подсоветными? Да пропади оно все пропадом! Если у них появится жгучее желание встретиться с советниками именно в этот день, то пусть сами и едут к ним в городок.

В первой половине дня к нам никто так и не приехал. Видимо, дела в городе действительно были хреновые. Мы собрались уж было обедать, как вдруг сетчатая дверь на кухне нашей 13-й виллы открылась и в проеме появился Аманулла. Он был в форме, а это означало только одно – руководимый им спецотдел переведен из оперативного в оперативно-боевой режим несения службы. Такое происходило всякий раз, когда в городе проводились активные оперативно-поисковые мероприятия, засады и зачистки, и офицеры максуза вместе с остальными царандоевцами с оружием в руках «шерстили» все темные закоулки Кандагара. Делалось это из соображений их же собственной безопасности, поскольку находящихся в гражданской одежде оперов, да еще с оружием в руках, военнослужащие других силовых ведомств запросто могли принять за моджахедов со всеми вытекающими из этого последствиями.

Не откладывая в долгий ящик, Аманулла рассказал обо всем, что произошло минувшей ночью. Оказывается, «духи» напали не только на те царандоевские посты, бой на которых мы наблюдали ночью, но и практически на все посты обоих поясов обороны. Такого с их стороны не наблюдалось давненько. Наверняка из Пакистана пайсу завезли, вот и отрабатывают они эти денежки. В улусвали Панджвайи «духи» попытались уничтожить советский блокпост, и при отражении нападения там погибло несколько советских военнослужащих. Но и это были еще не все новости. Аманулла рассказал, что накануне днем погиб телохранитель Мир Акая. С утра он получил дембельские документы, по которым сегодня должен был лететь в Кабул. Прихватив еще одного дембеля, он пошел после обеда по дуканам, чтобы прикупить кое-какие «бакшиши» для своих многочисленных кабульских родственников. И надо же было такому случиться – в ствол дерева, мимо которого они проходили, ударил душманский эрэс. Один-единственный, шальной эрэс. Осколками разорвавшегося снаряда разворотило грудную клетку телохранителю и серьезно зацепило его попутчика. Телохранитель умер почти мгновенно, а второй сарбоз скончался чуть позже, при доставке его в военный госпиталь.

Этого инзибода я хорошо знал. Хорошим, грамотным солдатом он был. Теперь-то уж точно – был. До призыва на военную службу учился в Кабульском университете, а когда ему исполнилось восемнадцать лет, добровольцем пошел на военную службу и попал в строевое подразделение царандоя. На втором году службы его случайно заприметил Мир Акай, занимавший на ту пору не очень высокую должность в центральном аппарате МВД Афганистана. Как уж там все у них произошло, я достоверно не знаю, но стал этот солдат инзибодом Мир Акая. А когда шефа назначили командующим кандагарским царандоем, поехал с ним к новому месту службы.

Царандоевцы поговаривали между собой, что инзибод командующего был выходцем из весьма зажиточной семьи и что его отец занимал какой-то очень ответственный пост в одном из министерств Афганистана. Все может быть.

Но, как выяснилось, Аманулла приехал в «Компайн» совсем не за тем, чтобы рассказывать нам о знаменательных событиях прошедших суток. Как бы между прочим он намекнул мне, что дальнейший разговор должен идти «тэт-а-тэт», поскольку командующий прислал его ко мне со специальным поручением.

После того как мы уединились, Аманулла рассказал, что командующий накануне встречался со старейшинами из племени очикзай, прибывшими в Кандагар с афгано-пакистанской границы в поисках защиты от вконец обнаглевших исматовцев.

Из поступавшей накануне оперативной информации я знал, что в уездах Тахтапуль и Спинбульдак произошли серьезные стычки между исматовцами и отрядами самообороны других пуштунских племен. И если до этого исматовцы конфликтовали в основном только с выходцами из племени нурзай, то в последнее время стычки стали происходить и с соплеменниками – очикзаями, объединенными под «знаменами» других полевых командиров.

«Бобо», побывавшие у Мир Акая, представляли интересы Мамад-хана, влиятельного полевого командира очикзаев, в подчинении которого был крупный племенной отряд самообороны. Нафары Мамад-хана практически никогда не воевали ни против госвласти, ни против шурави. У них был свой собственный «бизнес», связанный с неофициальным контролем над перемещением через границу контрабандных грузов. Так же как и малиши Муслима Исмата, они «шкурили» караваны и одиночные «бурубухайки», пытавшиеся незаметно проскочить через контролируемую ими территорию.

Но это совсем не означало, что отряд Мамад-хана был полностью лоялен к госвласти и уж тем более к шурави. Просто-напросто эти вооруженные аборигены жили по принципу: «Пока нас не беспокоят, и мы никого не будем трогать». Зная об этой поведенческой особенности приграничных племенных отрядов самообороны, советское военное командование и представители госвласти старались не появляться без особой надобности в приграничных уездах, дабы не искушать судьбу и не нарушить и без того хрупкий мир. Но уж если старейшины сами обратились за помощью к представителю госвласти, стало быть, у них есть на то весьма серьезные основания.

Старики не пошли к губернатору Сахраи, выходцу из исторически враждебного им племени нурзай. Не обратились они и к генералу Ацеку, который не горел особым желанием ввязываться в междоусобные разборки. Не пошли они и в МГБ, поскольку считали руководство этого силового ведомства виновным в том, что генерал Муслим Исмат и его нафары распоясались так, что дальше было некуда.

Почему-то именно в Мир Акае они разглядели того самого государственного чиновника, который смог бы оказать реальную помощь в «укорочении рук» мятежному генералу.

Вся проблема заключалась в том, что в самом начале марта, когда у исматовцев произошли вооруженные стычки с пакистанскими пограничниками, малиши попутно обстреляли несколько постов с нафарами Мамад-хана. В частности, пользуясь численным преимуществом, исматовцы напали на блокпост Аргестан-Карез, откуда забрали все вооружение, боеприпасы и прочее имущество, а сам блокпост просто-напросто взорвали. Избитые до полусмерти нафары Мамад-хана не стали вступать в драчку с исматовцами, отлично понимая, чем она в тот момент могла для них закончиться.

С большой долей уверенности можно было полагать, что Муслим Исмат, задавшийся целью прибрать к рукам все блокпосты на «бульдакской бетонке», не входившие ранее в сферу его стратегических интересов, твердо встал на тропу войны со своими соплеменниками. Какую цель он этим преследовал, можно было только догадываться. Скорее всего, это означало только одно – его противостояние с генералом Тадж Мохаммадом уже вышло за рамки межличностных отношений. А если учесть, что на вооружении у исматовцев была собственная бронетехника и тяжелая артиллерия, то можно было смело полагать о готовящемся вооруженном перевороте в провинции, который Исмат совершит, как только из провинции уйдут советские войска. Все, что происходило сейчас на приграничной дороге, наверняка было всего лишь прелюдией к таким событиям. Своего рода рекогносцировка на местности и расчистка плацдарма перед решающим штурмом.

Насколько я понял из всего сказанного Амануллой, командующий весьма серьезно отнесся к той встрече со стариками. Судя по всему, Мир Акай решил воспользоваться критической ситуацией, сложившейся в приграничье. Как это ни парадоксально, но у царандоя появилась реальная возможность замены личного состава постов второго пояса обороны на бойцов племенных отрядов самообороны. Если учесть, что у Мамад-хана «под ружьем» ходило более восьмисот человек, то и половины этих людей было вполне достаточно для обеспечения охраны на всех девяти постах, с последующим выведением оттуда царандоевских военнослужащих и использованием их для укрепления постов безопасности в самом городе.

Пообещав старейшинам сделать все, от него зависящее, по обузданию исматовцев, Мир Акай тут же обратился к ним со своей встречной просьбой. Изложив суть идеи насчет постов второго пояса обороны, он заявил, что бойцы племенного отряда, изъявившие желание нести там службу, будут обеспечены всем необходимым, в том числе вооружением, боеприпасами и прочим военным и гражданским имуществом. Старики, не ожидавшие такого поворота событий, заявили, что Мамад-хан не наделял их полномочиями решать такие серьезные вопросы, но, тут же спохватившись, пообещали довести до его сведения деловое предложение командони. А еще через пару дней они будут ждать его с визитом в их родовой кишлак, где и сообщат об окончательном решении, Мамад-хана. Наверняка сам Мамад-хан пожелает сообщить ему об этом лично и обговорит все условия передачи царандоевских постов.

Мир Акай тут же вызвал начальника уголовного розыска Хакима и, представив его старикам, заявил, что именно этот человек прибудет в их кишлак в обозначенный день. Как заместитель командующего царандоем майор Хаким был наделен всеми необходимыми полномочиями для ведения таких ответственных переговоров, и, если они пройдут успешно, командующий приедет в их родовой кишлак для подписания итоговых документов.

Слушая Амануллу, я пытался понять, для чего именно он все это мне сейчас рассказывает. О своей встрече с бабаями Мир Акай мог рассказать мне и сам при первом же удобном случае. И если сегодняшний визит подсоветного был сделан только ради того, чтобы сообщить мне о прошедшей встрече со старейшинами, то к чему такая спешка? Что-то никак не проглядывалась причинная связь между этим событием и моей персоной. Да и Аманулла что-то не договаривает до конца, все вертит вокруг да около. По всей видимости, не знает, с чего начать, чтобы сообщить мне о самом главном. Но в чем именно заключается это «главное»?

Пора было ставить точки над «i».

– Аманулла, а скажи мне, но только честно, какую просьбу ко мне просил передать командующий, когда посылал тебя в «Компайн»?

Судя по изумленному выражению лица, мой вопрос застал Амануллу врасплох. А может, мне это только показалось? Рассмеявшись, он панибратски схватил меня под левую руку, словно кавалер даму своего сердца.

– Ничего от тебя не скроешь, мушавер-саиб. Ты словно мысли читаешь. А ведь командующий действительно просил передать тебе свою личную просьбу. Она заключается в том, чтобы ты обязательно доложил своему руководству в Кабуле обо всем, что я тебе сейчас рассказал.

– Не понял юмора!? А в чем, собственно, интерес командующего, если я доложу или не доложу своему начальству о переговорах с Мамад-ханом? Конечно же, я могу послать сообщение в Кабул, но не проще ли ему самому доложить об этом напрямую Гулябзою? Лично я не вижу в этом ничего особенного.

– Мне неизвестно, почему Мир Акай решил поступить именно так, но думаю, что уже завтра он сам обо всем расскажет мушаверу. А сегодня нужно обязательно выполнить его просьбу. Раз он об этом просит, значит, для него это имеет какое-то особое значение. Но только нужно представить дело так, что все, о чем я сейчас рассказал, вам стало известно не от конкретных сотрудников царандоя и уж тем более не от самого командующего. Ведь можно же сослаться на какие-нибудь слухи, которые ходят по городу.

В какой-то момент у меня промелькнула мысль, что Мир Акай затевает не совсем понятную многоходовку, в реализации которой даже советнику была уготована определенная роль. Что это за роль уготовил мне командующий, которую придется на этот раз разыгрывать мне перед окружающими людьми, и, самое главное, чем закончится эта очередная хитромудрая заморочка, в тот момент я не мог даже и предположить.

Как говорил товарищ Сухов: «Восток – дело тонкое», и, чтобы понять живущих здесь людей, нужно как минимум иметь точно такие же перевернутые набекрень мозги.

Аманулла укатил в город, а я засел сочинять шифровку. Особо не вдаваясь в детали, изложил суть предстоящих переговоров. Мол, так и так, имеется пока еще не до конца проверенная оперативная информация о том, что за спиной советников и рафика Гулябзоя руководство провинциального царандоя намеревается вести переговоры с полевым командиром Мамад-ханом и т. д. и т. п.

Е-ех! Знать бы мне в тот момент, чем все это очень скоро обернется для самого Мир Акая…

* * *

К утру следующего дня царандоевцам все-таки удалось очистить Декходжу от «духов», и застоявшиеся афганские «бурубухайки» сплошным потоком двинулись мимо нашего городка в обе стороны. Ну, а коли так, то и нам ничто не мешало ехать в город, на встречу с подсо ветными.

Командующего на рабочем месте я не застал и, чтобы не терять впустую рабочее время, направился к начальнику джинаи Хакиму. Завидев меня, Хаким вышел из-за стола и, исполнив ритуал общепринятого приветствия, пригласил присесть на стул, стоящий рядом с его столом. Как и подобает в таких случаях, я обошел всех присутствующих, со всеми поздоровался и только после этого уселся на предложенный мне стул.

Хаким доложил, что он проводит заседание аттестационной комиссии, на которой рассматриваются кандидатуры на замещение вакантных должностей, имеющихся в подразделениях уголовного розыска.

Седык – таково было имя, а может быть фамилия стоявшего посреди комнаты очередного кандидата, – был одним из тех, чья дальнейшая судьба должна была решиться сегодня в этом кабинете. Наверняка только ради меня Хаким заново зачитал служебную характеристику Седыка, из которой следовало, что он является ярым «халькистом» с дореволюционным стажем. Будучи сторонником Амина, Седык в свое время принимал самое активное участие в репрессиях против своих сограждан.

Данное обстоятельство, зафиксированное в личном деле Седыка, меня здорово развеселило. Наверняка это был конечный результат плодотворной работы какого-нибудь рьяного кадровика-«парчамиста». По крайней мере, в стенах царандоя эта «компра» не могла быть веским основанием для отказа кандидату в приеме на работу и дальнейшему продвижению по служебной лестнице. Вон, министр внутренних дел Гулябзой – сам что ни на есть ярый «халькист» и одновременно лидер этого «крыла» НДПА. В определенный момент он тоже принимал непосредственное участие в репрессиях. И что из того? Попробуй только упрекни его в этом. В момент можно без головы остаться.

Из характеристики на Седыка следовало, что за последние восемь лет своей службы в царандое пяти провинций он успел сменить кучу должностей, и последнее звание – старшего лейтенанта – было присвоено ему еще пять лет тому назад. Работая «тихой сапой», он не искал для себя «теплых» и «звездных» мест. Его устраивала любая должность, не связанная ни с повседневным риском, ни с особым усердием. А коли так, толку от такого сотрудника однозначно не будет никакого. И уж тем более на службе в уголовном розыске.

Я хотел уж было высказать особое мнение мушавера насчет нерадивого кандидата, но в этот момент с насиженного места поднялся начальник отделения по борьбе с контрабандой. Он изъявил желание взять Седыка на вакантную должность, имевшуюся в его подразделении. Наверняка он преследовал одну-единственную цель – лучше иметь в своем подчинении конченого лоботряса, нежели не иметь вообще никого, ежедневно получая нагоняи от начальства и мушавера за недокомплект вверенного отделения.

Хаким согласился с этим предложением, но тем не менее назначил Седыку испытательный срок. Если за месяц он себя никак не проявит, то придется ему искать работу в другом подразделении царандоя, а то и вообще покинуть стены данного силового ведомства. Ну хотя бы в масштабах Кандагарской провинции.

Биография второго кандидата – Султани – была ничем не лучше биографии Седыка. Такой же лодырь и ко всему прочему злостный нарушитель дисциплины. Обучаясь в свое время в Волгоградской высшей следственной школе МВД СССР, он умудрился такого там накуролесить, что с треском вылетел на улицу и ни с чем вернулся в Афганистан.

Его счастье, что на учебу в Союз он поехал уже после того, как к власти пришел Бабрак Кармаль. Если бы это произошло при Амине, еще неизвестно, чем для него все это могло закончиться. В 1979 году находившийся на ту пору у руля власти Амин, под предлогом исторической необходимости, отозвал домой всех слушателей Военной академии имени Фрунзе. Прямо у трапа самолета, приземлившегося на кабульском аэродроме, их всех построили в одну шеренгу и… расстреляли. Вся их вина заключалась только в том, что они были «парчамистами» и выходцами из знатных семей.

Для Султани тоже нашлась работенка. Его взял к себе начальник отделения по борьбе с экономическими преступлениями. Одним словом, стал он афганским обэхаэсэсником с месячным испытательным сроком.

Возможно, мне и дальше пришлось бы лицезреть на распределение остальных «клоунов-а-ля-опер-царандой», но в этот момент в кабинет вошел посыльный от Мир Акая, сообщивший, что тот меня уже дожидается.

Командующий извинился за свое опоздание, сославшись на то, что пришлось задержаться в губернаторстве, куда его вызывали по вопросу распределения прибывающей на днях гуманитарной помощи.

Я внимательно посмотрел в глаза командующему, пытаясь понять, с чего он начнет свой разговор. Наши взгляды встретились, и я заметил, что Мир Акай несколько смутился.

Уж на кого, на кого, а на него это было совсем не похоже. Что же на самом деле происходит сейчас в его голове, если он вдруг потерял уверенность в самом себе и даже не знает, с чего начать разговор?

Не задавая никаких вопросов командующему, я первым делом доложил о выполнении его вчерашней просьбы.

Мир Акай как-то сразу оживился и полез обниматься со мной.

Это еще больше заинтриговало меня. Ничего особенного в том, что я вчера послал «стукачку» в Кабул, не было. Почему же тогда он так бурно реагирует на вполне рядовой случай из моей повседневной работы? В голове снова мелькнула мыслишка, что во всей этой «светлой» истории есть какой-то «темный закоулок».

Словно прочитав мои мысли, Мир Акай наконец-то разговорился:

– Не мне говорить мушавер-саибу, что сейчас в провинции происходят события, вплотную связанные с предстоящим выводом советских войск. И то, что нынешний губернатор Сахраи все еще сидит в своем кабинете, несомненная заслуга советского генерала Варенникова, который своим авторитетом не позволяет определенным деструктивным силам здесь, в Кандагаре, отстранить его от занимаемой должности.

– А кого, собственно говоря, вы имеете в виду, называя «деструктивными силами»? Уж не Муслима Исмата?

Командующий посмотрел на меня изучающим взглядом, но, так и не ответив на поставленный мной вопрос, продолжил свое повествование:

– Чтобы окончательно разобраться и понять, кто истинный хозяин в провинции и от кого зависит проводимая здесь политика, нужно хорошо знать историю нашей страны. А корни всех этих хитросплетений власти уходят очень глубоко. Король Афганистана Захир Шах основной упор делал на лидеров наиболее влиятельных пуштунских племен. Он как никто другой отлично понимал, что политика в стране делалась не в Кабуле, а здесь – на юге Афганистана. Ведь не зря же Кандагар в свое время был его столицей. От умения договариваться с вождями пуштунских племен зависело многое. Ты что думаешь, зря, что ли, король по нескольку раз в году наезжал с официальными и неофициальными визитами в Кандагар? Не-ет, совсем даже не зря. Он хорошо усвоил одну простую истину, что ни в коем случае нельзя делать ставку на какое-то одно племя, пусть даже и самое многочисленное. Пригревая около себя наиболее влиятельных вождей из разных племен, он тем самым распространял на них свое влияние. Не мне тебе объяснять, что тезис «разделяй и властвуй» на Востоке был всегда актуален. Следуя ему, Захир Шах ввел при себе институт особых доверенных лиц. Являясь выходцами из племенных «вершков», эти самые доверенные лица одновременно занимали высокопоставленные должности в правительстве и силовых структурах Афганистана. От племени нурзай доверенным лицом короля выступал генерал Махмад Умар, а от племени очикзай таким доверенным лицом был не кто-нибудь, а отец Муслима Исмата. Именно это обстоятельство впоследствии сыграло немаловажную роль в становлении и самого Муслима. Он не успел стать влиятельной фигурой при короле, но тем не менее стал ею с приходом Наджиба к руководству ХАДом. За весьма короткое время из обычного полевого командира и откровенного бандита он, как и его отец, стал генералом с очень большими полномочиями.

– Тогда мне не совсем понятно, – перебил я командующего, – с чего это вдруг Муслим пошел поперек власти и законфликтовал с генералом Тадж Мохаммадом?

– Ну, предположим, что Тадж Мохаммад еще не сама власть, и то, что он возглавляет кандагарский ХАД, еще ничего не значит. Сегодня он генерал, а завтра будет никем, как это довольно часто бывало у нас в Афганистане, да и у вас в Союзе. За Исматом стоят огромные деньги, его знает вся кабульская верхушка, которую он давно скупил со всеми потрохами. А что или кто стоит за Таджем? Генеральские погоны и амбиции тридцатилетнего выскочки? В случае чего, здесь, в Кандагаре, за него некому даже будет заступиться. Ты что думаешь, подчиненные Таджа встанут на его защиту, если Наджибу вдруг вздумается отстранить его от должности? Наоборот, только обрадуются. Кандагарский ХАД – это такое осиное гнездо, поверь уж мне. Если вдруг Наджибу придется выбирать между Таджем и Исматом, он наверняка сделает ставку на Исмата, а Таджа пустит под сплав. При всей своей одиозности именно Исмат в состоянии удержать власть в Кандагаре. Но и Тадж тоже не подарок. Очень злопамятный человек. Никаких оскорблений в свой адрес и уж тем более нанесенных обид он не прощает никому.

– Неужели все зашло так далеко? – засомневался я. – Мне постоянно приходится общаться со старшим советником ХАДа, как-никак мой земляк, но я ни разу не слышал от него ничего такого, что сейчас слышу от вас.

– Э-э, мушавер-саиб! Ты многого еще не знаешь о том, что здесь происходит. И неизвестно, что еще произойдет в Кандагаре, когда его покинут шурави. Вот когда начнется настоящая грызня за власть.

– Рафик командони, расскажите, пожалуйста, если это, конечно, возможно, с чего именно начался конфликт между Таджем и Исматом? Что за черная кошка пробежала между ними, что они готовы поубивать друг друга?

– А ни с чего, так, сущий пустяк. Есть у Муслима родственник – Хаджи Абдул-Али. В свое время был крупным торговцем в Кандагаре. В прошлом году Муслим каким-то образом добился того, чтобы Абдул-Али направили торговым представителем в Казахстан. Что уж он там такого натворил, я, конечно же, не знаю, но в народе поговаривали, что он здорово проворовался на торговых поставках в Советский Союз. Когда Абдул-Али в очередной раз вернулся в Кандагар, его арестовали хадовцы. Формальным поводом для ареста явилось то обстоятельство, что документы, по которым Абдул-Али представлял торговые интересы Афганистана в Казахстане, оказались фальшивыми. Исмат пытался договориться с Таджем насчет освобождения своего родственника из застенков ХАДа, но Тадж грубо указал ему на дверь. Самолюбивый Муслим дал команду своим малишам, и они в тот же день угнали со двора ХАДа служебную «Волгу» Таджа. Эту машину Исмат потом подарил Асефу – заместителю командующего 2-го армейского корпуса. Отлично понимая, что история с угоном машины может плохо кончиться, Асеф вернул «подарок» его законному владельцу. После этого, во время какого-то очередного застолья, подвыпивший Муслим обозвал Асефа трусом, а Таджа сопляком, женатым на проститутке, которую он, Муслим Исмат, не единожды трахал. Произнесенные Исматом оскорбления в адрес Таджа и его законной супруги не без помощи «доброжелателей» дошли до ушей хадовского шефа, и он отдал распоряжение своим подчиненным, чтобы те близко не подпускали обидчика к воротам ХАДа. И вообще сделали так, чтобы его наглая физиономия никогда больше не появлялась на улицах Кандагара. В довесок ко всему, о хамском поведении зарвавшегося генерала Тадж тут же настучал самому Наджибулле. Но Наджибу, видимо, не очень-то хотелось участвовать в разборе всех этих грязных дрязг, и он препоручил дело лично Гулябзою. Министр внутренних дел дождался удобного момента и после заседания Лойя-Джирги, на которой Исмат представлял интересы очикзаев, пригласил его к себе на беседу. Ругать особо не ругал, а так, пожурил по-дружески. По всей видимости, он, как и сам Наджиб, не имел особого желания лишний раз конфликтовать с Исматом. Кто знает, как сложится в дальнейшем собственная судьба.

Исмат возвращался из Кабула злющий-презлющий. Расхаживая по салону самолета авиакомпании «Бахтар» и потрясая зажатым в руке «Стечкиным», он втолковывал перепуганным пассажирам, что в этом пистолете есть два специальных патрона – для Таджа и его жены-проститутки. По прилете в Кандагар Муслим прямо из аэропорта укатил в свой Бульдак, где ударился в беспробудное пьянство. А позавчера, во время очередной встречи с генералом Варенниковым, Тадж сделал заявление, что Исмат готовит чуть ли не вооруженный переворот в провинции. Так это на самом деле или всего лишь очередная выдумка Таджа, никому не известно. Но с учетом непредсказуемости характера Исмата такой поворот событий никак не исключается.

– Да-а, веселенькая история, ничего не скажешь, – подытожил я исповедь командующего. – И вот, на фоне всех этих событий, вы принимаете решение о проведении переговоров с Мамад-ханом. Не рановато ли? Не получится ли так, что, узнав о ведущихся переговорах, Исмат предпримет встречные меры, направленные на их срыв? Или хуже того, чего доброго еще по дороге перестреляет всех царандоевских волонтеров.

– Вряд ли Исмат рискнет на такое. Не в его интересах сейчас конфликтовать с царандоем. Да и Гулябзой не простит ему такого подлого коварства. Ведь после встречи с Исматом Гулябзой заверил Наджиба, что смог достичь определенной договоренности с этим неуправляемым возмутителем спокойствия.

– Тогда я не совсем четко понимаю, зачем было вчера устраивать весь этот спектакль с направлением информации в Кабул? Какой резон в том, что я сообщил о предстоящих переговорах? Ведь если вы их запланировали, то все равно проведете. Ни я, ни руководство Представительства противостоять этому никогда не будут. Это ваше внутреннее дело – с кем и как вести переговоры для обеспечения безопасности в провинции. В конечном итоге, основной спрос за результат будет лично с вас, а не с меня. Я могу только что-то рекомендовать, а предпринимать реальные шаги по стабилизации обстановки в провинции все равно придется вам. Ведь так же? Или я что-то не совсем правильно понимаю?

– Все правильно, – согласился командующий, – и поэтому завтра мы вместе будем разыгрывать второй акт этого спланированного спектакля.

– Мы – это кто? – насторожился я.

– Царандой и мушавер-саиб, – невозмутимо ответил Мир Акай.

– Не понял, а я-то здесь причем?

Командующий улыбнулся в свои пышные усы и, стрельнув в меня проницательным взглядом своих карих глаз, начал излагать сущность «второго акта».

– О том, что будут вестись переговоры с Мамад-ханом, знает ограниченный круг надежных и проверенных офицеров царандоя. А теперь вот и мушавер-саиб в это посвящен. Независимо от того, как пройдут эти переговоры, сам факт их проведения на первом этапе будет засекречен для посторонних, в том числе и взаимодействующих. По крайней мере до тех пор, пока на постах второго пояса обороны не начнется замена личного состава царандоя на ополченцев Мамад-хана, об этом не должен знать никто лишний. А чтобы поездка группы сотрудников царандоя в приграничную зону ни у кого в Кандагаре, Тахтапуле и Спинбульдаке не вызвала лишних вопросов, она будет проводиться под видом планового распределения гуманитарной помощи, поступившей на днях из Советского Союза.

Исматовцы – народ ушлый. Машины с грузом будут еще только-только выезжать из Кандагара, а Муслим наверняка уже будет знать о них. Его нафары обязательно «настучат» ему об этом гуманитарном грузе. А уж он-то вряд ли упустит возможность экспроприировать весь груз еще до того, как он попадет к месту назначения. И вот тут-то пригодится ваша помощь. Присутствие советского представителя в колонне с гуманитарным грузом охладит пыл исматовцев, и они вряд ли рискнут нагло грабить караван. А пока будут проходить официальные мероприятия, связанные с передачей гуманитарной помощи старейшинам, Хаким встретится с Мамад-ханом и обговорит все условия по интересующему нас вопросу. Не исключено, что мушавер-саиб тоже примет определенное участие в этих переговорах.

– Стало быть, во всем этом, как вы выразились, «спектакле», мне отводится роль «шуравийского благодетеля», который и будет передавать «гуманитарку» старейшинам?

– А разве это плохо? – искренне удивился Мир Акай. – А потом, ведь не один же мушавер-саиб будет в этом участвовать. Я распорядился насчет того, чтобы в состав вашей группы был включен представитель тыловой службы, который и оформит все необходимые документы по передаваемому грузу. Мушаверу нужно будет только улыбаться и со всеми обниматься. Наш народ это очень любит.

Быть обычным «свадебным генералом» на чужом пиру мне не очень-то хотелось. Если я буду отлучен от процесса переговоров с Мамад-ханом, то зачем, собственно говоря, мне тогда тащиться в эту тмутаракань, больше чем за сто километров от Кандагара? Ведь есть же советник ложестика, и все вопросы, связанные с доставкой, учетом и последующим распределением гуманитарной помощи, находятся в его непосредственном ведении. Вот и ехал бы он с ней в «народные душманские массы». А заодно прихватил бы с собой еще и Олега Андреева. Кому, как не советнику политотдела, играть роль доброго дяди-шурави, раздающего направо и налево «гуманитарку».

Но уже в следующее мгновение я выбросил из головы эту крамольную мысль. Что же это такое получается? Один мой подсоветный в лице командующего царандоем именно на меня возлагает свои надежды в этом авантюрном мероприятии, полностью посвятив во все его детали. Второй подсоветный, Хаким, сам едет в такую даль. А я, стало быть, должен прятаться в кустах и подставлять вместо себя Николая с Олегом, которые ко всем нашим оперативным комбинациям вообще не имеют никакого отношения. Нет, ехать придется именно мне. Заодно погляжу, что там за воинство собралось под знаменами Мамад-хана. Способно ли оно вообще нести службу на постах обороны и надежно противостоять «духам».

Вот только одна неувязочка опять выплывает на горизонте. Если о предстоящей поездке в приграничье вообще не докладывать в Представительство, то, случись чего, я опять попаду в немилость к своему руководству за очередную самодеятельность. Предыдущее «китайское предупреждение» было совсем еще свежо в моей памяти. Но, с другой стороны, если доложить в Кабул все как есть, то наверняка зарубят на корню все инициативы Мир Акая. И как потом смотреть ему в глаза? Пожалуй, еще и за труса сочтет.

Решение созрело само собой. Собственно говоря, а кто узнает об этой поездке в приграничье, если я сам не сообщу о ней своему кабульскому начальству? Если моя персона вдруг и понадобится срочно «центру», шифровальщик доложит, что нахожусь я на «Майдане», где был вынужден задержаться по причине запоздалого совещания у Варенникова и отсутствия возможности вернуться в городок из-за небывалой активизации «духов» вдоль всей дороги из аэропорта в город. Такое на самом деле бывало не раз, и в Кабуле к этому уже давно привыкли. Ну, а если в «центре» не проявят интереса к моей персоне, то вообще промолчу об этой поездке к «мирным духам». Позже что-нибудь придумаю в оправдание излишней самостоятельности. А пока что и докладывать-то нечего, поскольку еще неизвестно, чем закончатся эти переговоры с Мамад-ханом.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.