Глава V.
Глава V.
Положение дел в Хиве. — Подчинение Туркменов. — Письмо генерал-губернатора к хану. — Ответ Кош-беги — Причины нашей снисходительности. — Советы г. Алисона Туркменам. — Мысль о мусульманской коалиции против России. — Беспорядки в киргисской степи оренбургского ведомства. — Адаевцы. — Слабость нашего влияния. — Причина беспорядков. — Прокламации Хивинского хана. — Условия, предложенные киргизами оренбургскому генерал-губернатору. — Беспорядки между киргизами Туркестанского края. — Два письма генерал-губернатора к хану. — Русский посланец султан Бушаев. — Движение русских отрядов в Иркибаю и к Буканским горам. — Высадка в Красноводском заливе. — Меры, принятия Хивою для противодействия России.
Во время последних наших войн с Коканом и Бухарой, Хива благоразумно держалась в стороне и, пользуясь невольным невмешательством Бухары, подчинила себе, в 1866 году, туркмен-ямудов, а весною 1867, отведя проток Лаудан; лишила воды и другие роды туркмен, из числа поселившихся у ее окраин, — но непризнававших над собой ее власти. Десять старшин явились к хану с покорностью и перевезли, по его требованию, семейства свои в Хиву, в качестве заложников. Новые подданные, считая себя уже вправе пользоваться водой, новоприобретенного отечества, — поторопились разрушить плотину, не дожидаясь разрешения, но в происшедшей при этом схватке с хивинскими войсками, были разбиты и окончательно подчинились Хиве. После этого сильные роды были поселены у Чинбая и близь Кубетау (в 16 ти верстах от Кунграда), остальные разместились между хивинцами. Один только хан Атамурат откочевал к берегам Каспийского моря и, чрез родичей своих, живущих на острове Челекене, вошел в сношения с начальником Астрабадской станции, которого и просил ходатайствовать о принятии туркмен в подданство России, а также о разрешении им поселиться в Балханских горах. Вследствие отдаленности края, ходатайство это было, однакоже, отклонено.
Покончив с туркменами и будучи обеспечена со стороны полуживой Бухары, Хива, по справедливости, стала считать себя сильнее, чем когда-либо. По мере падения Бухары — росла Хива и надежды азиятского мусульманства, естественным образом, были перенесены на государство, уверенное в особом покровительства Божием, гордое своею недоступностью для русских и нашими неудачами в 1717 и 1839 годах. Гроза, разразившаяся над Коканом и Бухарой, прошла мимо Хивы и это обстоятельство еще более утвердило ее самонадеянность: — начались нападения на наши караваны, захват наших купцов и т. п. безчинства.
Тотчас по приезде в Ташкент, ген. адъют. фон-Кауфман написал хивинскому хану Мухамед-Рахиму письмо от 19-го ноября 1867 года, в котором извещал его о своем назначении и прибытии, о Высочайшем полномочии, ему дарованном, о движении нашего отряда за р. Сыр для наказания разбойников, грабивших наши караваны и т. д., но письмо это, повидимому, было понято как заискивание со стороны туркестанского ген. губернатора и хивинцы сразу приняли высокомерный тон.
Хан не удостоил даже отвечать сам, а поручил вести переписку своим приближенным, которые в свою очередь так мало спешили, что ответ получен был только в феврале 1868 года. Зная, что двадцати-летний Мухамед-Рахим более занят соколиною охотой, чем делами, заправлять которыми предоставил своим приближенным, у нас и не ждали от Хивы никакой особенной деликатности; но тон ответного письма превзошел всякую меру. Хивинский Кош-беги, например, писал: «каждый государь владеет своей землей и народом, издавна ему подвластным, и войско его не должно переходить границы, нарушая этим мир. Однакоже, выражение ваше, что обе стороны Сыр-Дарьи принадлежат вашему управлению, похоже на нарушение прежних договоров, так-как южная сторона Сыр-Дарьи принадлежит нам... если на южной стороне Сыр-Дарьи разбойники будут беспокоить караваны, то усмирение их мы берем на себя, а если нападать будут по ту сторону Сыр-Дарьи, то это уже ваша забота». В виду предполагавшейся тогда поездки в С.-Пегербург, генерал-губернатор решил не отвечать на это письмо до своего возвращения, а тем временем выяснить вопрос о договорах, на которые ссылаются хивинцы. Решено было также не отменять фактического занятия левого берега Сыр-Дарьи, всего течения Куван-Дарьи и Яны-Дарьи до озер Акча-Куль, так-как киргизы Казалинского уезда кочуют по этим рекам, проводя там зиму и оставляя там на лето игинчей (пахарей) для хлебопашества. С зимы 1867 г. для обеспечения этих киргиз от грабежей и набегов хивинцев были постоянно высылаемы отряды наши из Казалинска и Перовска к Иркибаю, а если состояние погоды позволяло, то и далее. Мера эта, поддерживалась до 1873 г. и дала благоприятные результаты. — Что касается до юридической стороны вопроса, то справки, сделанные впоследствии в С.-Петербурге указали, что никаких договоров о границах не существует, и что хотя хивинцы возбуждали вопрос о границах во время пребывания у них посланника нашего, Н. П. Игнатьева, но он отклонил от себя решение этого вопроса, сославшись на невозможность точного определения пограничной черты между государствами, окраины которых населены только кочевниками.
Внезапная перемена политики бухарского эмира, открывшиеся военные действия и воздержание Хивы от предложенного ей эмиром участия в союзе против России — все это обусловливало нашу снисходительность по отношению к Хиве.
Разгром бухарских полчищ и занятие нами Самарканда не произвели на Хиву должного впечатления — она даже как будто еще выше подняла голову.
Никакие примеры для азиятских владетелей не служат в пользу. Так поражение Кокана, не только не смирило Бухары, но привело ее к такому поведению, которое вызвало войну 1868 г. Разгром Бухары, не только не побудил шахризябских беков исполнять самые скромные и законные требования наши, но даже такие ничтожные беки, каковы кштутский и магианский не задумались, без всякой нужды, поднять против нас оружие. Хива тоже не признавала нашей силы: радушие, с каким были приняты ею все недовольные самаркандским миром и начавшиеся происки в среде наших киргиз и за границей доказывают это. Все партизаны, прикрывавшие до тех пор свои разбои знаменем эмира, каковы Сыддык, Назар и т. п. и все изменники русскому делу, каковы корнет Атамкул {21} с братьями и, наконец, мятежный сын эмира, Катты-Тюря, нашли себе убежище в Хиве. Хан назначил всем им содержание, а Катты-Тюре; предложил звание хана всех, подвластных Хиве, туркмен, которые с радостию подчинились новому начальнику, не исключая и откочевавшего Ата-Мурада. Скоро, однакоже, эмир потребовал выдачи сына и Хива, поставленная между законами гостеприимства и требованием близкого и все еще опасного соседа, приняла среднее решение и предложила Катты-Тюре самому удалиться из ханства вместе с ним ушел было и Атамкул, но был захвачен посланною за ним погоней и, закованный в цепи, брошен на четыре месяца в яму.
В конце декабря 1868 г., к г. Алисону, английскому послу в Тегеране, явились два депутата от туркмен, рода Текке и Джемшиди, с просьбой о принятии их под покровительство Англии, в виду угрожающего положения России и постоянного движения русских вперед. Посол уклонился однако же от прямого ответа, под предлогом неимения на этот предмет инструкций, но, как кажется, это не помешало ему уверять депутатов, что русские не посмеют идти за Аму-Дарью, и посоветовать туркменам составить союз. Указав им на необходимость соединения всех народов, живущих по левому берегу этой реки, начиная с Хивы, он посоветовал также склонить на свою сторону сильный род Ирзари, считающей до 50,000 кибиток и, как средство к этому, рекомендовал привлечь к делу, посредством подарков, Сеид-Кули-бия, одного из главных родоначальников этого рода.
Эти переговоры совпадали, как видно, и по времени и по цели, с переговорами соседних нам ханств касательно составления мусульманской коалиции против нашествия христиан. Сведения о деятельной переписке эмира с Алтышаром, Коканом, Шахрисябзем, Хивой и Авганистаном стекались со всех сторон; однако же коалиция, на этот раз, не состоялась, но за то ободрила Хиву к боле решительным действиям. С весны 1869 г. началась и активная роль этого ханства по отношению к России: вводившиеся у киргизов оренбургского ведомства новое положение, зловредно перетолкованное султанами и уфимскими муллами, возбудило против себя общее неудовольствие киргизов, выразившееся известными беспорядками в Тургайской и Уральской областях, которыми и воспользовалась Хива, ни мало не медля.
В соседство с так называемыми «оренбургскими киргизами», к которым причисляются и адаевцы, мы стали еще 300 лет назад, с покорением Астрахани. В 1730 году киргизы признали себя нашими подданными, по подданство это было чисто номинальное и требовалась особенная настойчивость оренбургских губернаторов, чтобы учредить здесь власть России и сделать эту власть не только воображаемою, но и действительною. Адаевцы, благодаря своей отдаленности и малодоступности, дольше всех оставались вне нашего влияния. Они упорно отстаивали свою независимость и скорее склонны были подчиняться единоверной им Хиве, имевшей к тому же все средства удерживать их в повиновении. Нередко случалось, что роды, кочевавшие по близости наших фортов платили дань и нам, и хивинцам. Не далее как в 1870 году, хивинские зякетчи (сборщики податей) свободно разъезжали по аулам и собирали зякет, тогда как ни один из русских начальников, ни даже сам султан-правитель западной части области оренбургских киргизов — непосредственный начальник адаевцев — не смели показываться среди их кочевьев. Ежегодные объезды участка султаном-правителем, несмотря на конвой из 150 казаков, никогда не касались степей, где хозяйничали адаевцы. Крайним пределом объезда была р. Эмба — тут и следует считать границу нашего действительного влияния. Казачий конвой, как видно, не придавал султану особенной уверенности... Это и понятно, если вспомнить, что казаки иногда нисколько не мешали киргизам расправляться с этими султанами и придерживались во время свалки принципа невмешательства!
Как бы то ни было, но факт несомненный, что когда другие киргисские роды успели уже, благодаря соседству с нами, усвоить некоторую степень гражданственности и порядка — адаевцы остались прежними дикарями.
Первое наше поселение в соседстве с адаевцами основано было только в 1834 г. с целью обеспечить задуманную Перовским экспедицию в Хиву. К несчастию выбор места под укрепление был возложен на гражданского чиновника, титул. сов. Карелина, весьма смутно понимавшего, что именно он должен был искать в выбираемом месте. Недостатки Ново-Александровского укрепления, основанного на восточном берегу залива Кайдак заключались главным образом в том, что вода в колодцах была горько-соленая, ухудшавшаяся по мере накопления; самые берега залива здесь до того низменны, что покрывались нередко водою, которая оставляла на них множество травы и рыбы, разлагавшихся весьма быстро и заражавших воздух зловонием. Этих двух обстоятельств было достаточно для того, чтобы развить в укреплении болезни и смертность. Каждые 6 месяцев приходилось менять гарнизон, из которого едва ли половина возвращалась на родину...
Такой остроумный выбор места для первой русской оседлости, конечно, не мог особенно поднять нас во мнении диких соседей, а упорство с каким мы держались за свое кладбище едва ли не было только делом самолюбия.
Как бы то ни было, а не мало человеческих жизней (правда, что это были простые уральские казаки!) принесено было в жертву неумелости чиновника и нежеланно оренбургского начальства сознать ошибку!
Только уже Обручев, в 1846 году, т. е., через 12 лет, упразднил это гнилое укрепление, устроив взамен его на Мангишлакском полуострове Ново-Петровское, переименованное в 1859 году, в Александровский форт, где и заведена Николаевская станица из рыболовов.
Как уже сказано, власть султана-правителя, на деле, почти не существовала и каждое отделение адаевцев управлялось своим сардарем. Всех сардарей было десять. Они распределялись поровну между двумя дистанциями — верхней и нижней. Дистаночные выбирались оренбургским начальством из среды почетных и влиятельных биев и состояли в непосредственном ведении коменданта Александровского форта.
Кибиточною податью в размере 1 р. 50 к с кибитки адаевцы обложены были только в начале пятидесятых годов, да вносили еще в таком размере, или вернее, с такого числа кибиток, какое сами заблагорассудят показать. С теми же, кто вовсе уклонялся от взноса податей или от суда — комендант ничего не мог поделать: вся его сила заключалась в двух пеших сотнях уральского войска, имевших только 65 коней для хозяйственных надобностей и полицейской службы.
В таком состоянии застало этот край новое положение, вводившее одновременно: и новую подать в 3 р. 50 коп. и правильное счисление кибиток, и выборное начало, подрывавшее влияние и власть родовичей, и разделение на волости и аулы, и наконец новую паспортную систему!
В 1869 году вызваны были в Уральск оба дистаночные для разъяснения им оснований нового положения. По возвращении их в конце года, вместе с новым приставом, полковником Рукиным (бывший комендант форта Перовский), начались толки, появились ложные слухи о небывалых намерениях правительства и, как следствие всего этого, волнение умов. Один из дистаночных — именно бий Маяев объявил своим сардарям, что новое положение и новая подать должны быть введены теперь же и между адаевцами, другой дистаночный — бий Калбин (личный враг Маяева) объявил, напротив, что на адаевцев новое положение пока еще не распространяется. Это разноречие двух дистаночных, а также внушения разных указных, т. е. утвержденных правительством мулл и, наконец, подстрекательства хивинских зякетчи — привели наконец к кровавой развязке: степь заволновалась, а в средних числах марта 1870 года поднялись и адаевцы.
Прокламации хана и его министров наводнили наши степи; хивинские эмиссары не скупились на обещания, а высланные ханом небольшие отряды выростали в воображении киргиз в огромные армии и поощряли их на всевозможные сумасбродства.
До какой степени уклончиво действовали сами народные власти, можно судить из донесений волостных управителей. Исет Кутебаров весьма наивно сообщил например (22 мая), что «получив сведение о прибытии хивинцев на нашу границу и приглашение от них приехать — я с Ниязом поехали. Нас спросили: «на чьей вы стороне?» — мы отвечали: на обеих. Хивинцы взяли у нас 3 купцов (Ивана Бурнашова с товарищами) и 1000 баранов».
В одной из перехваченных прокламаций, скрепленных печатью Магомед-Рахим-Хана, говорилось о том, что, по договорам с Россиею, границею ханства был сначала Урал, а потом Эмба, и что движение русских за Эмбу есть нарушение договоров. «Вы и все киргисские племена — писал хан — единодушно согласились отделиться от неверных и решились поразить их мечем Исляма... об этом известно начальствующему у порога прибежища Исляма — поэтому посылаем вам войска с Эсаул-баши-Махмудом и Махрем-Худай-Назаром.» Другими прокламациями, от имени только что названных эмиссаров, вызывались бии и старшины прибыть, «ради котлов и детей их,» в Хиву, для совещаний о предстоящих действиях. Диван-беги {22} с своей стороны, также ободрял мятежников и извещал, что скоро прибудут на помощь войска хана.
Правда, здешние документы надобно принимать с большою осторожностью, потому-что подделка печатей не редкость даже и в дипломатических сношениях — пример: поддельное письмо Шир-Али-бия — по делу о Каратегине {23} и воззвание Худояр-хана к Кураминцам {24}; но так как участие хивинцев в волнениях наших киргизов подтвердилось впоследствии собственными сознаниями Куш-беги, то подлинность прокламаций не подлежит сомнению. Следует прибавить к этому, что к прокламациям приложены были 6 печатей и трудно допустить, что все они поддельные. Если же сортировать документы по степени изящества резьбы на приложенных печатях, то мы сами натолкнем азиятских дипломатов на способ обращать в ничто свои обязательства: имей две печати и, которая похуже — ту прикладывай только к неудобным для себя или компрометирующим документам!
Обнадеженные обещаниями, подстрекаемые своими муллами, султанами и Хивою, киргизы разграбили почтовые станции, а под конец сделались на столько смелы, что угоняли табуны лошадей из под самых укреплений, как это случилось, например, под Уральским укреплением, где угнано 300 лошадей, а также под Эмбенским постом, где угнано 200 казачьих коней, и наконец близь Уильского укрепления, где угнано 20 артиллерийских лошадей. Как свидетельство, до чего могла дойдти самоуверенность киргизов, можно привести условия, предложенные ими оренбургскому генерал-губернатору: 1) дать им особого муфтия, 2) назначить им уездных начальников из мусульман, 3) избавить их от новых податей, 4) оставить им, ничем впрочем и не стесняемое до тех пор, право перекочевок, 5) отменить разделение на области, оставив народ, по прежнему, в ведении Оренбурга, 6) не требовать от них выборных от каждых 10 и 50 кибиток {25}. Кроме этого, под влиянием нелепых слухов, распускаемых указными т. е. казенными муллами, киргизы опасались, что их заставят строить города и села, что их обратят в христианство и будут брать с них рекрут! Результатом беспорядков было то, что оренбургские организационные коммиссии действовали нерешительно и боязливо: выборных от каждых 10 кибиток не собирали и, значит, получили цифру весьма далекую от действительности. Вместо 148,089 кибиток, что считалось прежде, их оказалось только 127,669 т. е. на 20,420 кибиток меньше. Правда что много народу откочевало и что в прежней цифре заключаются и землянки, но принимая в соображение что организация Туркестанского края дала двойные противу прежнего цифры, можно быть уверенным, что при более тщательной работе, оренбургские цифры были-бы значительно иные. Чего можно было ожидать от таких уездных начальников как например иргисский капитан В..., который в самую горячую пору уехал себе в Оренбург, и оттуда вздумал давать предписания своему помощнику, точно губернатор. А выбор им в младшие помощники известного барантача Исета — не унижение ли русского имени? Другой уездный начальник дал даже подписку, что вводить положение не будет.
Волнения оренбургских киргизов стали отзываться и в туркестанском крае: нападения на станции, на купцов и караваны сделались явлением довольно обыкновенным.
Все эти нападения производились шайками, формируемыми в Больших и Малых Барсуках, т. е. вне пределов Туркестанского края; но нельзя было ручаться, что подобные беспорядки не разовьются и между придарьинскими киргизами. Соблазн велик, а безнаказанность поощрительна. Так и случилось.
В апреле 1869 года, чиклинцы, получив известие, будто хивинский отряд пришел на границу и требует биев и волостных к себе, захватили прикащика Ивана Бурнашова с двумя товарищами и вымененных ими на товар 1000 баранов. — Имущество было разделено грабителями, а люди отвезены в Хиву. В мае шайка разбойников напала в 75 верстах от Уральского укрепления на проезжавших в Ташкент мастеровых инженерного ведомства, из которых убито 6 и взято в плен 8; впоследствии пленные были однакоже возвращены Исетом в Уральское укрепление. Захваченные на почтовых станциях казаки были сданы в Хиве. На Буканских горах, входящих в состав нашей территорий, шайка из 80 человек хивинцев и киргизов, под предлогом зякета, сбирала на урочище Ильяр, дань с проходящих караванов, отбирала понравившиеся товары и, наконец, захватила с собою еврея Якуба Муши, с тремя верблюдами из его каравана, ограбив при том 2,000 рублей деньгами. У Евграфа Кекина отняли весь товар на 9,000 руб. сер. Кроме этих купцов, пострадали еще: братья Быковские, Мустафа-Адам-Оглы, Биджан-Жангаз и бухарский купец Абдул-Хаким.
Не желая с первого же разу прибегать и крутым мерам, генерал-губернатор попытался вразумить Хиву путем дипломатических сношений. Письмом от 12 августа 1869 года было указано хану, что: 1) к нашим киргизам и туркменам посылались от его имени возмутительная прокламации, 2) в пределы наши являлись посланные им чиновники с отрядами для поддержания беспокойств между нашими подданными, 3) несколько русских увезено в Хиву, где и содержатся с его ведома, и 4) мятежники и разбойники, бежавшие из русских пределов, находят у него гостеприимство и покровительство.
Вместе с тем от хана требовали, чтобы подобные случаи более не повторялись и чтобы с виновных в нарушении границы было взыскано. «Я не хочу думать, — прибавил генерал-губернатор, чтобы все это делалось с вашего ведома, а желал-бы верить, что вы к этим деяниям несколько не причастны. Подобные-же действия бывали прежде и со стороны Кокана и Бухары — вам известны последствия.»
По получении новых сведений касательно беспорядков на Букан-Тау, написано было 20-го сентября новое письмо, требовавшее наказания грабителей, возвращения награбленного и освобождения всех, захваченных разбойниками, русских и бухарских подданных. В виде угрозы генерал-губернатор прибавил: «если Ваше Высокостепенство не пожелаете исполнить моих справедливых требований, то, в случае разрыва дружбы между нами, тяжело будет честным людям расплачиваться за разбойников».
Ни на то, ни на другое письмо ответа, однакоже, не приходило, а нарочный, отправленный с этими письмами, был в Хиве задержан и арестован. Нарочный этот был весьма толковый киргиз Перовского уезда — кандидат в волостные управители, султан Давлет-Бушаев. Выехав 7 сент. 1869 г. из Перовска, он на 14-й день был уже в Хиве {26}, где народ встречал его радостными криками «Ильчи, ильчи» (посол, посол)... Не так приняли его министры, не довольные его ответами. На вопрос Куш-беги: какого мнения русские о Сыддыке? — Бушаев отвечал например, что русские считают его своим проводником: где бы он ни явился, везде привлекал русских и отдавал им города, которые защищал. Коканцы обязаны ему потерею своих городов, бухарцы поплатились Самаркандом, а теперь он у вас» — окончил Бушаев. На другой же день у нашего гонца отобрано было оружие и к сакле его приставлен караул. Так сидел он 3 месяца.
Так-как волнения в оренбургских степях не прекращались и, напротив, приобрели более решительный характер (к этому времени относится угон лошадей из-под Уральского и Эмбенского укреплений), и так-как слухи о движении хивинских войск становились все настойчивее, то со стороны Туркестанского округа были приняты следующие меры: войска Казалинского и Перовского уездов, в видах единства действий, подчинены были командированному для этой цели штаб-офицеру и, сверх того, из Казалинска и Джизака высланы были рекогносцировочные отряды: первый к Яны-Дарье, а второй к Буканским горам. Казалинский отряд имел назначением перерезать Сыддыку путь к Сыр-Дарьинским фортам, на которые он намеревался напасть и собирал для того партии в Дау-Каре. Хан послал Сыддыку 9 наров {27}, щегольски изукрашенных; увешанных бубенчиками и колокольчиками, но, узнав о движении нашего отряда к Яны-Дарье, остановил все приготовления Сыддыка.
Экспедиция к Буканским горам имела, сверх того, целью провести на самом деле новую границу нашу, определенную мирным договором 1860 г. Две сотни казаков и съемочная партия, выступившие 25 октября из Джизака, воротились 22 ноября, сделав в холодное время (морозы доходили до — 14° R), без кибиток на ночлегах, с одними кошмами — до 800 верст.
Экспедицией начальствовал 1-го стрелк. бат. майор Бергбом, а в помощь ему придан был пишущий эти строки, Бухарский уполномоченный {28}, присланный эмиром отстаивать его интересы при проведении границы, наскучив бивачною жизнью, а может быть не пожелав рисковать собою в виду слухов о Сыддыке — притворился больным и остался на половине пути. Не смотря, однакоже, на слухи и донесения лазутчиков, отряд в точности выполнил все возложенное на него поручение. Разосланные с джигитами прокламации успокоили кочевников, начавших было сниматься со стойбищ, а бии и старшины выезжали на поклон, иные в первый раз в жизни сталкиваясь лицом к лицу с русскими. — До этого еще ни один отряд наш не проникал в такую глубь.
Между тем, ханский совет решил было отпустить нашего нарочного, но тут подоспела киргисская депутация, во главе которой стояли наши беглые Азберген и Канали, которые, поднеся хану богатые подарки {29}, просили его не сдаваться на наши требования, чтобы такою уступчивостью не унизить своего достоинства и не скомпрометировать киргизов. «Мы воевали с русскими, говорили они, по твоему ханскому приказу и за то лишились своих земель и народа, которым управляли; у нас остались одне головы». — Хан послушался и отменил было решение совета, но вскоре получил известия о высадке в Красноводском заливе, а также о движении нашего отряда к Буканским горам — это заставило его отпустить нашего гонца, которому уже грозила серьезная опасность, вследствие побега двух его джигитов и подозрения, что гонец тайно сносится с нами. Любопытно, чем выражается у хивинцев угроза заключенному: на часы к нему ставят палача! — Бушаев тотчас подарил обоим министрам по лошади и страшного часового сняли. Отпуская гонца, Куш-беги подарил ему на прощанье красный халат (ценою в 36 р.). 2 ф. чаю и 2 головы сахару.
Высадка в Красноводске произвела в Хиве весьма сильное впечатление. Хан немедленно послал отряд конницы завалить все колодцы по дороге к Кызыл-Су: трупы собак послужили хивинцам готовым материалом для этой работы и множество колодцев со стороны Красноводска приведены в негодность; только один колодезь Сагжа пощажен был на время, но и там оставлен конный пикет, который должен был завалить колодезь только в случае появления русских. В самом городе устроена новая цитадель, в виде башни, и вооружена 20-ю орудиями. Главный проток Аму-Дарьи, Талдык, отведен в Айбугир и разветвлен на каналы с целью обмелить его и сделать не проходимым для наших судов. Близь мыса Урге выстроено укрепление, куда уже перевезены запасы из Хивы и Кунграда. Другое укрепление предположено было устроить на урочище Кара-Тамак. Прикочевавшие к Хиве наши киргизы освобождены были от налогов, с тем однакоже, чтобы в случае войны, они выставили по одному джигиту с каждых двух кибиток. Кроме того, для поддержания в киргизах уверенности в успехе, хан воспользовался прибытием какого-то турецкого эфенди и выдал его за посла, предлагающего Хиве союз и помощь Турции. Говорили, будто этот эфенди и действительно был агентом турецкого правительства, от имени которого просил освободить персидских рабов. Как аргумент в пользу этого, эфенди приводил необходимость расположив в свою пользу Персию, которая только потому не помогает ни авганцам, ни бухарцам, что они, беспрерывно вторгаются в ее пределы, забирают пленных и продают их в рабство.
Одновременно с этим, в Хиву прибыл и бухарский посол, с известием о покорении эмиром Гиссара и жестокой расправе его с жителями. Бухарцы хвастали, что они 7 дней резали мужчин и 3 дня детей в люльках. Эмир писал, что ему удалось, при помощи некоторой хитрости, поддержать мир с русскими, но что он никогда не забудет главную заповедь корана: «уничтожай кяфиров» — а потому тотчас примется за дело, как только придет время!
Все эти посольства поддерживали в хане самонадеянность, которая поколебалась только при известии о высадке в Красноводске и движении буканского отряда.