XXVII. В АРЗЕРУМСКОМ ПАШАЛЫКЕ

XXVII. В АРЗЕРУМСКОМ ПАШАЛЫКЕ

Покорение Арзерума в 1829 году Паскевичем нанесло Турции страшный удар по тому нравственному влиянию, которое это событие должно было обнаружить на все население до отдаленнейших пределов Анатолии. Это был не простой город, падение которого обозначало бы только минутное торжество русского оружия, – это был важнейший военный и политический центр азиатских владений Турции, представитель могущества своего государства, и победа над ним только и могла состояться при уничтожении сил последнего, а слава его имени должна была разнести позор его падения повсюду.

А как велика была слава Арзерума в Азии, показывает то историческое соперничество, которое испокон веков существовало между ним и Константинополем. Настоящий азиатский турок и не смотрел на Стамбул иначе, как с пренебрежением, всегда соединяя в своем представлении с ним нечто слабое, изнеженное, потерявшее бранный закал от беспрерывного общения с лукавыми франками. Эта характерная особенность старого города, привыкшего считать себя представителем истинного исламизма, в самых суровых формах его проявления, прекрасно выражена в известном поэтическом творении Пушкина, навеянном на него пребыванием в Арзеруме.

Напомним читателям это прекрасное стихотворение[142]:

Стамбул гяуры нынче славят,

А завтра кованой пятой,

Как змия спящего, раздавят,

И прочь пойдут, и так оставят.

Стамбул заснул перед бедой.

Стамбул отрекся от Пророка;

В нем правду древнего Востока

Лукавый Запад омрачил —

Стамбул для сладостей порока

Мольбе и сабле изменил.

Стамбул отвык от поту битвы

И пьет вино в часы молитвы.

Там веры чистый луч потух:

Там жены по базару ходят,

На перекрестки шлют старух,

А те мужчин в гаремы вводят,

И спит подкупленный евнух.

Но не таков Арзрум нагорный,

Многодорожный наш Арзрум:

Не спим мы в роскоши позорной,

Не черплем чашей непокорной

В вине разврат, огонь и шум.

Постимся мы: струею трезвой

Святые воды нас поят;

Толпой бестрепетной и резвой

Джигиты наши в бой летят;

Гаремы наши недоступны,

Евнухи строги, неподкупны,

И смирно жены там сидят.

В нас ум владеет плотью дикой,

А покорен Корану ум —

И потому Пророк великий

Хранит, как око, свой Арзрум.

Аллах велик! К нам от Стамбула

Пришел гонимый янычар,

И буря долу нас погнула,

И пал неслыханный удар.

От Рущука до старой Смирны,

От Трапезунда до Тульчи,

Скликая псов на праздник жирный,

Толпой ходили палачи:

Треща в объятиях пожаров,

Валились домы янычаров…

Аллах велик! Тогда султан

Был духом гнева обуян.

И вот этот-то «многодорожный Арзрум», упорствовавший склонить свою голову даже перед гневным велением султана, теперь увидел в своих стенах чужеземное войско, и над куполами его священных мечетей, с высоты цитадели, тихо веяло христианское знамя.

Русские войска, заняв Арзерум и не имея на далекое от себя пространство неприятеля, предались временному покою и созерцанию оригинального мира, в который они вступили. Все в новой для них стране возбуждало любопытство. Здесь перед ними развертывалась тайна векового существования народов, прошедших и оседавших на этой земле; здесь кругом еще были памятники той отдаленной эпохи, когда она была землей христианской; здесь и теперь еще у восточных ворот Арзерума стояли развалины византийского храма, почти ровесника самому городу, который считает за собой четырнадцать веков существования.

В свое время монастырь этот был одним из величественнейших памятников византийского зодчества, и, смотря на него по прошествии стольких веков, нельзя было не пожалеть о его так скоро упавшей славе и богатстве. Но и то, что сохранило время, было прекрасно. Все боковые стены древнего храма и весь пол были выложены большими белыми мраморными плитами; своды, карнизы, ниши, пилястры, резные украшения – все было высечено из мрамора, все представляло замечательно тонкую работу, обнаруживающую изящный вкус зодчего. Турки, разрушив храм, обратили его в арсенал и поставили по сторонам ворот две высокие колонны, красиво изукрашенные по красному кирпичу голубыми изразцами. Но они оставили без внимания ценные лепные украшения здания и предоставили их произволу времени и людского невежества. И то и другое довершили свое истребительское дело: теперь все обветшало, упало, разбилось – и в таком виде нашли его русские в 1829 году.

Попытка исследовать развалины, открыть в них какие-нибудь остатки древностей не увенчались успехом. Под мраморными плитами пола нашли длинный ряд гробниц, а под этими саркофагами обширный свод, наполненный истлевшими костями восточных римлян, – и ничего более. Паскевич впоследствии приказал разобрать мраморные стены этого храма, и их на трехстах подводах увезли из Турции в Тифлис. Остатки христианского храма составили боевой трофей пришедшего сюда христианского войска.

Окрестности Арзерума безлесны. Голые горы с севера и востока подходят почти к самому городу, а с других сторон его стелется плодоносная равнина, усеянная множеством живописных деревень, окруженных зеленью садов и пашен. Ни одна река не орошает Арзерума, но в городе изобилие воды замечательное. Не говоря о цитадели, где колодцы и цистерны устроены с чисто военной целью, в каждом доме богатого владельца есть фонтаны прекрасной свежей воды, проведенной сюда за четыре версты из окрестных гор, которые богаты ключами.

Собственно город Арзерум делится на три части. Первая из них – цитадель; но там, кроме казармы на батальон пехоты, комендантского дома да двух мечетей, обращенных в пороховые погреба или цейхгаузы, не было никаких других строений. Главная жизнь сосредоточивалась в крепости. Здесь жили сераскир и важнейшие турецкие сановники.

Древняя архитектура дворца много потерпела от новейших построек, но дома богатых обитателей-турок сохраняли еще во всей целости причудливые, роскошные формы Востока. Живописная позолота стен и потолок во вкусе арабесок, деревянные резные украшения на окнах, дверях и перегородках, прекрасные узорчатые ковры, заменяющие привычную европейскую мебель, наконец, причудливое сплетение таинственных покоев, представлявших собой какие-то загадочные лабиринты, – все поражало воображение далеких северных пришельцев. Часто офицер, два месяца прожив в доме, не имел понятия даже об одной половине его и каждый день открывал все новые и новые комнаты. Преимущественной роскошью и восточной красотой отличались гаремы. Это были в полном смысле слова «приюты неги и покоя» – повсюду бьющие фонтаны, мраморные бассейны, обольстительные картины.

Из общественных зданий выдавались бани – эта непременная принадлежность восточного города. При каждой из них находился свой особенный кофейный дом, которых множество было разбросано и по всем углам обширного города. Но главным украшением Арзерума служили пятнадцать мечетей с красивыми минаретами и несколько богатых караван-сараев, в которых сосредоточивались лучшие произведения Востока: чудные шали, ковры, различные ткани, дорогие меха и драгоценные камни. Наконец, близ тавризских ворот бросалось в глаза еще одно древнее здание, постройку которого относят ко временам владычества византийцев, и эта догадка подтверждается прекрасно сохранившимися величественными портиками с гербами Восточной Римской империи. Турки обратили это роскошное здание в арсенал, где хранилось старинное оружие, ржавевшее здесь, вероятно, еще со времен Готфрида. Все эти панцири и шлемы с золотыми насечками или серебряными сирийскими надписями, мечи и сабли с клеймами известнейших европейских и азиатских мастеров, щиты с изображением черных орлов с распростертыми крыльями в хищном полете – бесспорно принадлежали то римским легионам, то крестоносцам, то арабам в эпоху их завоеваний. Все это драгоценное оружие причислено было Паскевичем также к военным трофеям и вместе с римскими портиками отправлено в Тифлис.

Общественная жизнь в городе начиналась, как и всегда, с восходом солнца и заканчивалась по обычаю всех мусульман с закатом его, когда протяжные голоса муэдзинов с высоких минаретов призывали правоверных на молитву. Но от утреннего до вечернего намаза улицы кишмя кишели народом. Суетились, впрочем, преимущественно армяне, турки же, в своих желтых, белых или зеленых чалмах, в широчайших красных и синих шароварах и в разноцветных куртках, сановито ходили по базарам с длинными чебуками в руках или сидели, поджав ноги, на широких лавках в открытых и не совсем опрятных кофейных домах. Все было пестро, красиво, нарядно, хотя, приглядевшись поближе, нельзя было не видеть все той же грязи, которая так неприятно поражала русских в Карсе и в Ахалцихе.

К крепости примыкали со всех сторон обширные форштадты, по-турецки магле, населенные преимущественно греками и армянами, которых было больше, нежели турок. Здесь сосредоточивалась мелочная торговля, а главное – продажа съестных припасов. Дома здесь были уже не так богаты, как в крепости, и лучшим украшением форштадтов служили сады из пирамидальных тополей, раскинувшиеся по окраинам. Грязи здесь было еще больше, нежели в крепости, чему способствовала и бедность населения, и скученность его, и масса пришлого народа, не имевшего не только оседлости, но даже и постоянного крова.

Чтобы дорисовать картину тогдашнего Арзерума, необходимо сказать, что эта столица турецкой Армении была вместе с тем средоточием торговли всей Малой Азии. Караваны из Константинополя, Смирны, Аравии и Персии стекались сюда круглый год, и здесь производилась или мена товаров, или продажа их, или упаковка для дальнейшего отправления в назначенные места. Так, по крайней мере, говорили русским местные жители. Но война в этом отношении повлияла на Арзерум чрезвычайно невыгодно. Прилив товаров прекратился, и русские офицеры, желавшие возвратиться на родину с какими-нибудь азиатскими новинками, напрасно разыскивали их по караван-сараям. Только немногим, и то в домах купцов, удавалось найти бирюзу, изумруды, жемчуг да две-три порядочные шали, но не многие могли купить и эти предметы по причине их страшной дороговизны.

Счастливее были любители древностей, собиравшие разные диковины минувших веков, но и тут не обходилось без комических ошибок и недоразумений, происходивших от незнания русскими самых обыкновенных азиатских вещей. Рассказывают, например, что один из подобных антикваров долго носился с двумя вещами, возбуждавшими общее любопытство, а в некоторых, может быть, и зависть. Нужно сказать, что на всем Востоке существует легенда о том, что Александр Македонский, совершая свои походы, приказывал разбрасывать повсюду огромные мечи, стремена, узды и тому подобное, чтобы потомство воображало воинов его великанами. И вот эта древняя сказка превращается в быль. Одну из таких вещей удалось найти счастливому археологу. Это была узда таких громадных размеров, что могла бы годиться даже для допотопного мастодонта. Другая вещь, приобретенная им, была еще драгоценнее в историческом смысле. Это был шлем Магомета – граненый, остроконечный, наподобие русских шишаков. Отрытый в груде какого-то железного хлама, он был очень заржавлен, однако же богатая золотая насечка проглядывала сквозь ржавчину, а кругом светилась арабская надпись, которую местами можно было еще прочитать, она гласила: «…принадлежит пророку Магомету…» Казалось, что после этой надписи не могло быть и сомнения относительно подлинности знаменитого шлема. А между тем ученому археологу скоро пришлось разочароваться в своих драгоценных находках. Явились скептики, призвавшие на суд опытных азиатов, и дело разъяснилось. Огромная узда оказалась совсем не уздой, а простым конским треногом, к кольцам которого, так похожим на кольца уздечки, привязываются обыкновенные ременные путы; а шлем Магомета потерял и последнее свое обаяние, когда прочитана была остальная надпись, гласившая следующее: «Слава принадлежит пророку Магомету. Счастие тому, кто следует Корану его. Да благословит Бог сию пищу». Магометов шлем, при ближайшем знакомстве с ним, оказался простой крышкой с пилавного блюда. Разочарование одних не исправляло, впрочем, других, и в Россию тогда вывезено было любителями множество поддельных и никуда не годных вещей, особенно оружия.

Занятие какого-нибудь европейского города, не говоря уже о столицах, быть может, и вызвало бы в войсках желание подольше постоять на месте, чтобы немного отдохнуть от боевых трудов, повеселиться и потом рассказывать о своих приключениях тем, кто в продолжение долгих месяцев или не видел над собою крыши, или скитался под крышами буйволятников. Но здесь, в Арзеруме, этого не случилось. Восточная жизнь скоро прискучила всем, и все желали одного: скорейшего движения вперед, тем более что стали носиться слухи, с одной стороны – о новых предприятиях турок на Баязет, с другой – о появлении русского флота уже перед Трапезундом.

Но в окрестностях все было тихо и спокойно. Падение Арзерума, конечно, прежде всего не могло не оказать влияния на правителей соседних санджаков, которые мало-помалу и стали съезжаться в Арзерум, где Паскевич награждал их почетными шубами и подарками в азиатском вкусе.

4 июля прибыла депутация из отдаленного Хныса, главного города санджака того же имени, и привезла с собой ключи Хнысской крепости, прося принять ее под русскую защиту. Соседство этого санджака с Мушем делало приобретение его чрезвычайно важным, и 5 июля главнокомандующий отправил туда батальон сорок первого егерского полка, две сотни казаков и четыре орудия, под командой полковника Лемана, поручив ему войти через посредство жителей в тесные сношения с мушским пашой. В самый Муш также отправлен был капитан Вачнадзе, чтобы побудить пашу исполнить свое обещание и сформировать в помощь русским несколько конных полков из тамошних курдов. Впрочем, Паскевич и сам сомневался в успехе этого посольства. «Надо полагать, – писал он государю, – что мы от курдов не получим тех выгод, которые они обещали, но будет весьма полезно и то, если мы добьемся их нейтралитета и обеспечим наш левый фланг до Муша, а может быть, и до Вана».

Предвидение Паскевича относительно курдов не замедлило оправдаться. При приближении Лемана куртинский гарнизон покинул крепость вместе с шестью полевыми орудиями, но тщательно разграбил город и удалился к Мушу, не желая входить с русскими ни в какие переговоры. К Мушу же отступил и Эмин-паша, стоявший с небольшим турецким отрядом в окрестностях Хныса. Князь Вачнадзе, посланный с письмом главнокомандующего, нашел его уже в Битлисе и писал Паскевичу, что паша находится «все в той же нерешимости и колебании».

Двумя днями ранее Лемана выступил из Арзерума другой отряд, под начальством генерала Бурцева, для занятия Бейбурта, лежащего в ста двадцати верстах по пути к Трапезунду. За Бейбуртом начинается уже земля, обитаемая воинственным племенем лазов, о неимоверной храбрости которых молва наполняла всю Азию, и даже перешла в пословицу, гласившую, что лаз за маленьким камешком высидит пять дней и отобьется от пятерых противников.

Уже из этой характеристики населения, жившего за Бейбуртом, ясно, как важно было для русских занятие этого пункта, стоявшего на рубеже Лазистана, где впоследствии могли образоваться против нас сильные ополчения из среды воинственных горцев. Бейбурт в русских руках обеспечивал безопасность не только Арзерума и правого фланга, опиравшегося в то время на побережье Черного моря в Гурии, но и угрожал самому Трапезунду оружием, более страшным, чем пушки, – моральным влиянием, которое он мог приобрести на окрестное население лазов.

Самый Бейбурт – город очень старый, современный, как полагают, первому грузинскому царю Фарнаозу, в древности назывался Исперети, что значит «город крайнего предела», так как здесь оканчивались владения Грузии. Жители его и до сих пор говорят между собой по-грузински, а около города сохранилось небольшое село, которое турки называют Гурджи-Богаз, то есть «последнее гнездо грузин».

Когда Бурцев подходил к Бейбурту, город был еще занят пятитысячным турецким отрядом Кягьи-бека, отступившим сюда почти из-под стен Арзерума. Вызванный сераскиром из Ольты, Кягьи несколькими часами опоздал предупредить падение Арзерума и должен был уклониться на Трапезундскую дорогу, где рассчитывал собрать остатки разбитых турецких войск, поручить подкрепление от трапезундского паши и образовать новые силы, которые могли бы противостоять дальнейшим успехам русского оружия.

Быстрое движение Бурцева расстроило эти планы. Подкрепление, направленное из Трапезунда, было еще далеко и не могло поспеть ранее, как на третьи сутки, а отряд Бурцева уже подходил к медным заводам, лежавшим всего в двух часах пути от Бейбурта. Там стоял небольшой отряд, собранный из жителей. Но Кягьи не рассчитывал на слишком большую стойкость греков, из которых он был составлен и, не желая рисковать последними, еще кое-как державшимися кадрами турецкой армии, разделил свои войска на несколько частей и отступил с ними в горы.

Между тем Бурцев с небольшим отрядом из Херсонского гренадерского и второго конно-мусульманского полков, с шестью орудиями, и на рассвете 7-го числа приблизился к медным заводам и овладел ими почти без сопротивления. Отсюда Бурцев двинулся дальше и на пути к Бейбурту был встречен депутацией, поднесшей ему городские ключи. В три часа пополудни Бейбурт был занят, и русское знамя развилось над стенами его обветшавшей уже цитадели.

В Бейбурте русским достались четыре пушки, знамя, большие запасы пороха и провианта. Кроме того, при осмотре города, в подвалах старого замка найдена была замечательная по своей археологической древности коллекция оружия, очевидно составленная большим знатоком и любителем дела. Это был сбор оружия почти всех времен и народов, начиная с допороховой эпохи и кончая образцами ружей со всеми их видоизменениями почти до последнего времени. Куда девалась потом эта замечательная коллекция – нет никаких сведений, но надо думать, что она бесследно погибла позже, во время военных гроз, разразившихся тогда над Бейбуртом.

Мирное занятие таких опорных пунктов, как Хныс и Бейбурт, позволило Паскевичу стать твердой ногой в завоеванном крае и достойно увенчало торжество русского оружия в этот период кампании, начатой в предгорьях Саганлуга и оконченной в стенах Арзерума. С других отдельных театров военных действий также получались благоприятные известия. Острый аджарский вопрос, казалось, близился к своему разрешению, в Гурии все было спокойно; князь Вачнадзе вел переговоры с мушским пашой, Ольта, Нариман и Шаушет просили русского покровительства. Сам Паскевич только ожидал прибытия Ширванского полка из Ахалцихе и рекрутов, направленных из Тифлиса, чтобы начать наступление к Сивазу. «Дай Бог, – писал он государю, – чтобы все предначертания, данные мне, я мог исполнить к удовольствию Вашего Величества».

Таким образом, временное затишье на театре военных действий, казалось, не было потеряно русскими даром. Но и турки деятельно готовились к новой борьбе и созидали новые силы в глубине недоступного для нас Лазистана. Война еще не была окончена. Она ждала новых жертв, готовя в последнем заключительном периоде кампании и тяжкие испытания, и новые победные лавры для русского воинства.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.