РОССИЯ И ЗАПАД

РОССИЯ И ЗАПАД

«У этого наемника-историка два зеркала: одно увеличительное для своих, а уменьшительное для нас. Но потомство разобьет вдребезги оба».

Прочитав эту книгу, вы уже убедились, что человека, по уровню военной мысли и искусства близкого в Суворову, в его мире не было. Ни Наполеон, ни иные успешные губители сотней тысяч жизней, неспособны были воевать так, как это делал Александр Васильевич — победоносно, сокрушительно и с минимальными жертвами, стремясь убить не солдат противника, а саму войну, а еще лучше — «предпобедить» ее, защищая от этого страшного бедствия мирных людей, независимо от их подданства.

Но почему уже в начале XIX в. кумиром русского общества и массы военных стал Наполеон? Почему сменивший Павла I на престоле Александр I, проиграв императору французов две войны (1805, 1806–1807) и весной 1812 г. провоцируя его на третью, отказался от военной концепции Суворова, согласно которой армия обязана, действуя наступательно, как можно скорее лишить противника возможности продолжать войну, и принял диаметрально противоположную, бесчеловечную концепцию войны за счет собственного населения? Мотивация этой чудовищной, и настоящими военными, такими как П.И. Багратион, не принятой концепции не скрывалась: дескать, у России нет ни военачальников, ни солдат, способных противостоять «гению» Наполеона и доблести его войск.

Мотивация эта, приведшая к разорению России и сожжению Москвы, была ложной. Никуда не делись, хотя и были ослаблены, победоносные суворовские войска; продолжали служить и вышли в генералы его ученики и последователи. Именно князь Багратион с атаманом Платовым, при позорном отступлении от границы, спасут честь русской армии в победоносных боях и выстоят при Бородино. Именно Милорадович, Платов, Дохтуров, Раевский будут бить французов на всем пути от Москвы и потопят жалкие остатки Великой армии в Березине. Именно они очистят от завоевателей всю Европу и войдут в Париж.

Правда, и их подвиг вскоре замолчат, толкуя, будто Наполеон не в жесточайших боях, а будто бы «сам» отступал от Москвы, губя армию холодом и голодом, к границе… Сражаться с завоевателями на страницах наших исторических книг будут не 15, 7 тысячи солдат корпуса Милорадовича, дивизия Паскевича, 15 казачьих полков Платова и 2 тысячи кавалеристов Уварова, а мелкие отряды партизан и вооруженные вилами крестьяне. Те, кто не был свидетелями событий, не узнают из русской литературы, что не «генерал мороз» и партизаны, а разгром четырех вражеских корпусов при Вязьме сломал хребет Великой армии и обратил ее в бегство.

«В Вязьме, — вспоминал ученик Суворова, начальник штаба русской армии Ермолов, — в последний раз мы видели неприятельские войска, победами своими вселявшие ужас повсюду и в самих нас уважение. Еще видели мы искусство их генералов, повиновение подчиненных и последние усилия их. На другой день не было войск, ни к чему не служила опытность и искусство генералов, исчезло повиновение солдат, отказали силы их, каждый из них более или менее был жертвою голода, истощения и жестокости погоды».

Сражение за Дорогобуж выбило Наполеона, тщетно пытавшегося зацепиться, к Смоленску, откуда он отступал под непрерывными ударами, едва спасшись сам во время разгрома его армии при Красном. За Неман от преследования утекло 1600 человек — жалкий клочок некогда Великой армии. Еще несколько тысяч французов переправлялись в Польшу мелкими группами. 5, 5 млн. завоевателей осталось лежать в России. Русская армия в этих жесточайших боях, представленных в литературе как мирное «параллельное преследование», потеряла две трети состава.

Игра политиков того времени, а затем и историков на стороне Наполеона продолжится. Император французов, почти непрерывно побеждая, сам отречется от престола, а его столица тихо сдастся… Хотя при штурме Парижа Раевский с товарищами потерял 6000 солдат… Словом, будет сделано все, чтобы непобедимая русская армия, какой ее создали Румянцев, Потемкин и Суворов, и ее военные гении, продолжатели дела Александра Васильевича, предстали перед грядущими поколениями не подлинными творцами истории, а ее статистами. Идея проста: Наполеона нельзя было победить, но он самоубился о бескрайние русские просторы, суровый климат, голод и партизан, а потом был просто задавлен страшным численным превосходством армий поднявшейся против него Европы…

Это уничижение русского военного искусства и армии, якобы побеждавшей всех лишь при одиноком и случайном гении Суворове, чудом, было широко подхвачено авторами на Западе. Но начался этот идейный поход именно в России, как мы видели, еще при жизни Александра Васильевича. Открытые им законы многие генералы и общество не хотели принять. Наиболее очевидным мотивом принижения «своих» была зависть — она ярко проявилась в отношении Александра Васильевича, позже — Петра Ивановича Багратиона и других учеников Суворова. Унижение армии, очевидно, было необходимо для бездарных генералов, не умеющих побеждать.

Но корень забвения достижений русской военной мысли второй половины XVIII века глубже. Он растет из неприятия той картины идеального общества, основанного на взаимном уважении, праве и справедливости, каким представляли себе русскую армию Суворов и его сторонники. И на неприятии уникальности этого чисто русского культурного явления, базирующегося на православном человеколюбии[102]. Философия Суворова основывалась на опыте и размышлениях, вытекавших из представлений о ценности человека, воспитанных в нем до всякого рационального опыта. Говоря: «Горжусь, что я русский», — полководец и мыслитель ясно понимал, что его взгляды, дающие, помимо душевных благ, еще и победу в бою, были совершенно особым национально-культурным явлением. Доступным для всякого честного человека, но рожденным в России и свойственным именно русским.

Любить Запад и пенять на Запад — две стороны одного ущербного направления русской культуры, не удовлетворенного ее содержанием. Суворов, как и творцы русской державной идеологии в XVII в., задолго до него{199}, полагал, что русскому человеку некому завидовать. Следовательно, и заимствовать все полезное можно без самоуничижения, и заноситься не стоит. Россия — центр мира, она может и должна объединять все человеческие культуры, легко воспринимая чужие достижения и делясь своими.

Уже в первые десятилетия XIX в. антизападнические настроения в историографии о Суворове сыграли такую же печальную роль, как и прозападнические. В XX в. они стали определяющими. Для Запада Александр Васильевич был «варваром» (хотя по западному образованию он превосходил многих западников). Для ура-патриотов — тоже своего рода варваром, но «хорошим»: порождением чуть ли не крестьянской культуры лыкового лаптя (от которой он своих рекрутов пытался оторвать, превратив их в людей особого рода и звания — солдат).

«Народность» Суворова, бьющая ключом из анекдотов о нем, оказалась очень кстати для советской историографии, породившей целую гору книг и статей о «русском народном» полководце. В книге я показал, что советские историки основывались в изучении его мысли на том же заблуждении, что и классики марксизма, полагавшие успехи его армии порождением сельской общины и городской артели (а не дворянского утопизма). Неистовые обличения «западных» взглядов на полководца выглядят в этой связи столь же нелепыми, как изобличаемые. «Нечего на зеркало пенять, коли рожа крива», — советует в этом случае народная мудрость.

В мировоззрении Суворова гармонично сочетались европейское образование и русская этика, ставшая фундаментом его военной философии. Безусловно, он был европейским генералом. Его военное искусство основано на знаниях и открытиях, накопленных в Европе со времен Цезаря до Фридриха Великого. И в то же время Суворов — истинно русский солдат, дух которого загадочен для западных европейцев. Человеколюбие Александра Васильевича настолько выходит за рамки общеевропейского гуманизма, что основанное на нем военное искусство не может быть понято на Западе. Оно до сих пор составляет русскую Военную тайну. Непонятную — справедливость требует это подчеркнуть — и для многих русских военных.

Суворов в конце жизни неслучайно сказал, что опроверг правила военной науки его века — науки западной — и установил свои правила военного искусства, заставившие его восклицать: «Горжусь, что я русский!» Все его военные идеи были основаны на русской этике, но не «народной», не социально привязанной к культуре податных сословий, как хотелось бы марксистским историкам, а элитарной православно-идеалистической. Сомневаюсь, что эта этика когда-либо до него существовала в реальной жизни. Александр Васильевич руководствовался идеалами, сформированными интеллектом, выраженным и утвержденным в «высокой» духовной литературе Древней Руси и Новой России, подкрепленными примерами подвигов русских героев[103]. Он создал для себя на этой основе личное представление о должном, поставив все свои военные идеи и методы в зависимость от соответствия идеалу человечности.

Суворовский солдат — человек. Каждый офицер и генерал — солдат, только еще лучший, еще более ответственный -за солдатскую семью, которая его выдвинула и которому доверяет себя. Все не военные — люди; задача армии, каждого солдата — их беречь. И врагов «грех напрасно убивать, они такие же люди». Жизнь, здоровье, благосостояние, счастье человека — безусловные ценности.

В чем же тут отличие от западного гуманизма? — спросите вы. Очень просто: Суворов имел в виду каждого человека, без разделения на «эллинов и варваров», своих и чужих, более «достойных» и менее защищенных, тем более — без «избранных» и «проклятых». Лучший для него — это солдат, возвышенный полководцем над обществом через осознание долга служения всем людям. Хороший, опытный солдат отвечает за младших, офицер — лучший, наиболее ответственный солдат, генералиссимус — пример для солдат. Вне служения людям иерархии просто нет. Вернее, в жизни она есть, но она — несправедлива. Богатство, происхождение, любое социальное продвижение и преимущества вне службы человечеству Суворов резко критикует.

В центре служения, в сердцевине души и в мотивации действий солдата Александр Васильевич положил добродетель. Нельзя спрашивать с солдата то, чему он «в тонкость», со всем терпением и пониманием его души, не обучен. Нельзя исправлять «битьем» собственные упущения командира в воспитании. Нельзя требовать от солдат дисциплины и храбрости, а от офицеров инициативы и прозорливости, если эти качества в них сознательно не сформированы. Абсолютно невозможно каждому, по его должности, его месту в солдатской семье, подвести своих товарищей, не отдав общему делу всех своих сил и способностей. Любое оправдание в этом случае — проклятое Суворовым «немогузнайство», которое хуже, чем смертный грех.

Главный мотив формирования хорошего солдата — честолюбие, личное стремление к совершенству, к получению большей ответственности, права лучше служить своему капральству, роте, полку, армии, России, миру. Нельзя вести солдат в бой, если ты не заботишься обо всех сторонах их обучения и воспитания, не используешь все средства, знания и силы ума для сбережения их на войне и в мирной жизни.

Нельзя убивать врага иначе, чем в бою. Нельзя оскорблять врага, особенно безоружного. Категорически нельзя обижать мирное население, не важно, свое или чужое. Невозможно нарушить слово. Нельзя атаковать противника с целью его уничтожить; надо лишить врага способности к сопротивлению максимально бескровными методами, сведя число жертв войны к самому малому. Кровожадность, жестокость, террор — немыслимы, они лежат за пределами суворовского сознания. Нельзя воевать, руководствуясь ненавистью, а не стремлением, сразив противника вначале оружием, а затем милосердием, установить с ним добрый и справедливый и прочный мир.

Но что значат все эти «нельзя»? В какой степени они важны для военного искусства? Ответ Суворова прост, но понимание этого ответа нелегко для нас и невозможно для наших зарубежных коллег: нельзя абсолютно. «Без добродетели нет ни славы, ни чести». Офицер Веденяпин, по недосмотру Александра Васильевича, был плох — он даже грабил население. Под его командой непобедимые солдаты Суворова проиграли бой полякам — ведь вождь противников имел настолько возвышенную душу, что заботился о русских раненых, как должно русскому офицеру по отношению к полякам.

Нет добродетели — нет победы. Это лейтмотив множества приказов Суворова его войскам, в которых полководец предельно открыто и честно разбирает причины неудач русских войск. Те же поляки, отпущенные Александром Васильевичем на свободу (офицеры — на конях и с оружием) в первую польскую кампанию, обещали не сражаться против России. Они не смирились и на протяжении многих лет упорно учились военному искусству. Но были Суворовым моментально разбиты — и снова отпущены. Они отправились во Францию, получили самый передовой боевой опыт — и Суворов разгромил их конный корпус силами одного батальона егерей. Для поляков армии Макдональда это был шок, для Александра Васильевича — неизбежность: как можно рассчитывать на победу, нарушив слово чести?!

Рассматривая все без исключения методы Суворова, от использования боевых построений и штыка до гигиены и санитарии, необходимо иметь в виду их нравственную основу. Именно это полководец считал главным. Те, кто полагает себя умнее его, могут попытаться получить на практике или хотя бы отыскать в истории примеры лучших результатов ратного труда.

Для Александра Васильевича потеря в самом жестоком бою больше одного процента личного состава — катастрофа, причина страшных разносов ответственным командирам, повод для основательного разбора причин такого человекогубительства. Но и потери противника свыше пяти процентов его войск — жестокость, которую можно оправдать только в самом крайнем случае. Победы не измеряются у него масштабом убийств, как это делалось до Суворова и после него.

По количеству человеческих потерь Александр Васильевич крайне далек от «достижений» «великих полководцев» Европы и России. А с точки зрения эффективности и надежности его военного искусства — не превзойден до сих пор. На мой взгляд, это заставляет верить Суворову, основавшему новое искусство войны на русском идеале добродетели. И, стараясь изучить и применить его военное искусство, четко понимать, что оно «работает» только у людей высочайшей нравственности.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.