Поэт и пистолет

Поэт и пистолет

Я принадлежу к поколению, которое выросло на стихах Юнны Мориц. Не припомню, была ли у меня в детстве книга. Возможно, что нет, да оно было и не нужно. У каждого из нас была пластинка, на которой поэтесса («поэтка», как предпочитает выражаться Юнна Петровна в своей лирике) звонким очаровательным голосом читала свои детские стихи вперемежку с песнями на них Татьяны и Сергея Никитиных.

«Я валяюсь на траве — сто фантазий в голове…»

«Слониха, слоненок и слон устали стоять в зоопарке…»

«Пони мальчиков катает, пони девочек катает…»

«Кто Сазану и Фазану дал такие имена…»

«Вот идет белый гусь, это очень смелый гусь…»

Ну и, конечно, бессмертный резиновый ежик.

Мориц переняла насмешливую абсурдистскую традицию детской поэзии, восходящую к Хармсу, но изрядно ее гуманизировала. В ней исчез холод хармсовского отчаяния, и абсурд стал теплым и уютным, как игрушки нашего детства.

Когда мы выросли и попали в 1990-е, нам казалось, что автор стихов про «большой секрет для маленькой компании» априори должен принадлежать к кругу демшизовой интеллигенции, вроде тех, кто собираются сейчас на конгрессы и обнародуют коллективные письма в поддержку ракетных обстрелов Краматорска. Ведь «секрет» маленьких интеллигентских компаний застойного времени звучал визгом со всех телеканалов: «Рашка — дерьмо, совки — быдло, валить их и валить отсюда». За последние четверть века в этом дискурсе мало что изменилось, разве поубавилось триумфальных ноток.

Тем большим шоком, для кого-то неприятным, для меня — радостным, оказалось в 1999 году, в дни бомбардировок Югославии, прочесть поэму Мориц «Звезда сербости». Я и совсем еще крошечная группа единомышленников организовывали интернет-кампанию в поддержку Сербии и против натовской агрессии. Смотрели на нас статусные «звезды» только что зародившегося Рунета, имена которых теперь уже ничего не скажут читателю, с подозрением и отвращением, как на опасных сумасшедших. Теноры вестернизации и контральто гуманитарных бомбардировок сливались в дружном хоре интеллигентного осуждения нашей «антизападной истерии».

И вдруг среди этого равномерного рукопожатства появились резкие, порой хулиганские на грани матерка антинатовские стихи Мориц.

Зачем лагеря, душегубки и печи?..

Есть бомбы и правозащитный укроп.

Европа спасает права человечьи,

Страну загоняя бомбежками в гроб…

Честно говоря, сперва я решил, что это какая-то шутка, что какой-то начинающий патриотический поэт подписался именем Мориц — настолько вызывающе и непочтенно звучали издевательства над Хавьером Соланой, Биллом и Моникой и милитаристским блоком. Но это была именно сама Юнна Мориц.

У стихов Юнны Петровны есть строгая идеология. Она достаточно необычна для российской интеллигенции — это последовательный, нериторический, не направленный на манипуляции и получение грантово-премиального «отката» антифашизм.

Сегодня «антифашистская» словесность из телевизора изрядно навязла в зубах и звучит порой весьма неискренне. Но у Мориц это не так.

Она — киевская еврейка и точно знает, где расположен Бабий Яр и что там происходило. Для нее холокост — личная трагедия, а не инструмент политического шантажа. Она видит фашизм не во внешних проявлениях, а в его нутре — в наслаждении насилием, в готовности бомбить мирные города, убивать стариков и младенцев. И для человека поколения Мориц, пережившего войну, очевидно, что только Россия, только русский народ — действительная и настоящая защита от этого фашизма, от этой жестокости и лицемерия.

Когда бы европейское еврейство,

Убитое фашистами, могло бы

Европе предпочесть Урал, Сибирь, —

Оно бы не погибло в душегубках,

В концлагерях, живьем бы не сгорело,

Шагая в крематорий Катастрофы

Под музыку еврейских скрипачей.

Для Мориц русофобия — это форма осуществления глобального фашизма, глобальной гитлеровщины, распоясавшейся до полного беспредела. И победа этой русофобии, победа осатаневшего Запада над Россией — это прелюдия ко всеобщей катастрофе. Некогда привечаемая в диссидентских кругах, нелюбимая советской цензурой поэтка-еврейка становится русской. Очень неудобным для литературной общественности автором. Как она заметила в одном из интервью — те же самые цензоры, что раньше боялись, что она уедет в Израиль, теперь боятся, что она не уедет, а напишет еще одну «Звезду».

За последние годы Мориц превратилась в поэта-публициста. Ее стихи стали чем-то вроде колонок политобозревателя, и с началом войны на Донбассе их количество перешло в качество. Потому что произошло именно то, о чем она все эти годы предупреждала. Опять захвачен родной Киев. В Одессе люди пылают в печах. Самолеты бомбят города. По колоннам беженцев стреляют из пулеметов. Вашингтон называет обстрелы роддомов «разумной сдержанностью украинских властей». А герои одного из стихотворений Мориц «протестуны», недавно истошно визжавшие против мирного вступления русских солдат в счастливый Крым, теперь вернулись к привычной со времен бомбежек Сербии роли — приветствуют гуманитарные бомбардировки и гуманистические артобстрелы и именуют себя не иначе как «киевскими русскими».

И вот в этой предсказанной ею как Кассандрой войне, у таланта Мориц открылись новые грани. Ее стихи стали квинтэссенцией нашей боли и гнева, как некогда стихи Ольги Берггольц из блокадного Ленинграда. Дальше я, пожалуй, не буду комментировать. Буду просто цитировать. Вот о беженцах, карателях и гуманитарных коридорах.

Гуманитарный коридор

Гуманитарного вранья,

Где минометного огня

Гуманитарный приговор!..

Гуманитарный страшный суд;

Каратель бьет по ребятне,

Младенцев женщины несут

На животе и на спине.

Вожди гуманитарных свор

Молчат на Западе, смеясь,

Их одобрямса кровь и грязь —

Гуманитарный коридор!

Вот про уступки внешнеполитическому шантажу.

Не уступай, ты будешь обречен,

Палач в ответ на все твои уступки,

Смеясь, тебя объявит палачом,

Воткнув под винт кровавой мясорубки.

Вот стихи, в которых так причудливо переплетаются 41-й и 14-й годы, что не поймешь о чем они, о Киеве тогда, или о Славянске и Луганске сейчас.

Да что вы знаете про нервную нагрузку?..

Противогаз. Воздушная тревога.

Бомбоубежище. Сосет младенец блузку;

Нет молока, но в блузке есть немного.

Бинты кончаются. Кончаются носилки.

Наркоз для раненых — бутылки русской водки.

Особо ценятся окурки и обмылки,

А также ватники и толстые подметки.

Мы отступаем, но за нами — Чувство Дома,

И страшной силой обладает это чувство,

Оно и есть военное искусство!

А без него — страна пылает, как солома.

А вот ответ всем тем, кому подавай про ежиков и котов, а антирусофобская публицистика Мориц поперек горла.

Публи-публи-публицистика,

Завопили русофобы!

Раньше — лирика и мистика,

Дар поэта высшей пробы,

А теперь назло историкам

Вы Россию возвышаете, —

Надо грохнуть вас топориком,

Вы ужасно нам мешаете!

Вы — изменщица коварная,

Мы любили ваше детское…

Ваше имя — жуть кошмарная

Там, где войско наше светское.

Мне нравится боевая публицистика сегодняшней Мориц: поэт в России — это пистолет. Но я и впрямь вырос на ее ироничном добром абсурде, а потому особенно удачными мне кажутся эти стихи, где военный пафос и задорная детская ирония переплетаются в гимн повстанческому ПВО. По-моему, это шедевр.

Самолет летит бомбить,

Он летит тебя убить!

Если ты — не идиот,

Ты сбиваешь самолет:

Или ты его собьешь,

Или он тебя убьет!

Если он тебя убьет,

Этот храбрый самолет,

Он — отважный патриот,

Ты — убитый идиот.

Если все наоборот,

Очень жалко самолет!

Очень жалко самолет,

Если все наоборот, —

Он погиб, как патриот,

Он летел тебя бомбить,

Он хотел тебя убить.

К счастью, ты — не идиот!

Я рад, что мы и мое поколение выросли на стихах Юнны Мориц. И втройне рад, что с её стихами моему поколению не стыдно сражаться и, если надо, умирать.

Опубликовано: «Известия»

11 июля 2014

Данный текст является ознакомительным фрагментом.