«Чамадан»

Любой настоящий фронтовик имел что-то из трофеев. Кое-что имел и я. Самый первый из них – «вальтер», который мне ребята подарили, но я его в 44-м дома оставил. Отличный пистолет, очень удобно в руке лежал, отдача почти не ощущалась.

Часы имел, но это штамповка – не то. Но в конце войны случился памятный эпизод. Когда в Чехословакии уже все было кончено и немцы стали массово сдаваться в плен, то к нам немецкий офицер привел свою роту. Уже без оружия пришли. Он команды подавал, а они все четко исполняли. А я уже ротным был и стоял рядом с группой офицеров. Он подошел и на немецком доложил мне, что привел своих солдат. Я вызвал одного офицера, чтобы он доложил в штаб батальона. Немец встал на свое место на правый фланг строя, и мы ждем, пока от комбата кто-то придет. Вдруг этот немец выходит из строя и подходит к нам. Берет под козырек, что-то говорит и лезет в карман. Достает часы, окинул взглядом нашу группу и почему-то вручает их мне. Я взял, он развернулся и снова встал в строй. Я посмотрел, часы совершенно новые. Швейцарские. И служили они у меня лет 20. Вот такой эпизодик.

Потом еще достал большие часы на цепочке и, когда поехал в первый отпуск, сделал подарок отцу. И он всем хвастался: «Сын подарил!» Многие вспоминают про бритвы, но я тогда еще не брился, поэтому бритвы даже не искал. Но когда в 46-м готовились в Москве к параду, с другом поехали на Перовский рынок и купили там по опасной бритве, и трофейные помазочки к ним. Долго-долго служила мне эта бритва.

Теперь по поводу посылок. Когда вошли на территорию Германии, пришел приказ, что в течение месяца можно отправить домой по одной посылке. Солдатам до пяти килограммов, а офицерам до десяти. И три штуки я домой отправил.

Первую я сам собирал. Как раз танк сгорел, какое-то время появилось, и тут мне старшина напомнил, что на это дело всего два дня осталось. Так я по деревне где-то прошел и на скорую руку какое-то барахло насобирал. Точно не вспомню, какие-то тряпки. Ничего особенного, я же там не первый ходил. Но после этого я уже на перспективу стал думать. Стал уже смотреть, где, что.

В каком-то магазинчике рулончик шерсти взял. Замотали, завязали. Потом рулончик какого-то цветного материала тоже прихватил. А времени-то на отправку нет. Попросил старшину: «Отправь за меня!» А он же возрастной мужичок, ушлый, и я его предупредил: «Ты учти, война кончится скоро, так что без мухлевства…»

Третью посылку собирал и отправлял таким же методом. И когда приехал в отпуск, то кое-чего в доме видел. А мама мне рассказала, что одно этим отдали, другим, третьим.

Вот с мертвых ничего не снимал. Для меня это было недопустимо. И своим подчиненным постоянно говорил, чтобы не смели ничего снимать с убитых: «С мертвого ни в коем случае!» Другое дело там, в брошенном магазине или доме. Кстати, вспомнился еще такой эпизод.

После войны мы стояли в деревне Амсдорф, что ли. Небольшая, домов 30. Во всех жители оставались, а три самых богатых стояли пустыми – хозяева сбежали. В одном, как нам сказали, жил полковник, и я признаюсь, грешным делом посещал этот дом. Но полковник этот оказался не войсковой, а полицейский, потому как мундир, который я там нашел, был желтого цвета. И весь комплект: китель, брюки, ремень, несколько крестов я прихватил и привез это все в Союз.

Жили мы на втором этаже, а на первом хозяйка и две дочери. И однажды, очень рано, вдруг слышим внизу мужской голос и что идет разговор на повышенных тонах. Глянули, у входа повозка стоит. Спускаемся, там мужчина лет пятидесяти, поздоровался с нами. С ним какой-то иностранец, потому что у него флажок какой-то на груди.

А этот немец подскакивает с кулаком к хозяйке. Как мы поняли, это ее муж, но до войны, еще чуть ли не в 37-м году, жена донесла на него, что он тайком подслушивает радио, и его в концлагерь… И вот он вернулся и выгоняет ее из дома: «Дочери пусть остаются, а ты тут жить не будешь! Иди куда хочешь!» А второй оказался то ли голландец, то ли датчанин, они вместе в лагере сидели. Мы через три дня из деревни уехали, но потом кто-то рассказывал, что этого мужика на сходе избрали старостой этой деревни. А с мундиром получилось так.

Я его старался никому не показывать, только ближние знали, потому как понимал, что у товарищей из КГБ могут возникнуть вопросы. Но уже в 1950 году у нас в драмкружке при доме офицеров ставили какую-то пьеску, а там у немцев не было наград. И я по простоте своей предложил им: «У меня там где-то валяются кресты, вы хоть их на мундиры повесьте, совсем другое впечатление будет». И дал им несколько.

А потом вдруг приходит посыльный: «Вас вызывает начальник политотдела!» Я начал вспоминать – вроде нигде не проштрафился, везде в передовиках. Началась беседа вроде с отвлеченных тем, а потом он задает вопросик: «А у нас есть информация, что у вас имеется немецкий мундирчик…» Ну чего мне оставалось делать? «Да, есть». – «И зачем вы его храните?» Ну, думаю, надо выкручиваться: «Да я его думал отдать в драмкружок». – «О, вот это мысль хорошая! А я вас как раз и пригласил по этому вопросу. Хотел попросить, чтобы вы его подарили в наш драмкружок. А у вас же вроде еще и кресты есть?» – «Я их тоже подарю!» – «Вот и хорошо. Спасибо за взаимопонимание!» Сдал все под опись, официально, вот только ремень все-таки пожалел и не отдал. Такой желтый, толстый, с палец толщиной. Долго он еще у меня хранился, но потом куда-то подевался.

А то что многие генералы и старшие офицеры в трофейном вопросе откровенно злоупотребляли, уже давно не секрет. Тот же Жуков, говорят, был знатный барахольщик. Хотя, думаю, он, может, и сам какие-то вещи не знал, но его ближайшие услужливые подчиненные стремились ему угодить. Но ясно, что там было. И не только Жуков этим грешил. Знаю даже, что были такие командиры, которые еще до конца войны отправляли барахло домой целыми машинами. Мне попадался человек, который рассказывал, как он сопровождал груз своего генерала. Куда-то в Подмосковье сопровождал эту машину, а в ней чего только не было. И это когда война еще шла. Но я даже представить не могу, какие же это сопроводительные документы нужно сделать?! Но я и сам кое-что видел.

У моего комбата была «полуторка», так будку с нее он приказал снять, а по всей длине кузова сколотили из досок ящик, и он это называл «чамадан». Но я этот «чамадан» увидел, только когда нас вывели во Львовскую область, а до этого даже не знал про него.

Бывало, слышу рано утром, как он командует командиру 1-й роты Семенову: «Семенив, зараз строй роту, чамадан будем грузить!» А роты же неполные, в его человек 15 осталось, у меня 19, и вот в хорошую погоду солдаты с матом разгружают этот ящик, а приближенные адъютанты просушивают вещи…

И лишь когда приехали в Наро-Фоминск, вот тут уже прояснилось содержимое «чамадана». Ему выделили комнату на третьем этаже, а это же все надо выгрузить и поднять. Так у него там, оказывается, и стол с мягкими стульями, и ковры, и пианино, и даже мотоцикл. Но коридорчик узкий, так он зампотеху говорит: «Давай устанавливай полиспас, через окно будем барахло поднимать!» В итоге мотоцикл на площадку поставил и по утрам его там прогревал. В общем, целая потеха.

А я видел эту картину, но меня он почему-то к этому занятию никогда не подключал. Вероятно, побаивался, что я ему что-то не то скажу. А солдатам эти погрузки-разгрузки страсть как надоели. Уже всякую механизацию стали придумывать, чтобы легче это дело проходило. Бревна подкладывали и катили этот ящик.

Конечно, я его обожал как смелого, решительного командира, но между собой офицеры называли его «барахольщик». Я, правда, тоже немного подсуетился.

Если ребята водку пьют, то я же не пью, денег подкопил и подумал: «Вот где мы там устроимся, как, но спать же на чем-то нужно?» Поэтому привез с собой хорошую кровать и постельное белье. Простыни, два одеяла, хорошую подушку. И когда приехали в Наро-Фоминск, у меня два чемодана и кровать, а у всех молодых ничего, у кого-то даже чемодана нет. Вот, Храмцов, например, считай и замкомбата и Герой, так у него ничего не было. Что называется, голышом приехал.

Зато когда в 48-м году я женился и привел Веру в мою комнату, она чуть дар речи не потеряла: «Это что, твоя кровать?! Где ж ты такую взял?» – «Из Германии привез». Просто их семья в войну сильно пострадала. Их со старшей сестрой чуть в Германию не угнали. Два месяца они провели в лагерях и вернулись, считай, голышом. Ничегошеньки не имели, начинали с нуля, поэтому она так и удивилась.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.