36

36

Рота Орлова перешла глубокое ущелье совершенно неожиданно не только для «духов», но и для многоопытных штабных стратегов файзабадского полка. Это казалось совершенно невозможным, невообразимым. Но это все-таки осуществилось. И только после переправы, которую группа прикрытия переходила по пояс в ледяной воде, поддерживая друг друга за руки, после того, как Шульгин со своими людьми одолел уже половину подъема, там, на месте недавней стоянки, раздались сухие гранатные взрывы.

Богунов радостно потер ладони:

— Угостились все-таки моим печеньем. Что за олухи? Сколько раз угощаю, столько и хватают. Жадность фраера сгубила…

Матиевский отозвался за спиной:

— А те, кто угостился, другим уже не расскажут.

Рота спешно закреплялась на рубеже захваченного горного хребта. Солдаты окапывались и весело перебрасывались колючими шуточками.

— Лаптев, видели мы, каким ты лебедем спускался, — смеялся язвительный Богунов. — Только вот не пойму, что там у тебя белело ниже пояса?

— Колени белели, — угрюмо отвечал Мишка Лаптев, грузный молчаливый парень.

— Да что-то не похоже было на колени?

— Помочи слетели. Штаны задрались…

— Как же это они задрались прямо до плеч?

— Пошел ты…

— A y меня плащ-палатка завернулось, — вступил в разговор Круглов, его тонкие усики едва пробивались над губой.

— Завернулась и залепила всю харю. Обзор — ноль! Руки поднять боюсь — плащ между ног уплывет. Дышать нечем, на зубах грязная брезентуха аж скрипит. И хлещет, тварь, по ушам.

— Вот это удивительно, факт, — поддакивал Богунов, — удивительно, что на такой необъятный мордоворот хватило плащ-палатки, чтобы закрыть горизонт. Да на твоей роже, душара, плащ-палатка, что носовой платок. Я сам видел, что у тебя из-под нее щеки торчали, как лопаты. На метр, факт.

— Ванеев шапку потерял. Рот раскрыл, подбородок аж до коленей, а шапка тю-тю…

— Зато Федотов в двух шапках приехал. Проезжает, глядь, ванеевский кепарик. Растрепанный, грязный — но вещь нужная. Подобрал, конечно. Хозяйственный. Теперь будет ходить в двух шапках.

— Дважды шапконосец…

— Шамшиев автомат потерял, что там шапка. Развернулся, салабон, хвать за автомат, а автомат-то мой. А свой прямо перед носом болтается. Не заметил маленько. Так нет же, жучара, тянет мой. Пришлось ногой его немного отодвинуть. По кумполу. Ничего башка. Твердая…

Хохот над горами стоял заразительный. Короткое захлебывающееся эхо разносило его по сторонам. Шульгин смеялся со всеми. Рукой тронул письмо за пазухой. Не вылетело ли дорогой. Достал письмо, пробежал бегущие строчки глазами. Сразу потеплело на душе.

Богунов заметил.

Подмигнул другим:

— То-то смотрю, товарищ лейтенант все время рукой за грудь держится. Думаю, с сердцем плохо. Думаю, не доедет. Потом, думаю, слишком крепко держится, наверное, там сухарики припрятаны. А оказывается, сухарики из бумаги. Вещь несъедобная. Факт…

Шульгин улыбнулся:

— То-то смотрю, Богунов на спуске зубы сжал. Губы даже посинели. Думал, ангины боится. Думаю, горлышко бережет. А он, оказывается, боялся язык потерять. Как же без языка? Вещь ценная, безразмерная. Без нее ни сапоги почистить, ни спину почесать.

Солдаты повалились на спину от смеха.

Указывали на Богунова пальцами:

— Ты, Колян, не в то место лейтенанту языком полез. Промахнулся малость.

— Это тебе, Коленька, не нас языком причесывать.

— Вяжи теперь орган речи узлом, сержант…

А сухари, действительно, были на исходе. Еще перед спуском солдаты поделилось пайком с афганцами-союзниками, и сейчас безуспешно рылись в вещевых мешках, пытаясь найти среди патронов, среди гранат и «дымовушек» куски сухарей и консервные банки.

— Со жратвой, хлопцы, совсем туго, — вздохнул Богунов, — предлагаю собрать, что осталось, и разделить по-братски, по-честному.

— Если делить, то лучше поровну.

Орлов приостановил смех:

— Правильно сержант говорит. Все продукты необходимо собрать. Собрать и передать сержантскому составу. Выдавать паек понемногу и поровну. В ближайшие два-три дня сухпая на предвидится. Погоды нет, и площадки для «вертушек» тоже нет. Так что, питание строго экономить.

— Ничего, товарищ лейтенант, отрежем язык у Богунова.

— Пусть поделится излишеством с неимущими…

— Это же роскошь! Языком сапоги чистить. А поделим, каждому достанется. По полкило на брата…

— Хороший у сержанта язычок. Ну просто чистая вырезка. Совсем без костей.

Рота закрепилась на высоте. Заблокировала ущелье. Вскоре через него могли переходить другие роты. Многие солдаты орловской роты понимали, что, в сущности, им необыкновенно повезло. Не будь этого стремительного спуска и броска наверх под надежным прикрытием, роту до последнего бойца встречали бы в засадах, преследовали на каждом перевале. И оказались бы они, в конце концов, беспомощными в каком-нибудь узком ущелье, накрытые огненным ливнем.

Сколько раз приходилось Орлову попадать в подобные страшные ситуации, когда из нескольких десятков солдат оставались в живых единицы.

Еще недавно под Бахараком был расстрелян весь файзабадский полк под командованием полковника Рохлина. Потерявшие командные высоты файзабадские батальоны полегли в узком ущелье. Несколько месяцев после той операции пополнялся полк людьми и техникой. А Рохлина перевели в другой полк с понижением в должности.

Очень важно было в афганских горах владеть командными высотами.

И солдаты сквозь смех, шутки тоже понимали, что пережили большую опасность.

— «Метель», я «Подкова», прием, — велись в эфире переговоры между соседними ротами. — Поздравляем, братишки! И как только все у вас получается, орлы? Летать, что ли, научились? Летучая рота файзабадского полка. Как вы там? Окопались, сошки окопные? Теперь с вашей помощью и мы на соседний хребет уходим. Опять остаетесь без сухого пайка. Мои ребята уже его полностью разгребли. Вы уж извините…

— Извинения не принимаются, «Подкова». Подождите, мои изголодавшиеся орлята вырвут вам кишки… Оторвут ноги с копытами. Это надо же устроились… На двойном пайке войну ведут.

— Для первой «Метели» неважные новости, орлята. В полку завели на него уголовное дело. Особист, говорят, уже второй том пишет. И на личном фронте сообщают неладное. Елене Сергеевне сделал предложение какой-то красавец-капитан, замполит строительного отряда. Ходил к ней вечером с шампанским. Вышел, говорят, поздно. Утверждал, что ему ни в чем не бывает отказа. Тыловики, которые скидывали нам сухпай, издеваются. Воюйте подольше, говорят, ребятки. А мы всех ваших девочек перевербуем. Будет в полку сексуальная революция…

— Прекратить лишние разговоры по связи, — ворвался в эфир раздраженный голос полкового командира. — «Подкове» объявляю строгий выговор за болтовню. «Метель» тоже получит за самовольство. В полку будем разбирать ваши свободные маневры. В печенках у меня уже сидят дикорастущие лейтенанты. Переговоры вести только по строгой необходимости. Эфир беречь от мусора. Отбой связи…

Смеркалось. Шульгин устроился в окопе с прапорщиком Владимиром Булочкой. Старшина выбрасывал на бруствер жидкую глину, которая тут же стекала назад в окоп, ругался, счищал с черенка лопаты прилипшие комья, вновь вычерпывал из окопа глинистую кашу.

— Чтобы я опять спал в воде? — ворчал он в полголоса. — Чтобы я опять пускал сопли в грязной луже? Хватит с меня! Я вам не мальчик…

Из-под шапки выбивалась седая прядь. Лоб прорезали морщины. Такие же морщины разбегались у глаз. Руки тоже были в морщинах. Совсем немолодой человек.

— Что я, мальчик, а-а, Богунов?

Богунов ковырялся тут же на дне окопа.

— Что вы, това-арищ старшина! Конечно, не мальчик. Вы — дедушка. Не знаю, как в других подразделениях, а у нас ротный — папа, замполит — мама, а вы — дедушка. В других ротах старшины, скажем так, чужие дяди. Для них солдаты в лучшем случае — дальние родственники. Вы один в нашем полку — настоящий дедушка.

— Люблю, чтобы был уют, — добродушно улыбаясь, ворчал Булочка. — Скамейку из земли сделайте в окопе. Да повыше и поровнее. Если сегодня опять в окоп затечет, то хоть под ноги, а задница сухой останется.

Богунов, Матиевский, Осенев терпеливо возились с глиной, возведя в окопе что-то вроде скамейки. Она получалась влажная, скользкая, сырая, но вода стекала с нее, уходила вниз под ноги.

— Вот это другое дело. А то выроют себе гроб с опарышами… Бронежилеты вывернем, уложим на эту скамеечку и будем сидеть на сухом. Как в Сочах!

— Товарищ старшина, голова-а у вас, — льстил Матиевский, — как у министра…

По щекам у Матиевского растекались полосы грязи.

Руки потрескались и покраснели от ледяной воды.

Шульгин укреплял на бруствере край палатки. Прижимал тяжелыми камнями. Обкладывал брезентовую ткань землей, пробивал шомполами к земле, как гвоздями. Когда они усядутся в окопе, палатка накроет их логово, спрячет от ветра, укроет от дождя. Окопная мудрость.

Булочка прикурил сигарету.

Капли дождя тут же упали на сигарету, зашипели, затушили тлеющий кончик.

— Туфу, ты! Совсем мерзкое местечко. Ниже облаков дожди, выше облаков слякоть. Ты, замполит, не переживай, — Булочка снизил голос, наклонившись к Шульгину. — Не такая у тебя Елена Сергеевна, чтобы терять честь перед первым попавшимся хлюстом. Хотя трудно за баб ручаться, — Булочка тяжело вздохнул, горько вытер влажное от дождя лицо. — Я вот, признаюсь тебе, Андрюша, своей супруге слепо доверял. А вернулся раз с работы в неурочный час и застал ее в постели с какой-то сволочью. Выбросил эту сволочь в окно. Жене синяков наставил… Суды пошли, то-о, да се-е… Ну, и бросил все на свете, завербовался прапорщиком и в тот же год написал заявление о добровольном переводе в Афганистан. Так что, жизнь — не сахар…

— То-то ты, Володя, жизнь совсем не ценишь, — тихо заметил Шульгин, окидывая взглядом снежные вершины. — Бросаешься на операции вместе с нами, как мальчишка…

— Да чего ее ценить, эту жизнь. Как в настоящий момент. Мокро, слякотно, все в соплях…

— Зато у начальства сухо, — воткнулся в разговор Матиевский. — Лепешечки, наверное, сейчас пекут на сковородках. Сладкую какаву пьют ведрами…

— Не завидуй им, Сережа, — отозвался Шульгин. — Зато у них на душе неуютно. Им ведь, Сережа, в горах страшно, даже если они тройным кольцом солдатских тел окружены, как мешками с песком. А так войны бояться — гораздо хуже, чем копаться в раскисшей глине.

Окоп, наконец, был готов. Стемнело. Небо затянулось серыми, грязными клубами. Выставив часового, все спустились в окоп. Расстелили на земляной скамейке сухие изнутри бронежилеты. Уселись. Сунули ноги в ледяную воду, которую просто невозможно было вычерпать. Часовой накрыл их плащ-палаткой. Закрепил свободный край тяжелыми камнями. Тут же зашуршало, забарабанило по брезентовой ткани.

Парни прижались друг к другу покрепче, уткнулись носами в мокрые мягкие плечи. И наступила ватная тишина. Только часовой чавкал сапогами, вытаскивая ноги из глинистой каши, да дождь своими влажными лапками стучал по матерчатой крыше.

Шульгин махом провалился в черный омут сна. Сначала неясные тени кружились во тьме. Шульгин во сне боялся, как бы не оформились эти зловещие тени в дымные клубы за иллюминатором, в черные силуэты погибших парней. Но нет… Понемногу проступали в сонной дремоте какие-то кровати с железными спинками, пузатая чугунная печь с раскаленным алым кругом, угли с пепельной бахромой, сухие портянки, свисающие с трубы и сам он, едва ли не обнимающий эту гудящую, дымящуюся печь. Даже колени жгло, и ладони ныли от жаркой острой боли.

Лейтенант двигал во сне ногами, и вода почти переливалась в сапоги. Брезентовая палатка, накрывавшая их, потихоньку начала оседать, вдавилась сначала небольшой лоханочкой, потом углубилась, туго налилась водой, просела тяжелым брюшком. Камни и шомпола понемногу сдвинулись под тяжестью и незаметно поползли в окопную яму.

А Шульгину уже снился сухой, горячий, пляжный песок. Снилось, как сыплются с шоколадной кожи песчаные струи, как вырастают по бокам теплые бугры, и все тело покрывается желтой пыльцой.

Разбудил его скрипучий раздраженный шепот Булочки:

— Замполит, ти-ихо ты, ти-ихо… Что ты крутишься, как ерш на сковородке. Не шевели башкой, дорогуша, — шептал он, — да не дергайся, ради Бога. У нас на макушках уже ведер десять воды.

Действительно, палатка уже осела глубоко вниз огромным пузырем. Придавила всем головы. Вода просачивалась сквозь брезент, бежала по бровям спящих, капала на руки.

— Эй, орлы, хватит спать, — сдавленно прошептал Булочка, — приехали уже, дальше некуда. Пора корыто выплескивать наружу. Просыпайтесь, ребятки.

Очнулись Матиевский и Богунов.

— Какой еще козел это сверху? — заворчал Богунов.

Матиевский спросонья невнятно зашлепал губами.

— Что это, что-о… Бр-р-р…

— Ребятки, наверху вода, — коротко объяснил старшина. — Тихо, тихо… Не дергайтесь. Не крутитесь. Без резких движений. Давайте-ка дружно и потихоньку приподнимем ручками эту лохань и выплеснем ее за борт. Иначе купаться нам всем здесь по самое самое…

Все поднесли руки к тугой, упругой ткани. Вода заструилась по ладоням, потекла в рукава.

— И-и р-раз, потихоньку. И-и р-раз, — скомандовал старшина.

Солдаты приподняли тяжелую массу воды. Тут же заплескалось наверху, забурлило с шумом.

— Только потихоньку, р-ради Бога, потихо-оньку, — взмолился старшина, но было уже поздно.

Один из краев палатки за спиной соскользнул с шомполов, вырвался из-под камней и уплыл вниз. Тугое брюхо вздрогнуло в руках, качнулось и опрокинулось назад. Ухнули потоки воды. Хлынули на плечи, на спины, смывая всех с глиняной скамейки в общую ледяную лужу. Поплыли по воде шапки, сигареты, подушечки санитарных пакетов.

— Сварились, — закричал Богунов. — Кипяток, а не вода…

— Со-о-очи! — выпучив глаза, кричал Матиевский. — А сухо-то как! Особенно ниже пояса…

Они пытались выпрыгнуть из этой ямы с водой, но бруствер размылся и разваливался под руками на рыхлые кучки. Богунов лег на бруствер животом, подтянул колени, однако тело развернуло назад, только мелькнули в воздухе блестящие подковы полусапожек.

— Евпато-ория, — раздался из окопа богуновский вой.

Часовой испуганно метнулся к окопу, вгляделся в мутную кашу и вдруг согнулся в поясе и зажал рот руками. Его трясло от безудержного смеха. Он даже встал на колени.

Все замерли. Перестали возиться.

— Вот же, душара! — губы у Матиевского свернулись трубочкой. — Смеется над нами? Ах, ты, хмырь! Ну, мы тебя сейчас замочим!..

Матиевский подпрыгнул, ухватился за брючину часового:

— Иди-ка сюда, попарься с нами…

Часовой взвизгнул по-бабьи. Резво попятился. Бросился назад. Но сапоги разъехались по глине, и он опрокинулся на спину. Только и успел охнуть. Друзья вежливо расступились. С брызгами шлепнулось в ледяную воду извивающееся тело.

Часового тут же приподняли, поправили автомат, стряхнули с бровей жидкую грязь, кратко объяснили:

— Со-очи!

Часовой забормотал, заохал. Стал шарить сослепу руками вокруг. Залепил Матиевскому по лицу грязной рукой. Задумался. Мазнул еще, будто проводя кистью.

Матиевский вытянулся:

— Ах, ты, жаба болотная! По чистому лицу грязными лапами. Ну-ка, ребята, во-он его из наших Сочей!

Богунов с Матиевским подхватили часового за локти, Шульгин с Булочкой подтолкнули его в спину, и все они со смехом вытолкали часового из окопа.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.