Наш командир боевой
Наш командир боевой
За окном кабинета догорал августовский день. Начальник погранотряда раскрыл папку с документами. Сверху лежала телеграмма из штаба округа. Он пробежал ее глазами. Остановился. Прочел еще раз. «Что-то тут кадровики напутали…» В первый раз за службу читал такую телеграмму. Но внизу текста стояла подпись командующего округом. Это уже было серьезно.
Начальника политотдела отряда майора Бубенина вызывали в Москву, с полным расчетом, с вещами, с семьей. Стало быть, новое назначение получил. Но тогда почему не согласовали с ним? Собственно, он совсем не против служебного роста Виталия Дмитриевича. Мужик толковый, надежный, однако с командиром надо бы посоветоваться. Тем более что прослужил начальник политотдела в отряде всего ничего – три месяца. Сам Бубенин молчал, как партизан. Хотя это на него не похоже.
Начальник отряда нажал на селекторную кнопку.
– Виталий Дмитриевич, зайди ко мне.
Вскоре на пороге кабинета вырос начпо Бубенин. Подполковник кивнул, мол, присаживайся, и молча протянул телеграмму.
Майор прочел текст, удивленно взглянул на начальника отряда и опять уткнулся в бумажку. Когда он вновь поднял голову, подполковник прочел на его лице растерянность и удивление.
– Что?! И ты ничего не знал?
Бубенин виновато пожал плечами.
– Командир, за кого ты меня принимаешь?..
Начальник погранотряда забрал назад телеграмму и, похлопывая тыльной стороной ладони по листку бумаги, спросил:
– Понимаешь хоть что-то?
– В Москву срочно переводят, – заключил Бубенин, – с семьей…
– Вот то-то и оно. Ты когда с Дальнего Востока переводился, такое читал?
– Да не помню.
– А вот это уточнение: форма одежды – штатская. Для офицера-пограничника?
Бубенин вышел из кабинета начальника весь в догадках. Ясно было только одно: надо складывать чемоданы.
В тот день Виталий Дмитриевич пытался прояснить обстановку с его переводом в Москву в политуправлении округа в Ленинграде, в отделе кадров. Звонил, выяснял. В результате добился разговора с генералом, который расставил все точки над «i».
– Бубенин, – сказал генерал, – ты не выпытывай. Никто ни хрена не знает. Собирайся шустрее.
Ну, как говорят, офицеру собраться – только подпоясаться. Так и Бубенин: передал дела заместителю, сложил пожитки, чемоданы в руки, жену, ребенка, – и в аэропорт.
В полете немного успокоился. В конце концов, в Москве должны были объяснить, что происходит.
Однако там произошли события, которые заставили еще больше задуматься. Когда самолет коснулся бетонки, зарулил на стоянку, и пассажиры стали собираться к выходу, прозвучал голос стюардессы:
– Товарищи пассажиры, прошу всех оставаться на своих местах.
Оставаться так оставаться. Все успокоились, расселись в креслах. Бубенин особого внимания на объявление бортпроводницы не обратил, мало ли зачем просят задержаться. Надо, раз просят. И вдруг услышал:
– Бубенин Виталий Дмитриевич, вы где? Поднимите, пожалуйста, руку.
Жена толкнула его в бок: Виталий, тебя, кажется, спрашивают.
Он поднял руку. Стюардесса поспешила к нему. За ее спиной Бубенин увидел двух парней. Темные костюмы, белые рубашки, галстуки. Сомнений не было, это свои, кагэбэшники, разумеется, столичные сотрудники.
Один из них склонился к Бубенину.
– Виталий Дмитриевич, нам приказано вас встретить и сопровождать. Машины у трапа. – Он протянул серый плащ, темные очки.
Случись подобное сейчас, Бубенин улыбнулся бы: совсем как в детективном кино. Но тогда было не до шуток. В плаще с поднятым воротником, в темных очках, в сопровождении охраны он спустился с трапа. Здесь их ждали две черные «Волги». В первую сел он, во вторую – жена с сыном.
Машины рванули с места…
За окнами пролетала Москва – дома, улицы, прохожие. Автомобили свернули с Садового кольца, нырнули под виадук у Крымского моста и выехали на Фрунзенскую набережную. Поворот, еще один, въезд во двор какого-то дома. Первая «Волга» затормозила у подъезда.
Бубенин с семьей, двое в темных костюмах поднялись на последний этаж дома. Дверь отворилась, и они оказались в большой, светлой, меблированной квартире.
– Располагайтесь, – сказал один из сопровождающих, – здесь есть все необходимое. Просьба одна – из квартиры пока не выходить. Мы за вами заедем.
Когда «охрана» удалилась, Бубенины огляделись. Действительно, здесь было все необходимое: мебель – стулья, кровать, столы, телевизор, телефон; на кухне – холодильник, набитый продуктами.
Бубенин понимал – это одна из оперативных квартир КГБ, но что делали здесь он и его семья, оставалось загадкой. И прежде всего для него самого – Героя Советского Союза, майора, еще вчера начальника политотдела погранотряда.
Он искал и не находил ответа. Понятно, произошло нечто неординарное, что не укладывалось в обычную схему жизни, служебной деятельности офицера погранвойск. Иначе зачем эта повышенная секретность, автомобили к трапу, плащ в августовскую жару, черные очки, галантные ребята справа и слева. Он не разведчик-нелегал, не резидент, даже не генерал КГБ, а простой майор, каких в погранвойсках пруд пруди.
Да, Герой Советского Союза. Но стал им не сегодня и не вчера, а пять лет назад. И даже тогда, после событий на Даманском, когда его имя не сходило со страниц газет, его не встречали у трапа, не сопровождали, не прятали, не запрещали выходить за порог.
Стоп! Даманский. Бубенин вдруг отчетливо понял: дело именно в Даманском. Все, что было с ним потом, никак не тянуло на подобный детектив. Учеба в академии, служба на границе… Буднично, обыденно, привычно.
Заныло под ложечкой. Неужто китайцы припомнили ему тот февральский день 1968 года? Тут есть о чем подумать. Кто знает, по-всякому можно повернуть те события, и не дай Бог никому попасть в жернова большой политики.
А ведь он уже попадал. Ох, попадал.
Горький чай
Вечером, уложив спать уставших с дороги жену и сына, Бубенин долго пил чай на кухне. Это потом, через много лет, лидер группы «Машина времени» Андрей Макаревич напишет очень точные слова о страдающем, любящем человеке, романтичная женщина которого летала по ночам, а он пил на кухне «горький чай».
В тот вечер Бубенин понял, каков он – «горький чай», вне зависимости от количества сахара в стакане. Его вновь догнал Даманский. Тот маленький заснеженный остров на границе с Китаем.
К февралю 1968 года провокации китайцев на участках 1?й и 2?й пограничных застав 57?го погранотряда стали почти регулярными.
Три месяца назад, накануне празднования 50?летия Октябрьской революции, радиоприемник, работающий на заставе, неожиданно «поперхнулся», и замполит услышал сначала мелодию песни «Русский с китайцем братья навек», а потом слова диктора. На весьма приличном русском языке он заявил: «Дорогие советские граждане, временно проживающие на китайской территории». Потом он будет так обращаться каждый день на протяжении нескольких месяцев.
Замполит лейтенант Кочкин сначала не поверил своим ушам, а потом, опомнившись, поспешил доложить о неизвестной радиостанции начальнику заставы.
– Стало быть, это мы с тобой, замполит, и есть те самые граждане, – резюмировал лейтенант Бубенин.
Теперь передачи радио станут регулярными. Китайские пропагандисты будут поливать грязью Советский Союз, коммунистическую партию, обвиняя их в сговоре с империализмом. Отныне международные договоры между Пекином и Москвой толковались как неравноправные, границы – как несправедливые. Хабаровский и Приморский край объявлялись территорией Китая.
Вслед за той передачей 6 ноября 1967 года группа китайцев вышла на лед реки Уссури, нарушив государственную границу. Оказавшись на советской территории, китайцы стали долбить лунки, деловито, словно у себя дома, устанавливали рыбацкие сети.
Тогда впервые перед лейтенантом Бубениным встал извечный русский вопрос: что делать? Оружие применять ни в коем случае нельзя, но нарушителей надо выдворять с советской территории. Из погранотряда получили указание: подойти на безопасное расстояние к китайцам и рукой дать отмашку. Это означало, что советская сторона требует покинуть территорию СССР.
Первый опыт оказался неудачным и смешным, несмотря на серьезность ситуации. Он махал, махал рукой, а китайцы не реагировали. Не произвело на них впечатления и требование вернуться к себе.
После доклада Бубенина в отряд стало ясно: там тоже, судя по всему, не знали, что делать. Китайцев задерживать не разрешили, приказали мирно выдавливать с нашей территории.
Однако возникал вопрос: мирно – это как, если в руках у китайцев ломы, топоры, пешни?
Словом, решение надо было принимать самому. С одной стороны, не спровоцировать вооруженный конфликт, с другой – защитить границы, выдворить нарушителей восвояси.
Приказал: взявшись за руки, цепью, начать вытеснять китайцев. Однако китайцы мирно «вытесняться» не желали. В ход они пустили ломы и топоры. Завязалась драка.
Противостоять нашим крепким, хорошо подготовленным, закаленным парням малорослые нарушители не смогли. Пограничники пинками гнали их до самой границы.
Это было первое столкновение с китайцами. Утром 7 ноября они появились снова. А потом в течение ноября и декабря несколько раз нарушали границу, выходили на северную оконечность острова Киркинский. И снова пограничники 1?й заставы во главе с начальником лейтенантом Виталием Бубениным выдворяли нарушителей. Те оказывали сопротивление, дрались.
Однако, судя по всему, драк китайцам было мало. Они всеми силами пытались спровоцировать советских пограничников на вооруженный конфликт – высылали военные патрули, чтобы обойти наши острова Буян и Большой, выходили на лед с плакатами, портретами Ленина, Сталина, Мао Цзэдуна, размахивали цитатниками Мао, громко кричали, скандировали. Всякий раз количество нарушителей увеличивалось. Если 6 ноября на лед вышло всего 12 человек, то потом число китайцев росло в геометрической прогрессии – 30, 70, 100 человек. Теперь это были уже не «мирные» рыбаки, которые при виде советских пограничников испуганно сбивались в кучу, а агрессивно настроенные молодые люди, привезенные на границу из центральных районов Китая. Лозунги и плакаты носили политическое содержание, а территориальные притязания становились все настойчивее и увереннее.
Провокации следовали одна за другой, порой по три-четыре раза в неделю. Тактика действий китайцев постоянно менялась. Чувствовалась рука хорошего закулисного режиссера.
Однажды они жестоко избили своего соотечественника и, неожиданно схватив за руки, бросили его безжизненное тело к ногам советских пограничников. Разумеется, сценарий был заранее известен китайским фотокорреспондентам и кинооператорам. Те быстро засняли избитого «мирного» рыбака, лежащего у шеренги пограничников. Назавтра этот снимок с подачи китайцев растиражируют многие мировые информационные агентства.
Советский Союз в очередной раз промолчит.
Костью в горле у китайских провокаторов стал он сам, начальник 1?ой погранзаставы. Китайцы чувствовали, что ребят-пограничников, готовых сорваться в горячей драке, сдерживает хоть и молодой, но уже достаточно опытный и расчетливый лейтенант. Это он всякий раз на хитроумные китайские провокации находил умелый, адекватный ответ.
Бубенин вспомнил, как однажды, после очередного «ледового побоища», оглядывая кровоподтеки, ссадины, раны подчиненных, он мучительно думал: что противопоставить китайцам? Оружие применять нельзя. Но тогда что? Ведь отражать натиск «китайских орд» становится все труднее и труднее. Они все больше наглели. Теперь, как правило, на их стороне был и численный перевес.
Однажды его осенило. А если использовать старое, традиционное оружие сибирских охотников на медведя – рогатину? Попробовали. Оказалось, очень эффективная штука. Когда толпа китайцев пыталась сблизиться с пограничниками, те выставляли рогатины вперед. Использование «чудо-оружия» приводило нарушителей в замешательство. А для тех, кто все-таки лез на рожон, пограничники припасли еще одно действенное средство из арсенала древних сибиряков – увесистые дубины. Вот ими и охаживали наиболее агрессивных китайцев.
Кстати говоря, вскоре «бубенинские» рогатины и дубины получили свое распространение по всему погранотряду. Командир отряда полковник Леонов, ознакомившись с «чудо-оружием», одобрил его применение и издал специальный приказ, в который предписывал всем заставам внедрить в жизнь «рацпредложение» лейтенанта Бубенина.
Были у него и другие придумки для провокаторов. Как говорили на заставе, «на хитрую китайскую жопу мы всегда найдем член с винтом».
Вот за это и ненавидели его китайцы. Люто ненавидели. Даже устраивали охоту. Первыми это почувствовали подчиненные Бубенина.
А он, когда стал замечать, что во время «ледовых побоищ» всегда рядом с ним оказывается парочка самых крепких его пограничников, так прямо и спросил:
– Вы чего меня пасете, как красну девку?
Пограничники засмущались, но потом разъяснили: мол, подкарауливают вас, товарищ лейтенант. Сначала не поверил. Потом и вправду, когда напал на него огромный китаец, с кулаками размером почти с пудовые гири, понял: правы ребята. Они-то его и спасли от китайца, поскольку у нас был не только «винт», но и настоящие здоровяки, бойцы-сибиряки, которые могли уложить самого крупного и агрессивного китайца.
И все-таки хунвейбины подстерегли и выкрали нашего офицера. Но им оказался не Бубенин, а капитан Степонавичус из штаба отряда. Они уже затолкнули капитана в кузов машины, отобрали табельное оружие, но потом, разглядев, что это не Бубенин, выбросили его на лед.
В кулачных боях местного значения прошел почти весь декабрь. Но к новогодним праздникам китайцы неожиданно убрали с границы своих многочисленных провокаторов. Наступило тревожное затишье. Надолго ли? Такой вопрос задавали себе пограничники. Оказалось, ненадолго.
«Вы подписали себе приговор…»
Уже 3 января на участке его заставы государственную границу нарушили около 500 человек. Поначалу он не поверил этой цифре, поскольку сам находился в отрыве от заставы, уехал в Иман, чтобы зарегистрировать брак. Жене вскоре предстояло рожать, а жених все никак не мог выбрать время отвести любимую женщину под венец.
Когда после регистрации «молодые» возвратились в отрядную гостиницу, у дежурной Бубенина уже ждала записка – явиться к начальнику отряда полковнику Леонову. Вот он и обрадовал – краткосрочный отпуск у лейтенанта, не начавшись, закончился, а на Киркинский вышло 500 человек.
Вместе с резервом отряда – маневренной группой, забрав жену из гостиницы, он срочно двинул тогда на родную заставу.
Откровенно говоря, было не по себе. Полтысячи разъяренных китайцев – это уже не двенадцать «мирных» рыбаков и даже не пятьдесят. Вместе с отрядным резервом его застава сильно проигрывала китайцам в количественном отношении.
Через 35 лет в своей книге «Кровавый снег Даманского» он так опишет то страшное побоище.
«Несколько сот разъяренных провокаторов пытались с ходу атаковать нас еще при подходе к острову и не дать нам развернуться. Пользуясь многократным превосходством, они старались окружить нас. Но опытные офицеры и солдаты мангруппы не дали им этого сделать и продолжали теснить китайцев. Завязалась жестокая рукопашная схватка.
Мы выставили все автомобили посередине реки и включили все фары, ослепляя китайцев. Это здорово нам помогло.
До глубокой ночи шло ожесточенное сражение. Треск дубин и прикладов, крики ярости и просьбы о помощи, стоны, мат – все слилось в сплошной рев.
Вскоре обе стороны стали вытаскивать из этой схватки раненых и изувеченных. Картина жуткая. И никто никого не мог выбить с острова. Мы просто дрались. Нападали и защищались, атаковали и отходили, падали и вновь поднимались. Порой было трудно разобрать, где свои, а где чужие. Далеко за полночь схватка стала потихоньку затухать.
…Китайцы целенаправленно поднимали уровень напряженности с каждым разом все выше и выше, стремясь спровоцировать нас на открытие огня».
И этот раз пришел, но, к счастью, применил он тогда не оружие, а бронетехнику. Иного выхода просто не было. Даже теперь, через пять лет, сидя на кухне в оперативной квартире в Москве, отхлебывая холодный, горький чай, он чувствовал, как возвращается к нему то состояние – дрожь во всем теле, тошнота, липкий пот, заливающий лицо.
Случилось это в феврале 1968 года. Один из секретов доложил на заставу, что огромная колонна китайцев с плакатами, лозунгами движется в сторону острова. Старший наряда терялся в примерном подсчете количества нарушителей, называл человек восемьсот. Позже выяснилось: в тот день на лед вышла тысяча китайцев.
Он как сейчас помнит эту темную, зловещую, повернутую к ним спинами людскую толпу, которая растеклась, словно черный дракон, по всему острову.
Помнит и горстку его пограничников, растянувшуюся в две шеренги, в две тонких ниточки.
От многосотенной китайской толпы исходила зловещая опасность. Это чувствовал он, лейтенант Бубенин, это чувствовали его пограничники. Однако на их лицах не было испуга. Его ребята сосредоточены, собраны, готовы к бою.
А на импровизированной трибуне, которую соорудили китайцы, один оратор-горлопан сменял другого. Их криками приветствовала толпа. Звучали цитаты Мао, их хором повторяли китайцы. Гремели барабаны оркестра. Толпа ревела.
По команде они развернулись и бросились на шеренги советских пограничников.
«Тысяча отборных, крепких, здоровых, разъяренных бойцов, – расскажет он через десятилетия на страницах той же книги, – схватились в смертельной схватке. Мощный, дикий рев, стоны, вопли, крики о помощи далеко разносились над великой рекой Уссури.
Треск кольев, прикладов, черепов и костей дополнял картину боя. На многих автоматах уже не было прикладов. Солдаты, намотав ремни на руки, бились тем, что от них осталось.
А громкоговорители продолжали вдохновлять бандитов. Оркестр ни на минуту не умолкал.
Напряжение достигло предела. В какой-то момент я вдруг четко осознал, что может произойти что-то непоправимое. Решение пришло неожиданно…»
…Бубенин встал, подошел к окну. На набережной тускло светили фонари, отражаясь стальными бликами в водах Москвы-реки. Умолкли шумные аттракционы парка культуры и отдыха на противоположном берегу, погасило свою огромную гирлянду кольцо обозрения, оставив на самой верхушке мерцающие рубиновые сигнальные огоньки. Столица засыпала.
Он не раз возвращался в мыслях к тому, самому страшному побоищу и к своему неожиданному решению. Может, и неправ был, как считал кто-то в отряде. Может, и в самом деле не по чину-должности много взял на себя.
А если бы не взял? Если бы не вскочил в БТР и не приказал механику-водителю направить машину на толпу китайцев? Они просто смели бы его пограничников, раздавили, затоптали. Даже оставшись потом в живых, какими бы ушли они в последний свой бой 2 марта? Испуганными, морально надломленными или пусть и побитыми, но не побежденными?
Китайцы обвинили его тогда, что он задавил четырех человек. Четырех «мирных рыбаков». На своей стороне, на виду у советских пограничников, установили гробы, как всегда, повесили лозунги, плакаты, и начались бесконечные митинги. Днем и ночью грузовики подвозили свежие силы – молодых, разъяренных людей. Гремела радиоустановка.
В погранотряде его поступок тоже был воспринят неоднозначно. Оживились особисты, уголовное дело завела военная прокуратура. На заставу прилетел сам начальник разведки погранвойск генерал Киженцев с группой офицеров.
Бубенин до сих пор помнит, как по приказу генерала снарядили разведгруппу с ним во главе. Задача такова – скрытно ночью подобраться к китайцам, вскрыть гробы и определить, есть там трупы или нет.
Он взял в этот рейд самых опытных, проверенных подчиненных.
Подползли. Открыли гробы. В них действительно находились замерзшие трупы. Те ли, которых якобы он сбил, другие ли, – трудно сказать. Но трупы были, факт.
Так он и доложил генералу Киженцеву по прибытии, ничего не утаил. Начальник разведки внимательно выслушал его, пограничников, задавал наводящие вопросы и все больше хмурился, мрачнел.
В конце беседы он долго молчал, потом глухо, тяжело спросил:
– Вы понимаете, лейтенант, что подписали себе приговор?
Да, он это прекрасно понимал. Там, на «ледовом побоище», у него не было выбора: не останови он китайцев, потеряй своих солдат, – приговор. Остановил нарушителей границы, сбил – не сбил, надо еще доказать, – опять приговор.
Трудно сказать, почему тогда закрыли уголовное дело, не состоялся «приговор», о котором говорил генерал. Ходили слухи, что, когда об этом происшествии доложили Генеральному секретарю Леониду Брежневу, он ответил: действия пограничников следует одобрить. А может, мартовские события 1969 года «помогли». Получилось, на войне как на войне – после Даманского, выходило, не под приговор подводить надо, а награждать. Наградили.
Но кто знает, что произошло в верхах за эти пять лет. Может, китайцы вновь вспомнили засевшего им в печенки начальника заставы. Иного объяснения Бубенин для себя не находил.
«Бракованный» парень
На следующее утро за ним приехали те же сотрудники, что встречали в аэропорту. Куда теперь лежал его путь? Может, в прокуратуру? Оказалось, на площадь Дзержинского, нынешнюю Лубянку, в управление пограничных войск КГБ СССР.
Началось хождение по высоким кабинетам. Сопровождающий провожал его в приемную какого-то начальника и докладывал дежурному офицеру:
– Майор Бубенин…
Офицер понимающе кивал и заходил к шефу. Через минуту-другую майора приглашали в кабинет. Виталий Дмитриевич чувствовал, что это какие-то большие начальники Комитета госбезопасности, но кто эти люди, оставалось загадкой.
Сами они не представлялись, одеты были не в форму, а в штатские костюмы, так что об их званиях можно было только догадываться. Майор с границы, для которого начальником является командир погранотряда, а командующий округом – заоблачная высота, разумеется, не знал и не мог знать высший эшелон руководителей Комитета госбезопасности. А это были именно они. Позже Бубенин узнает, что водили его по кабинетам членов коллегии КГБ, и те самые штатские, интеллигентные, негромкие собеседники майора носили звания генерал-полковников и возглавляли ведущие Главные управления.
Но тогда лампасов он не видел, погон с большими звездами, перед которыми обычно теряется гарнизонный войсковой люд, – тоже, потому и не робел, отвечал прямо, честно, открыто – что знал, как думал.
Поразительно, но первый день собеседований для прояснения его судьбы ровным счетом ничего не дал. Высокие начальники, как казалось ему, говорили обо всем, только не о том, зачем его вызвали в Москву.
Первый из них, усадив Бубенина за приставной столик, в руководящем кресле не остался. Присел напротив. Седой, в очках, в легкой золоченой оправе, глаза с какой-то искринкой-усмешкой цепко перехватывают взгляд Бубенина и уже не отпускают. Вопрос – и цепкий взгляд глаза в глаза.
«Рентген какой-то, да и только», – мелькнуло в голове Виталия Дмитриевича. Казалось, сейчас он подкинет такой вопросик, что поплывешь ты, майор, большими гребками.
Но «Рентген» неожиданно спросил про место рождения, школу, в которой учился, про родителей.
«Родился в Николаевске-на?Амуре, – рассказал Бубенин, – в Хабаровском крае. С 1948 года жил с отцом и матерью в селе имени Полины Осипенко. Учился. Среднюю школу закончил в 1958 году. Поступил в техническое училище при заводе Дальэнергомаш. Оно готовило рабочие кадры для себя. После его окончания трудился на этом заводе слесарем по ремонту промышленного оборудования.
В 1961 году поступил в пограничное училище».
Виталий Дмитриевич задумался. Все было, конечно, не так быстро и не так складно как доложил он. Но зачем «Рентгену» эти подробности, например, о том, как еще в школе он серьезно заболел двусторонним воспалением легких. Болел долго. Много пропустил времени в школе, и в сентябре пришлось вернуться в тот же класс. А когда закончил школу, ему было уже восемнадцать. Как и положено, сразу после выпускного – в военкомат и на призывной пункт. Подстригли «под ноль», и на медкомиссию. А медкомиссия в области тогда была очень строгая. И вроде бы у него все хорошо, да придрался врач, как призывники его называли меж собой, «ухо-горло-нос». Разглядел, что перегородка в носу искривленная.
Откровенно говоря, такое могло случиться. В их поселковой школе была секция бокса. Бегал туда и Виталий, боксировал. Бил он, случалось, били и его. В том числе и по носу. Каких-то болей не чувствовал, но, поди ж ты, доктор углядел искривление. От армии его отставили, не то чтобы насовсем, но дали отсрочку.
Вернулся он в родной поселок имени легендарной летчицы Полины Осипенко. Но лучше бы не возвращался. Экий позор – в армию не взяли, «бракованный», значит, парень. Разве каждому объяснишь: мол, искривление, отсрочка временная. Девчата нос воротят, на улице пусто, все его одногодки уже служат, а он «нулевой» прической отсвечивает.
Махнул тогда с досады в Хабаровск, поступил в техническое училище. Пока учился, осваивал слесарное дело, потом на заводе работал, не успел оглянуться, а ему уже двадцать второй годок. Ребята-одноклассники, друзья скоро из армии вернутся, а он еще и шинель не примерил. Непорядок.
Пошел в военкомат: заберите, пора отдать долг Родине. Там прикинули: у парня среднее образование, за плечами техническое училище, трудовой стаж, с завода отзывы хорошие, – и предложили пойти в Военно-морское училище, что во Владивостоке. Согласился, прошел военно-медицинскую комиссию. Странно, но на сей раз врачи состоянием его носа остались вполне довольны.
Стал ждать вызова. А вызова все нет. Опять – в военкомат. Там говорят: мол, нестыковочка вышла, не доглядели, не проходишь ты, Бубенин, по возрасту. Тебе на 1 сентября уже 22 года исполняется, а по закону гражданские кандидаты поступают только до 21 года. Опять незадача.
Видимо, офицеру военкомата, с которым беседовал Бубенин, стало жаль парня, и он предложил:
– В пограничное училище пойдешь?
– А возраст?
– Туда в самый раз…
Отказаться? Значит, возвращаться слесарить на завод или уезжать назад в поселок. Там семья немалая, без него пятеро детей – два брата и три сестры. А он хотел учиться, но понимал: в гражданский вуз ему дорога заказана, не смогут родители помогать, не вытянут. И Виталий дал согласие.
– Тогда вперед. Дело свое под мышку, и в управление КГБ.
Там «дело» приняли, но сказали, что на сборы всего сутки. Сказано – сделано. Через сутки он уже ехал в поезде, который шел на Запад, в Калининград. Так Бубенин оказался в Багратионовском пограничном училище. После первого курса их перевели в Алма-Ату, в высшее пограничное училище, которое в 1965 году он успешно окончил.
Но ничего этого майор Бубенин не сказал члену коллегии КГБ. Он говорил только самое, на его взгляд, важное, существенное.
– После окончания училища попал служить на Дальний Восток. Там события на Даманском. А это вы всё уже знаете…
«Рентген» улыбнулся.
– Это вы всё знаете, Виталий Дмитриевич. Вы воевали с китайцами. А мы. – и он окинул взором кабинет, – вот здесь отсиживались.
– У каждого свое место, – сказал Бубенин.
– Да уж, это правда.
«Рентген» встал и прошелся по кабинету, остановился напротив Бубенина. Майор поднялся.
– Сидите, сидите, – помахал ладонью, усаживая Виталия Дмитриевича на место.
– В общих чертах я знаю, как там все происходило. Насколько мне известно, исход боя предрешили два ваших рейда на бронетранспортерах – один в тыл китайцев, другой – во фланг.
Вопрос вернул его на заснеженный Даманский. Он словно со стороны, в какой-то кинохронике, увидел белый снег и свою распластанную фигуру в черном полушубке, как раз в тот момент, когда пуля китайского снайпера сбила с головы шапку, а пулеметная очередь прошила шубу, не задев спины.
Шел бой, гибли его ребята. Китайцы вели огонь из минометов. Мина взорвалась рядом, смертельно ранив пограничника, и зацепила его. Он потерял сознание. Когда пришел в себя, понял: надо выводить оставшихся в живых пограничников из-под минометного огня. Стал кричать, подавать команды на отход.
Бубенин очнулся. Москва. Кабинет. Ах, да, вопрос был, не его ли рейды предрешили исход боя?
– Знаете, исход боя предрешили мужество и героизм наших пограничников. Ведь у меня было 22 человека, а китайцев за триста человек. У нас по два магазина патронов. Больше – не положено. Самого вытащил из подбитого БТРа солдат Миша Путилов, когда меня расстреливали китайцы.
Он умолк. В кабинете повисла тишина. Трудно сказать, это ли хотел услышать член коллегии КГБ. «Рентген» так же безмолвно сидел, опустив седую голову.
– Да, конечно, – сказал он, то ли размышляя, то ли соглашаясь с мнением Бубенина. – Рад был с вами побеседовать.
«Рентген» встал, подал руку. Майор пожал крепкую, сухую ладонь члена коллегии и вышел из кабинета.
Сопровождающий офицер уже ждал его. Предложил, глядя на часы:
– Виталий Дмитриевич, пойдемте, пообедаем. А после обеда еще одна беседа.
Бубенин шел длинным коридором, слушал разговоры офицера о достоинствах их столовой, а сам по-прежнему не мог взять в толк: зачем его притащили в Москву, водят по высоким кабинетам и ничего не объясняют. «Выходит, не время», – успокаивал себя Виталий Дмитриевич, надеясь, что в следующем кабинете ему точно скажут цель его пребывания в Большом здании на площади Дзержинского.
Однако и в следующем кабинете его мило встречал очередной член коллегии, расспрашивал о том, как он учился в академии, как служил на Севере в погранотряде, и, конечно же, о Даманском.
Так в беседах прошло несколько дней. Вечером он был у первого заместителя председателя КГБ Семена Кузьмича Цвигуна.
– Завтра идем к Юрию Владимировичу Андропову, – сказал Цвигун.
Когда Бубенин возвратился на квартиру, там ждали его жена и сын. Галина, тревожно заглядывая в глаза, спросила:
– Ну, что?
– Завтра иду к Андропову.
– А дальше…
– Галя, – улыбнулся он, – это у Юрия Владимировича надо спросить. Надеюсь, завтра все объяснят.
«Вы нам подходите…»
…Ровно в десять их пригласили к председателю КГБ. Первым вошел генерал Цвигун, за ним начальник Погранвойск генерал Матросов, потом руководитель 7?го управления генерал Бесчастнов и он, майор Бубенин.
Юрий Владимирович встал из-за стола, пожал всем руки, предложил сесть. Принесли чай с лимоном, стаканы в тяжелых, массивных подстаканниках.
Андропов все больше спрашивал, слушал. Вопросы были обращены чаще к Бубенину. Он вновь рассказывал о себе, о службе на границе, о Даманском.
В конце разговора председатель КГБ сказал:
– Вы нам подходите.
Пожал руку и пожелал удачи.
После этого Бесчастнова и Бубенина пригласил к себе начальник Пограничных войск генерал Матросов.
– Хочешь, расскажу, как я отдал тебя Алексею Дмитриевичу? – И он кивнул на Бесчастнова. – Непростая история. В общем, когда было принято решение о создании группы по борьбе с угонщиками самолетов, вызвал меня к себе Андропов.
«Вот оно в чем дело, – подумал Бубенин, глядя на Матросова. – Наконец-то услышал, ради чего притащили в Москву и держали уже неделю взаперти».
– Так, мол, и так, представь три кандидатуры на должность командира группы. Ну, я, разумеется, представил.
Генерал Матросов улыбнулся:
– Но твоей фамилии, Виталий Дмитриевич, там не было. Не хотел я отдавать тебя, признаюсь. У нас свои виды на тебя были. Юрий Владимирович прочел данные по офицерам и листки отложил в сторону. «Командиром группы „А“ назначим Бубенина», – вот это его слова.
Начальник Погранвойск только развел руками:
– Что мне оставалось? Сказать «есть». Служи, Бубенин, верой и правдой и не забывай, что ты пограничник.
– Не забуду, – сказал он в ответ.
Так генерал Матросов, что называется, из рук в руки передал его шефу «семерки» Бесчастнову. А тот, уже на правах начальника, растолковал, что по приказу Андропова создается группа для борьбы с угонщиками самолетов. Она будет подчиняться непосредственно председателю КГБ.
Положение о группе «А», определяющее статус подразделения, его цели, задачи и принципы функционирования, было уже готово. В нем говорилось, что группа выполняет специальные задания председателя КГБ или лица, его замещающего, по пресечению террористических, диверсионных и иных особо опасных преступных акций, совершаемых враждебными экстремистскими элементами из числа иностранцев и советских граждан с целью захвата иностранных представительств, их сотрудников, особо важных и других важных объектов, а также членов экипажей и пассажиров транспортных средств на аэродромах, вокзалах, в морских и речных портах на территории СССР.
Начальник 7?го управления пристально посмотрел на Бубенина.
– Хочу, чтобы вы поняли: это дело государственной важности. Юрий Владимирович придает ему первостепенное значение.
Генерал выдержал паузу, чтобы подчеркнуть значимость сказанного.
– Вы назначаетесь командиром группы «А».
Так неожиданно для себя Герой Советского Союза майор погранвойск Виталий Бубенин возглавил легендарную ныне «Альфу».
Это теперь она такая известная и легендарная. А тогда никто бы и не взялся предположить, что из всего этого получится.
Когда будущий начальник штаба «Альфы» полковник Анатолий Савельев еще молодым прапорщиком уходил в группу из своего подразделения, ему говорили: «Зачем это тебе нужно? Сколько таких групп создавалось под конкретные задачи… И где они теперь?».
Говорившие были по-своему правы. Действительно, в КГБ нередко формировались временные подразделения для выполнения конкретных задач. Но после решения задач они распадались, расформировывались. Кто о них знал, помнил? Многие считали, что и «Альфу» постигнет подобная судьба.
Однако был человек, который думал иначе. Не знаю, обладал ли он даром предвидения, но даром мудрого руководителя владел точно. Речь идет, конечно же, о председателе КГБ Юрии Владимировиче Андропове.
Этот человек не сомневался: путь «Альфы» окажется длинным и трудным. У нее будет много работы. И потому даже самые безумные руководители в самое безумное время не посмеют поднять руку на это подразделение. Хотя, как известно, подобные желания у некоторых кремлевских властителей были.
В 1974 году, когда Юрий Владимирович собственной рукой написал приказ о создании группы «А» № 0089/ОВ (что означает «совершенно секретно» и «особой важности»), американец Чарльз Беквит, ветеран войны во Вьетнаме, еще ходил по кабинетам Пентагона и доказывал, что такое подразделение очень нужно. Однако его никто не хотел слушать. В бесплодной борьбе прошло несколько лет.
«Я пришел к выводу, – признался Беквит, – что армия США не считает иметь нужным подобное подразделение. У меня голова шла кругом от тирании бюрократов».
Майор Виталий Бубенин, к счастью, был избавлен от необходимости кому-либо что-то доказывать. Все, кто занимался созданием группы, думается, осознали государственную важность этого предприятия. Для тех, кто не осознал, добрым стимулом в работе стал андроповский приказ.
Однако на этом преимущества Бубенина перед Беквитом, пожалуй, и заканчивались.
В чем была главная сложность? Прежде всего, в том, что в нашей стране, как, впрочем, и во всем остальном мире, не существовало опыта создания подобных подразделений.
Несмотря на тысячелетнюю историю, терроризм в нынешнем, современном обличии в 70?е годы прошлого века только вступал в свою разрушительную фазу. Произошли первые, ставшие вскоре регулярными захваты самолетов, и пришло осознание бандитами того, каким мощным террористическим оружием они могут стать. Словом, как только пассажирский самолет утверждается в качестве суперсовременного средства передвижения, он тут же становится жертвой и одновременно орудием терроризма.
Но человечество еще не готово противостоять «чуме XX века». Оно только учится бороться с ней, судорожно, через ошибки, просчеты, кровь, человеческие жертвы обретает нелегкий опыт противостояния.
Поэтому и происходит трагедия Мюнхенской Олимпиады?72, когда власти в растерянности, а полиция бессильна.
Однако именно после Мюнхена правительство Западной Германии создает специальное подразделение по борьбе с терроризмом, названное ГСГ?9. В эти же годы сформированы подобные подразделения во Франции – группа вмешательства национальной жандармерии (ГИГН), у нас в Советском Союзе – группа «А».
Позже на три года, в 1977?м, США в Форт-Брагге, в штате Северная Каролина, развернут группу «Дельта».
Первая «бубенинская» тридцатка
Как только эти спецподразделения появятся на свет, они обратятся за помощью к израильтянам. К середине 70?х годов спецназ Израиля накопит достаточно знаний и опыта в борьбе с террористами.
В Израиле пройдут стажировку бойцы британской САС, западногерманской ГСГ?9, позже американской «Дельты».
Однако ни о чем подобном не мог мечтать только что назначенный командир советской группы «А» майор Бубенин. Да он, собственно, и не мечтал. У него были другие заботы. Для начала надо было просто собрать воедино подразделение из отдельных личностей. В том, что они должны быть личностями, командир группы не сомневался. Только не такими личностями, которые кичатся своими достоинствами, а такими, которые дополняют друг друга, помогают, создают единое, крепкое, слаженное подразделение.
Тот, кто служил в войсках, знает, как непросто создать такое подразделение. Порою годы надо потратить.
Однако на годы рассчитывать не приходилось, ибо со дня полного укомплектования группы бойцы сразу заступали на боевое дежурство – круглосуточное, непрерывное. То есть, если случается захват террористами объекта, самолета, судна, с ними, этими ребятами, которых он подберет и зачислит в группу, идти под пули, освобождать заложников.
Сложность была еще в одном – легче набирать бойцов под определенные, ясные задачи. Нельзя сказать, что Бубенин не помнил приказа Андропова. Он выучил его наизусть: пресекать преступные акции на аэродромах, вокзалах, в морских и речных портах. Все вроде предельно ясно. Однако неясно главное: как это делать? Какие бойцы для этого нужны, какими качествами: физическими, психологическими, моральными – они должны обладать?
Если нужно вышибить дверь или вступить в рукопашную схватку, для этого лучше всего подойдет двухметровый здоровяк. Но как ему проскочить в маленькое окно автобуса или в узкую форточку кабины авиалайнера?
А кто нужнее в группе антитеррора – снайпер или подрывник, парашютист или подводный пловец, водитель или альпинист?
Ответов на эти вопросы у нас в стране не знал никто. Не знал их и Виталий Бубенин. Однако критерии все-таки были нужны. Поэтому решили формировать группу только на добровольной основе. Это во-первых.
Во-вторых, попасть в «Альфу» могли офицеры, прослужившие в КГБ не менее двух лет.
В-третьих, кандидаты должны были иметь высшее образование или учиться в вузе.
В-четвертых, выдерживать большие физические и психологические нагрузки. Требования предъявлялись самые жесткие. Поэтому в первой тридцатке группы «А» оказались в основном спортсмены – чемпионы страны, республики, общества «Динамо» Комитета госбезопасности.
Самое пристальное внимание – моральным и деловым качествам, умению работать в единой команде, одним коллективом.
Изучали кандидата, его наклонности, способности, коммуникабельность, реакцию, умение думать и принимать самостоятельные решения, идти на разумный риск. Излишне эмоциональных, взрывных, конфликтных старались не брать.
Словом, шли опытным путем. Ведь каких-то научных разработок в ту пору не было. Зато было большое желание создать крепкий, сплоченный коллектив единомышленников. И, как показала последующая жизнь, не ошиблись.
Были, конечно, и объективные положительные условия. В ту пору в КГБ из трудовых, воинских, студенческих коллективов рекомендовали и отбирали только лучших. А Юрий Владимирович Андропов разрешил Бубенину выбирать свою «тридцатку» из всего Комитета госбезопасности, из тысяч сотрудников, то есть лучших из лучших.
Формируя американскую «Дельту», ее создатель напишет объявление: «Требуются добровольцы в „Дельту“. Гарантируется медаль, гроб или то и другое». Бубенин таких объявлений не писал, но мог предложить нечто подобное. Ведь никаких привилегий или денежных добавок служба в группе антитеррора не предполагала. Единственное, что удалось выбить, – это так называемый зачет «год за полтора».
Поэтому сюда шли бессребреники, люди смелые и мужественные, готовые не за деньги, а ради спасения других пожертвовать собой. Потом с годами мысль о самопожертвовании при спасении заложников станет одной из основных, главных. Примером тому многие спецоперации «Альфы» и, в первую очередь, освобождение захваченной школы в г. Беслане в сентябре 2004 года.
Однако когда Беквит обещал добровольцам, вступающим в «Дельту», гроб, он знал: случись подобное несчастье, семья погибшего будет хорошо обеспечена, а при ранении или увечье сам сотрудник получит пенсию, которая обеспечит ему достойную жизнь.
А что же у нас? Что делать с бойцом подразделения антитеррора, если он останется инвалидом? Только одно: отправить на мизерную пенсию и обречь его и семью на жалкое существование.
И группа реально столкнулась с этими проблемами уже в 1979 году, когда в ходе штурма дворца Амина несколько бойцов получили тяжелые ранения.
Им тогда просто повезло, что начальником 7?го управления был генерал Алексей Дмитриевич Бесчастнов, фронтовик, человек большой души, который заступился за инвалидов, пошел просить за них к Андропову и отстоял. Они остались на службе, в кадрах КГБ. Их опыт пришелся очень кстати, когда группа стала разрастаться и в ее ряды влились молодые сотрудники.
Однако надо признаться, что эта проблема существует и доныне. И, разумеется, в ту пору майору Бубенину решить ее было не под силу.
Но он решал другие. Прежде всего, как из тысячи кандидатов выбрать самых достойных. С тех пор прошло уже три десятка лет, но первая «бубенинская» тридцатка и поныне считается лучшей. Почему?
Возможно, на этот вопрос ответят сами сотрудники группы «А». И в первую очередь – из того первого набора.
Вот мнение полковника Анатолия Савельева, погибшего при освобождении заложников у шведского посольства 20 декабря 1997 года. Интервью у меня с ним состоялось в марте 1992 года.
«Корреспондент:
– Как вы думаете, первый набор группы „А“ первая тридцатка, был удачным?
Савельев:
– Да, очень удачным. Этот первый призыв и еще набор 1978 года – самые лучшие. Без сомнения. Хотя и позже выбор был большой…
Корреспондент:
– А почему так? От чего зависит?
Савельев:
– Мне кажется, это было совсем другое поколение людей. Иное отношение к делу. Ведь многое из того, что мы делали, нам никто не говорил, в шею не гнал, мол, делай добросовестно. Это как разумеющееся само собой.
Вот Сергей Александрович Голов. Он был уже майор, а я – лейтенант. Но если надо мыть туалет, никто не возражал. У нас ведь в ту пору уборщиц не было. Сейчас чуть что, слышишь от молодежи: „Давай уборщицу, мы – офицеры. Почему мы должны этим заниматься?“.
Когда надо попахать немножко, сразу вспоминают: они офицеры. А когда речь идет о чести, достоинстве, других профессиональных качествах, нередко забывают, что они офицеры.
А в первой тридцатке ребята были здоровые от природы, занимались спортом, имели голову на плечах.
Очень важно, что большинство сотрудников первого набора пришли из „наружки“. Там работа очень самостоятельная. Ты остаешься один на один. Надо думать».
Такой видел «бубенинскую» тридцатку изнутри Савельев, которому было посмертно присвоено звание Героя России.
А вот полковник Валерий Емышев, участник штурма дворца Амина, тяжело раненный в ходе этого боя, вспоминает о первом наборе:
«Я активно занимался спортом, был чемпионом управления.
О группе мы тогда практически ничего не знали, секретность полнейшая. Даже при зачислении в ее состав все беседы тет-а?тет, шептали на ухо. Мне, например, сказали, что будущая работа будет связана с риском для жизни. И только. Ну, что ж, с риском, так с риском».
Валентин Шергин, начальник охраны Бабрака Кармаля, не раз закрывавший собой афганского руководителя, по поводу бубенинской тридцатки имеет следующее мнение:
«Первый набор – 30 человек – оказался на редкость сильным во всех отношениях.
Работали за идею, никаких дополнительных выплат. Часто сидели „на казарме“, разъезды, выезды. Бывали моменты, когда ко мне гости в дом, а я – из дому. На службу. Хорош хозяин…»
Интересную историю о том, как муж Геннадий Зудин попал в первый состав группы «А», поведала мне Нина Зудина. Сам же капитан Зудин погиб при штурме дворца Амина.
«Геннадий рассказывал, что их было несколько кандидатов. Собеседование проводил какой-то генерал и заместитель командира Ивон.
Генерал и спрашивает: „Водку пьешь?“ – „Пью, по праздникам, в гостях“ – „Ну, а норма какая?“ – „Не знаю, по обстоятельствам, как пойдет“. – „Бутылку выпьешь?“ – „Выпью“. – „А больше?“ – „И больше выпью“.
Засмеялся генерал и отпустил. А следом зам. командира группы выскочил, стал стыдить: „Ну, как же ты, Зудин, с этой водкой!“ – „Так я же правду сказал, как есть“.
Геннадий потом крепко переживал, думал, в группу не зачислят. Зачислили».
Бывали на беседах и такие курьезные случаи.
Особая ответственность в деле подбора возлагалась, разумеется, на командира группы «А» майора Бубенина и его заместителя майора Ивона.
Они перелопачивали сотни личных дел, потом отобранных приглашали на беседу. Порою Бубенин и сам себе не мог объяснить, почему он отклонил ту или иную кандидатуру. Казалось бы, только вчера читал прекрасные характеристики в личном деле сотрудника, а сегодня он вошел, доложил, сел напротив, и Виталий Дмитриевич понимал: не подходит.
Спроси его потом кто-либо из старших начальников, почему, не ответил бы. Но на уровне интуиции, подсознания, если хотите, чувствовал – не годится парень.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.