ОЧАКОВ 

ОЧАКОВ 

«Бить брешь с флота в нижнюю стену. Успех, штурм».

По-видимому, еще при встрече с Суворовым после «Кинбурнского ада» Потемкин предостерег Александра Васильевича от штурма Очакова со стороны лимана, предлагая минимизировать жертвы осадой. Жестоко страдавший от ран Суворов согласился[68]. Ордером от 9 октября 1787 г. светлейший предписал: «В настоящем положении считаю я излишним покушение на Очаков без совершенного обнадежения об успехе. И потеря людей, и ободрение неприятеля могут быть следствием дерзновенного предприятия. Поручая особенному вашему попечению сбережение людей, надеюсь я, что ваше высокопревосходительство, будучи руководствуемы благоразумием и предосторожностью, не поступите ни на какую неизвестность»{90}.

Суворов ответил: «Повеление вашей светлости исполню», — тем более искренне, что сам удерживал адмирала Мордвинова от бомбардировки Очакова (Д II. 327). Не шевельнувшись во время сражения 1 октября, адмирал, мечтая реабилитировать флот, 4 числа атаковал турецкую эскадру в лимане. В результате «одна плавучая батарея пронеслась ветром сквозь оба турецкие флота (объединенную эскадру) при ее курсе с пальбой, несколько попортила один турецкий фрегат и ушла из виду» (Д II. 320). Русская эскадра не пошла на прорыв, ограничившись перестрелкой с турецким флотом и крепостью. Поврежденная батарея выбросилась на мель, экипаж во главе с капитан-лейтенантом Веревкиным, в том числе оказавшийся тут добровольцем де Ломбард, попали в плен. После ухода турецкого флота 6 октября Мордвинов жаждал обстрелять Очаков, что Суворов полагал бессмысленным.

22 октября 1787 г. Потемкин сообщил Екатерине II, что отвергает идею штурма крепости: «Касательно Очакова будьте, матушка, уверены, что без формальной осады взять его и подумать невозможно. Да и атаку вести надобно со всеми предосторожностями. Я его смотрел и прочие весьма близко, менее, нежели на пушечный их выстрел. Александр Васильевич при всем своем стремлении и помышлять не советует иначе»{91}.

Войска были неподготовлены к штурму. Без надежных командующих на серьезную роль флота полагаться было нельзя. Потемкин прислал в лиман Ф.Ф. Ушакова, но Мордвинов его быстро выжил{92}. Только весной 1788 г. эскадру в лимане возглавили хорошие моряки: гребную флотилию Нассау-Зиген, парусную — Пол Джонс. Суворов горячо их приветствовал и не раз выражал Потемкину свой восторг от сотрудничества с хорошими моряками (Д II. 385 и др.).

В середине марта они втроем провели разведку лимана и подступов к Очакову (Д II. 392). В апреле Суворов устроил для флотилии Нассау базу под Кинбурном (Д II. 403). В это время они детально, с привлечением инженер-полковника Н.И. Корсакова, обсуждали возможность атаки на Очаков с моря (П 206, 207). Пока османский флот не пришел в лиман, казалось разумным взять крепость штурмом со стороны лимана. Суворова интересовало, могут ли русские корабли подавить крепостные батареи и настильным огнем разрушить «стенку нетолстую на берегу у самой воды», открыв дорогу десанту.

Александр Васильевич знал, что подступы к крепости, обновленной французскими инженерами, а возможно, и сами крепостные сооружения, «сильно минированы». Без должной разведки это могло помешать штурму (П 207). Требовалась и специальная подготовка войск. Учения моряков Нассау и солдат, в которых пехота штурмовала редут, показали, что войска «от барабана отвыкли, лишь кричат, как в трактире». «Больше надо самому экзерцировать, — написал Суворов Потемкину, — только бы басурманчики дали время» (Д II. 399). К началу мая он был удовлетворен успехами тренировки войск (Д II. 407).

Перед светлейшим, который заинтересовался несанкционированной подготовкой к штурму, Суворов 18 апреля 1788 г. взял вину на себя: «Признаюсь, это моя система, Нассау этот план только вчера у меня взял». Парусные корабли должны были в линейном строю ударить по Очакову. Выйдя из-за них, вторая линия гребной флотилии подходила к крепости вплотную и прямой наводкой сносила на полверсты «набережную слабейшую Кинбурнскую стену»; вторая линия прикрывала первую «парабольными выстрелами». «К брешам — транспорты мои», солдаты захватывают стены и пушки, врываются в город. «Основанием (плана) — вид Кинбурна оборонительный. Слабо по пункту (т.е. принципиально), если действие не наступательное. Руки развязаны, надлежит предварить басурманский флот!» (Д II. 404).

План был невиданный — такой смог осуществить в 1799 г. только адмирал Ушаков, штурмом с воды взяв у французов еще более мощную крепость на острове Корфу. Потемкин столь революционную идею не мог воспринять. В конце апреля, проинспектировав Кинбурн и гребную флотилию, он мягко, но настоятельно пресек инициативу Суворова и Нассау: «Я на всякую пользу руки тебе развязываю, но касательно Очакова попытка неудачная тем более может быть вредна, что уже теперь начинается общих сил действие. Я бы не желал до нужды и флотилии показываться, чтобы она им (туркам) не пригляделась. Очаков непременно взять должно. Я все употреблю, надеясь на Бога, чтобы достался он дешево… И для того подожди до тех пор, пока я приду к городу… Ты мне говорил, что хорошо бы, пока флот не пришел. И кто знает, может быть, тогда покажется, как только подступим. Позиция судов на плане в 250 саженях — это далеко для бреши»{93}.

Османский флот начал входить в лиман 20 мая 1788 г., турок насчитывалось до 100 вымпелов, в том числе 10 линкоров и 10 фрегатов{94}. Один адмиральский 80-пушечный линкор имел больше орудий, чем войска Суворова. Однако русские моряки были в массе своей гораздо крепче, чем в начале войны. 21 мая капитан Сакен на дупель-шлюпке был застигнут в лимане 13-ю вражескими судами. Приказав матросам спасаться, он подошел к борту турецкой канонерки и взорвал бочку с порохом, погибнув, но потопив врага (Д II. 411).

«Около нас 100 корабликов, — написал Суворов дочери 29 мая, — иной такой большой, как Смольный. Я на них смотрю и купаюсь в Черном море с солдатами. Вода очень студеная и так солона, что барашков можно солить. Коли буря, то нас выбрасывает волнами на берег» (П 227). Суворов шутил, тогда как положение было действительно опасное. «Я сплю на косе, — пишет он дочери 2 июня, — она так далеко в море, в лиман (уходит), что как гуляю, слышно, что они (турки) говорят; они там около нас, очень много, на таких превеликих лодках, — шесты большие, к облакам, полотна на них на версту; видно, как табак курят; песни поют заунывные. На иной лодке их больше, чем у вас во всем Смольном мух, — красненькие, зелененькие, синенькие, серенькие. Ружья у них такие большие, как комната, где ты спишь с сестрицами» (П 230).

Севастопольский флот не появлялся{95}, русская парусная эскадра бездействовала. 7 июня турецкий гребной флот атаковал флотилию Нассау и был отбит с большими потерями: 2 корабля взорваны, 1 сожжен и 19 повреждены (Д II. 427). 17 июля 1788 г. командующий флотом Османской империи капудан-паша Газы Хасан сам повел эскадру в атаку на флотилию Нассау. На мелководье лишенные маневра турецкие линкоры были контратакованы русскими гребными судами. Страшный взрыв 64-пушечного линкора вызвал у турок панику. Их флот бросился в бегство, бросив в окружении русских 80-пушечный флагман. Сильнейший турецкий линкор и с ним 18-пушечная шебека спустили флаги; капудан-паша едва спасся на шлюпке{96}.

В ночь на 18-е турецкая эскадра попыталась покинуть лиман, но нарвалась на огонь батарей, скрытно построенных Суворовым на оконечности косы, несмотря на возражения Потемкина{97}. Турки встали на якорь и приняли бой с русским блокфортом, потеряв одну галеру и множество мелких судов (Д II. 443). На рассвете в схватку включилась гребная флотилия Нассау. Еще 5 турецких кораблей было взорвано, 1 фрегат взят на абордаж. «Виктория, мой любезный шеф! 6 кораблей!» — доложил Суворов Потемкину (Д II. 436). В первой баталии было взято 875, во второй — 680 пленных; всех 1555 турок Суворов отправил в Херсон (Д II. 437).

Остатки османского флота ретировались от Очакова, но были еще раз побиты (хоть и не сильно) Севастопольской эскадрой контр-адмирала Войновича у мыса Фидониси. Султан отсек головы одиннадцати военачальникам и выставил их напоказ в Стамбуле. В Очакове, куда отступила часть турецких судов и где скапливались побитые и раненые турки, царила паника. Русский флот атаковал вражеские суда на рейде, все больше сокращая их число (Д II. 445); самым ловким удавалось проскользнуть ночью мимо блокфорта и ретироватся в море (Д II. 453). Из города бежало население (Д II.450).

Очаков надо было брать, но Потемкин жил другими представлениями о времени. Его армия тянулась к Очакову по старинке, медленно, пройдя 200 верст за 33 дня (по 6 верст в день). Лишь в середине июля Суворов был вызван из Кинбурна. Потемкин поручил ему левый фланг осады крепости (Д II. 460). Кинбурнский отряд Суворова включал 4 батальона — 2356 человек (Д II. 465) — ничтожно мало в 50-тысячной армии Потемкина. Однако это были отлично обученные и уже обстрелянные солдаты. С ними Суворов был готов идти на штурм, соблюдя милые сердцу светлейшего осадные церемонии.

Вариантов взятия крепости он видел три. Первый — по классической схеме Вобана, постепенно сжимая крепость в сети траншей и параллелей, подводя контрмины, пробивая бреши. Итог — штурм. Второй — «бить брешь с флота в нижнюю стену. Успех, штурм». Третий — соединить оба метода, только вместо медленных земляных работ быстро подобраться к крепости неглубокими окопами-ложементами (Д II. 463). Для атаки с воды Суворов взял с Кинбурнской косы гребные суда и казачьи лодки (Д II. 461).

Потемкин отказался от всех этих вариантов. Он остановил войска вдалеке от крепости, надеясь взять ее измором и огнем нескольких выдвинутых вперед батарей. 27 июля турки предприняли вылазку и сбили пикеты казаков полка Скоржинского. Главные русские силы находились далеко. Суворов, получив известие о нападении, хотя это был не его участок, бросил в бой 93 стрелка Фанагорийского полка и батальон гренадер Фишера под командой генерал-майора Загряжского. Они отбросили врага, но во рвах у крепости туркам удалось зацепиться. С подмогой число турок дошло до 3 тысяч. Александр Васильевич приказал отступить, но «наши люди так сражались, что удержать их невозможно было». Все его посланцы и даже офицеры возвращались ни с чем. Суворов сам выехал на место, подкрепил контратаку Фанагорийским батальоном и с огромным трудом, с помощью генерал-поручика Бибикова, смог отвести войска, получив ранение в шею (Д II. 468, 469).

Потемкин разгневался: о ходе сражения он до самого конца ничего не знал, а потери были велики: 154 убитыми и 211 ранеными (у турок до 500 человек. Д II. 473). Отослав матушке-императрице победный рапорт о действиях Суворова, светлейший самого его укорил: «Солдаты не так дешевы, чтобы ими жертвовать по пустякам. К тому же мне странно, что вы в присутствии моем делаете движения без моего приказания пехотой и конницей. Ни за что потеряно бесценных людей столько, что их бы довольно было и для (взятия) всего Очакова»{98}.

Суворов назвал свое ранение легким; так же написал и Потемкин в Петербург. На самом деле, признал Суворов две недели спустя, «шея моя не оцарапана, чувствую сквозную рану, и она не пряма, корпус изломан» (Д II. 474; П 266). На выздоровление потребовалось больше месяца. Значительно серьезнее оказалась рана, нанесенная злословием. Светлейшему сразу доложили, что Суворов сражался без пушек, а тот не удосужился установить, что пушек у Александра Васильевича не было, они находились в резервном корпусе, командир которого Суворову не помог.

«Хоровод трутней» не успокоился — в свите Потемкина стали говорить, что «Суворов наделал дурачества немало, которое убитыми и ранеными стоит четыреста человек лишь из батальона Фишера». Светлейший спроста так и написал матушке-императрице. Юный французский волонтер Роже де Дама, коего Суворов именовал «сопливцем» (П 269), сделал себя в хвастливых рассказах главным советником русского полководца, который «атаковал турок и без всякого порядка и меры преследовал их до самых окопов», потому что «после обеда… был пьян». Эта версия сразу стала популярной среди всех, кто не знал умеренности Суворова, но готов был сделать все, чтобы очернить его. Императрица сказала Храповицкому 14 августа: «Сшалил Суворов, бросясь без спроса, потерял 400 человек и сам ранен. Он, конечно, был пьян». Канцелярист Потемкина P.M. Цебриков передает сплетни в ставке Потемкина еще красочней: якобы «после обеда… разожженный крепкими напитками» Суворов по прихоти повел солдат в самоубийственную атаку на Очаков, а спас войско даже не один из реально присутствовавших генералов, но нелюбимый Суворовым Репнин{99}.

Этими сплетнями Суворов был чрезвычайно оскорблен. Он просил у светлейшего отпуск, но получил разрешение вернуться на Кин-бурнскую косу, где служил до конца года{100}. «Здесь меня не почитают, — справедливо заметил он. — Невинность не терпит оправданий. Знаете прочих, всякий имеет свою систему, так и по службе, я имею и мою, мне не переродиться, и поздно… Коли вы не можете победить вашу немилость, удалите меня от себя, на что вам сносить от меня малейшее беспокойство» (Д II. 474). «Добродетель всегда гонима» (Д II. 477). Разумеется, Суворов не бунтовал, милости Потемкина были для него важны. Но злодейская сплетня и характер Александра Васильевича сделали свое: о генерале просто забыли.

Те русские военные, которые «купались в чаю, пока мы купались в крови», и придворные шаркуны в Петербурге облегченно вздохнули: надобность в Суворове отпала. Екатеринославская армия пополнилась и усилилась. Впереди маячили легкие победы и щедрые награды! Увы, это была лишь мечта.

Армия, из которой отбыл в Кинбурн Суворов, теряя людей от болезней и вражеских вылазок, простояла под Очаковым почти 6 месяцев. 18 августа во время вылазки был тяжело ранен в голову М.И. Кутузов. «Правильная» осада не дала результата. Турки прорывали блокаду, провозя в город продовольствие и подкрепления. Канонада русских орудий не склоняла их к сдаче. Армия старика Румянцева, которую почитали резервной, перешла в решительное наступление. Она без боя прогнала турок от мощной крепости Хотин, которую в сентябре взял союзник России, австрийский принц Кобург.

Холода и снегопады заставили Потемкина забыть его речи о «сбережении людей». 6 декабря русские войска шестью колоннами пошли на штурм Очакова. 9,5 тысяч турок было убито, около 4 тысяч взято в плен. Русские потеряли 1000 убитыми (включая генерала и 147 офицеров) и 1800 ранеными. С умершими и убитыми во время осады потери были вдвое больше. Если бы не Румянцев и Кобург, потеряна была и целая кампания тяжелой войны.

Между тем против России успела сложиться европейская коалиция. Англия потребовала от России примириться с Турцией без территориальных изменений. Пруссия предложила Порте военный союз и сговорилась против России с Польшей. Швеция во время празднования в Петербурге победы в Днепровском лимане атаковала нашу границу в Финляндии. Началась война, казавшаяся незначащей. Никто не подсчитал, сколько войск будет оттянуто с турецкого фронта на войну со шведами и на западную границу против угрозы пруссаков. Австрия, на военные силы которой в Петербурге весьма надеялись, оказалась слабым союзником. Единственной ее силой, проявившей себя на войне, оказался направленный во взаимодействие с русскими корпус саксонского принца Кобурга. Именно он вскоре назвал Суворова своим «великим другом и учителем».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.